Текст книги "История Соединенных Штатов Америки"

IX. Экономика колоний

1. Первой отличительной чертой экономики английских колоний в Америке является их явное благополучие. И наиболее ярким признаком этого мы назовем рост населения. В 1640 году колонии насчитывали двадцать пять тысяч жителей, в 1690-м – двести тысяч, в 1770-м – около двух миллионов. Таким образом, между 1690 и 1770 годом численность населения выросла в десять раз. Это не позволяет пренебрежительно относиться к британским методам хозяйствования. Некоторые ответят, что успех был достигнут не благодаря этим методам, а вопреки. И в этом тоже стоит разобраться.

2. Вторая черта: благополучие касалось главным образом сельского хозяйства, охоты, рыболовства. Городов было мало; только пять из них в 1770 году насчитывали более восьми тысяч жителей (и первой была Филадельфия), в этих городах проживало лишь 3,8 % населения. Более девяти десятых американцев занимались земледелием. Остальные были торговцами, судовладельцами, моряками, рудокопами, ремесленниками. Мануфактуры были небольшие и встречались редко. Англия их появления не поощряла. В глазах англичан колонии были выгодным предприятием, «плантациями», которые должны были: а) снабжать метрополию тем, чего не хватало: винами, чтобы Англия могла обойтись без Франции; пряностями, чтобы она могла обойтись без Португалии; древесиной, чтобы она могла обойтись без Швеции; пушниной, гончарными изделиями, китовым жиром, селитрой, дегтем, пенькой и т. п.; б) стать рынком для сбыта английской продукции. Преобразование сырья в конечный продукт должно было оставаться делом метрополии.

Охотники в Адирондаке. Гравюра по рисунку Уинслоу Хомера. XIX век

3. Такой взгляд был связан с торговой системой, при которой считалось, что благополучие государства заключается в достижении благоприятного равновесия. Надо продавать иностранным государствам как можно больше, а покупать у них как можно меньше. Американские и другие колонии позволяли получать с британских земель продукты, которые, не будь этих земель, пришлось бы покупать за рубежом. Таким образом, сторонники этой системы поощряли колонии, но при условии, что они не будут выходить за рамки отведенной им роли. «Плантации – источник сырья, не более того!» Разбогатевший колонист не имел права вкладывать свои деньги в мануфактуры. Навигационный акт 1651 года требовал, чтобы товары из колоний экспортировались в Англию только на английских судах. Акт 1663 года предписывал, чтобы любой импорт из зарубежных стран в колонии проходил сначала через английский порт и чтобы там оплачивалась пошлина. Таким образом, английская торговля в колониях была защищена от конкуренции. Еще один акт 1660 года предназначал целый ряд товаров – табак, сахар, хлопок, индиго и пр. – исключительно для английского рынка. В XVIII веке этот список был пополнен: в 1722 году мехами, а в 1733-м патокой. Зерно и рыба в списке не значились, но их можно было вывозить только через английские порты, что мешало любому прямому товарообмену между колониями и, например, Антильскими островами, принадлежавшими французам и испанцам, или между колониями и Португалией.

4. А что сами колонии, страдали ли они от этих ограничений? Они получали взамен защиту в виде английского флота и английский рынок для сбыта своего табака. Еще в 1620 году вышел запрет на выращивание табака в Англии. Однако в разных регионах торговая система действовала по-разному. Юг, производивший столь необходимые для Англии табак, рис, индиго, без труда мог обменивать их на промышленные товары, в которых испытывал нужду. Плантаторы-южане имели в Англии доверенных лиц, получавших плату за свои услуги, им доверяли сыновей, когда те ехали учиться в Оксфорд или Кембридж, им же поручали купить вышитый жилет, шаль или последнюю книжную новинку. Но даже для плантаторов в этой британской монополии крылась опасность. «Долги, – пишет Джефферсон, – переходили по наследству от отца к сыну, из поколения в поколение, так что плантаторы стали для лондонских купцов особой формой собственности». Таким образом, Юг не богател, но все же жил. На Севере же абсурдность этой торговой системы носила еще более опасный характер. Северяне производили зерно, мясо и рыбу, которые Англии были не нужны. Чем же тогда янки могли оплачивать необходимые им ткани, мебель, одежду, обувь? Экспортом драгоценных металлов? Колонии их не добывали. Получая кредиты? Англичанам было запрещено их выдавать. Торгуя с другими странами? Это было единственное средство, однако такую торговлю сильно осложняли навигационные акты.

