Текст книги "Перстень с печаткой"

– Вот этой афинской акцией, после чего я должен буду заняться дочерью профессора Калди. Впрочем, это какой-то блеф…

– Почему?

– Это блажь Шалго. У него идефикс, что профессор – коммунист. Полтора года он его держит под наблюдением. – Чепуха. Калди – друг детства господина министра обороны.

– Однако Шалго два дня назад все же получил разрешение на прослушивание телефонных разговоров Калди.

Скрипнула дверь. Вернулся Домбаи. Он тихо сказал что-то Кальману; тот кивнул. Домбаи подошел к радиоприемнику и с рассеянным видом включил его.

– Сколько же всего участников движения Сопротивления ты раскрыл? – спросил Кальман.

– Надо бы посчитать. Много.

– Среди них были и коммунисты? – Кальман взглянул на Домбаи.

– Да, немало.

Домбаи включил радио почти на полную силу.

– Уже одиннадцатый час, господин лейтенант, – сказал Хельмеци.

– Знаю, – ответил Домбаи.

– Какой у тебя револьвер? – спросил Кальман.

– «Вальтер». Хорошая игрушка, – похвастался Хельмеци. – Осторожней, он заряжен.

– Ты им застрелил уже кого-нибудь?

– Двух евреев, в Варшаве…

– И Яна Питковского? – Хельмеци кивнул. – И Мирко?

– И его… Налить?

Радио так вопило, что им приходилось буквально кричать, чтобы слышать друг друга.

– Налей. Господину лейтенанту тоже. Возьми, Шандор. Ну, так за что мы выпьем?

– За победу, – предложил Домбаи.

– А ты, Хельмеци, за что выпьешь?

– Я? – спросил предатель и поднял свою рюмку. – Я тоже выпью за победу.

– Пей, но знай, что это твоя последняя рюмка, – сказал Кальман и поднял револьвер.

Глаза у Хельмеци широко раскрылись, лицо побелело.

А Кальман нажал на спусковой крючок. Раздались выстрелы – один… другой… третий… четвертый… пятый…

Домбаи удержал его за руку.

– Ну, хватит, – проговорил он решительно и выключил радио. – Пошли.

Утренняя прохлада освежила Кальмана. Он вошел в комнату к Илонке, распахнул окно и посмотрел на девушку, озаренную лучами утреннего солнца. Она крепко спала… Кальман принялся будить ее, но Илонка даже не шевельнулась. Он взял воды и протер ей лицо. В конце концов ресницы у нее дрогнули, она открыла глаза.

– Давно я так сладко не спала.

– Ну, мне-то от этого удовольствия мало было, – проговорил Кальман с упреком в голосе. – Я тебя целую и вдруг замечаю, что ты заснула… Но это еще не все. Тут беда побольше приключилась.

– Ты не сердишься на меня? – спросила капризно девушка. – Я не знаю, что со мной было. Поцелуй меня.

– Илонка, плохи у нас дела, – сказал, уклоняясь от поцелуя, Кальман. – Здесь была барышня, Марианна.

– Когда?

– Десять минут назад.

– Не ври!

– Ей-богу. Я спал рядом с тобой. Можешь представить, как я себя чувствовал. – Девушка села на кровати.

– Господи помилуй! Что же теперь будет?

Кальман уставился в пространство.

– Видишь ли, мне-то сейчас уже наплевать. Скажи ей, что я вломился к тебе, а ты не осмелилась кричать. Словом, придумай что-нибудь, наговаривай на меня все что угодно.

– А если она тебя выгонит, что ты будешь делать?

– Откуда я знаю! Сяду на паперти перед базиликой. Одним инвалидом войны там станет больше… А сейчас иди к ней – она хочет говорить с тобой.

8

Убийство Хельмеци было обнаружено на рассвете. В пять часов утра за ним приехала машина, чтобы отвезти его на военный аэродром, но на звонки никто не открывал дверь. Сколько ни стучали шофер вместе с Топойей, в квартире не слышно было никакого движения. Шофер с мрачным лицом позвонил по телефону старшему инспектору Шалго, давшему ему задание заехать за главным редактором. Тягучим голосом он равнодушно доложил, что не может выполнить приказ, так как господин Хельмеци не открывает дверь.

