Текст книги "Письма незнакомке (сборник)"

Об одной молоденькой девушке

– Покорить мужчину… – говорит она. – Но женщине не дано покорять. Она – существо пассивное. Она ждет нежных признаний… Или обидных слов. Не ей же проявлять инициативу.

– Вы описываете видимость, а не реальность, – возражаю я. – Бернард Шоу уже давно написал, что если женщина и ждет нежных признаний, то так же, как паук ждет муху.

– Паук ткет паутину, – отвечает она, – а что, по-вашему, делать бедной девушке? Она или нравится, или нет. Коли она не нравится, ее жалкие старания не способны преобразить чувства мужчины. Думаю, она скорее добьется обратного: ничто так не раздражает юношу, как притязания девушки, к которой он равнодушен. Женщина, которая сама себя навязывает и делает первый шаг, добьется презрения мужчины, но не его любви.

– Это было бы верно, – говорю я, – если бы женщина действовала неумело и было бы очевидно, что инициатива исходит от нее; но искусство как раз в том и заключается, чтобы сделать первые шаги незаметно. «Она бежит под сень плакучих ив, но хочет, чтобы ее увидели…» Отступая, заманить противника – вот старая, проверенная военная хитрость, она немало послужила и девицам, и солдатам.

– Это и в самом деле испытанная хитрость, – соглашается она, – но, если у неприятеля нет ни малейшего желания преследовать меня, мое бегство ни к чему не приведет, я так и останусь в одиночестве под сенью плакучих ив.

– Вот тут-то вы, женщины, и должны постараться пробудить в мужчине желание преследовать вас. Для этого разработана целая тактика, и вам она знакома лучше, нежели мне. Надо ему кое-что позволить, притвориться, будто он вас сильно занимает, потом неожиданно «все поломать» и решительно запретить ему то, что еще вчера он считал прочно завоеванным. Контрастный душ – встряска суровая, но под ним и любовь, и желание растут как на дрожжах.

– Вам-то легко говорить, – возражает она, – но такая тактика предполагает, во-первых, хладнокровие у той, что приводит замысел в исполнение (а как подвергнуть испытанию человека, чей голос заставляет вас трепетать?); во-вторых, необходимо, чтобы испытуемый мужчина уже начал обращать на нас внимание. В противном случае катайте сколько хотите клубок ниток, котенок отказывается играть.

– Ни за что не поверю, – говорю я, – что молоденькая и хорошенькая девушка не в силах заставить мужчину обратить на нее внимание; для начала достаточно завести речь о нем самом. Большинство представителей сильного пола кичатся своей специальностью. Терпеливо выслушивайте их разглагольствования о профессии и о них самих – этого вполне достаточно, чтобы они сочли вас умницей и почувствовали желание снова увидеться с вами.

– Стало быть, надо уметь и поскучать?

– А как же, – подтверждаю я. – Это уж само собой разумеется. Касается ли дело мужчин или женщин, любви или политики, в этом мире преуспеет тот, кто умеет и поскучать.

– Ну, тогда я предпочитаю не преуспевать, – замечает моя собеседница.

– Я тоже, – соглашаюсь я, – и, Бог свидетель, уж в этом-то мы с вами преуспеем.

Вот такой разговор, querida[5]5
  Дорогая (исп.).


[Закрыть], произошел у меня вчера с одной молоденькой девушкой. Ничего не поделаешь! Вас ведь рядом не было, а жить-то все-таки нужно. Прощайте.

О мужской половине рода человеческого

На днях я прочел в одной американской газете статью, которая бы вас позабавила. В ней одна американка обращается к своим сестрам, женщинам. «Вы сетуете на то, – пишет она, – что не можете найти себе мужа? Вы не обладаете той неотразимой красотой, к какой Голливуд, увы, приохотил наших мужчин? Вы ведете замкнутый образ жизни, редко бываете в обществе? Словом, у вас почти нет знакомых мужчин, а те, среди которых мог бы оказаться ваш избранник, не обращают на вас внимания?

Позвольте же дать вам несколько советов, которые мне самой очень пригодились. Я полагаю, что вы, как и многие из нас, живете в небольшом коттедже; вокруг – лужайка, неподалеку – другие такие же дома. По соседству с вами, без сомнения, обитает несколько холостяков.

– Ну конечно! – скажете вы мне. – Да только им и дела до меня нет.

