Текст книги "Мои шифоновые окопы. Мемуары легенды"

Следующим утром я улетел обратно в Нью-Йорк. Была середина лета, и я все еще обустраивался в новой квартире на Восточной Четырнадцатой улице. Свет у меня не работал – очевидно, я забыл оплатить счет за электричество перед отъездом в Париж. Было слишком жарко, чтобы выходить на улицу. Поэтому я лег спать.

Только на следующее утро по дороге на работу я узнал, что это было экстренное отключение электроэнергии из-за жары, которое до сих пор называют электрическим коллапсом 1977 года. Но все это не имело никакого значения. Меня прежде всего интересовала моя работа. Я пришел в офис WWD на Двенадцатой улице и получил свое следующее задание.

На прогулке по Пятой авеню в сшитом на заказ на Сэвил-Роу костюме Huntsman. Снято в декабре 1986 года, как я полагаю.

Фотография Артура Элгорта.

В саду Тюильри в апреле 1984 года я прошу Билла Каннингема сфотографировать нечто, привлекшее мое внимание. Пальто из шерсти с шелком Perry Ellis. Шляпа винтажная.

Фотография Артура Элгорта

С Бернадин Моррис из The New York Times на улице Риволи в Париже. Подкладка моего пиджака сделана из трех цельных платков Hermè s! Интересно, где сейчас этот костюм?

На каком-нибудь чердаке?

Фотография © The Bill Cunningham Foundation.

Все права, специально не предоставленные в настоящем документе, настоящим сохраняются за Лицензиаром.

IV

Умница и красавица Мэриан МакЭвой, редактор парижского WWD на протяжение долгих лет, возвращалась в Нью-Йорк, чтобы продолжить свою карьеру в качестве редактора моды The New York Times. После трех лет оттачивания моих навыков в WWD в Нью-Йорке я был идеальным кандидатом, чтобы сменить ее в Париже, как мне казалось.

Мистер Фэйрчайлд и Майкл Коуди, который больше всех поддерживал меня в WWD, разработали заключительный тест, прежде чем предложить мне работу Мэриан. Пока вся остальная команда отправилась домой на рождественские каникулы, меня оставили руководить подготовкой номера «In and out» («Тренды и антитренды»). Это была концепция, созданная самим мистером Фэйрчайлдом, и один из самых популярных номеров: он провозглашал, кто сегодня в моде, потому что выглядит стильно, а кто – нет из-за какой-то оплошности или, возможно, ссоры с мистером Фэйрчайлдом.

Я всю неделю сидел один в комнате для совещаний и отбирал фотографии и макеты, руководствуясь собственными инстинктами. Мистер Фэйрчайлд и мистер Коуди по возвращении одобрили весь номер без единой правки и комментариев. Так я получил повышение и стал парижским корреспондентом WWD, что означало огромный скачок по карьерной лестнице и полностью оплачиваемый переезд в Париж.

Через две недели я уехал из Нью-Йорка с тринадцатью разномастными чемоданами. Меня разместили в лучшем дуплексе скромного отеля Lenox на Левом берегу на улице Университэ, всего в трех минутах ходьбы от роскошных апартаментов Карла Лагерфельда в знаменитом отеле Pozzo di Borgo.

Едва прибыв холодным январским вечером, я оставил в номере свой багаж и направился навестить Карла. Затем мы поехали на такси в La Coupole, модное бистро, известное как излюбленное место фэшн-тусовки. В мою честь был устроен ужин.

_“ Карл и Ив когда-то давно были друзьями, но теперь между ними были frisson – прохладные отношения._”

В тот вечер я прятал за внешним самообладанием неуверенность и страх перед внезапными переменами в жизни, которые я сам согласился принять. В одном углу бистро собралась свита Лагерфельда, представители которой получали от него всяческую финансовую поддержку: Анна Пьяджи[11]11
   Анна Пьяджи (1931–2012) – итальянская журналистка моды, редактор и стилист, экстравагантная икона стиля.