Шалго сказал шоферу, чтобы тот оставался на месте, затем позвонил Шликкену и передал ему услышанное от шофера, не скрыв при этом и своих подозрений: с Хельмеци что-то стряслось.

Меньше чем через час оба они были уже на вилле.

– Взломайте дверь, – распорядился Шалго.

Хмурый шофер тут же принес из машины ломик и молоток и взялся за дело. После третьей попытки удалось открыть дверь.

Их взору представилась потрясающая картина: Хельмеци лежал на спине с устремленными в одну точку глазами. Рука его судорожно сжимала пустую рюмку. Шалго почесал свой мясистый нос, поправил на шее шарф, выслал из комнаты Топойю и шофера, после чего выразительно посмотрел на Шликкена, лицо которого показалось ему сейчас каким-то осунувшимся.

– Капут, – проговорил майор и достал из кармана коробочку с конфетами. – Угощайся конфеткой. – Шалго с озабоченным лицом отрицательно мотнул головой, осмотрелся в комнате и после короткого раздумья сказал:

– Ты пока тут ничего не трогай, ни к чему не прикасайся. Побудь здесь, а я извещу уголовную полицию.

Шликкен лениво сосал конфетку, а сам тем временем внимательно присматривался ко всему. На низеньком столике стояла бутылка с палинкой, на письменном столе – две рюмки с недопитой палинкой, а третья рюмка осталась в конвульсивно сжатых пальцах Хельмеци. Так, значит, здесь были трое; вероятно, знакомые. Об этом говорит то, что они вместе пили. Взглянув на письменный стол, Шликкен заметил на нем перстень с печаткой. Майор рассеянно взял его в руки. Ему был памятен этот перстень. Он подарил его Хельмеци, когда они в Варшаве ликвидировали группу Яна Питковского. Шликкен поморщился, положил перстень в карман и вышел из квартиры Хельмеци в привратницкую. Там посреди кухни в кресле сидел Шалго и с невозмутимым спокойствием курил сигару. Перед ним стоял Топойя и взволнованно рассказывал что-то; худая женщина с бледным, болезненным лицом поддакивала ему. Когда лысый инспектор заметил входящего майора, он поднял свою пухлую руку в знак того, чтобы Топойя замолчал.

– Любопытные вещи рассказывает почтеннейший Топойя, – проговорил Шалго, стряхивая с одежды пепел.

– А именно? – Шликкен прислонился к кухонному буфету, спиной к окну. Спокойно покуривая сигару, старший инспектор вкратце повторил ему то, что услышал от Топойи. Утром сюда приходила девушка от какого-то патриотического женского союза, и они долго беседовали с тетушкой Топойей. По словам последней, девушка – высокая и стройная, выглядела настоящей барышней и была очень изящно одета.

– Ведь так, тетушка Топойя?

– Да, да, прошу покорно. Настоящая барышня.

– А сколько ей на вид лет? – спросил майор.

– Очень молодая, прошу покорно.

Шалго махнул рукой и продолжал:

– Вечером, когда супруги Топойя уже готовились ко сну, неожиданно пришли два офицера. Один из них в штатском…

– Это тот, что с пятнами на лице, – вставил Топойя. – Все лицо было покрыто красными пятнами. Был он в очках в металлической оправе. Господин капитан Ракаи.

– Он что, представился? – спросил Шликкен.

– Нет, прошу покорно. Но когда господин полковник позвонил ему по телефону, он назвался этим именем…

Разговор их был прерван прибытием оперативной группы уголовной полиции.

В конце дня Шликкен, отложив свою поездку в Афины (ведь без Хельмеци он там не смог бы ничего сделать), сидел в кабинете Шалго. Они со старшим инспектором молча изучали поступившие донесения, протокол осмотра места преступления и свидетельские показания. Шалго иногда делал пометки в блокноте – одно слово или короткую фразу, потом, дымя сигарой, продолжал чтение. Прочитав последний документ, он взглянул на майора. Дождался, пока и тот кончит читать, затем, сцепив пальцы на животе, спросил:

– Ну-с?

Шликкен по обыкновению ходил взад и вперед по комнате.

– По-моему, – рассуждал он, – Хельмеци был убит хорошо организованной группой. Вероятно, английскими агентами. Появление неизвестной молодой особы указывает на то, что это дело связано с делом Кэмпбела. Ведь и госпожу Гемери и тетушку Топойя посетила сначала молодая женщина.