5. Действительно, единственным видом торговли, которую могли вести колонии Севера, была торговля трехсторонняя. Торговец из Бостона покупал зерно, продавал его в Португалию за партию вина, а вино менял уже в Англии на сукно и шляпы, которые и поставлял в Америку. Такая операция была позволена при условии захода на пути туда и обратно в английские порты. Или же американский купец мог купить на Антильских островах патоку, обратить ее в Бостоне в ром, ром обменять в Гвинее на рабов, а рабов отправить на Антильские острова, где обменять их на новую партию патоки. И наконец, можно было обменять на Антильских островах зерно на сахар, а сахар отвезти в Англию, где обменять уже на промышленные товары. Эти сложные манипуляции привели к появлению на Севере могущественных торговых домов, таких как «Хэнкок» или «Фанейль» в Бостоне, «Де Ланси» в Нью-Йорке, «Логан» в Филадельфии. Эти крупные торговые предприятия или судовладельцы, имевшие собственные корабли, испытывали сильное искушение пойти в обход английских законов, начать торговать с Европой напрямую или даже пренебречь законом и закупать патоку у французов или испанцев на Антильских островах. Подобная контрабанда приносила такие барыши, что ею занимались почти все. Совесть колонистов не мучила ни капельки, поскольку они считали навигационные акты несправедливыми. Английские чиновники, контролировавшие процесс, либо позволяли себя купить, либо даже оставались в Англии, где спокойно получали жалованье, ни разу не выехав к месту службы. Так что, несмотря на торговую систему, Америка процветала, но лишь потому, что система не применялась в полной мере.

Юниус Брутус Стенс. Джордж Вашингтон на собственной плантации Маунт-Вернон. 1853

6. Вначале сельское хозяйство в колониях многому училось у индейцев, которые, пользуясь примитивными орудиями, умели и расчищать землю, и удобрять ее, сжигая корни, и даже знали чередование посевных культур. А по выращиванию маиса, неизвестного европейцам злака, они были единственными специалистами. Джон Смит рассказывает, как они выкапывали ямки и сеяли в каждую четыре маисовых зернышка и две фасолины. В Новой Англии, кроме маиса, фермеры выращивали пшеницу, овес, ячмень, однако европейские наблюдатели упрекали их в том, что они губят почву. Зато они насадили яблоневых садов, выписали из Европы скот, который быстро стал размножаться, и преуспели в производстве молока и молочных продуктов. На Севере маленькая самостоятельная ферма производила не только пищу для фермера и его семьи, но и лен для белья и шерсть для одежды. На Юге тоже было немало маленьких ферм, располагавшихся по берегам рек для упрощения транспортировки урожая. Табак быстро истощал почву, а когда фермеры пытались обогатить ее навозом, английские курильщики жаловались на неприятный запах. Отсюда возникала необходимость каждые три-четыре года распахивать целину под новые посадки, результатом чего стала огромная протяженность плантаций, бо́льшая часть которых оставалась неплодородной и незасеянной. К середине XVIII века истощение земель заставило плантаторов попробовать другие сельскохозяйственные культуры. На болотистых землях Южной Каролины хорошо пошел рис. Одна женщина, Элиза Лукас, в шестнадцать лет волею случая оказалась владелицей трех плантаций. После многочисленных попыток ей удалось акклиматизировать индиго, лен, коноплю, шелковицу. Никогда еще женщина не играла такой важной роли в экономике страны.

Плантатор из Виргинии и его служащий наблюдают, как рабы упаковывают табачные листья для отправки в Англию. Гравюра. 1759

