Текст книги "История Соединенных Штатов Америки"

III. На пути к независимости

1. Пять «Невыносимых законов» возмутили американцев. «Это было хуже, чем отношение римлян к карфагенянам… Переройте все константинопольские архивы, и вы не найдете в них подобной несправедливости и насилия». Революционно настроенные умы ловко использовали оплошности лорда Норта. На помощь Бостону, «голодавшему» из-за закрытия порта, пришли все колонии. Из Коннектикута прислали овец, из обеих Каролин – рис. Было решено созвать Континентальный конгресс, члены которого, избранные комитетами безопасности, должны были, собравшись в Филадельфии, обсудить общие меры по сопротивлению. Делегатами от Массачусетса стали Джон и Сэмюэл Адамсы и Джон Хэнкок.

2. Джон Адамс был совершенно не похож на своего кузена Сэмюэла. Тот страдал комплексом неполноценности, Джон же скорее был подвержен комплексу превосходства. Сын массачусетского фермера, он прошел через Гарвард, где блистал недюжинным умом. Веком раньше ненасытное честолюбие сделало бы его священнослужителем, но в середине XVIII века изучение права казалось более верной дорогой к власти. Он зачитывался классиками, прекрасно знал Цицерона и Монтеня, считал, что постиг искусство управления, и страстно желал править. Гражданского мужества ему было не занимать. «Я согласился на место в палате представителей, – писал он жене, – согласившись таким образом на разорение – свое, Ваше и наших детей. Предупреждаю Вас заранее, чтобы Вы приготовились к такой судьбе». Эбигейл Адамс, достойная супруга этого героического, склонного к пафосу человека, подписывала свои письма ему именем Порция. Джон Адамс не обладал, как его кузен, даром завоевывать любовь толпы. Сэмюэл был демократом и по манерам, и по мировоззрению. Враги Джона Адамса описывали его как аристократа-самоучку. Почести и звания приводили его в восторг, равно как и церемонии, – лишь бы он сам находился в центре внимания. Пламенный пуританин-реалист, «вечный протестант, но ни в коем случае не реформатор», он исходил из того, что человеческая природа изначально дурна. Никогда в своих политических проектах не забывал он о первородном грехе, отчасти присущем и ему – в форме тщеславия. Он сам говорил, что в этом состоит его «главный грех и главное безумие». Болезненно реагируя на критику, он испытывал насущную потребность в успехе, движении вперед, в доминировании. Как только ему отказывали в первенстве, он чувствовал себя гонимым. Он сокрушался, что родился в колониальной провинции, где ему никогда не добиться великих свершений. Несмотря на величавый, даже напыщенный вид, он обладал очень резким темпераментом. На следующий день после «Бостонского чаепития» он восхищался «достоинством, величием, возвышенностью» этого движения, сожалея, что в водах порта не плавало столько же трупов, сколько чайного листа. Гербовый акт он воспринял как личное оскорбление. «Этот омерзительный проект был задуман специально для моего разорения». Борьбу между Англией и ее колониями он считал борьбой самого Сатаны с Джоном Адамсом. «Я в жизни не встречал человека неприятнее, чем он», – писал о нем один англичанин. Однако были в его тяжелом характере и положительные стороны. Он был настолько уверен в своем превосходстве, что абсолютно не боялся чужого мнения и напрямик говорил все, что думал. Друзья называли его «честным Джоном Адамсом», и даже враги нисколько не сомневались в его интеллектуальной порядочности. «Я убежден, – говорил Франклин, – что он хочет своей стране блага, что он всегда честен, иногда бывает благоразумен, но в некоторых вопросах – совершенно безумен». В конгрессе ему суждено было проявить больше мудрости, чем безумства.