[Закрыть], ее бойфренд Верн Ламберт, Жак де Баше и Патрик Уркад, эксперт по французскому антиквариату, который курировал подбор коллекции для Карла. В противоположном углу на банкетке сидели Бетти Катру, Лулу де ла Фалез со своим мужем Таде, барон Эрик де Ротшильд и Ив Сен-Лоран. Обе компании делали вид, что не замечают друг друга, хотя им нравилось разглядывать другую сторону, поглощая квашеную капусту с сосисками или стейк тартар. Карл и Ив когда-то давно были друзьями, но теперь между ними были frisson – прохладные отношения. И все из-за любовных переживаний по поводу французского аристократа, красавчика Жака де Баше. Просто какая-то война Алой и Белой розы, интриги Версальского двора.

Я оказался между двух огней, словно под обстрелом. Каким-то удивительным образом мне было комфортно с моими новыми друзьями. Все главные лица были геями – это было ясно и никогда не обсуждалось. В этом мире не было жертв, только эго чрезвычайно высокого полета.

Я прилетел в Париж как раз вовремя, чтобы успеть на январские показы коллекций от кутюр 1978 года. Работы предстояло немало. Едва распаковав вещи, я отправился на превью коллекции Сен-Лорана. Мне посчастливилось быть свидетелем того, как готовилась эта, по моему мнению, последняя великая коллекция из созданных Ивом за всю жизнь.

В течение трех превью Ив показывал мне модели и рассказывал об источниках вдохновения и своем выборе тканей. По его словам, его вдохновила опера Гершвина «Порги и Бесс», которую он слушал в своем «Фольксвагене» по дороге на работу. Он был под большим впечатлением от того, как композитор передал образ жизни и стиль чернокожих южан. В интервью для WWD Ив сказал мне: «Я просто переосмыслил собственную классику через «Порги и Бесс». Я организовал съемку для WWD перед выходом коллекции – своего рода тизер, как когда показываешь суфле прежде, чем гости доедят горячее.

Эта коллекция Yves Saint Laurent от кутюр стала для меня первым большим показом. Я сидел в первом ряду в центре золоченого наполеоновского бального зала отеля Intercontinental. Был возведен подиум больше метра в высоту с аркой из роскошных лилий Касабланка, через которую выходили модели. Пока гости рассаживались, играла классическая музыка. Редакторы Vogue располагались в первом ряду справа, около окна. Любимые друзья Ива, такие как Бетти Катру и Катрин Денев, сидели на противоположной от меня стороне. Главные клиенты вроде светской львицы Сао Шлюмберже тоже сидели в первом ряду на самых удобных местах. Я прибыл в своем лучшем выходном костюме в полоску, морально готовый оценить, проанализировать и ухватить самую суть того, что было особенным в этом невероятном мире. Я навел лоск и шел на показ с огромной уверенностью в себе. В душе я благодарил Бога за то, что этот момент настал. Для меня это было высшее счастье.

Классическая музыка стихла, и из-за кулис зазвучала тема из «Порги и Бесс». Мелодия Summertime and the living is easy отзывалась в каждой клеточке моего существа. Затем вышли модели. Мне приходилось смотреть вверх, пока девушки дефилировали по подиуму, покрытому бежевым льном. Из-за высоких каблуков и шляп они почти касались головами хрустальных люстр в стиле Наполеона III, свисавших в центре зала. Кират Янг, невероятно элегантная модель из Индии, скользила по подиуму в драпированной атласной блузе, юбке с запахом и строгом шерстяном жакете мужского покроя. Муниа, блистательная чернокожая модель, демонстрировала шерстяной брючный костюм цвета бледно-розового пиона с укороченными по щиколотку брюками. Шоу чрезвычайно меня вдохновило!

В этой коллекции присутствовала гармоничная смесь мягких линий и строгих силуэтов. Джон Фэйрчайлд назвал ее «Бродвейским костюмом» за дерзость, оголенные щиколотки под укороченными брюками костюмов в мужском стиле и мягкие, струящиеся шифоновые блузы, изящные, серебристого цвета соломенные канотье и туфли на высоких каблуках с ремешком до щиколотки. Эти образы напомнили мне, как тети и двоюродные сестры одевались на службу в нашу семейную церковь на Маунтин-Синай-роуд. Каждое воскресенье превращалось в своего рода модное дефиле. Мое чувство стиля формировалось, пока я наблюдал за женщинами в церкви, поэтому эта коллекция меня особенно тронула. Ив никогда не был на юге Америки, но очень точно ухватил суть этого стиля. Он использовал смелые цвета, контрастные ткани, и модели демонстрировали эту одежду с особым настроением.