7. В постоянно растущей стране остро стояла проблема рабочей силы. От индейцев ждать было нечего; они крепко держались за свою независимость, и даже самым суровым хозяевам не удавалось извлекать выгоду из их эксплуатации. Было довольно много иммигрантов – немецких беженцев из разоренного Пфальца, ирландцев, бежавших от нищеты, – но эти фермеры или ремесленники ехали, чтобы работать на себя; они оставляли родину, чтобы быть свободными, а не служить новым хозяевам. Таким образом, рабочая сила сразу выросла в цене. Один английский путешественник отмечал, что одно и то же пирожное стоило в Бостоне гораздо дороже, чем в Лондоне, хотя мука и молоко тут были дешевле. Любая девушка, соглашавшаяся работать горничной, в двадцать лет выходила замуж, и молодожены сразу же уезжали в приграничные районы. Отсюда и решения: для первопроходцев Запада – взаимопомощь и добрососедские отношения, для побережья – работники, нанимаемые по контракту на несколько лет, для Юга – сначала также наемные работники, а позже рабовладение. Наемными работниками по контракту были либо добровольцы, которые шли на это, чтобы оплатить себе дорогу, либо молодые люди, похищенные злоумышленниками и проданные капитанам кораблей, либо преступники, приговоренные к небольшим срокам. Вот один пример: человек договаривается с капитаном, что тот за пятьдесят четыре фунта переправит его с женой и пятью детьми в Америку. Заплатив шестнадцать фунтов в качестве аванса, он умирает в пути. По прибытии, поскольку контракт не может быть исполнен, капитан продает вдову за двадцать два фунта, троих старших сыновей по тридцать фунтов каждого, а двух младших, которым не исполнилось еще и пяти лет, по десять фунтов, получив таким образом сто двадцать два фунта чистой прибыли. В газетах печатались такие объявления: «Прибыли из Лондона английские слуги в ассортименте, мужчины и женщины. Продажа по разумным ценам. Сроки оплаты по договоренности. Обращаться к капитану Джону Бейлу на его судно». «Разумные цены» – это пятнадцать-двадцать фунтов на период от четырех до пяти лет. К концу этого срока белые слуги становились свободными, а их хозяева на момент расставания должны были дать им одежду, немного денег и маиса на год. В некоторых колониях таким «вольноотпущенникам» полагалось по пятьдесят акров земельных угодий, и многие из них становились преуспевающими колонистами.

Схема размещения живого товара на корабле «Ла Мари серафик», перевозившем рабов через Атлантику в XVIII веке

8. Рабовладения в Америке никогда не существовало бы, если бы оно не было древней африканской традицией. В Гвинее пленников всегда продавали в рабство, и вожди племен считали совершенно естественным перепродавать их белым капитанам. Когда Утрехтский мирный договор позволил англичанам работорговлю в испанскиx колониях, она стала важным видом коммерции, которым не гнушались самые уважаемые судовладельцы Ливерпуля, Сен-Мало или Новой Англии. Из Бостона (или Салема) к Невольничьему Берегу ходили небольшие суда водоизмещением в пятьдесят тонн. Занятие это было очень прибыльным. На Антильских островах приобретался ром – восемь тысяч галлонов; за этот ром в Гвинее можно было получить тридцать пять рабов-мужчин, пятнадцать женщин и несколько детей, да еще и немного золотого песка в придачу. Такой обмен – алкоголь на человеческий товар – приносил приличный доход. Между 1750 и 1800 годом невольничьи суда перевозили в Америку от пятидесяти до ста тысяч чернокожих рабов в год. Закованные в цепи (экипажи были слишком малочисленными, и всегда существовал риск бунта), набитые в трюм негры умирали от дизентерии, грязи, оспы. В пути погибало 8–10 %, остальных сбывали работорговцам, которые перепродавали их в розницу за 10 % комиссионных. Долгое время рабство существовало нелегально, де-факто, прежде чем быть узаконенным де-юре. Но с ним мирились во всех колониях. Даже такие добродетельные личности, как Уильям Пенн и Роджер Уильямс, имели рабов. На Севере (не из нравственных, а исключительно из экономических соображений) негры использовались только в качестве челяди, в то время как на Юге производство табака, а впоследствии и хлопка привело к такому бурному развитию рабовладения, что плантаторы и сами вскоре пришли в ужас от этого гигантского «инородного тела», рядом с которым им приходилось жить. Отсюда и постоянно возрастающая суровость законов. Впрочем, многие хозяева были гуманны по отношению к своим рабам; негры и белые привязывались друг к другу; необычная поэтичность негров, их инстинктивный романтизм привлекали виргинцев, рабы же тем временем забывали свою Африку и становились на свой манер американцами.