3. Он впервые покинул Бостон и был удивлен оживленностью и богатством Нью-Йорка, но это не поколебало его достоинства. «Я еще не увидел здесь ни одного джентльмена», – говорил он. Действительно, некоторые обитатели Нью-Йорка оказались столь бестактны, что говорили при нем о гражданах Новой Англии как о каких-то готах или вандалах и делали недоброжелательные намеки на казни, которым некогда предавали квакеров. В Филадельфии, куда он явился в карете Джона Хэнкока, финансировавшего эту кампанию, толпа захотела было выпрячь лошадей и, впрягшись вместо них, доставить великих мужей к месту назначения. Джон Хэнкок, готовый к любому триумфу, охотно согласился. Сэмюэл Адамс заявил, что скорее выйдет из экипажа и пойдет пешком, чем потерпит превращение сограждан в тягловых животных. Джон Адамс восхищался городом, четкостью его планировки, его чистотой. «Но, – добавил он, – Филадельфия со всей ее торговлей, богатством, порядком – это не Бостон… У наших горожан нрав лучше и манеры приятнее. И речь у нас лучше, и вкусы, и люди приветливее. В наших умах больше величия, в законах – мудрости; наша вера выше, а воспитание лучше». Те из делегатов от Нью-Йорка и Пенсильвании, кто благосклонно относился к сопротивлению, умоляли Джона Адамса быть осмотрительнее и никогда не упоминать о крайних мерах, которых так желал Массачусетс. В Нью-Йорке имелась мощная партия, которую пугала гражданская война; в Филадельфии – служители епископальной церкви, ожидавшие милостей от Лондона. Такая мягкотелость возмущала Джона Адамса: «Когда Демосфен требовал от Греции объединиться против Филиппа, он предлагал нечто совсем иное, нежели соглашение о запрете на ввоз некоторых товаров». Но, как и его собратья из Массачусетса, Адамс проявлял сдержанность, чтобы не напугать других делегатов, большинство из которых пугало все, от чего попахивало бунтом. Группа умеренно настроенных делегатов попыталась поставить на голосование осторожную резолюцию Джозефа Гэллоуэя из Пенсильвании за постоянный конгресс колоний и англо-американский парламент. Но эта резолюция провалилась: члены виргинской группы – Джордж Вашингтон, Ричард Генри Ли и Патрик Генри – поддержали бостонцев. «Неужели мы и дальше будем стенать, плакать и звать на помощь? – писал Вашингтон. – Мы уже не раз пытались делать это, и все напрасно». Мало-помалу эта партия взяла верх. «Адамс со своей командой и высокомерные султаны с Юга манипулируют всеми делегатами», – говорил один недовольный представитель умеренных.

Джон Синглтон Копли. Портрет Джона Адамса. 1783

4. Для многих именитых граждан, всем сердцем преданных Англии, ситуация была непростой. Им не хотелось бросать несчастных бостонцев, но у них не было и никакого желания приносить свои отношения с империей, бизнес, покой в жертву страстям радикалов, к которым они испытывали глубокую антипатию. Единственное, на что они надеялись, – это что «если Георгу III погрозить кулаком, он в ответ протянет руку». В угоду любителям платонических протестов конгресс принял обращение к королю, написанное с достоинством, выразительным языком, – в нем делегаты требовали возврата к статусу 1763 года. Однако, чтобы угодить радикалам, умеренно настроенным делегатам пришлось все же поставить свою подпись под «Континентальной ассоциацией», документом, рекомендовавшим колониям прекратить все торговые отношения с Англией. Что же было делать премьер-министру? Лорд Норт желал «протянуть ветвь мира», король считал необходимым обнажить меч. В результате лорд Норт предложил парламенту освободить от всех налогов те колонии, которые добровольно будут способствовать обороне Америки (вот она – ветвь мира). Однако был и меч в виде небольшой армии генерала Гейджа, и этот меч навис над Бостоном.

