Текст книги "Тайна Мага"

ГЛАВА IV. Маленький гебр

Брат и сестра вместе с посетителями продолжали осматривать работы, как вдруг в одной из соседних траншей, где работали арабы, поднялся страшный шум: послышались проклятия, звуки борьбы, раздался пронзительный детский крик, затем все стихло. Молодая девушка первая бросилась посмотреть, что там такое. Прочие, в том числе и профессор Гассельфратц, последовали за ней.

Достигнув траншеи, из которой послышался шум, мадемуазель Кардик увидела сначала лишь одну беспорядочную толпу. Но скоро девушка рассмотрела и причину суматохи: арабы в крайнем возбуждении обступили мальчика лет двенадцати. Они толкали его и осыпали побоями и бранью, но мальчик оставался неподвижен; бледный, со стиснутыми зубами, он прижимал к груди какой-то предмет, который нападающие старались вырвать.

Возмущенная девушка бросилась в толпу и, отстранив бывшим у нее хлыстом руку одного из рабочих, намеревавшегося схватить мальчика за ухо, строго спросила:

– Что это значит?.. Зачем вы трогаете этого мальчика?

– Эх! – проговорил араб. – Ханум напрасно беспокоится… Презренное отродье… Собачий сын… Сын отца, горящего в аду…

И рабочий плюнул с видом отвращения.

– Говори яснее! – повелительно сказала мадемуазель Кардик. – Не стыдно ли вам целой толпой набрасываться на ребенка? Это возмутительно!.. Что он сделал?.. Украл что-нибудь?..

– О, наверное!.. Собачий сын!.. Воровское племя!.. – воскликнули арабы.

– Ну, если это так, – сказала девушка, – если он действительно вор, то в вашей стране это не составляет исключения. Все вы, я думаю, не уступите ему в воровстве… Но пока отойдите прочь!.. Возьмитесь за свою работу!.. Я беру этого ребенка под свое покровительство. А ты, мальчик, расскажешь мне, в чем дело.

Не смея ослушаться приказания ханум, арабы с ропотом сошли в свою траншею, а молодая девушка на свободе занялась детальным рассмотрением спасенного ребенка. Белая полотняная одежда мальчика была разорвана во время борьбы. На лбу его, повыше левой брови, виднелась ранка, из которой каплями сочилась кровь…

– Бедняжка! – с состраданием проговорила мадемуазель Кардик, – он ранен!.. Подойди сюда, мальчик, я перевяжу тебе эту рану.

Ребенок молча приблизился к ней. Девушка обмыла ему лоб, соединила края раны полоской липкого пластыря и, положив руку на голову своего пациента, сказала:

– Ну, через несколько дней от твоей раны не останется и следа. Теперь не расскажешь ли ты нам о причинах того, что сейчас произошло? Чего хотели от тебя наши люди?

Мальчик молчал, по-прежнему продолжая прижимать к груди какую-то вещь.

– Гм!.. Я боюсь, не взял ли он у них что-нибудь, – сказал доктор Арди, покачивая головой. – Посмотрим, мальчуган, что ты там прячешь… Держу пари, что скрываемое не принадлежит ему…

– Ах, нет! – вскричала Катрин. – Я убеждена, что этот мальчик не вор. У меня есть способность по одному выражению лица определять виновность пойманного на месте преступления, а здесь я не вижу ничего подобного. Взгляните, господа, – прибавила она вполголоса, – этот мальчик держится с большим достоинством и, кажется, с сожалением выслушивает наши обвинения.

– Совершенно верно, – согласился Мориц, – забавник смотрит на нас с высоты своего величия… Ну, – сказал он по-персидски, – покажи же нам, что ты там держишь, и потом можешь убежать.

Мальчик отрицательно покачал головой. Тогда профессор Гассельфратц, выйдя вперед, положил свою большую толстую руку на его плечо и, встряхнув его, грубо крикнул:

– Ты слышишь, мошенник, что тебе говорят?!..

– Ах, оставьте его, сударь, прошу вас, – вступилась девушка. – Я со своей стороны решительно не допускаю, чтобы этот ребенок был вор… Иди, дитя мое, ты свободен, – прибавила она.