То, что я увидел на подиуме, зная об источниках вдохновения Ива, помогло мне глубже понять творческое начало истинного гения моды. После дефиле я поехал в офис и написал лучший с начала моей карьеры обзор. Я назвал его «Ив Сен-Лоран: на пике своего влияния». В нем говорилось: «Ив Сен-Лоран представил Бродвей, огни мегаполиса, Бурбон-стрит[12]12
   Бурбон-стрит – улица во Французском квартале Нового Орлеана, известная своими клубами и барами.


[Закрыть] и великий джаз в коллекции от кутюр, которая станет одной из самых значимых в его творчестве».

Близилась полночь, я был в офисе один. Набрав на старом шумном телексе текст под впечатлением от увиденного, я отправил его в Нью-Йорк и рухнул на заднее сиденье такси. Силы покинули меня, но в животе порхали бабочки – не от нервного возбуждения, а от того невероятного накала эмоций, свидетелем которого я сегодня стал. Я был частью фэшн-истории, работая на компанию, которой было важно мое мнение. Я знал, что, как только проснусь на следующее утро, мне позвонят Бетти Катру и Карл Лагерфельд, жаждущие узнать, что я увидел и почувствовал на показе Yves Saint Laurent. Мое сердце учащенно билось: это был момент, о котором я мечтал. Но я никогда не осмеливался предположить, что займу столь высокую позицию, будучи еще таким молодым, наивным и неискушенным. Я оказался на своем месте, там, где меня принимали. Здесь имел значение не мой черный цвет кожи, а мои мозги.

На следующий день мой обзор вышел на первой полосе и имел оглушительный успех. Ив сказал, что никогда еще модные критики не писали ничего лучше о его показах. Диана Вриланд прислала телеграмму, в которой восхваляла мои последние достижения и особенно обзор бродвейской коллекции. Мистер Фэйрчайлд был мной так доволен, что я снова получил повышение: редактор моды WWD и W по всей Европе.

В начале пути я шел один и никогда не показывал, насколько неуверенно себя чувствовал. Горделивая осанка отчасти мне в этом помогала. Я был высоким и стройным и нравился всем, с кем водил знакомство: Юберу де Живанши, Иву Сен-Лорану и более других Карлу Лагерфельду. Я был создан для города огней. Мои лучшие друзья были влиятельнейшими фигурами в парижском мире моды. Я шел рядом с титанами, преломлял с ними хлеб, присутствовал при аудиенциях в их золоченых гостиных, где они представляли свои дизайн-идеи. Для меня это было воплощением идеала. Каким далеким казался теперь маленький, полный расовых предрассудков Дарем в Северной Каролине, где начался мой путь и где я выжил исключительно благодаря ценностям, которые привила мне бабушка, а также благодаря вере и силе духа. Париж изобиловал яркими персонажами и тонкими интригами, распущенностью, наркотиками, скандалами – это было не похоже на мир, где я вырос. В Париже я был единственным чернокожим в первом ряду на показах от кутюр и прет-а-порте среди белых акул стиля.

Бетти Катру однажды заметила, что я «внезапно, за одну ночь стал королем Парижа». Я писал не покладая рук. В течение дня я встречался с дизайнерами, пробираясь сквозь толпу, чтобы познакомиться с самыми многообещающими и талантливыми. А потом виделся с ними же на вечеринках. После этого я мчался в офис штаб-квартиры WWD, чтобы к полуночи успеть напечатать свои репортажи обо всем увиденном и отправить их в Нью-Йорк для публикации в следующем номере. Я никогда не сомневался в том, что смогу быть лучшим журналистом и стилистом WWD в Париже. Они меня выбрали: Париж был у моих ног. Я всегда чувствовал, что Карл и Ив считались со мной и моим мнением.

У нас был свой, не вписывающийся в общие рамки стиль жизни, и мы соединялись, как молекулы, состоящие из атомов эго, гламура и власти. Я был неотъемлемой частью этого процесса.