– Да, но описание личности не совпадает.

– Это не имеет значения, – ответил Шликкен. – Их организация может использовать для этого и двух женщин. Я считаю вероятным, что англичане пронюхали, что Хельмеци, иначе Монти Пинктон, – наш человек. Они напустили на него Кэмпбела, который ловко заманил его в ловушку, желая убедиться в предательстве Пинктона. Они избрали жертвой госпожу Гемери, у которой их девица была на разведке, и Кэмпбел сообщил Пинктону, что, дескать, он у нее скрывается. Стремясь к тому, чтобы план его удался, он для вящей убедительности ввернул бедному Хельмеци, что, мол, утром уезжает в Белград. А после этого им осталось только следить, начнете ли вы действовать. И – благодарение господу богу – вы, разумеется, со всем своим аппаратом и с удивительным дилетантством появились на сцене. А Кэмпбел и его друзья из укромного местечка, словно из ложи, наблюдали весь этот спектакль и надрывали животы от смеха.

Шалго, посасывая сигару, просматривал свои записи.

– Ты прав, Генрих, – сказал он наконец. – И все же одно мне непонятно: почему именно госпожу Гемери назвал Кэмпбел?

– Ну, это она нам расскажет!

– Нет, – возразил Шалго, – на этот вопрос мы сами должны ответить.

Шликкен отмахнулся.

– Ах, это не важно. Он мог бы назвать кого угодно.

– Но почему именно мать секретаря нашего посольства в Анкаре? – упрямо твердил Шалго.

– Неужели ты не понимаешь? Не личность этой женщины важна, – доказывал майор, – а то, сообщит ли Хельмеци или нет о месте, где укрывается Кэмпбел. И не цепляйся за второстепенные вещи, иначе мы не туда свернем. – Шликкен проглотил конфетку. – Ясно одно: они убедились в предательстве Пинктона и покончили с ним. И надо сказать, с гениальной ловкостью. Судя по донесениям, они работали в перчатках: после них не осталось никаких отпечатков пальцев.

– Это чепуха, – возразил Шалго. – Уж не думаешь ли ты, что они в перчатках распивали палинку. Кстати, Топойя не видел у них никаких перчаток.

– Тогда почему полиция не нашла на рюмках отпечатков пальцев?

– Это следующий вопрос, – невозмутимо заметил Шалго.

– У тебя есть еще вопросы? – спросил Шликкен с легкой издевкой.

– Найдется еще несколько. Разве ты не знаешь, что игра в вопросы и ответы – наша специальность?

– Я знаю только одно, что я должен поймать убийцу или убийц. И клянусь, я их поймаю.

– Это не так-то просто, – промолвил Шалго. – Мы имеем дело с опытным противником.

В дверь постучали. Вошел молодой следователь уголовной полиции и доложил, что лейтенант Геза Кооц хочет переговорить с господином старшим инспектором Шалго.

– Пусть войдет, – приказал Шалго и повернулся к двери.

В кабинет вошел и вежливо представился черноусый полицейский офицер.

– Прошу прощения, господин старший инспектор, – сказал он, снимая перчатки. – Я начальник отделения государственного сыска. Позволите закурить?

Шалго с сонным видом кивнул.

– Не хотите ли конфетку? Настоящие парижские. – Шликкен протянул лейтенанту пакетик с конфетами.

– Премного благодарен… – Двумя пальцами лейтенант взял одну конфетку, с удовольствием посмаковал ее и отправил в рот. – Очень вкусная! – Взгляд его скользнул по сонному, скучающему лицу Шалго. – Прошу прощения, – встрепенулся он. – Перехожу к делу. Несколько дней назад я получил от вас отношение, в котором вы просили учинить розыск некоего Гарри Кэмпбела в возрасте примерно двадцати пяти лет, шатена, с карими глазами и овальным лицом, родной язык, очевидно, немецкий…

– Верно, верно, – перебил его Шалго, испугавшийся, что лейтенант повторит сейчас весь текст отношения о розыске.

– С вашего позволения, – сказал лейтенант, наклонив голову, – я буду краток. Прошу покорно, господин старший инспектор, не сочтите это похвальбой, но я славлюсь тем, что обладаю великолепной памятью на имена. Когда я прочел ваше отношение, в котором вы были столь любезны…

Шалго зевнул.