Лишь только мадемуазель Кардик произнесла эти слова, как упорное выражение лица мальчика смягчилось; его сомкнутые губы улыбнулись и, разжав свои руки, он показал присутствовавшим голубя с бархаткой на шее, с розовыми лапками и клювом, в испуге прижимавшегося к его груди.

– Вот видите! – воскликнула обрадованная девушка. – Я хорошо знала, что он ничего не украл! За что же напали на тебя наши люди, дитя мое?

– Я шел своей дорогой, возвращаясь домой, и держал птицу, чтобы она не вырвалась. Вдруг твои люди заметили меня и закричали, что я украл что-нибудь в твоем лагере. Они попытались отнять у меня голубя, но я не хотел, чтобы они даже видели то, что я нес… И они ничего не видели!.. – прибавил он торжествующим тоном.

– И за это тебя хватили по лбу, глупец, – сказал профессор Гассельфратц, – а если бы ты им уступил, они оставили бы тебя в покое.

– Но я не уступил, и они не увидели того, что я хотел скрыть, – повторил мальчик.

– А как тебя зовут? – спросила девушка.

– Гассан.

– Твои родные живут здесь по соседству?

– У меня нет родных.

– Но ты сказал, что возвращался домой… Значит, ты живешь не один? – спросил Мориц.

– О, нет… Я живу с Гуша-Нишином и Леилой.

– Гуша-Нишин!.. – покатываясь от смеха, повторил господин Гассельфратц.

– Если я не ошибаюсь, – заметила мадемуазель Кардик, – это имя буквально означает: тот, кто держится в своем углу?

– Да, мадемуазель… Красивое имечко, не правда ли?!

– Зато носящий его, надо думать, не любит надоедать другим, – ответила молодая девушка, стараясь скрыть свою улыбку.

– Чего нельзя сказать про всех, – добавил лейтенант Гюйон, бросая многозначительный взгляд на немецкого ученого.

Но герр Гассельфратц пропустил мимо ушей эти слова; надев очки, он принялся внимательно рассматривать маленького Гассана.

– Судя по покрою одежды, – произнес он наконец, – этот мальчишка принадлежит к секте гебров.

– Гебров! – с удивлением повторила мадемуазель Кардик. – Я думала, что их уже не существует более.

– Напротив, сударыня, они существуют до сих пор, и хотя эта презираемая секта вполне заслужила свою некрасивую славу…

– Почему, сударь? За что заслуживает презрения эта секта? – с живостью спросила мадемуазель Кардик.

– Мне тоже кажется, что поклонение огню, как животворящему началу мира, не заключает в себе ничего унизительного, – прибавил лейтенант, который рад был случаю поддержать мнение мадемуазель Кардик и в то же время высказать противоречие ученому профессору, к которому он с первой же встречи почувствовал непреодолимую антипатию.

– Ну, хорошо, хорошо… – проговорил немец со смехом. – Так как мадемуазель находит эту секту восхитительной, то и я также буду ею восхищаться. Как бы то ни было, персы не разделяют нашего мнения, и нет таких обидных прозвищ, которые они не давали бы гебрам.

– Не за это ли и напали наши люди на этого мальчика? – спросила девушка.

– Весьма вероятно, – сказал ученый, покачивая своей лысой головой.

– Бедняжка!.. Правда ли, Гассан, что ты гебр? – продолжала мадемуазель Кардик.

– Да, ханум, – решительно ответил Гассан и выпрямился с гордым, но слегка печальным видом, как будто ожидая встретить внезапную перемену к худшему в обращении своей покровительницы.

– В таком случае можно верить всему, что он говорит, – заметил Мориц. – Как ни презирают мусульмане идолопоклонников-гебров, тем не менее последние везде пользуются славой людей, не умеющих лгать.

– Завидное качество! – заметил лейтенант. – Вот что нужно было бы внушить всем этим неграм, арабам, тунисцам, персам и tutti quanti.

– Эти гебры до сих пор еще придерживаются религии Зороастры? – спросила мадемуазель Кардик.

– О, да, но несколько измененной, – сказал ее брат. – Впрочем, если я не ошибаюсь, между ними существует группа сектантов, желающих восстановить первобытную религию во всей ее чистоте. Кажется, их называют «древними гебрами»?