Объявление о поиске беглого раба. 1779

Объявление о продаже рабов. 1769

9. С самого начала колониальной жизни рыболовство играло в американской экономике основную роль. Рыба постепенно отдалялась от европейских берегов, а в католических странах из-за множества постных дней без нее было не обойтись, поэтому европейские рыбаки вынуждены были уходить все дальше и дальше от побережья. Моряки Америки оказались в особо благоприятном положении. Одним из главных предметов товарообмена в Новой Англии стала треска. Целая флотилия занималась охотой на китов, так ярко описанной Мелвиллом в «Моби Дике». Суда водоизмещением около двухсот тонн с командой в пятьдесят человек на борту убивали морских чудовищ, разделывали туши, заготавливали китовый ус, сало для свечей, жир. Более четырех тысяч моряков жили этим опасным промыслом. Это было еще и время пиратов, корсаров, флибустьеров, морских разбойников, контрабандистов. Антильские острова с их необитаемыми островками и неисчислимыми бухточками как нельзя лучше подходили для этого. На улицах Нью-Йорка и Ньюпорта люди показывали друг другу капитанов пиратских судов, спокойно прогуливающихся, заткнув за пояс кортик с рукояткой, усыпанной бриллиантами. Черный флаг капитана Кидда реял вблизи американского побережья, где самого капитана поджидала виселица. Этот пиратский промысел был занятием не прибыльным. И опасностей в нем было гораздо больше, чем сокровищ. Что касается контрабандной торговли с испанскими и французскими Антильскими островами, то ею занимались самые почтенные судовладельцы, строго соблюдавшие законы, изданные американскими законодательными собраниями, и без зазрения совести нарушавшие те, что принимались парламентом в Лондоне.

10. Промышленность оставалась в основном на кустарном уровне. На фермах женщины пряли и ткали шерсть, мужчины же мастерили глиняные горшки на гончарном круге и ковали инструменты. В лесах было построено несколько лесопилок. Процветающей индустрией было судостроение, работавшее по заказам местных и даже английских судовладельцев, поскольку тонна водоизмещения здесь стоила дешевле, чем в Англии. К 1760 году Америка спускала на воду до четырехсот кораблей в год. В 1775-м из шести тысяч английских торговых судов более двух тысяч были построены в Америке. В 1776 году в Массачусетсе на каждых сто жителей приходилось по кораблю. Меховая промышленность играла одновременно коммерческую и политическую роль. Именно погоня за мехами послужила толчком к развитию Запада и стала причиной конфликта между французами и англичанами. Было в Новой Англии и несколько текстильных предприятий и литейных заводов, но эти виды промышленности находились в зачаточном состоянии.

11. Поскольку американская экономика XVIII века была экономикой колониальной, в Америке не хватало свободных денег. Англия запрещала колониям чеканить монету. Те же пытались хитрить, выпуская в законный оборот складские свидетельства, в частности на табак, у которого был более стабильный курс, чем у других продуктов. Один французский путешественник слышал, как виргинцы говорили: «Эти часы стоили мне три барреля табака, коня я купил за пятнадцать баррелей, а сейчас мне за него предлагают двадцать». Некоторые колонии пытались выпускать бумажные деньги, но метрополия запретила им это. В Массачусетсе предприняли попытку открыть ипотечный банк («Лэнд банк»), который должен был выпускать векселя под обеспечение земельными угодьями. Эта идея пришлась по душе фермерам, влезшим в долги, но вызвала недовольство богатых бостонских коммерсантов, которые потребовали у губернатора его закрытия. С его подачи Лондон решил применить к колониям закон о мошенничестве и спекуляции, «Лэнд банк» был запрещен, что вызвало негодование его основателей. Даже в условиях этой почти примитивной экономики уже наблюдалось противостояние сторонников гибкой и жесткой монетарной политики. «В каждой колонии был свой запад и свой восток, свои коммерсанты и фермеры, свои кредиторы и дебиторы. Дебиторам, как всегда, нужны были деньги, много денег и недорогих, которыми они могли бы расплатиться с долгами, лучше серебряные или бумажные, а не золото, а также банки, где они могли бы взять кредит, и законодатели, полные решимости ввести в законный оборот бумажные денежные знаки».