«Новый способ изготовления макарон, практикуемый в Бостоне, Северная Америка». Бостонцы вскоре после знаменитого «чаепития» облили смолой и обваляли в перьях британского налогового чиновника Джона Малкольма. Иллюстрация из лондонского издания. 1774

5. В Массачусетсе провинциальный конгресс захватил власть, отобрав ее у ассамблеи. Большинство граждан подчинились ему. Они формировали отряды ополчения, состоявшие из так называемых минитменов, обязанных постоянно находиться в минутной боевой готовности (отсюда и их название), создавали склады оружия, боеприпасов. В апреле 1775 года генералу Гейджу сообщили о таком пороховом складе в Конкорде, очаровательном городке неподалеку от Бостона. Полковник Смит получил приказ в ночь на 18 апреля тайно отправиться в Конкорд во главе отряда в тысячу человек. Военные надеялись заодно арестовать Адамса и Хэнкока, которые находились в тех местах у друзей. Но для подпольщиков не было секретов. По округе стали разноситься тревожные сообщения. Мастер серебряных дел Пол Ревир, «сын свободы», принимавший участие в «Бостонском чаепитии», ночью поскакал верхом к позициям повстанцев и прославился на века благодаря этой полуночной скачке. Он разбудил командиров ополчения, так что англичане в Лексингтоне встретились лицом к лицу с полусотней ополченцев. Раздались выстрелы, первые в этом конфликте, и восемь «минитменов» остались лежать в прерии. Возвращение стало для англичан настоящим ужасом. Потрясенные смертью товарищей ополченцы устраивали на них засады, прячась за скалами и деревьями. Как и в случае с Брэддоком, англичан погубила стройность рядов. Добравшись наконец до Кембриджа, полковник Смит недосчитался двухсот двадцати семи человек. Запах пороха и крови привел в восторг Сэмюэла Адамса. «Вот он, день славы!» – воскликнул он. Даже благоразумный Франклин и тот посмеивался. «Энергичное отступление, – писал он Бёрку, – двадцать миль за три часа… В истории не было ничего подобного… Слабосильные американцы едва поспевали за ними…» Надо сказать, что американцев очень раздражало презрительное отношение к ним со стороны оккупационных войск. «Два полка, которые не сумеют обратить в бегство все ополчение Массачусетса, заслуживают того, чтобы их разбили», – писал один из офицеров генерала Гейджа. А вот слова лорда Сэндвича в верхней палате парламента: «Поверьте мне, милорды, от одного пушечного залпа они будут улепетывать, сверкая пятками». Пора было кончать с иллюзиями, но вот что интересно: после этих событий английское общественное мнение настроилось на воинственный лад. Уолпол поражался этому: «Объявленная ныне война с нашими колониями показывает, какое влияние на людские дела имеет пустая болтовня. Население приветствует войну, которая ведется против нашей собственной торговли!»

Вид на Бостон со стороны гавани. Гравюра Франца Ксавье Хабермана. 1776

Джон Синглтон Копли. Портрет генерала Томаса Гейджа – главнокомандующего британскими войсками в Америке и губернатора Массачусетса в начале Войны за независимость. 1788

6. В мае 1775 года в Филадельфии собрался Второй Континентальный конгресс. В колонии начал формироваться политический истеблишмент. «Кардинальский конклав, собиравшийся для избрания папы римского, – писал прославленный Джон Адамс, – не мог бы похвастаться лучшим составом». И он был прав. Своим высоким стилем, своей глубиной мысли это собрание сделало бы честь британскому парламенту в его лучшие времена. Тут находились наиболее достойные участники Первого Континентального конгресса и кое-кто еще: Адамсы, братья Ли из Виргинии, Джон Хэнкок, Вашингтон, Джефферсон, другие виргинцы, Джон Дикинсон, «тонкий как тростинка, бледный как призрак». Франклин и Моррис, первый – либерал, второй – консерватор, представляли Пенсильванию. По правде говоря, «представительство» было весьма приблизительным, очень многие жители колоний не участвовали в голосовании; Сэмюэл Адамс был избран менее чем одной десятой избирателей Бостона. «Американская революция, как и множество других революций, была совершена меньшинством, навязавшим колеблющемуся меньшинству цель, которая была тому явно не по душе». До тех пор большинство американцев были верными подданными британской короны, и даже те, кто в глубине души жаждал полного разрыва с империей, не смели признаться в этом. С того момента, когда экономическая война превратилась в гражданскую, в обоих лагерях стали преобладать сторонники решительных действий. Как сказал один американский историк, Гэллоуэй и Чатем легко могли бы договориться; Сэмюэл Адамс и лорд Норт – нет. Тогда-то в Америке и стали навешивать ярлыки: «тори» и «патриот». Правда, слова эти долгое время не имели четкого смысла. Слово «тори» означало «верный королю», тогда получается, что до 1775 года девять десятых американцев были «тори». Слово «патриот» употреблялось в значении «сторонник разрыва с Англией», но, по мнению англичан и их друзей, это было спорное определение. Сэмюэл Адамс мог бы сказать о Джозефе Гэллоуэе, что он враг американской свободы; Джозеф Гэллоуэй мог бы сказать о Сэмюэле Адамсе, что он – бунтовщик. Но сам Джозеф Гэллоуэй назвал бы себя верным подданным его королевского величества, а Сэмюэл Адамс выбрал бы для себя прекрасное имя «патриот». Добросовестные свидетели считают, что в те времена в колониях было на треть ярых лоялистов, на треть людей безразличных и на треть радикалов.