– Продолжайте, продолжайте, господин лейтенант.

– Словом, я вспомнил это имя: Кэмпбел. Я где-то уже встречал это имя. Подумав, я вспомнил и нашел один документ. – Глаза у Шалго оживились. – Осенью прошлого года в соответствии с донесением командования танкового корпуса военная прокуратура учинила розыск двух дезертиров. Один из них – фенрих Кальман Борши, другой – Шандор Домбаи, ефрейтор из вольноопределяющихся. Мать Кальмана Борши – урожденная Эржебет Кэмпбел…

Кальман разглядывал характерное лицо доктора Шавоша; обычно строгое и суровое, оно казалось сейчас каким-то смягчившимся в наступившем полумраке. Он подумал было о том, что следовало бы зажечь свет, но не двинулся с места, так как не хотел потревожить задумавшегося Шавоша. До этого они говорили о найденном у Хельмеци списке, в котором фигурировал и дядя Игнац, о том, что рассказал Хельмеци о семье Калди. Разговор коснулся и Шалго; они не знали его и все же были весьма обеспокоены ситуацией. Что же предпринять? Хельмеци подозревал Шавоша, Шалго – Калди, причем не Марианну, а старика профессора. Шавош руководствовался указанием о том, чтобы до самой последней минуты оставаться на своем месте и только тогда перейти на нелегальное положение, когда его жизни будет угрожать непосредственная опасность. А что считать этой «последней минутой»? Правду ли сказал Хельмеци, что о своем подозрении он пока еще никому не сообщил…

– Пока я не буду переходить на нелегальное положение, – сказал он решительно. – Разумеется, я на всякий случай приму необходимые меры, чтобы неприятная неожиданность не застала меня врасплох. Если я исчезну, сам связи не ищи. Жди и занимайся своим делом. Даже если долго никто не появится, жди в течение нескольких лет. Начиная с сегодняшнего дня сюда не приходи. Если случится что-нибудь чрезвычайное, извести меня через Марианну. Если ты будешь мне нужен, я оповещу тебя. Запомни хорошенько следующий адрес: улица Вербеци, три. Скульптор Ноэми Эндреди. Сошлешься на меня и скажешь ей, что тебе очень нравится ее композиция «Освобождение».

Но вот Шавош замолчал и встал. Кальман тоже встал.

– Ну что ж, – сказал Шавош и ласково улыбнулся. Потом обнял Кальмана за плечи, привлек к себе и поцеловал.

– Готово, – проговорила девушка, подавая старшему инспектору исписанный лист бумаги. Шалго вздрогнул, очнувшись от своих мыслей. Он надел на нос пенсне, закурил сигару и начал читать. Донесение гласило:

«Сообщение Тубы от 16 марта 1944 года.

Уже упомянутый в донесениях садовник Пал Шуба 3 марта ночью вернулся из Цегледа. Он рассказал прислуге Илоне Хорват и Розалии Камараш, что не смог передать уникальную книгу, так как в Цегледе с ним случился приступ болезни. Когда он пришел в себя, то книга бесследно исчезла. По мнению Тубы, садовник действительно выглядел больным. Марианна Калди выругала его, назвав дураком. На другой день М.К. дала объявление (в газетах «Фриш Уйшаг» и «Восьмичасовая»), в котором пообещала вознаграждение тому, кто вернет уникальную книгу. Подать объявление она поручила Рози Камараш. В первую половину дня Шубу навестил лейтенант с женой. Тубе, к сожалению, не удалось установить фамилии лейтенанта. М.К. была недовольна этим визитом и весьма неохотно разрешила им переночевать в доме. Лейтенант с женой спали в комнате Шубы, а Ш. провел ночь у М.К. Садовник и девушка находятся в связи. М.К. влюблена в Ш., но скрывает это. Последние дни М.К. отсутствует. Где она – неизвестно. По мнению Тубы, девушка представляет больший интерес, чем ее отец. Профессор Калди несколько дней назад уехал на длительное время к своим родственникам».

Читая донесение, Шалго делал пометки. Потом он пробежал его глазами еще раз и написал под ним своим угловатым, но разборчивым почерком:

«Интересно!! Хельмеци был убит в ночь на 4 марта. Убийство было совершено лейтенантом и мужчиной в штатском при содействии одной женщины.