– Так-так! Тут-то как раз и подойдет первый мой совет. Приставьте к стене своего домика лестницу; влезьте на крышу и принимайтесь за установку телевизионной антенны. Этого довольно. Тотчас же к вам устремятся, точно шершни, привлеченные горшочком меда, все мужчины, живущие окрест. Почему? Потому что они обожают технику, любят что-нибудь мастерить, потому что все они считают себя умелыми и искусными… а главное, потому, что им доставляет огромное удовольствие показать женщине свое превосходство.

– Да нет же! – скажут они вам. – Вы не знаете, как за это взяться. Позвольте-ка сделаю я…

Вы, разумеется, соглашаетесь и с восторгом взираете на то, как они работают. Вот вам и новые друзья, которые к тому же признательны вам за то, что вы дали им случай блеснуть.

Для стрижки газона, – продолжает американка, – у меня имеется каток с электрическим мотором; я без труда управляюсь с ним, двигаясь вдоль лужайки. До тех пор пока все в порядке, ни один мужчина не появляется на горизонте. Стоит же мне захотеть, чтобы соседи мною заинтересовались, нет ничего проще – я вывожу мотор из строя и делаю вид, будто озабоченно ищу причину поломки. Тут же справа от меня появляется один мужчина, вооруженный клещами, а слева другой, с ящиком инструментов в руках. Вот наши механики и в западне.

Та же самая игра на автостраде. Остановитесь, поднимите капот машины и наклонитесь с растерянным видом над свечами. Другие шершни, охочие до похвал, в свой черед остановятся и предложат вам свои неоценимые услуги. Имейте, однако, в виду, что замена колеса или накачивание шины для них занятие малопривлекательное. Эта работа хоть и не хитрая, но зато трудоемкая и почета не сулит. А для мужчины, владыки мира, самое главное – выказать свое всемогущество перед смиренными женщинами. Сколько подходящих женихов в одиночестве катят по дорогам и, сами того не подозревая, желают только одного – найти себе спутницу жизни вроде вас – простодушную, несведущую и готовую восхищаться ими! Дорога к сердцу мужчины, как вехами, отмечена автомашинами».

Я полагаю, что эти советы и впрямь полезны, когда речь идет об американцах. Будут ли они столь же действенны применительно к французам? Пожалуй, нет; но у нас есть свои уязвимые места. Нам нравится восхищать речами и звонкими фразами. Попросить профессионального совета у финансиста, политического деятеля, ученого – один из способов покорить мужчину, и он так же рассчитан на неистребимое тщеславие мужской половины рода человеческого. Уроки ходьбы на лыжах, уроки плавания – превосходные силки для мужчин-спортсменов.

Гете в свое время заметил, что нет ничего привлекательнее, чем занятия молодого человека с девушкой: ей нравится узнавать, а ему обучать. Это верно и по сей день. Сколько романов завязывается за переводами из латыни или за решением задачи по физике, когда пушистые волосы молоденькой ученицы касаются щеки ее юного наставника! Попросить, чтобы вам разъяснили сложную философскую проблему, слушать объяснение с задумчивым видом, повернув головку так, как вам особенно идет, затем проникновенно сказать, что вы все поняли, – кто способен устоять перед этим! Во Франции путь к сердцу мужчины проходит через его ум. Отыщу ли я путь к вашему сердцу? Прощайте.

О любви и браке во Франции

Чтобы лучше понять, каковы взгляды французов и француженок на любовь и брак, следует прежде вспомнить историю нежных чувств в нашей стране. В ней легко обнаружить два течения.

Первое, мощное течение – любовь возвышенная. Именно во Франции в средние века родилась куртуазная любовь. Поклонение женщине, желание ей понравиться, слагая песни и стихи (трубадуры) или совершая подвиги (рыцари), – неотъемлемые черты элиты французского общества той поры. Ни одна литература не придавала такого значения любви и страсти.

Однако наряду с этим течением существовало второе, весьма распространенное. Его описывает Рабле. Любовь плотская, чувственная выступает тут крупным планом. Брак при этом скорее вопрос не чувства, а лишь удобная форма совместной жизни, позволяющая растить детей и блюсти обоюдные интересы. У Мольера, например, муж – немного смешной персонаж, которого жена, если может, обманывает и который сам ищет любовных похождений на стороне.