Я не должен был стать редактором моды. Я не должен был оказаться в Париже и уж точно не должен был сидеть в первом ряду. Но все же я здесь.

_“ В Париже я был единственным чернокожим в первом ряду на показах от кутюр и прет-а-порте среди белых акул стиля._”

У меня нет иллюзий относительно того, почему люди тянулись ко мне. Да, я был неглуп, но, кроме того, я был близок с Карлом Лагерфельдом.

И мы еще больше сблизились за время моего пребывания в Париже. Мы созванивались по утрам почти каждый день перед его выходом из дома. Он любил общаться по телефону. Мы вместе обедали, ужинали, встречались на вечеринках, затем расходились по домам и снова висели по два или три часа на телефоне, прежде чем пойти спать. И с утра все это повторялось. Это было похоже на связь лучших друзей по колледжу. Наше общение всегда было легким и непринужденным, мы не вели серьезные скучные беседы. Карл всегда обращался со мной как с ровней.

Когда у нас не было возможности созваниваться, мы писали друг другу длинные обстоятельные письма, которые доставляли парижские курьеры, точно так же, как это делали люди сотни лет до нас. Карл очень любил канцелярские принадлежности: его бумага для писем была разработана и произведена специально для его нужд. В апартаментах Карла на улице Университэ была специальная кладовая, где хранились запасы писчей бумаги и конверты всех возможных размеров (другая кладовая была заполнена его огромной коллекцией жестких чемоданов Goyard). Из этих больших конвертов я доставал листы, исписанные его барочным почерком, который я быстро научился разбирать. Писать другу письма на бумаге было для него настоящим удовольствием. Годами мы либо общались по факсу, либо вели многочасовые разговоры по телефону.

Другие редакторы недоумевали: что Карл во мне нашел? Джун Вейр, старший редактор моды в WWD, спросила коллегу: «Что, скажите на милость, общего у Карла Лагерфельда и Андре?»

Люди думали, что мы были любовниками, но это не соответствует действительности и никогда не соответствовало. И любовником Дианы Вриланд я тоже не был, как утверждали многие злые языки. Почему-то всегда присутствует предубеждение, что если я чернокожий, то людей могут интересовать исключительно мои гениталии. Я видел Карла полуобнаженным лишь раз, мельком, когда он переодевался у себя в спальне и стоял в одних трусах и носках, не закрыв дверь. Мы действительно были очень близки, но не настолько близки.

Ближе к концу 1978 года я взял у Карла интервью для W, в котором он был откровенен, как никогда ранее. Он рассказывал в этом интервью: «Когда мне было четыре года, я попросил, чтобы мама в качестве подарка на день рождения наняла мне камердинера. Я хотел, чтобы моя одежда была подготовлена и я мог надевать все, что пожелаю, в любое время дня. С десяти лет я носил шляпы, высокие воротники и галстуки. Я никогда не играл с другими детьми. Я читал книги и день и ночь рисовал».

Карл восхищал меня своим бесконечным и неизменным уважением к технике и мастерству в своей профессии. И еще меня завораживало, как работает его ум, находивший пересечения мировой истории с историей современного кино, литературы, поэзии. Каждая минута, проведенная с Карлом, была мини-ликбезом: нас объединяла страстная тяга к знаниям. Он свободно говорил на французском, немецком, английском и итальянском языках. От него я узнавал обо всем на свете: от моды и мебели до истории. Я столько нового почерпнул для себя о Франции, о восемнадцатом веке. Карл был ходячей энциклопедией. Его библиотека насчитывала более пятидесяти тысяч книг, которые были аккуратно выстроены рядами на полках высотой до потолка в фотостудии на улице Лиль, дом семь. И он прочел большинство из них, если не все. Своим литературным образованием я во многом обязан Карлу. Он постоянно присылал мне книги, которые я, по его мнению, должен был прочитать. Многие из них я все еще храню.

Так случилось, что благодаря моей дружбе с Карлом я узнавал самые свежие и сенсационные новости о парижской жизни и мире моды от одного из самых авторитетных источников. Он также был автором великолепных высказываний: «Самое худшее, что может сделать фэшн-дизайнер, – это без конца болтать о своей креативности, о том, кто он, как развивается. Просто заткнись и делай свое дело». Мистеру Фэйрчайлду это очень понравилось.