Банкнота достоинством один доллар. 1775

Фермер. Фрагмент рекламного плаката сообщества фермеров. 1873

12. В 1760 году Франклин опубликовал брошюру «Информация для тех, кто хочет приехать в Америку». Там он с точностью и здравым смыслом описал экономическую ситуацию в колониях: «Истина состоит в том, что в этих краях мало людей столь бедных, какими бывают бедняки в Европе, но таких, каких в Европе назвали бы богатыми, тоже немного; преобладают здесь скорее люди среднего достатка. Крупных землевладельцев тоже мало, как мало и фермеров-арендаторов; бо́льшая часть возделывают собственные земли, живут ремеслом или какой-нибудь коммерцией. Очень немногие богаты настолько, чтобы жить на ренту или платить высокую, как в Европе, цену за произведения искусства… Рабочих мест мало и никаких излишков, как в Европе. Так что покидать родину и ехать в Америку в надежде найти здесь работу не стоит. Тем более рассчитывать в поисках успеха на свое происхождение… Этот товар в Америке совершенно не в ходу. Там у чужака спрашивают, не кто он такой, а что он умеет. Короче говоря, Америка – это страна труда, а вовсе не земля обетованная с молочными реками и кисельными берегами». Так кому же Франклин советовал ехать в Америку? Людям молодым, бедным или со скромным достатком, умеющим работать на земле или владеющим каким-то ремеслом. Эти уж точно могли рассчитывать найти там работу, плодородную землю по десять гиней за сто акров и добрых соседей. Самые бедные могли начать с того, чтобы пойти в услужение; за несколько лет у них появятся средства, чтобы заплатить за свою независимость. Северная Америка – это не Перу, в ней мало привлекательного для богатых путешественников, но обездоленным, если они отважны и трудолюбивы, она предоставляла больше возможностей, чем Европа.

Х. Заключение

1. Обитатели Нового Света не создавали новой цивилизации; они перевезли за океан цивилизацию Старого Света. В их умах, как и в умах европейцев, продолжали жить многовековая культура и многовековой опыт. В Южной Америке эти культура и опыт были испанские, в Канаде – французские, в Новой Англии и Виргинии они были главным образом английские. К первым колонистам-англосаксам примешались, конечно, и другие национальности. Немцы, швейцарцы, шотландцы, ирландцы составляли одну десятую часть населения. Но язык, законы, воззрения пришли из Англии. «Разве Елизавета не была нашей королевой, – пишет один американец, – а Шекспир – нашим поэтом, а Дрейк – нашим героем и защитником в те времена, когда испанская Армада атаковала берег наших отцов?» Семейная и общественная жизнь управлялась в соответствии с английскими обычаями. Колониальная мебель, если только ее не привозили из Англии, представляла собой грубую копию мебели английской, а архитектура – вариант георгианского стиля. Первый университетский город назвали Кембриджем. «Я узнал, – говорил Бёрк, – что в Америке продали столько же экземпляров „Комментариев“ Блэкстона, сколько и в Англии». Права жителей колоний защищались хартиями, выданными английскими королями, и традиционными для Англии свободами. Великой хартии предстояло стать одинаково дорогим воспоминанием как для американцев, так и для англичан.

2. В 1763 году многие американцы были патриотами Великобритании и гордились своей принадлежностью к великой нации, которая только что выиграла большую войну и завоевала Канаду. Ни о каких бунтах не было и речи. Что говорил Франклин в Лондоне? «Никогда колонии не объединятся против собственной нации, которая защищает и поощряет их, с которой их связывает столько уз, столько отношений и которую, это прекрасно известно, они любят больше, чем друг друга». Франклин действительно любил английский народ, и то же чувство испытывали все американцы из хороших семей, получившие образование в Оксфорде или Кембридже. Колонии принадлежали английской культуре, как французы из Алжира или Туниса принадлежат сегодня культуре французской. От своих англосаксонских предков они унаследовали любовь к публичным спорам, привычку к организованным дебатам, врожденную склонность к парламентской форме правления. Когда они говорили «до́ма», то имели в виду старую страну, давшую многим из них плоть и кровь и всем без исключения – их возможности и права.