– Совершенно верно, – отозвался доктор Арди. Глаза маленького Гассана при этом имени заблестели.

– Твои друзья принадлежат к «древним гебрам»? – спросила наблюдавшая за ним девушка.

– Да, ханум.

– А где они живут?

– Там, – сказал мальчик, протягивая руку к северу, – близ могил Эсфири и Мардохея.

– Там есть селение, деревня? Гассан покачал головой и отвечал:

– Гуша-Нишин не живет среди людей. Он держится в своем углу. Он стережет «Башню молчания».

– Что ты разумеешь под этим названием?

– Это, – ответил за Гассана доктор Арди, – здание, которое вам едва ли понравилось бы, дорогое дитя. Дело в том, что гебры не соглашаются погребать своих покойников. Они не хотят прибегать для этого ни к огню, ни к земле, ни к воде, а взамен того кладут мертвецов на высокие башни и предоставляют птицам небесным совершать их погребение.

– Ужасно! – сказала, вздрагивая, девушка. – Неужели, Гассан, твой Гуша-Нишин живет в подобной башне?

– Никто не живет в дакмэ22
  Башня молчания.


[Закрыть], кроме тех, которые умолкли навсегда, – важно ответил мальчик.

– В таком случае, что же ты сказал?

– Гуша-Нишин живет среди скал; он только стережет башню молчания, то есть удаляет от нее непосвященных. Никто не может приблизиться к ней: ни животное, ни птица небесная, если Гуша-Нишин не даст им разрешения.

– Ого?.. – недоверчиво протянул герр Гассельфратц.

– Ты сам не в состоянии приблизиться к ней, толстый саиб33
  Господин.


[Закрыть], если Гуша-Нишин не захочет, – смело сказал Гассан.

– Ну, это еще посмотрим, болван! – грубо сказал немец, оскорбленный непочтительным эпитетом.

– Гуша-Нишин, вероятно, твой родственник? – поспешила обратиться к Гассану мадемуазель Кардик.

– Нет, Гуша-Нишин мне чужой. Совсем маленького поднял он меня на дороге; никто не знал, откуда я и из какой семьи… Гуша-Нишин взял меня и заботился обо мне с самого детства, а я сделался его преданным рабом… Он объяснил мне свою веру, не принуждая меня к ней. Если бы я захотел, я мог бы сделаться мусульманином, как твои рабочие, но я хочу оставаться парсом, так же, как мой господин и Леила.

– Кто эта Леила? Жена твоего хозяина?

– Нет, Гуша-Нишин в преклонных летах, у него нет жены. Он так же стар, как стар мир, и имеет почтенную бороду. Леила его внучка.

– Так же стар, как вселенная!.. – сказал лейтенант. – Это означает, без сомнения, что он далек от первой молодости… С гиперболами этих жителей востока никогда нельзя понять, что они хотят сказать.

– Гуша-Нишин так же стар, как мир, – повторил Гассан. – Он видел рождение и смерть человеческих родов. Он все знает. Его могущество не имеет границ, равно как и его знание. Люди и животные ему повинуются. Пельгви44
  Язык древних гебров.


[Закрыть] не имеет слов, для него непонятных. Он не ограничивается тем, чтобы без понимания повторять святые слова, как это делают обыкновенно мобедзы55
  Священники гебров.


[Закрыть], – нет, думают, что он принял учение из уст самого пророка Зороастры.

– Этот мальчишка просто глуп! – заметил немец.

– Этот Гуша-Нишин, должно быть, удивительная личность, – проговорила мадемуазель Кардик. – По крайней мере, я лично с удовольствием взглянула бы на него. Скажи, Гассан, как ты думаешь, разрешит он мне навестить его?

– Он позволит тебе прийти к нему, если сердце твое чисто и намерения правы, – не смущаясь ответил Гассан.

– Бедняга! – вскричал лейтенант. – Твой Гуша-Нишин забыл научить тебя даже самым элементарным правилам приличия! Слишком много для него чести, если мадемуазель удостоит визитом его берлогу.

– Ах, оставьте в покое этого бедного мальчика, лейтенант, – сказала девушка. – Я нахожу, что манеры Гассана не оставляют желать ничего лучшего, и если его воспитывал Гуша-Нишин, я считаю этого старца прекрасным воспитателем.