* * *

Бетти Катру взяла меня под крыло в мой первый год в Париже. Хотя я нечасто ходил в то время в церковь, я всегда начинал утро с молитвы. А затем ждал, когда зазвонит телефон и я услышу этот низкий голос, тембром похожий на Лорен Бэколл[13]13
   Лорен Бэколл (1924–2014) – знаменитая американская киноактриса, обладательница глубокого низкого голоса.


[Закрыть], только на французский манер: «ТЕЕЕЕЕЕЕ-ЛИ! Как сегодня дела у моего ТЕЕЕЕЕЕЕ-ЛИ?» Она не пропускала ни одного утра и всегда звонила в одно и то же время. А затем я поднимался по маленькой лесенке на второй этаж моего номера, в ванную, где и начинал свой день. На завтрак мне подавали два теплых французских круассана, варенье и большой кофейник со вкуснейшим кофе со сливками.

К концу третьего месяца наших утренних бесед по телефону и моего пребывания в отеле Lenox Бетти научилась хорошо улавливать оттенки моего настроения.

«Ну, что у тебя случилось?» – спросила она, как заботливая мать двух дочерей, коей она и являлась.

«Ничего, все в порядке».

«Я же слышу по твоему голосу, что-то не так. Выкладывай!»

Три месяца я сдерживался и боялся кому-либо пожаловаться. Но в конце концов я сказал Бетти: мне осточертели континентальные завтраки в отеле. Они, кроме круассанов, варенья и масла, ничего не предлагали. Я изголодался по хорошему горячему завтраку, я скучал по дому и мечтал об омлете, беконе и булочках с джемом и сливочным маслом.

«ТЕЕЕЕЕЕЕ-ЛИ! Нужно просто попросить, и тебе приготовят такой завтрак. Ты серьезно? В этом все дело?»

Я никогда раньше не жил вдали от дома, в отеле, и не осознавал, что вежливые французские официанты принесут мне полноценный завтрак, если я об этом попрошу! Это было глупо и стало для меня эдаким культурным шоком. С того дня я получал на завтрак все, что бы ни пожелал.

Я никогда не чувствовал себя в Париже чужаком, но определенно нашлись те, кто меня так воспринимал. И за моей спиной велись разговоры. Я был уверен в себе, я знал, что делаю, и тщательно заранее готовился к интервью. Я чувствовал себя защищенным внутри круга избранных, в святилище высокой моды. В то время как многие в Париже избегали общения со мной по вопросам, не связанным с работой (по делам им приходилось со мной общаться, так как я был редактором WWD), Бетти Катру любила и ценила меня за то, какой я есть, а не за то, что я делаю. В модных кругах это было большой редкостью.

Бетти не преследовала никаких личных интересов и позволила мне близко познакомиться с Ивом Сен-Лораном. Ив, который любил повеселиться с Бетти, сбегал от подавляющего Пьера Берже и расслаблялся в зоне комфорта со своей подругой и «близнецом».

Однажды утром Бетти позвонила и сообщила, что мы в субботу встречаемся у Ива дома, откуда втроем пойдем в ночной клуб для геев Club Sept – она обо всем договорилась. Воодушевленный прекрасными отзывами, которые я дал о его коллекции в WWD, Ив условился с Бетти организовать нашу встречу без Пьера Берже, который хотел контролировать все аспекты жизни своего бывшего любовника. У Пьера временами были непростые отношения с Ивом. Они жили то вместе, то по отдельности, в разных холостяцких квартирах. Тем не менее они продолжали вместе работать на их общую империю.

Я был так взволнован. Что мы будем делать? Что мне надеть?

«Что ты наденешь?» – спросил я Бетти. Как глупо с моей стороны.