3. Но пусть колонии оставались по-прежнему очень английскими, внимательный наблюдатель все равно заметил бы, что с 1763 года связь эта стала ослабевать. Сказались расстояния. Нельзя по полгода ждать решения насущных проблем. Жителям колоний приходилось управлять собой самим. «Океан остается океаном, – говорил Бёрк, – его не осушить никакими насосами». Приграничная жизнь сформировала людей, ревниво относящихся к своей независимости. Как их принудить к чему бы то ни было, если до них рукой не достанешь? Многие колонисты не были англичанами по происхождению, но даже в английских семьях большинство детей родились уже в колониях. Они начинали считать чужаками тех, кто не разделял их вкусов, их интересов. Офицеры Брэддока не были больше соотечественниками американским офицерам. За двести лет и Англия, и Америка изменились. «Англичанин стал вигом, американец – пионером-первопроходцем». Даже языки перестали быть идентичными. Для обозначения новых ситуаций, новых понятий американцам пришлось выдумать новые слова, «сочный, нервный язык». Некоторые архаизмы, такие как stock вместо cattle (скот) или fall вместо autumn (осень), сохранившиеся в Америке со времен пилигримов, казались смешными приезжим англичанам, тем не менее их можно найти у Шекспира. Выражение «I guess» в смысле «Я предполагаю» стало для англичан символом американизма; но они могли бы найти его в «Генрихе VI». Когда Франклин поехал во Францию, он получил приказ говорить на «языке Соединенных Штатов». Когда Хатчинсон в разговоре с Георгом IV произнес слово «corn» (зерно), король переспросил: «Какое зерно?» – «Индейское зерно, – пояснил Хатчинсон, – или, как его называют, маис». Американские неологизмы, такие как antagonize, immigrate, belittle, influential, шокировали английских пуристов. Джонсон с презрением отзывался об «американском диалекте». Мелочи, но они производили на англичан впечатление экзотической провинциальности, а американцев задевали за живое.

4. Религиозные и философские воззрения жителей колоний в некоторой степени отличались от воззрений англичан. В свое время инакомыслящие покинули Англию в поисках веротерпимости и свободы. Разговоры об установлении в Америке англиканской церкви приводили их в ужас. Духовенство епископальной церкви ездило рукополагаться в Англию, священнослужители-конгрегационалисты были потенциальными бунтовщиками. Когда епископ Лондона говорил о колониальном епископате, Сэмюэл Адамс метал громы и молнии, обличая этих тиранов – епископов, и напоминал о призраках папизма. Цинизм лондонских денди возмущал пуритан. «Целомудрие в Англии явно не в моде», – говорил один из них и спрашивал, как развращенная аристократия может управлять порядочными протестантами. Сам Франклин заявил однажды, будучи не в духе, что с ним случалось редко: «По сравнению с этими людьми любой индеец – джентльмен». То, что рассказывали про клубы, про игры, про пэров, про разврат, царивший в Лондоне и в Бате, или даже про более невинные удовольствия, не могло не приводить в ужас людей, считавших наведение порядка в фамильном склепе приятным рождественским развлечением. Что же до посещавших Америку англичан, они обычно смотрели на колонии, как какой-нибудь версальский придворный мог смотреть на бретонского мужлана. «В Америке живут нецивилизованные люди», – говорил один из них. Джон Уизерспун, приезжий шотландец, ставший президентом Принстона, писал: «Я слышал в этой стране, на заседаниях ассамблей, в судах, на кафедрах, и ежедневно встречаю в прессе такие грамматические ошибки, неправильности, вульгарные выражения, каких в Великобритании не употребил бы ни один человек того же ранга». Такая взаимная суровость не способствовала укреплению связей. Английский офицер, говоривший: «Один британский солдат побьет полдюжины янки», – создавал для Англии серьезных врагов среди услышавших его янки. Джеймс Отис сетовал по поводу лондонских болтунов, которые неосторожно высказывались о «наших колонистах», как будто они являются собственностью граждан метрополии. А англичан, в свою очередь, раздражало, когда какой-нибудь Адамс взирал на колонии как на некий опыт Божьего промысла «ради наставления несведущих и освобождения человечества, еще пребывающего в рабстве, на всей земле».