При этих словах Гассан с благодарным видом улыбнулся.

– Отдохни немного, прежде чем отправиться в путь, – продолжала между тем молодая девушка. – Тебе надо немного успокоиться после нападения наших дикарей-рабочих. Пойдем в лагерь, я дам тебе прохладительного питья… Хочешь?

– Благодарю тебя, ханум, но я должен до захода солнца быть дома. Я спешу доставить этого голубя Леиле.

– Для нее-то ты и поймал его?

– Да, Леила любит всех животных, и животные отвечают ей тем же. Я видел пчел отдыхающими на ее волосах и губах, и они ее никогда не жалили; птицы кружатся над ее головой, и робкие антилопы не боятся есть хлеб из ее рук.

– Ну, хорошо, я тебя не удерживаю, мой маленький Гассан. Ты передашь своим друзьям мое горячее желание познакомиться с ними, не правда ли? Кроме того, я попрошу тебя передать от меня эту розу Леиле…

С этими словами молодая девушка сорвала благоухающую, распустившуюся розу с ближайшего куста и вручила ее маленькому гебру, который с радостью взял цветок и поднес его сначала ко лбу, а затем к губам.

– Леила получит твой цветок сегодня вечером, ханум, – сказал он. – И если ты когда-нибудь придешь в наши скалы, то я уверен, ты будешь дорогой гостьей.

– Но как я найду вас? – спросила Катрин. – «Между скал» – не адрес!

– Я уже говорил тебе, что мы живем у габрэ (гробницы) Эсфири и Мардохея; иди туда и, если Гуша-Нишин пожелает тебя принять и будет извещен о твоем приближении, он выйдет тебе навстречу. Благодарю тебя за заботы обо мне, а еще более – за цветок для Леилы. Да защитит тебя Митра!

Мальчик поклонился до земли с истинно восточной вежливостью, потом поднялся и быстро удалился.

Тем временем закат солнца напомнил нашим героям, что пора отправиться на покой. Все общество поспешило выбраться из траншей и направилось к лагерю, где и расположилось пить чай на ковре перед центральным шалашом.

– Объясни мне, Мориц, что представляют собой современные гебры? – проговорила, разлив чай гостям, мадемуазель Кардик. – Я, право, краснею за свое невежество. Я совершенно серьезно думала, что поклонники Митры исчезли в одно время с Зороастрой.

– А ты разве никогда не слыхала, сестра, что гебры – это те же парсы Индии?

– Гм… я знаю, что в Индии живут, между прочим, и парсы… Но эти парсы неужели то же самое, что и гебры?

– Да, совершенно то же самое… И они поддерживают примером и средствами своих единоверцев Ирана. В Индии они гораздо многочисленнее, чем в Персии, где их насчитывают всего несколько тысяч.

– Около восьми тысяч, если я не ошибаюсь, – сказал доктор Арди.

– Только-то? И эти гебры, или парсы, обожают солнце?

– Они думают, что от самого солнца их предки зажгли священный огонь, тщательно поддерживаемый ими до сих пор в течение тысячелетий, – заметил доктор. – Любопытно, что персы презирают и ненавидят гебров как идолопоклонников, но в то же время у них самих есть масса следов древнего культа Митры. В Хорасане, например, когда в деревню являются иностранцы, и жители хотят принять их с честью, то высылают навстречу гостям депутацию, которая преподносит им сосуд, наполненный горящими углями. Вне всякого сомнения, это – древнегебрский обычай.

– Добавлю со своей стороны, что наиболее чтимый в Персии праздник – это праздник весеннего равноденствия (Навруз) в марте месяце, – заметил Мориц.

– Откуда же взялось презрение, внушаемое гебрами? – спросила девушка.

– Трудно сказать… Во-первых, это культ, не признанный официально. Они не погребают своих покойников, держатся замкнуто и, наконец, не признают учения Магомета. А на Востоке это – непростительное преступление. Оттого жизнь их среди мусульман крайне тяжела. Богатейший из гебров, сегодня владеющий огромными средствами, завтра может не иметь даже осла, чтобы выехать… Да, мадемуазель Кардик, я вас уверяю, что эти добрые персы никому не уступят в нетерпимости. Зато и гебры сторицей возвращают им ту ненависть, которую обнаруживают к ним мусульмане. Ни за что на свете они не желают, чтобы их принимали за поклонников ислама. Вы, вероятно, заметили, мадемуазель, роскошную шевелюру Гассана?