Лексингтонское сражение 1775 года. Гравюра конца XVIII века

7. После Лексингтона наступило спонтанное перемирие. Каждый из противников пытался доказать, что первым начал стрелять не он. Филадельфийский конгресс боролся с административными трудностями. Как управлять тринадцатью колониями, соперничающими одна с другой и не желающими участвовать в общих расходах? Генерал Гейдж, со своей стороны, писал рапорты, но никаких действий не производил. Британское правительство направило в Америку семь тысяч человек под командованием генералов Хау, Клинтона и Бергойна. Генерал Уильям Хау приходился братом виконту Хау, который был убит, сражаясь на стороне американцев в Тикондероге, а также адмиралу лорду Ричарду Хау, большому другу Франклина. Генерал очень переживал, что едет как враг в Бостон, город, который был ему дорог и где чтили память его погибшего брата. Но времена не располагали к воспоминаниям. Для радикалов адмирал и генерал Хау стали «ненавистными братьями, чьи имена навеки останутся в анналах истории несмываемым позорным пятном». Что касается американских ополченцев, то после Лексингтона они стали лагерем вокруг Бостона, заблокировав в городе армию Гейджа. В июне генерал обнаружил, что американцы построили укрепления на двух высотах неподалеку от Кембриджа, на противоположном берегу реки Чарльз: Брид-Хилл и Банкер-Хилл. Круг сужался. Гейдж считал, что ему не составит никакого труда разорвать его. Против ополченцев, никогда не нюхавших пороха и к тому же испытывавших в нем недостаток, он выставил бывалых солдат. Ощетинившаяся штыками узкая красная полоска под командованием Хау храбро бросилась на штурм Банкер-Хилла. В результате получилась настоящая бойня. Американцы, спрятавшись за баррикадой, до последнего момента выдерживали обстрел, а затем сами начали стрелять в упор. За неимением пуль они использовали гайки, гвозди. В ходе трех атак англичане потеряли тысячу человек из трех с половиной тысяч, в том числе много офицеров. В конце концов им удалось обойти противника, и американцам пришлось покинуть Банкер-Хилл, но победа англичан была на самом деле разгромом. «У нас еще много земель, которые мы продадим им по той же цене», – сказал американский генерал Грин.

Патрик Генри: «Дайте мне свободу или смерть!», знаменитая речь в Виргинии 23 мая 1775 года. Литография. 1876