Конечно же, она будет в чем-то черном, позаимствованном из предыдущих коллекций Yves Saint Laurent. И тут мне пришла в голову идея: я попросил Бетти одолжить на вечер в Yves Saint Laurent великолепный стеганый жакет из золотой парчи с широкими рукавами, отороченными черной норкой, из осенне-зимней коллекции «Опиум». Я настаивал на том, чтобы она попросила привезти ей домой оригинальный образец из коллекции от кутюр, который я надену тем вечером. Идея показалась ей неудачной, но она согласилась.

В субботу около десяти вечера мы встретились в белоснежной библиотеке на первом этаже апартаментов Ива. Ив уже ждал нас, а на белом диване лежал золотой жакет. Бетти сказала Иву: «Андре мечтал его надеть!» Я примерил жакет, и, конечно же, он мне не подошел: я был слишком высок, хотя и строен. Жакет был рассчитан на женские плечи. Рукава были коротки сантиметров на двадцать. Я выглядел смешно. Бетти надела жакет, и он смотрелся ослепительно. Но на ней уже был черный брючный костюм Yves Saint Laurent. Похоже, не судьба была жакету увидеть свет.

_“ Люди думали, что мы были любовниками, но это не соответствует действительности и никогда не соответствовало._”

Пьер Берже всегда опасался, что Ив сойдет с катушек, если будет слишком много выпивать и кутить. Что и произошло тем вечером. Еще до выхода из дома Ива каждый из нас выпил по бутылке лучшей русской водки – безо льда, маленькими стопочками. Бетти и я видели Ива таким, каким его никто не должен был видеть: остроумным, бесшабашным и веселым хулиганом. Он смотрел на Бетти с улыбкой счастливого мальчишки, они напоминали мне брата и сестру из романа Жана Кокто «Ужасные дети» (Les enfants terribles). Мы по-французски обсуждали бродвейскую коллекцию и мой обзор. Она имела оглушительный успех, возможно поэтому Ив был в таком приподнятом настроении.

Пока мы болтали, внезапно поднялись клубы дыма: пепел с одной из сигарет Ива упал на подушки дивана! Ив курил не переставая, говорят, он мог выкурить больше ста сигарет за день. Мы потушили дым водой из ведра со льдом, едва избежав катастрофы. Справившись с задымлением, мы спрятали темный след от сигареты, перевернув подушку. Пьер ничего не узнает! Мы хихикали как дети, нашкодившие на школьном дворе.

Можно вообразить, как среагировал бы Джон Фэйрчайлд, если бы Пьер сообщил ему, что я участвовал в поджоге легендарной квартиры Ива – наполненной произведениями искусства и антиквариатом музейного качества. Я уверен, что меня, униженного и посрамленного, с позором отослали бы обратно в Нью-Йорк.

Итак, мы отправились в Club Sept и эффектно появились на танцполе на нижнем уровне. Нас встретили как VIP-персон и проводили в небольшой бар в глубине помещения, откуда мы могли наблюдать за происходящим. Там мы простояли около двух часов, не произнеся ни слова, глядя сквозь водочные пары, как танцует гей-тусовка со всего мира.

* * *

Карл Лагерфельд и Валентино устраивали вечеринки по случаю выпуска новых ароматов в один и тот же вечер весной 1978 года в Париже. Вечеринка Карла проходила в его квартире, и я решил сначала зайти к нему. Я не мог не пойти, но у Валентино мне тоже нужно было появиться, так как я освещал обе вечеринки на страницах WWD. Ротшильды, Брандолини – все ожидались там.

Палома Пикассо пришла на вечеринку к Карлу как его близкий друг. По большому счету, помимо меня, она была одной из немногих людей, кто мог дружить и с Карлом, и с Ивом. Наследница огромного состояния своего отца, Палома стала музой обоих дизайнеров. Она покупала свою бакелитовую бижутерию сороковых годов, винтажные шелковые платья и меха на лондонском рынке Портобелло-роуд и на парижском блошином рынке. Ив черпал вдохновение в ее стиле и создал целую коллекцию от кутюр весной 1971 года, задолго до моего появления на фэшн-сцене.

Когда я вошел в квартиру Карла, Палома подошла и взяла меня под руку. Она сделала второй круг, чтобы подхватить Карла, и завела нас обоих в гостевую ванную комнату, закрыв дверь.