– В самом деле, – ответила девушка, – я заметила, что он не носит «каркуля» 66
  Мусульмане Персии обыкновенно гладко выбривают себе голову, оставляя лишь на самой маковке «каркуль» или «Магоме», – клок волос; делается это для того, чтобы после смерти пророк мог за каркуль втащить правоверного в рай.


[Закрыть], как прочие обитатели Ирана.

– Гебры стараются во всем отличаться от своих притеснителей, и к чести их нужно сказать, что прежде всего они отличаются от правоверных своей честностью, вошедшей здесь даже в пословицу.

– В общем, оказывается, это крайне интересный народ, – задумчиво сказала мадемуазель Кардик.

– Конечно, – подтвердил Мориц. – И если мы будем иметь время, Катрин, я свожу тебя на днях же к этому старцу Гуша-Нишину. Это, должно быть, замечательная личность.

– Ах, полноте, вероятно, какой-нибудь обманщик! – проворчал профессор Гассельфратц, накладывая сахару в свою чашку и с шумом втягивая чай. – Все эти люди – лгуны, ни одному слову которых нельзя верить…

ГЛАВА V. Возмущение

Лейтенант Гюйон без малейшего колебания решил провести несколько дней в лагере Кардиков. Мало того, что любезный прием и прямодушие хозяев обворожили его с первой же встречи, – он чувствовал еще, что мало-помалу заражается их энтузиазмом. Да, он, который ни разу в жизни не думал о древних царях Персии, для которого малейший кантик военной формы представлял более интереса, чем весь хлам, оставшийся от Ахеменидов, Сассанидов и других династий, – он был увлечен археологической лихорадкой Морица и его сестры. Ему также захотелось вырвать из земли тайны исчезнувших рас, и он дал себе слово завтра же приняться за кирку…

Между тем стемнело. В этот вечер должно было произойти затмение луны, почему Мориц приказал Гаргариди достать из багажа астрономическую трубу и поставить ее на ближайшей лужайке. Герр Гассельфратц также немедленно водрузил на попавшемся ему обрубке дерева чуть ли не настоящий телескоп. Завязался разговор об астрономии, причем немец выказал довольно солидные знания, но не упустил при этом случая чрезвычайно надоесть всем.

Ровно в девять часов луна начала входить в конус тени. Наши наблюдатели стали по очереди подходить к трубе, чтобы видеть интересное явление, как вдруг со стороны шалашей рабочих послышался шум. Вскоре оттуда прибежал встревоженный Аристомен.

– Что случилось? – спросил его Мориц. – Опять какая-нибудь ссора?

– Нет, нет, сударь, это не ссора, – проговорил, задыхаясь, слуга.

– Чего же они хотят?

– Они хотят… луну!.. Да, ни более ни менее, как луну. Возможно ли где встретить подобное невежество? – продолжал с важным видом лиценциат. – Я старался объяснить им явление затмения, надеясь в будущем изложить пред ними теорию со всей научной строгостью… Но вот поди ж ты!.. Глупцы с остервенением требуют, чтобы им возвратили их луну.

– Эге, молодцы не думают ли, что ее у них украли? – вскричал лейтенант.

– Ваша мысль очень близка к истине… Более чем вероятно, что они именно так думают, – ответил Мориц. – Они способны вообразить, что я захватил луну с помощью моего телескопа. Разве не явились они ко мне на прошлой неделе с просьбой сделать им дождь? А когда я в ответ выгнал просителей, то услыхал следующее: «Да, да, известно, что фаранги посадили духа дождя в большой ящик и каждое утро и вечер навещают его»…

– О каком это духе говорили они?

– Ни о чем другом, как о моем барометре-анероиде.

– Ослы!.. – лаконически заметил доктор.

– Бедные люди! – отозвался Гассельфратц с видом умиления. – Свет науки еще не просветил их!.. Вы позволите мне, господин Кардик, сходить к этим беднякам и сказать им небольшую речь? Я владею, – смело могу этим похвалиться, – даром влиять на массы и уверен, что они сдадутся на мои убеждения.