1. Учинить тщательное расследование личности садовника Пала Шубы. Особенно обратить внимание на прошлую жизнь.

2. Установить, что за лейтенант посетил Шубу.

3. Откуда Туба знает, что лейтенант и его жена провели ночь в комнате Шубы?

4. Точно ли, что Шуба всю ночь был с Марианной Калди?

5. Нужно организовать очную ставку Шубы и привратника Балажа Топойи.

6. За Марианной Калди следует установить неослабный надзор».

Шалго завизировал донесение, затем сложил его и убрал во внутренний карман. Потом поцеловал руку у девушки.

– Благодарю, Агнеш. Отличная работа.

Кальман с трудом узнал Марианну. Под глазами у нее были темные круги, она едва держалась на ногах от усталости и еле удерживала в руках тяжелый чемодан. Кальман взял у нее из рук чемодан, поставил под стол и, порывисто обняв девушку, поцеловал ее. Но они тут же отпрянули друг от друга, услышав приближающиеся шаги.

– Я потом все тебе расскажу, – прошептала Марианна.

Вошла Илонка. Кальман пожелал Марианне доброй ночи и удалился.

Девушка спросила хозяйку, подать ли ужин.

– Нет, спасибо, – ответила Марианна. – Приготовьте ванну и постелите постель.

Кальман гулял в саду, выжидая, когда же наконец Рози и Илонка улягутся спать. Он радовался возвращению Марианны и в то же самое время не мог отделаться от предчувствия, что ей грозит опасность. Она пришла такая измученная.

Когда в доме все стихло, он осторожно прокрался на второй этаж, тихо постучал и, не получив ответа, бесшумно открыл дверь. Окна и дверь на веранду были открыты, поэтому нельзя было зажигать света. Кальман вполголоса позвал девушку. Однако Марианна крепко спала. Глаза у Кальмана вскоре привыкли к темноте, и он стал различать предметы, освещенные лунным светом. Когда он вспомнил о тяжелом чемодане, им снова овладело беспокойство. Что могла принести Марианна домой? И почему она была такая испуганная и обессиленная? Мучимый дурными предчувствиями, он заглянул под стол. Чемодана не было. Тогда Кальман открыл дверцы платяного шкафа и на дне его нашел чемодан, прикрытый одеждой. Кальман осторожно извлек его и, отстегнув широкие ремни и открыв замки, отбросил крышку. От изумления Кальман даже попятился. Он ко всему был готов, только не к этому: в чемодане лежали ручные гранаты, автоматические пистолеты, патроны и листовки. В первый момент он подумал было о том, чтобы разбудить Марианну и основательно отругать ее. Кальман уже обернулся к постели, намереваясь это сделать, но когда увидел освещенную луной, мирно спящую девушку, ее усталое лицо, он не решился ее будить. Заперев чемодан, Кальман взвалил его себе на плечо и, сняв ботинки, тихо и незаметно прокрался в котельную.

9

Когда в половине первого ночи Шалго, сонный и вялый, вошел в комнату для допросов следственного отдела контрразведки, его взору представилась ужасающая картина: стоящий на столе рефлектор освещал изуродованное побоями и пытками лицо Буши.

– Когда его схватили? – спросил шепотом Шалго у Верешкеи и отошел к столу.

– Сегодня вечером. Ну-с, Шалго, теперь вы можете продемонстрировать, что вы умеете.

Старший инспектор посмотрел на измученного человека, с избитого лица которого стекала вода.

– Если вы забьете его до смерти, то мы ничего от него не узнаем.

– Нужно узнать, иначе мы потерпим фиаско и люди, с которыми он связан, ускользнут он нас.

– Я ведь говорил, что его еще нельзя арестовывать.

– Вы хоть сейчас-то помолчите, Шалго. Советую вам не «болеть» против нас.

Вдруг висящий на железном блоке человек застонал. Его лицо исказилось от сильной боли. Усатый детина вышел из освещенного рефлектором круга и доложил, что Буша пришел в себя. «Идиот, – подумал Шалго, – как будто мы без него не видим!»

Верешкеи сурово спросил Бушу:

– Как зовут ту девушку, с которой вы обменялись чемоданами?