Поскольку это была ванная комната в квартире Карла Лагерфельда, тесно там никоим образом не было. В ней даже была небольшая лестница, на ступеньках которой мы с Карлом и расположились в ожидании важных новостей.

«Мы собираемся пожениться! – воскликнула Палома. – И, Карл, я хочу, чтобы ты сшил свадебное платье». Мы вскочили, чтобы поздравить ее. Пришли ее жених – драматург Рафаэль Лопес-Санчес – и его друг из Буэнос-Айреса, Хавьер Арройэлло, и мы немедленно приступили к планированию того, что, несомненно, должно было стать грандиозным событием.

Конечно, я буду освещать свадьбу и приготовления к ней в WWD. Но просить Карла создать платье было смелым шагом. Чтобы сохранить мир, было решено доверить дизайн вечернего платья Карлу, а дневного туалета – Иву. Именно такой уровень дипломатии требовался, чтобы не налететь на подводные рифы в пучине фэшн-реальности.

В этой суматохе я потерял счет времени. Если я не появлюсь на вечеринке у Валентино, пропал материал для WWD. Проблема заключалась в том, что вечеринка Валентино была в Maxim’s и требовала black-tie дресс-кода. Мне нужно было ехать домой, через весь город, в четырнадцатый район, переодеваться и потом возвращаться на Правый берег в Maxim’s. Для этого уже было слишком поздно.

«По этим пробкам я ничего не успею!» – огорченно воскликнул я. Палома даже прервала обсуждение своих новостей, чтобы заняться моей проблемой.

«Пожалуйста, не переживай. Я найду, что тебе надеть», – сказал Карл. Он вошел в свою гардеробную и достал сшитый на заказ черный кашемировый халат в елочку с бледно-розовыми подбортами и черным поясом с бахромой вишнево-красного цвета. Очень в духе Оскара Уайльда. Я надел одну из белых рубашек Карла, запонки, черную бабочку и свои серые брюки. Выглядел я потрясающе, но очень экстравагантно. Я колебался.

«Ты уверен, Карл? – спросил я. – Я и так высокий чернокожий мужчина. Стоит ли мне появляться на приеме Валентино с вечерним дресс-кодом перед самыми шикарными дамами Парижа в халате?»

«Он тебе очень идет, Андре», – сказал Карл.

«Андре, ты в нем отлично смотришься», – охотно подтвердила Палома.

Решено. Если Карл Лагерфельд говорит, что я одет как надо, значит, я одет как надо. Я пошел в халате.

Вся элитная тусовка Парижа ахнула, когда я вошел в Maxim’s. Но не в одних трусах же я заявился. Халат был от Hilditch & Key и, по всей вероятности, стоил тысячи долларов. Они жаждали сенсации, им нужен был повод почесать языки. Позже мне рассказали, что сам Валентино нашел мой вид забавным. И все же нарушение правил строгого дресс-кода в те времена не одобрялось.

Тут же доброжелатели принялись названивать Джону Фэйрчайлду: как ваш репортер посмел заявиться в Maxim’s не в смокинге? Для меня это было незначительным отступлением от принятых норм.

На следующий день Бетти Катру позвонила мне, чтобы сообщить, что весь город только и говорит, что о моем халате.

«Я уже в курсе», – сказал я.

Тогда я этого не осознавал, но Бетти Катру, заступаясь за меня, ссорилась со многими своими шикарными друзьями. Благодаря ее вмешательству негативная реакция на мой гардероб постепенно развеялась. Парижский бомонд и высшее общество просто вынуждены были принять эту черную американскую фасолину.

Карла Лагерфельда эта история позабавила. Великая Анна Пьяджи позже написала в своей колонке в итальянском Vogue о скандале с моим халатом. Заметка сопровождалась цветной иллюстрацией Карла Лагерфельда.

Брак Паломы был зарегистрирован на гражданской церемонии в мэрии, где присутствовали только близкие друзья и родственники. Мы с Карлом пришли вместе. Там был Ив со своей свитой и Анна Пьяджи. На дневную церемонию Палома надела сшитый на заказ ансамбль из бродвейской коллекции Yves Saint Laurent: белый жакет, черную юбку, красную блузу и красную шляпу с пером авторства Ива. Она больше походила на Марлен Дитрих, чем на невесту.