В XIX веке господство зажиточной буржуазии, придававшей огромное значение деньгам и передаче их по наследству, привело к тому, что брак превратился в сделку, как это видно из книг Бальзака. В таком браке любовь могла родиться позднее – в ходе совместной жизни – из взаимных обязанностей супругов, вследствие сходства темпераментов, но это не считалось необходимым. Встречались и удачные браки, возникшие на основе трезвого расчета. Родители и нотариусы договаривались о приданом и об условиях брачного контракта прежде, чем молодые люди знакомились друг с другом.

Сегодня мы все это переменили. Состояние теперь уже не играет определяющей роли при выборе спутника жизни, так как образованная жена, которая служит, или муж с хорошей специальностью ценятся несравненно больше, чем приданое, чья стоимость может резко упасть. Возвышенные чувства, тяга к романтической любви – наследие прошлых веков – также утратили былое могущество. Почему? Во-первых, потому, что женщина, добившись равноправия, перестала быть для мужчины недосягаемым, таинственным божеством, а стала товарищем; во-вторых, потому, что молоденькие девушки теперь немало знают о физической стороне любви и более верно и здраво смотрят на любовь и на брак.

Нельзя сказать, что юноши и девушки совсем не стремятся к любви; но они ищут ее в прочном браке. Они с опаской относятся к браку по страстной любви, так как знают – страсть недолговечна. Во времена Мольера брак знаменовал собою конец любви. Сегодня он – лишь ее начало. Удачный союз двоих сегодня более тесен, чем когда-либо, ибо это одновременно союз плоти, души и интеллекта. Во времена Бальзака мужа, влюбленного в свою жену, находили смешным. Сегодня развращенности больше на страницах романов, чем в жизни. Нынешний мир не прост, жизнь требует полной отдачи и от мужчин, и от женщин, а потому все больше и больше брак, скрепленный дружбой, взаимным тяготением и душевной привязанностью, представляется француженкам лучшим решением проблемы любви. Прощайте.

Об относительности несчастий

Женщина, к которой я очень привязан, порвала вчера свое бархатное платье. Целый вечер длилась мучительная драма. Прежде всего она не могла понять, каким образом возникла эта широкая поперечная прореха. Она допускала, что юбка была слишком узкой и при ходьбе… И все же до чего жестока судьба! Ведь то был ее самый очаровательный наряд, последний из тех, что она решилась заказать знаменитому портному. Беда была непоправима.

– А почему бы не заштопать его?

– Ох уж эти мужчины! Ничего-то они не смыслят. Ведь шов сразу бросится в глаза.

– Купите немного черного бархата и замените полосу по всей ширине.

– Ну что вы говорите! Два куска бархата одного цвета всегда хоть немного да отличаются по оттенку. Черный бархат, который побывал в носке, приобретает зеленоватый отблеск. Это будет ужасно. Все мои приятельницы тут же всё заметят, и пересудам не будет конца.

– Микеланджело умел извлекать пользу из прожилок и трещин в глыбе мрамора, которую получал для ваяния. Он обращал эти изъяны материала в дополнительный источник красоты. Пусть же и вас вдохновит эта дыра. Проявите изобретательность, пустите сюда кусок совсем другой ткани. Подумают, что вы сделали это намеренно, и это вызовет восхищение.

– Какая наивность! Деталь, противоречащая целому, не оскорбит взора лишь в том случае, если какая-нибудь отделка того же тона и стиля будет напоминать о ней в другом месте – на отворотах жакета, на воротнике или на поясе. Но эта одинокая полоса… Нелепость! И разве могу я носить заштопанное платье?

Словом, мне пришлось согласиться с тем, что беда непоправима. И тогда утешитель уступил место моралисту.

– Пусть так! – воскликнул я. – И впрямь случилось несчастье. Но согласитесь по крайней мере, что это не худшая из бед. У вас порвалось платье? Примите заверения в моем глубоком сочувствии, но подумайте о том, что у вас мог быть пропорот живот или искромсано лицо во время автомобильной аварии; подумайте о том, что вы могли подхватить воспаление легких или отравиться, а ведь здоровье для вас важнее, чем одежда; подумайте о том, что вы могли лишиться не бархатного платья, а сразу нескольких друзей; подумайте, наконец, и о том, что мы живем в грозное время, что может разразиться война и тогда вас могут задержать, бросить в тюрьму, выслать, убить, разорвать на части, испепелить. Вспомните о том, что в тысяча девятьсот сороковом году вы потеряли не какое-то там тряпье, а все, что у вас было, причем встретили эту беду с мужеством, которым я до сих восхищаюсь…

– К чему вы клоните?