– Но, господин профессор, я не могу согласиться, чтобы вы приняли на себя столь неблагодарный труд…

– Вы забываете, что я сам уже испытал свое красноречие, – вмешался Гаргариди, становясь на равную ногу с профессором. – Честное слово, там, где я не справился!..

Повернувшись спиной к греку, доктор Гассельфратц ответил Морицу:

– Поверьте мне, дорогой хозяин, мои слова не пропадут даром. Знаете, милостивая государыня и милостивые государи, что мое призвание – призвание евангелиста! Увлеченный прелестями науки, я оставил призвание пастора, но тем не менее навсегда остался отчасти проповедником… Ведь все эти люди суть наши братья! Эти отвратительные Дисфули, негодяи и лжецы, суть мои братья, и сердце Гассельфратца достаточно обширно, чтобы одинаково любить всех их!

Говоря это, профессор ударил кулаком в свою широкую грудь и поднял к небу свои блестящие очки.

– Так позвольте мне поговорить с ними, господин Кардик, – повторил он. – Я ручаюсь, что успокою их.

Радуясь возможности хотя на несколько минут избавиться от своего несносного гостя, Мориц с удовольствием согласился на его просьбу, и немец исчез в лабиринте шатров. Оставшееся общество вскоре перестало думать о суеверных туземцах и возвратилось к вопросу, который у каждого был на душе, – вопросу об исходе предприятия Морица.

Около четверти двенадцатого луна вышла из тени еще более блестящей и прекрасной, чем прежде. В то же время появился и профессор Гассельфратц с известием, что его красноречие уничтожило страх, царствовавший между туземцами. Поговорив еще немного, хозяева и гости простились, чтобы идти спать.

На следующий день назначено было начать работы в четвертом участке, где молодая девушка нашла столь много обещавший кусок кирпича; поэтому она сама должна была и открыть новую траншею первым ударом кирки. В семь часов утра все наши знакомцы уже были на ногах и плотно позавтракали.

– Ну, господа, в поход! – сказал Мориц, окинув взглядом собравшуюся компанию и убедившись, что все готовы. – Погода прекрасная: не слишком жарко и не холодно. Наши лентяи не будут иметь повода оправдывать свою лень.

Все присутствующие немедленно вооружились заступами и револьверами. Доктор Арди, сверх того, взял с собой ящик для собирания насекомых и набор хирургических инструментов, а мадемуазель Кардик – небольшую переносную аптечку, на всякий случай.

Вскоре отряд археологов направился к намеченному участку. Впереди шли пестрой толпой смуглые рабочие; Мориц Кардик, его сестра, доктор Арди, лейтенант Гюйон и профессор Гассельфратц образовали арьергард.

Гаргариди смотрел вслед удалявшимся, уперев руки в бедра и с глубокомысленным видом покачивая головой. Во все время завтрака проницательный наблюдатель мог бы заметить, что грек бросал яростные взгляды на окулиста. Если бы молодая хозяйка была менее внимательной к гостям, несчастный ученый рисковал бы просидеть весь завтрак ничего не поев, так как Гаргариди систематически обходил его и ничего ему не предлагал. Напрасно молодая девушка пыталась незаметно для ученого остановить грека, – непослушный слуга притворялся, что не видит знаков, которые ему делала хозяйка, и казался пораженным внезапной глухотой всякий раз, как господин профессор просил хлеба, вина или какой-либо приправы. В настоящую минуту знаменитый Аристомен преследовал своего врага пронизывающим взглядом и, простирая руку по направлению к широкой спине профессора, декламировал угрожающим голосом:

Этот откормленный чурбан ничего не скажет хорошего…

Потом Гаргариди принялся уничтожать свой собственный завтрак, заняв место, только что оставленное его господами. Еда для блестящего лиценциата была самым важным занятием. Хорошо еще, что он часто объявлял себя, опираясь на авторитет своего «бедного папа», «настоящей пташкой», – иначе его чудовищный аппетит совершенно опроверг бы это мнение. Замечательно, впрочем, что, уписывая за четверых, Гаргариди оставался постоянно худощавым.