Битва за Банкер-Хилл. Литография по рисунку Генри Этвелла Томаса. 1875

Портрет генерала Уильяма Хау. Гравюра Ричарда Перселла. 1777

8. Когда новости с Банкер-Хилла достигли Филадельфийского конгресса, там как раз только что избрали главнокомандующего. Как всегда, это оказалось сложной задачей для коалиционной армии. Каждая крупная колония считала себя вправе командовать. Кандидатом на этот пост был Джон Хэнкок, великолепный коммерсант-виг, а заодно и полковник ополченцев. Однако его коллега из Массачусетса Джон Адамс слишком хорошо знал его, чтобы поддержать его кандидатуру. Адамс предпочел бы, чтобы избрали его самого: «Ах, если бы я был, по крайней мере, военным! Но я стану им… Я читаю труды по военному делу…» Вот только на то, чтобы стать солдатом, Адамсу потребовалось бы много времени, а пока он считал, что для сохранения союза плантаторов и купцов разумнее будет избрать какого-нибудь виргинца. К тому же уже имелся один человек, идеально подходивший на этот пост. Это был Джордж Вашингтон. Он обладал военным опытом, авторитетом, который дают состояние и происхождение, и представительной внешностью, внушавшей уважение. Вашингтон был не из тех, кто клянчит посты, но он приходил на заседания в форме полковника без особой на то причины, кроме разве что желания скромно напомнить о своих заслугах и показать, что он готов сражаться. В ходе дебатов он с серьезным видом слушал и ничего не говорил – мудрое поведение для генерала. Его благородное, величественное лицо внушало уважение и почти страх. Когда Джон Хэнкок услышал, как Адамс предлагает «джентльмена, прибывшего из Виргинии, джентльмена, за которого говорит его опыт…», в глазах его вспыхнула злоба. Едва заслышав свое имя, Вашингтон покинул зал заседаний и быстро прошел в библиотеку, что свидетельствовало одновременно и о его скромности, и о проворстве. Его выбрали единогласно. Произнесенная им благодарственная речь была безупречна, он сказал, что чувствует себя недостойным этого места, но свой долг выполнит; никакого содержания он не примет, кроме компенсации своих расходов.

9. Это был превосходный выбор. Энергичный, решительный, авторитетный Вашингтон, как никто другой, был создан для роли командующего. Он давно обуздал свой характер, добившись безупречного самообладания. «Я не помню обид», – говорил он. Правда, одну обиду, неизбывную, он все же затаил – на Англию. У него сохранились тяжелые воспоминания об участии в походе Брэддока, о том высокомерном презрении, с которым кадровые военные обращались с виргинцами, воспоминания, которые и привели его при первых столкновениях в лагерь противников англичан. Не будучи ни в коем случае радикалом, он считал, что виргинские джентльмены должны показать, что такое честь. Еще в 1774 году он говорил: «Я поставлю под ружье тысячу человек, я буду содержать их на свои средства и поведу освобождать Бостон». Управляя большим поместьем, он стал рачительным, методичным хозяином. Имелись у него и маленькие человеческие слабости, не будь которых его величие отвратило бы от него друзей. Он любил молодежь, карты, хорошее вино, красивых женщин. «Иногда он ведет себя совершенно бесстыдно, – писала одна из них, – но это то самое бесстыдство, Фанни, которое нам с Вами так нравится». Сами англичане не могли не восхищаться им. «В Европе нет короля, – писала одна лондонская газета, – который не выглядел бы рядом с ним лакеем». Главными качествами, необходимыми для вождя, которыми он обладал, были величие ума и сила характера; в нем не было злопамятства, мелочности, заурядной суетности. Неудачи не сгибали его, а успехи не пьянили. И наконец, он был достоин командовать другими, поскольку научился управлять самим собой.