– Всего-навсего к тому, что человеческая жизнь трудна, бархат рвется, а люди умирают, что это весьма печально, но надо понимать, что несчастья бывают разного рода. «Я охотно возьму в свои руки защиту их нужд, – говорил Монтень, – но не хочу, чтобы эти нужды сидели у меня в печенках или стояли поперек горла». Он подразумевал: «Я, мэр города Бордо, охотно возьмусь исправить ущерб, причиненный вашей казне. Но я не хочу губить свое здоровье, убиваясь по этому поводу». Эти слова вполне применимы и к вашему случаю. Я охотно оплачу новое платье, но отказываюсь рассматривать утрату как национальную или вселенскую катастрофу.

Не переворачивайте же вверх дном, о моя незнакомая подруга, пирамиду горестей и не ставьте на одну доску подгоревший пирог, прохудившиеся чулки, гонения на ни в чем не повинных людей и цивилизацию, оказавшуюся под угрозой. Прощайте.

О детской впечатлительности

Взрослые слишком часто живут рядом с миром детей, не пытаясь понять его. А ребенок между тем пристально наблюдает за миром своих родителей; он старается постичь и оценить его; фразы, неосторожно произнесенные в присутствии малыша, подхватываются им, по-своему истолковываются и создают определенную картину мира, которая надолго сохранится в его воображении. Одна женщина говорит при своем восьмилетнем сыне: «Я скорее жена, нежели мать». Этим, сама того не желая, она, быть может, наносит ему рану, которая будет кровоточить чуть ли не всю его жизнь.

Преувеличение? Не думаю. Пессимистическое представление о мире, сложившееся у ребенка в детстве, возможно, в дальнейшем изменится к лучшему. Но процесс этот будет протекать мучительно и медленно. Напротив, если родителям удалось в ту пору, когда у ребенка еще только пробуждается сознание, внушить ему веру в незлобивость и отзывчивость людей, они тем самым помогли своим сыновьям или дочерям вырасти счастливыми. Различные события могут затем разочаровать тех, у кого было счастливое детство, раньше или позже они столкнутся с трагическими сторонами бытия и жестокими сторонами человеческой натуры. Но против ожидания лучше перенесет всевозможные невзгоды как раз тот, чье детство было безмятежно и прошло в атмосфере любви и доверия к окружающим.

Мы произносим при детях фразы, которым не придаем значения, но им-то они представляются полными скрытого смысла. Одна учительница как-то поведала мне такую историю. Она попросила свою маленькую ученицу: «Раздвинь шторы, дай-ка появиться свету в нашей комнате». Та застыла в нерешительности.

– Я боюсь…

– Боишься? А почему?

– Но видите ли… Я прочла в Священном Писании, что едва Рахиль дала появиться на свет Вениамину, как тут же умерла.

Один мальчик постоянно слышал, как у них в доме называли каминные часы «Мария Антуанетта», а мебель в гостиной – «Людовик Шестнадцатый», и решил, что эти часы зовут Мария Антуанетта подобно тому, как его самого зовут Франсуа. Можно себе представить, какие причудливые образы возникнут в его воображении, когда на первых же уроках французской истории имена, обозначавшие для него предметы домашнего обихода, смешаются с кровавыми и печальными событиями.

Сколько невысказанных опасений, сколько невообразимых понятий роится в детских головках! Я вспоминаю, что, когда мне было лет пять или шесть, в наш городок приехала на гастроли театральная труппа и повсюду были расклеены афиши с названием спектакля «Сюрпризы развода». Я не знал тогда, что значит слово «развод», но смутное предчувствие подсказывало мне, что это одно из тех запретных, притягательных и опасных слов, что приоткрывают завесу над тайнами взрослых. И вот в тот самый день, когда приехала эта труппа, городской парикмахер в приступе ревности несколько раз выстрелил из револьвера в свою жену. Об этом случае рассказали при мне. Каким образом возникла тогда в моем детском сознании связь между этими двумя столь далекими друг от друга фактами? Точно уж не помню. Но еще очень долго я думал, что развод – это такое преступление, когда муж убивает свою виновную жену, и что совершается оно прямо на глазах у зрителей на сцене театра в Пон-де-л’Эр.