Для вечернего приема Карл одел Палому в наряд цвета спелой вишни в форме двух сердец, в котором ее сфотографировали все журналы. Он устроил в честь молодоженов великолепный ужин в стиле восемнадцатого века в своем доме.

Дневные мероприятия я посетил в выданном мне Валентино льняном костюме, а вечерний комплект состоял из смокинга с фигурными лацканами и брюк, сшитых в Christian Dior, на авеню Монтень, где я приобрел его в кредит с большой скидкой. На мне также были слипоны с бантами, созданные на заказ Маноло Блаником.

Каждый, кто что-то представлял собой в Париже, присутствовал на свадебном ужине Паломы. Это был один из тех редких случаев, когда Карл Лагерфельд и Ив Сен-Лоран в буквальном смысле могли оказаться в одном пространстве одновременно. За столом собрались порядка пятидесяти человек, включая Ива и Пьера; Фреда Хьюза, прилетевшего из Нью-Йорка без Энди Уорхола; хореографа Сержа Лифаря и Анну Пьяджи, которая была доверенным лицом Карла во всем и какое-то время являлась его музой.

_“ Тогда я этого не осознавал, но Бетти Катру, заступаясь за меня, ссорилась со многими своими шикарными друзьями._”

Анна Пьяджи работала специальным фэшн-корреспондентом итальянского Vogue и считалась гуру итальянской моды. Первая чернокожая модель в истории Vogue появилась на обложке с подачи Анны Пьяджи в 1971 году (это была муза Кензо Кароль ла Бри). Гардероб Анны Пьяджи напоминал музейную коллекцию, и ее подход к пополнению этой коллекции строился на музейных принципах. «Должна сказать, что одеваться в винтажные туалеты с именитых аукционов дешевле, чем у парижских кутюрье. У меня есть платья, достойные быть выставленными в музеях, которые обошлись мне всего лишь в пятьдесят долларов», – рассказывала она мне в своем интервью для WWD. Анна могла сочетать фартук из McDonald’s с вечерним платьем Lanvin двадцатых годов. Очень эксцентричная дама, напоминавшая маркизу Казати[14]14
   Маркиза Луиза Казати (1881–1957) – итальянская аристократка, муза и покровительница поэтов и художников, эксцентричная икона стиля.


[Закрыть]. Карл выпустил целый альбом сделанных им портретов Анны Пьяджи в ее винтажном гардеробе от кутюр.

Однажды она заявилась в La Palace, диско-клуб для геев, с корзиной мертвых голубей на голове. В попытке затмить Карла она пошла в район Les Halles и заказала целую корзину птичьих тушек. Голуби были любимым блюдом французских ресторанов. К полуночи птицы начали вонять! Я сидел рядом с ней, и мне постоянно приходилось отворачиваться, чтобы не ощущать запах. В конце концов я покинул ее и поспешил на танцпол.

Когда Анна была рядом, Карл вел себя более дерзко и одевался более вызывающе. На свадьбу он надел классический смокинг в комплекте с мушкетерскими ботфортами с отворотами у бедра. Это вызвало шоковую реакцию.

Но превзойти Анну Пьяджи было невозможно: на ней было грандиозное бальное платье из серебряного ламе 1919 года. Голову украшал никелированный шлем из оперного спектакля, отделанный белыми перьями райской птицы.

Встав, чтобы протиснуться между огромными квадратными столами, она прошла мимо канделябра с горевшими восковыми свечами. В одно мгновенье ее перья вспыхнули.

Все вокруг ахали: «Вы горите! Вы горите!» Но Анна продолжала пробираться бочком в своем пышном платье. Попытки помочь ей были восприняты Анной как обычное проявление вежливости и не менее вежливо отклонены.

Когда Анна в конце концов осознала, что на голове у нее разгорелся пожар, она хладнокровно заявила: «О, пустяки. Не могли бы вы его потушить?»

Кто-то поднялся и облил водой объятые огнем перья. Анна поблагодарила гостя ослепительной улыбкой и направилась в дамскую комнату.

Она подарила мне прекрасную цитату для WWD: «Такое случалось и раньше. Ничего не поделаешь».