– Никакой девушки я не знаю.

– Что было в вашем чемодане?

– Обувь.

Полковник кивнул усатому. Тот поднял для удара дубинку.

– Подождите! – воскликнул Шалго. – Господин полковник, покорнейше прошу вас, – шепотом сказал он, – прекратите это избиение. Разрешите мне его допросить. Этот тип много знает, и если он умрет, то все унесет с собой. Дайте мне сутки.

Полковник Верешкеи не раздумывал. Он устал и был раздражен; поэтому он даже обрадовался, что Шалго забирает от него этого человека, а вместе с ним и ответственность.

– Хорошо, согласен. Послезавтра утром я жду вашего доклада. – Верешкеи встал и вышел из камеры.

Запах крови и пота смешался с запахом табачного дыма, плававшего в ярком свете рефлектора. Шалго почувствовал, как у него к горлу подкатывается тошнота, на лице выступил пот, ручейки пота побежали и по спине. Носовым платком он отер лицо и с отвращением взглянул на усатого полицейского.

– Снимите его, – тихо проговорил старший инспектор. Веревка задвигалась по блоку, ноги Буши коснулись запачканного кровью пола, но он не смог устоять на ногах, колени у него подогнулись, и он упал. Полицейский пнул сапогом растянувшегося на полу человека.

– Зачем вы его трогаете? Вы что, получили приказание его ударить? – спросил Шалго. – Отойдите прочь! – Усатый подумал, что старший инспектор наверняка ведет себя так из тактических соображений; он ухмыльнулся и отошел в сторону. Шалго выключил рефлектор. – Откройте окно и дверь, – приказал он. – Проветрите помещение.

На окнах были железные решетки, поэтому нечего было опасаться того, что Буша может попытаться покончить с собой, выбросившись из окна. В окно с улицы ворвалась струя свежего воздуха; Шалго почувствовал себя немного лучше. Он подошел к телефону. Посветив себе зажигалкой, набрал номер и отдал кому-то распоряжение, чтобы в камеру принесли дело за номером «Г—112».

– Выйдите в коридор, – сказал Шалго полицейскому. Подождав, пока тот закрыл за собой дверь, он дружеским тоном обратился к лежащему на полу человеку:

– Буша!

Мужчина с трудом поднял голову. Облизал языком рассеченную губу. Шалго видел, что его мучает жажда. Он налил воды в стакан и протянул ему.

– Спасибо, – прошептал Буша и попытался выпить воду. Вода стекала по глубоким складкам с обоих уголков рта на узкий подбородок и дальше на грудь.

– Вы узнали меня? – спросил Шалго, ставя стакан на стол.

– Узнал.

Шалго облокотился о стол.

– Я был уверен, что мы еще встретимся. В сорок втором вы очень легко отделались, получив только один год. Но я не сомневался, что вы не успокоитесь и, выйдя из тюрьмы, будете продолжать свое дело. Я некоторое время внимательно следил за вами, а потом вы вдруг исчезли. Как видно, научились конспирации.

В дверь постучали. Вошел полицейский и передал старшему инспектору папку с делом, которое он запросил. Шалго поблагодарил, затем водрузил на свой мясистый нос пенсне и углубился в чтение.

А Буша, лежа на полу, попытался собраться с мыслями. В сорок втором, когда его неожиданно забрали и привезли в казарму Андраши, Руди Хирш, которого он знал по профсоюзу, стал наставлять его: «О себе ты можешь говорить что хочешь, но товарищей своих не имеешь права выдавать. Раз тебя забрали, значит, о тебе что-то пронюхали. Не отрицай того, что ты коммунист, иначе тебя забьют до смерти. Но не выдавай тех, с кем ты связан». Заключенные сидели – пятьдесят два человека – по кругу, спиной друг к другу, в полуметре от стены; полицейские прохаживались вокруг них. Им не разрешалось разговаривать, и все же они умудрялись это делать. «Не обучены мы конспирации, – говорил ему позже Руди Хирш. – Мы не ушли в подполье, не подготовились как следует». Руди оказался прав. В то время более шестисот человек провалилось, потому что не сработала связь. А сейчас важно то, что больше никого не схватили, оружие тоже не нашли. Значит, имя Белочки он не может выдать, даже если его будут избивать насмерть. Белочка знает имена приблизительно двадцати человек… Кто же все-таки предатель?