Разумеется, и самые чуткие родители не в силах помешать зарождению сверхъестественных представлений и наивных догадок в головах их детей. Известно, что жизненный опыт так просто не передается, каждый самостоятельно усваивает уроки жизни, но остерегайтесь по крайней мере давать ребенку опасную пищу для воображения. Мы избавим своих детей от тяжелых переживаний, если будем все время помнить о том, что они обладают обостренным любопытством и гораздо впечатлительнее нас. Это – урок для матерей. Прощайте.

О правилах игры

Не знаю, слушаете ли вы иногда по радио передачу «Субботняя беседа». В ней участвуют Арман Салакру, Ролан Манюэль, Андре Шамсон, Клод Мориак и ваш покорный слуга. Мы говорим обо всем: о театре, о книжных новинках, полотнах художников, концертах и о самих себе. Словом, это настоящая беседа, заранее не отрепетированная, такая, какую могли бы вести пятеро друзей за чашкой кофе. Сам я получаю от нее истинное наслаждение и всякий раз с радостью встречаюсь перед микрофоном с моими собеседниками. Ален говаривал, что дружба часто возникает в силу обстоятельств: в лицее, в полку; эти непременные встречи тоже сдружили нас.

На днях Клод Мориак выдвинул тезис, на мой взгляд, верный. «Куртуазная любовь, описанная в рыцарских романах, – говорил он, – это своеобразная игра, правила которой ничуть не изменились со времен средневековых трактатов о любви. Они те же и в произведениях XVII века – в «Астрее», и в «Принцессе Клевской», и в произведениях романтиков, хотя и выражены там с большим пафосом; они же определяют поступки и речи Свана у Марселя Пруста. Традиция эта требует, чтобы любящие ревниво относились не только к телу, но и к помыслам друг друга; чтобы малейшее облачко на челе возлюбленной будило тревогу; чтобы всякая фраза любимого существа тщательно обдумывалась, а всякий поступок истолковывался; чтобы при одной мысли об измене человек бледнел. Мольер потешался над подобным выражением чувств; Пруст жалел страдальцев; однако несколько веков и писатели, и читающая публика не подвергали сомнению сами правила. В наши дни появилось новое влияние: молодые авторы уже не приемлют старых правил игры; это не значит, что они утратили интерес к этой теме, просто они изменили свод правил. О какой ревности может идти речь, когда женское тело доступно всеобщему обозрению на пляжах…»

Тут я прервал Мориака, чтобы процитировать одно из писем Виктора Гюго к невесте, которое и впрямь не могло бы быть написано в наши дни. В этом письме он сурово упрекает ее за то, что, боясь запачкать на улице платье, она слегка приподняла его и невольно приоткрыла свою лодыжку; это привело Гюго в такую ярость, что он был способен убить случайного прохожего, бросившего взгляд на ее белоснежный чулок, или наложить на себя руки. Правила игры для молодых писателей, кажется, таковы, что полностью исключают какую-либо ревность и позволяют цинично рассуждать об амурных похождениях той, которую любят. Все это никак не совместимо с требованиями куртуазной любви. Ибо это неповторимое чувство, возможное лишь «между двумя абонентами», как выражаются телефонисты, – удел только двоих.

На деле во второй половине современного романа влюбленные, как правило, открывают для себя любовь. Они как бы нехотя признают прелесть верности, сладость привязанности и даже терзания ревности. Но более сдержанные, чем герои у романтиков и даже у Пруста, они говорят о своих чувствах с деланым равнодушием и некоторой долей иронии, во всяком случае, так это выглядит на словах. Они относятся к Амуру с юмором. Это причудливое сочетание не лишено своей прелести.

Внове ли это? Я в этом не слишком уверен. Правила игры, начиная с госпожи де Лафайет и до Луизы Вильморен, никогда не были такими уж строгими. Англосаксы давным-давно отказались от открытого выражения своих самых пылких чувств.

Наряду с традицией куртуазной любви можно обнаружить и другую, идущую от эпохи Возрождения. Любовные истории в произведениях Бенвенуто Челлини и даже Ронсара выглядят не слишком-то романтически. Иные герои Стендаля или (в наши дни) Монтерлана следуют правилам любовной игры эпохи Возрождения, а не средневековых трактатов о любви. Эти правила нередко менялись, они будут меняться и в дальнейшем. Я жду от нынешнего молодого писателя нового «Адольфа» и нового «Свана». И предрекаю ему большой успех.

Ибо если правила игры и меняются, то ставка остается прежней. Ставка эта – вы, моя драгоценная. Прощайте.