Эдвард Сэвидж. Джордж Вашингтон в кругу семьи. 1796

10. Вашингтон за две недели проехал верхом от Филадельфии до Бостона. В дороге он узнал о битве при Банкер-Хилле и прежде всего спросил: «Ополченцы приняли бой?» – «Да». – «В таком случае свобода в этой стране спасена». Второго июля он был в Кембридже. Какую армию нашел он там? Около семнадцати тысяч человек под командованием неподготовленных офицеров. Натаниэл Грин прежде был кузнецом, Бенедикт Арнольд торговал сначала мелочным товаром, потом книгами, Джон Салливан – бывший адвокат, Израэль Патнэм и Горацио Гейтс участвовали когда-то в войне, но то была совсем маленькая война. Солдаты испытывали нужду в оружии, обмундировании, но не в энтузиазме. На шляпах у них красовался девиз: «Свобода или смерть», многие носили его и в сердце. Были и другие, стремившиеся вернуться домой, каждый день кто-то уезжал. Возраст солдат колебался от восемнадцати до шестидесяти лет. Иногда юноша и его прадедушка служили вместе. Вашингтон инстинктивно не любил ополченцев. «Они появляются неизвестно откуда, уходят неизвестно куда; уничтожают съестные припасы, опустошают склады, а потом в самый критический момент вас бросают». Его военный ум не терпел недисциплинированности. Плохо выбритые мужчины болтали в строю, а с офицерами вели себя как с приятелями. «Там каждый держится генералом, и никто – солдатом». Он умолял конгресс дать ему регулярную армию. «Для того чтобы научить людей воинскому долгу, нужно время… Ожидать одинаковой службы от недисциплинированных новобранцев и от ветеранов – это рассчитывать на то, чего никогда не было и не будет…» Но конгресс думал о Кромвеле и опасался диктатуры. Вашингтону ничего не оставалось, как обходиться тем, что у него имелось. Он установил железную дисциплину и приложил все силы, чтобы поднять престиж офицерства. Но его мнение об этих самодеятельных войсках так и оставалось невысоким.

Вашингтон принимает на себя командование армией в Кембридже (Массачусетс). 3 июля 1775. Гравюра XVIII века

11. Что было делать английским генералам? Предпринять вылазку вглубь страны? Но так они рисковали потерять связь с флотом, а поскольку численность их войск была невелика, коммуникации оказались бы в опасности. Запереться в Бостоне? Город еще надо было удержать. Вашингтон окружил его и отрезал от остальной местности, а американские корсары блокировали его с моря. Не хватало продовольствия. Мяса не было совсем. Яйца стали редкостью. К счастью для Хау, у американцев подошли к концу пушки и боеприпасы. Чтобы добыть их, они решили завладеть фортом Тикондерога, охранявшим озеро Шамплейн на канадской дороге. Операция оказалась несложной. Английский гарнизон, численностью в сорок восемь человек, ничего не слышал о битве при Лексингтоне и считал себя в безопасности. Среди прочих трофеев американцы захватили сто двадцать пушек. Благодаря этой победе стал возможным поход в Канаду, и Вашингтон счел такой шаг разумным. Разве канадцы, совсем недавно завоеванные англичанами, не могли стать для колоний естественными союзниками? Но канадцы воспротивились этой идее. Квебекский акт, давший им послабления в религиозной сфере, подвергся ярым нападкам американских протестантов. Канадцы были полны решимости не сражаться ни на чьей стороне. Напрасно две армии под командованием Бенедикта Арнольда и Монтгомери пытались взять Квебек. Они потерпели полное поражение.

12. Зато в Бостоне в марте 1776 года Вашингтон добился большого успеха. Благодаря пушкам из Тикондероги ему удалось взять Дорчестерские высоты – холм, возвышающийся над Бостоном. Хау должен был либо вернуть их, либо убираться. Лобовая атака, вроде той, что была предпринята в битве при Банкер-Хилле, стоила бы много крови. Генерал Хау не хотел напрасного кровопролития. Он решил погрузить свою армию на корабли и переправить в Галифакс. Бостонские лоялисты умоляли его взять их с собой, они знали, что повстанческие войска не проявят к ним снисхождения. Оставлять город, дом было тяжело, но «ни в аду, ни в Галифаксе они не нашли бы убежища менее надежного, чем Бостон». Хау согласился с условием, что они возьмут с собой только самое необходимое. И вот по улицам Бостона в направлении порта поспешила печальная процессия беженцев, принадлежавших к старейшим семьям города, толкавших перед собой ручные тележки или тачки с детьми и пожитками. Многие плакали. Виги сладострастно наблюдали из-за закрытых ставен за тори, которые спешили к морю, «будто сам дьявол гнался за ними по пятам». На корабельной палубе перемешались солдаты, женщины, дети, вещи. Сто семьдесят парусников, настоящий лес из мачт, уносили англичан и их сторонников. В то же самое время Вашингтон с триумфом вступал в Бостон во главе своей армии. Большей части уехавших в тот день лоялистов никогда больше не суждено было увидеть родину.