Между тем археологи достигли участка № 4. Тщательно обозначенные линии указывали границы будущей траншеи. По сигналу брата мадемуазель Кардик сделала первый удар киркой; все последовали ее примеру. Через несколько минут оживленной работы в черно ватой почве оказалось несколько костей и вместе с тем цвет земли принял коричневый оттенок. Затем отрыли вазу из обожженной глины высотой в шестьдесят пять сантиметров и каменный шар. Осмотрели этот шар – он оказался человеческим черепом… Глаза молодого археолога заблестели. Не могло быть сомнения, что это останки важного лица, а таких не хоронят без обозначения имени и времени погребения!..

Но в ту минуту, когда Мориц стал поспешно разрывать землю, чтобы отрыть там искомый секрет, громкий крик раздался в стороне рабочих.

– Скорпионы!.. Скорпионы!..

Молодой человек оставил работу и бегом направился к расстроенной группе рабочих, откуда раздавались крики. Зрелище было отталкивающее. Целая армия отвратительных гадин высыпала из расщелины почвы. Зеленые, желтые, белые, черные, маленькие, большие, вытянувшиеся или съежившиеся, но все одинаково грозные, эти ужасные гадины, предмет основательного страха туземцев, кишели целой массой…

– Ага, великолепные экземпляры! – вскричал доктор Арди. С этими словами он вооружился щипцами, выбрал с полдюжины наиболее крупных и опустил их в свой ящик из белой жести, где между скорпионами немедленно началось настоящее сражение.

– Смотрите бешенство этого большого зеленого черта! – говорил доктор. – В своей слепой ярости он готов броситься на каждого, попавшегося ему под лапы, даже на самых лучших своих друзей… Смотрите, господин Гассельфратц!.. К какому семейству вы его причислите?.. Но куда же скрылся профессор?..

Пронзительный вопль прервал доктора:

– Помогите!.. Помогите, хаким-баши!.. Я ранен… укушен… пропал!..

Доктор быстро закрыл свой ящик и вместе с другими поспешил к месту несчастного происшествия. Молодой араб, согнувшись до земли, отчаянно тряс свою голую ногу, к которой, казалось, приросла ужасная гадина. Товарищи сумрачной группой окружили раненого.

– Дорогу! – повелительно проговорил доктор. – Посмотрим твою ногу… Только не кричи так, мой милый, крик никогда ни к чему не ведет… Я сейчас избавлю тебя от твоего врага… Но мне нужен ланцет, – добавил он, вынимая свой хирургический набор. – Однако он держится довольно сильно, этот подлец скорпион!.. Мадемуазель Катрин, не дадите ли вы мне немножко карболки?

Операция была совершена в несколько минут, нога перевязана, и раненый отправлен в палатку. Мориц отдал приказание возобновить прерванные работы. К его крайнему неудовольствию люди продолжали оставаться неподвижными. Собравшись в группы, они переговаривались между собой сдержанным голосом, но с заметным волнением: лбы у всех были наморщены, глаза блестели… Ясное дело, готовился бунт.

– Что такое с вами? – спросил громким и смелым голосом Мориц. – Как вы смеете не повиноваться?

Рабочие, продолжая быть сумрачными и недовольными, не отвечали ничего.

В эту минуту из одной группы выскользнул герр Гассельфратц, а вслед за ним из той же группы выдвинулся с самоуверенным видом рабочий, видимо, заранее приготовившийся к своей роли, и начал речь к своим товарищам.

– Довольно нам, – сказал он, – позволять эксплуатировать себя фарангам. Мы отдали им наше время, наш труд за ничтожное вознаграждение. Они хотят унести наши сокровища, разрушить гробницы наших предков, забывая, что пророк запрещает касаться кладбищ правоверных. Его ослушались, и вот он послал скорпионов, как некогда Моисей послал дождь из саранчи на нечестивого Фараона. Мы не желаем бороться с небом. Мы не желаем более служить вам, люди Фарангистана!..

И сотня нестройных голосов присоединилась к его голосу.

– Мы не хотим больше служить людям Фарангистана! – ревела толпа.