Шалго закончил чтение.

– Буша, – проговорил он, – давайте договоримся. Подумайте о том, что сейчас весна сорок четвертого. Очень суровый год, и методы стали более суровыми. Мы уже несколько месяцев ведем наблюдение за так называемым «ансамблем Гортензия». Мы знали о нем давно. Нам стало известно, что из Будапешта кто-то прибудет, чтобы забрать собранное оружие. Вот вы, любезнейший, как раз и явились этим будапештским незнакомцем. Мы допустили только одну ошибку: недооценили вас. Наблюдатели не заметили, что девушка-шатенка, которая в Хатване села в поезд, связана с вами; им не бросилось также в глаза, что у нее точно такой же чемодан, как у вас. Согласно полученному нами донесению, они даже видели, как вы вежливо встали и любезно положили чемодан девушки на багажную сетку. Они, правда, не заметили того, что, когда вы сошли с поезда в Геделле, у вас в руках был чемодан девушки. Она, однако, оказалась более осторожной и бдительной – очевидно, видела, как вас арестовали на станции. И разумеется, тут же исчезла. Да, Буша, она исчезла вместе с оружием. Когда наши сыщики вскочили в поезд, девушки там уже не было. Сейчас меня интересует, как зовут ее, где я могу ее найти, куда она отнесла оружие. А еще меня очень интересует будапештская организация, ибо, любезнейший, я не поверю, что вы – последнее звено, что у вас нет связей. Вот-с о чем идет речь.

– Господин старший инспектор, – заговорил Буша, опершись на руки, – я не отрицаю, что я коммунист. Но поверьте, что ни о каком оружии я не знаю. В чемодане была обувь – ведь как-то нужно жить…

– Зачем вы везли из Мишкольца обувь?

– Потому что мой друг Янош Клич взялся помочь мне распродать ее.

– Оставим эту сказку, Буша. Вас сильно избили. Отдыхайте до утра. Утром мы продолжим, а до этого подумайте.

Полчаса спустя Шалго уже сидел в комнате подслушивания. Офицер технической службы, низенький молодой человек в очках, ловкими движениями вращал ручки аппарата. Но из репродуктора пока слышно было только посвистывание.

Внезапно наступила тишина, слышно было только легкое гудение аппарата. Прошло, наверно, с полчаса, а тишина все еще не нарушалась. Шалго прикрыл тяжелые веки и терпеливо ждал. Потом они услыхали шепот.

– Как ты думаешь, кто предатель? – Шалго узнал голос Буши.

– Меня схватили на станции. («Это Клич», – подумал Шалго.) В полицейской машине уже было десять человек. Хорват сказал – всех замели. А что с оружием?

– Спрятано в надежном месте. Белочка ловко все проделала.

– Ты признался, что в чемодане было оружие?

– Нет. Я сказал, что обувь. Взялся, дескать, помочь тебе распродать товар. Деньги пополам.

– Тогда я не понимаю.

– И я тоже. Мне точно перечислили, сколько ручных гранат и сколько револьверов было в чемодане.

– Столько и было?

– Я не считал, Ворчун сказал, что ровно столько.

– А кто такой Ворчун?

– Инженер. Он достал оружие.

– Ты же сообщил, что ты сам его достал.

– Ну, в конечном счете я достал.

– Клич, не виляй. Расскажи подробно, как ты раздобыл оружие. Говори спокойно – важна каждая деталь. Ты же сообщил, что оружие достал твой младший брат со склада.

– Я сказал неправду, Нервный. Ну, не злись. Я думал, что, если я скажу правду, ты не разрешишь прибегнуть к этому способу. А мне очень хотелось раздобыть оружие. Без него мы не можем бороться против нацистов.

– Брось болтать, Клич. Кто этот Ворчун и где ты с ним познакомился?

– Меня познакомил с ним Шпаник. Они вместе работали в профсоюзе. Шпаник сказал, что инженер – надежный человек. Таким он и мне показался. Я разговаривал с ним. Он сказал, что работал по военной линии, но потерял связь. Ему было дано задание достать оружие. Он достал, но его верхний связной не объявился; поэтому он не знал, что делать с оружием.