5. В политическом отношении Америка была более радикальна, чем Англия. В Англии древнейшая классовая система медленно эволюционировала в направлении большего равенства. В Америке лес и индейцы установили всеобщее равенство сразу. На этой земле, забыв о прежних обидах, собрались все радикалы мира. Во времена Кромвеля здесь нашли убежище левеллеры. Их потомки не были склонны принимать власть ни короля, тяготеющего к абсолютизму, ни парламента, где были бы представлены только крупные английские землевладельцы и богатые купцы. Нонконформисты порвали с английской церковью, чтобы добиться независимости сознания; в один прекрасный день они могли бы порвать и с Англией – ради личной независимости. Вначале в Америке автократию заменила теократия; когда же и она вынуждена была отказаться от гражданской власти, то оставила после себя демократию. В Англии избиратели были немногочисленны, поскольку там могли голосовать только землевладельцы, а их было немного. В Америке же землевладельцами были почти все, кроме прислуги и рабов, и неравенство при голосовании там вряд ли стали бы терпеть. Кроме того, волнения XVII века в Англии, ослабив центральную власть, укрепили власть на периферии – в Америке. Хартии сделали из многих колоний государства в государстве. Английские чиновники уважением там не пользовались. Многие из них даже не переселялись в Америку, а оставались дома, только получая жалованье. Даже губернаторы подвергались суровой критике. «Это не Виргинии понадобился губернатор, а придворному фавориту потребовалось жалованье». Люди, которые, по мнению Англии, наиболее подходили на эту должность, имели наибольшее количество шансов не понравиться местному населению. «Это невозможно для королевского или пэрского достоинства – быть представленным в американском лесу». Пуританин-янки и английский тори не могли не конфликтовать. Кроме того, почти все губернаторы принадлежали к англиканской церкви, что оскорбляло пуритан. Власть Англии раздражала, но не потому, что она была тиранической, а потому, что осуществлялась с перебоями и воспринималась уже автономным организмом как инородное тело, бесполезное и мешающее.

Вид на Нью-Йоркскую гавань. Гравюра. Ок. 1770

6. Однако самым большим изо всех недоразумений была экономика. Создавая колонии, Англия ожидала от них поставки недостающих ей продуктов: пряностей, вин, шелка. Их экономика задумывалась как дополнение к английской. А что же поставляли ей колонии? Рыбу, в которой она не испытывала никакого недостатка; табак, который весь уходил в дым; ну и корабельные мачты. Это породило глубокое разочарование, так что тропические владения на Антильских островах были в метрополии гораздо популярнее. С другой стороны, колонистов раздражали ограничения, затруднявшие их коммерцию, и запреты, замедлявшие развитие их промышленности. «Великобритания, – говорил Франклин, – хотела бы, если бы только могла, производить товары для всего мира; Англия хотела бы делать то же самое для всей Великобритании, Лондон – для всей Англии, а каждый лондонец – для всего Лондона…» Колониям трудно было осознавать себя «рынком, предназначенным для обогащения дельцов из Сити»; они хотели жить сами для себя и считали, что их интересы так же достойны уважения, как интересы того или иного английского графства. Они не брали в расчет того, чем были обязаны Англии: капитала, который позволил им появиться на свет, английского флота, позволявшего им существовать. В этом они походили на детей, которые, достигнув подросткового возраста, начинают критиковать родителей, забывая о принесенных ими жертвах, а когда им о них напоминают, отвечают: «Они только исполняли свой долг. Разве не они произвели меня на свет? Как они могли меня не вырастить?» Что это, неблагодарность? Возможно, но это – закон природы. Достигнув определенной степени зрелости, плод отрывается от дерева, ребенок – от семьи, колония – от метрополии.

7. Способствовали ли разгром Франции и присоединение Канады к королевским владениям тому, что у колоний сложилось впечатление, будто они меньше нуждаются в Англии как в защитнице? В момент подписания Парижского договора английские дипломаты обратили внимание на такую опасность. С успехом применяя в Европе политику «баланса власти», девиз которой «разделяй и властвуй», они подумали, не стоит ли установить такой баланс и в Америке и не полезно ли будет присутствие французов в Канаде для удержания колоний в повиновении. Поэтому некоторые из них предлагали оставить королю Франции Квебек, взяв взамен Мартинику и Гваделупу. Во Франции же были министры, которые еще в 1763 году почуяли в колониях возможных союзников в войне против Англии. Шуазёль считал, что именно там грянет удар, который сотрясет Британскую империю. Но подавляющее большинство англичан не верили в эту опасность. На Американском континенте оставался единственный враг – индейцы. Пусть колонии возьмут на себя их сдерживание, а английский флот защитит их от Бурбонов. Что же касается объединения колоний против Англии, Франклин смеялся над такой мыслью. В Олбани ему не удалось объединить их даже перед реальной, непосредственной опасностью. Так неужели же они станут объединяться для борьбы с собственной родиной? Для этого, говорил Франклин, нужна самая оскорбительная тирания и угнетение. «Волна поднимается только при сильном ветре».