– Что нужно вам здесь?.. – продолжал другой оратор в тон первому. – Аллах против вас!.. Река несет мутные воды, сам сатана этого не вынесет… Все предвещает засуху, скоро настанет голод… И кому приписать эти бедствия, как не гению зла, живущему в той несчастной машине, на которую фаранги смотрят, когда желают произвести перемену погоды?!

– Все этот несчастный барометр! – пробормотал себе в бороду доктор Арди.

– Зачем заставил ты в эту ночь скрыться луну, саиб, – вопил оратор, – если ты не хотел нам зла?.. Все фаранги – колдуны!.. Иншаллах, с этого дня мы не будем им более служить!..

– Если бы они не были колдунами, как могли бы они открыть под землей предметы, о существовании которых мы, обитатели этой страны, даже не подозревали?! – кричал другой в исступлении.

Этот неопровержимый аргумент довел возбуждение до его наибольшей степени. Лица всех выражали волнение: на одних была видна ярость, на других – страх…

То, чего Мориц так боялся, случилось. Несмотря на леность, неспособность и все плохие качества этих рабочих, он дорожил ими ввиду тех неудобств, с которыми сопряжена была вербовка новых. Да и где было найти лучших? Нужно было уступить, так как борьбу с этими фанатиками молодой археолог считал совершенно бесполезной. И вот он решил испробовать все убеждения, чтобы удержать колеблющихся. В речи ясной и убедительной он объяснил туземцам причину явлений природы, которые так смущали их темные умы, показал им свое бессилие над стихиями, дал понять все безумие отказываться от заработка вследствие неосновательных страхов, напомнил наконец о своем добром обхождении с ними, о всегдашней аккуратности в расплате за труд, об уходе за больными и ранеными… Этот последний аргумент, казалось, подействовал на некоторых рабочих, но зачинщики не дали времени восторжествовать доброму чувству, и таким образом Мориц напрасно истощал все свое красноречие, пытаясь убедить глупцов. На их низких, тупых лбах можно было ясно прочесть непобедимое упрямство.

– Нечего делать, – сказал обескураженный археолог, – я их знаю: мысли нечасто попадают в их мозги, но когда они забьют себе что-нибудь в голову, выбить это оттуда очень трудно.

– Так ладно же! – вскричал доктор, весь красный от гнева. – Если они отказываются работать, то пусть очистят место!.. Гоните этих черномазых чертей!..

– Если нужна сильная рука, – проговорил лейтенант Гюйон, – то, само собою разумеется, я готов вам помочь.

Но прежде чем фаранги приступили к выполнению угрозы доктора, рабочие с поникшими головами поспешили ретироваться. Через несколько минут они все скрылись в свои шатры.

– Пусть будет так! – проговорил со вздохом Мориц. – Нечего делать, придется ограничиться пятью парами рук, как я говорил вчера утром.

– Что вы думаете делать? – спросил доктор.

– Искать, искать без конца! – решительным тоном отвечал молодой ученый. – Я не откажусь от предприятия, хотя бы мне пришлось работать одному.

– И я также! – вскричала Катерина.

– Браво! – сказал лейтенант. – Подобные люди никогда не отступают. Я прошу вас считать и меня своим рабочим на все время моего отпуска.

– Все это прекрасно, – сказал доктор, – но, к сожалению, далеко не практично. Ведь вы, Гюйон, можете пробыть здесь только несколько дней. Что касается меня, то уже по роду моих занятий мне нельзя постоянно жить в лагере; меня вскоре пригласят в Тегеран. Наконец, мадемуазель Катрин при всей своей энергии и выносливости все же не может быть землекопом!.. Нет, этого нельзя допустить! Оставьте это, Кардик!..

– О, доктор, не будьте таким пессимистом, прошу вас! – вскричала молодая девушка.

– Честное слово, мадемуазель, – прибавил лейтенант, – ваш брат вовсе не имеет вид человека, настолько увлекшегося, чтобы наш дорогой доктор был вправе выливать ему на голову ведро холодной воды!

– Работы будут продолжаться, – твердо сказал Мориц, пробуждаясь из задумчивости. – Их нужно закончить, во что бы то ни стало. Я еще не говорил о всех имеющихся у меня средствах выйти из этого скверного положения: здесь есть еще курды, племя Лоти, персидские цыгане…