– Ты болван, Клич. Болван, черт тебя побери… Почему же ты не сказал об этом раньше?! Почему ты солгал?

– Не сердись, Нервный. Я хотел доказать…

– И тебе это удалось. Ты доказал, насколько ты безответствен. Вот и преподнес нам эту провокацию.

– Не сердись.

– При чем тут сердись или не сердись. Речь идет о гораздо большем, Клич. Сколько человек провалилось?

– Не знаю, по крайней мере двадцать.

– Этому Ворчуну ты, разумеется, сказал, что, дескать, оружие переправишь потом в Будапешт? Не так ли? Потому что, мол, у тебя есть связь с Будапештом… Почему ты молчишь? Отвечай.

– Да, сказал.

– Ворчун, конечно, не провалился.

– Я не видел его.

– Кем он интересовался? Отвечай.

– Он спрашивал, знаю ли я Белочку.

– И ты, наверно, сказал, что знаешь?

– Я сказал только, что Белочка осуществляет со мной связь.

– Видишь, Клич, так происходит, когда люди теряют скромность. Ты хотел стяжать себе славу тем, что достал оружие, и умолчал о столь важных обстоятельствах, при которых это осуществил.

– Не сердись, Нервный.

– Ты говоришь это уже в третий раз, Янчи. Речь идет сейчас о жизни и смерти. Подай воды, я не могу двигаться.

Затем наступила тишина…

– Итак, Белочка, – тихо произнес Шалго. – Немного, но и это кое-что. Вызовите сюда двух стенографисток, – повернулся он к офицеру, – и пусть они запишут этот разговор. – Шалго встал, потер лоб и с озабоченным лицом вышел в коридор. Он чувствовал себя очень усталым и отправился домой.

Когда Марианна проснулась, утро уже полностью вступило в свои права. Дверца шкафа была приоткрыта – это показалось ей подозрительным. Помнится, она ночью плотно закрыла шкаф. Девушка встала, подошла к шкафу и еще шире распахнула дверцу. Чемодана не было и следа. Она вошла в ванную комнату, огляделась. Лицо у нее покрылось мертвенной бледностью. Марианна постаралась овладеть собой.

Быстро умывшись и одевшись, она поспешила в сад. Вошла в розарий и, кивнув Кальману, чтобы тот следовал за ней, направилась к аллейке, тянущейся вдоль забора. Кальман по лицу девушки понял, что она встревожена. Под сенью одного из кустов сирени Кальман притянул к себе Марианну и, не спрашивая ее ни о чем, с такой силой сжал в объятиях, что у Марианны перехватило дыхание. Но ей сейчас было не до нежностей; она высвободилась из объятий молодого человека и шепотом спросила:

– Кальман, я не нахожу чемодана.

– Какого чемодана? – с наигранным удивлением поинтересовался Кальман, а сам подумал, что сейчас он преподаст ей урок.

– Того, что ты вечером взял у меня из рук.

– Так я же отнес его в твою комнату.

– Он исчез.

– И сейчас из-за этого я не могу поцеловать тебя? Для тебя чемодан дороже, чем я?

Марианна готова была расплакаться. Она схватила его за руку.

– Это очень серьезно, Кальман.

– Гм, весьма мило. А что же было в чемодане?

– Да всякая всячина…

– Где ты была так долго?

– В провинции, у подруги. Кальман, дорогой, ты действительно не знаешь, где он?

– Он в надежном месте. А эту «всякую всячину» я спрятал в котельной. Но ты заслуживаешь того, чтобы тебя крепко отшлепали.

– Спасибо, – проговорила девушка с облегчением.

– Черт возьми, как ты можешь быть настолько легкомысленной? И где ты пропадала столько времени?

– У подруги…

Кальман раздраженно прервал ее:

– Это ты можешь на допросе говорить.

– Я даже тебе не могу сказать другого.

– И ты от нее получила гранаты?

Девушка взглянула на него, взяла его за руку и поцеловала в ладонь, а потом прижалась к ней щекой.

– Ведь ты же не допрашиваешь меня?

– Нет, именно допрашиваю. Я должен знать, что случилось. Я боюсь за тебя. Не совершили ли вы какой-нибудь ошибки? По-моему, что-то не в порядке, раз ты притащила этот чемодан домой. Я очень прошу тебя, скажи мне.