Текст книги "Музыка тишины"

XI

«Господи, я раскаиваюсь в совершенных мною грехах, ибо, согрешив, я заслужил Твою кару…»

С такого покаяния начался для Амоса и его товарищей новый учебный год; они читали эту молитву все вместе, стоя со сложенными руками, каждый на своем месте, и синьорина Джамприни тоже молилась, шагая между партами. Затем последовали приветствия, объятия и немного неоднозначное веселье, окрашенное воспоминаниями об ушедшем лете и волнениями по поводу очередного учебного года.

Как только все уселись, милая учительница принялась рассказывать о Священном Писании. Начала она с Книги Бытия, и ее повествование, полное любви, продолжалось до тех пор, пока не дошло до сотворения Адама и Евы. Признаться, детям очень нравился ее эмоциональный рассказ и то, с какой страстью учительница преподносила им эти удивительные истории, и они внимательно слушали в полном молчании, лишь иногда прерывая ее каким-нибудь робким вопросом. Потом учительница подробно остановилась на жизни Авраама, его сына Исаака, а заодно мимолетно поведала и об Измаиле, старшем из сыновей, рожденном от Агари, рабыни жены Авраама Сарры, которая не могла иметь детей.

Дети остались под впечатлением от приключений Иакова и всем сердцем полюбили Иосифа, чья жизнь была полна одновременно страданий и удивительных эпизодов. Они быстро выучили наизусть названия двенадцати колен Израилевых и на переменках даже соревновались в том, кто лучше помнит различные подробности и имена из Ветхого Завета, который учительница долго и упорно разъясняла во время уроков.

Это был последний год, который синьорине Джамприни предстояло провести со своими учениками, поэтому она старалась передать им все свои знания, работая с удивительным рвением, дабы у детей не возникло никаких особых проблем в старших классах. До конца года она рассчитывала преподать классу основы алгебры и кое-какие базовые элементы логического анализа; кроме того, будучи искренней поклонницей живой природы, она хотела объяснить детям механизм синтеза хлорофилла, чтобы они полюбили растения и животных и на всю жизнь сохранили глубокое уважение и восхищение перед всем, что сотворено рукой Господа.

Пробегая пальчиками по разным континентам на рельефных географических картах, мальчики внимательно слушали объяснения учительницы, которая ходила между партами, чтобы удостовериться, что все без исключения как следует постигают тайны земного шара.

Она по-прежнему не забывала о поездках в деревню и поддерживала отношения с несколькими немецкими семьями, с которыми обменивалась разными интересными магнитофонными записями. Ее ученики записывали на пленку стихотворения, песни, болтали о том о сем, а от далеких немецких друзей приходили записи на плохом итальянском об их повседневной жизни: дети делились событиями школьной жизни, рассказывали, в какие игры они играют. Несколько раз Амос даже расщедрился на исполнение кантаты, и все его товарищи впоследствии дружно рассказывали о том, как однажды, когда он пел неаполитанскую песню, из-за взятой им слишком высокой ноты сломался микрофон, и им пришлось отправлять незавершенную запись.

В пятом классе ребятам иногда разрешали немного продлевать последнюю, вечернюю перемену – буквально на десять – двадцать минут. Так Амос со товарищи все чаще стали общаться с учениками средней школы.

Именно от них наш маленький герой узнал о необыкновенном напитке, который на несколько часов дарил поразительную физическую силу и необычайную агрессию: получить этот напиток можно было, растворив таблетку аспирина в стакане с кока-колой. Получив такую информацию, Амосу оставалось лишь каким-либо образом раздобыть вожделенный аспирин, не будучи при этом больным даже обыкновенной простудой. Он собрался с духом и отправился в медпункт, где вот уже несколько дней приболевшую синьору Эву заменяла молоденькая медсестричка. Он попросил градусник, пожаловавшись на сильную головную боль. Когда термометр оказался у него под мышкой, а девушка отвлеклась на других пациентов, он принялся осторожно натирать его кончик обеими руками; если температура при этом не повысится, он вернется на следующий день: лучше было не рисковать. Когда медсестра подошла к нему, сердце его бешено застучало. Изучив ртутный столбик, она кивнула: «Да, температура у тебя немного повышена, но ничего страшного – ложись в постель, накройся как следует одеялом, и завтра все будет в полном порядке». – «Но у меня голова болит! – запротестовал Амос. – Дайте хотя бы аспирину!»

Поколебавшись, девушка согласилась, поискала таблетку и вручила ему вместе со стаканом воды, а мальчик сделал вид, что его передергивает от одной мысли, что придется проглотить такую гадость.

«Ну так что, будешь глотать или нет?!» – спросила медсестра, и в этот момент из соседней комнаты ее позвал детский голосок.

Тогда она отошла на несколько секунд, но и этого времени Амосу хватило, чтобы ловко засунуть таблетку в карман; а когда девушка вернулась, он показал ей пустые ладони и выпитый до дна стакан воды. Затем он покинул медпункт и проворно добрался до автомата с напитками, откуда при помощи монетки в сто лир добыл себе бутылку кока-колы.

Выпив полученную смесь, Амос почувствовал легкое головокружение, но, возможно, это был лишь результат самовнушения. Тогда он бросился к одноклассникам, чтобы рассказать о своем приключении, и ему показалось, что его повествование пробудило в слушателях уважение к нему, не говоря уже об изрядной доле любопытства. Потом он разыскал Антонио, одного из старшеклассников, который и открыл ему секрет волшебного напитка, и поведал о происшедшем. Антонио выслушал его, хлопнул по плечу и сказал: «Ну, надо признать, ты оказался хитрым и смелым, но только не повторяй этого слишком часто, потому что ацетилсалициловая кислота, которая содержится в аспирине, когда растворяется в кока-коле, становится практически наркотиком, а это вредно для организма».

Антонио по-отечески отнесся к младшему товарищу, а тот вдруг расстроился, ведь его бравада не принесла ничего, кроме разочарования: никакой особой силы он не ощутил, да еще и, возможно, нанес вред своему здоровью. Он покинул Антонио и отправился в постель, где вскоре обнаружил, что лежит в луже пота, а беспрестанное сильное сердцебиение не дает ему уснуть. Проснувшись следующим утром, Амос чувствовал себя отлично; он быстро собрался и решил вообще не думать о том, что произошло накануне вечером.

Амос придавал большое значение собственной внешности, физическая сила была для него культом, и он очень любил активный образ жизни. Поэтому в колледже он ощущал себя словно запертым в клетке. Может быть, как раз поэтому он с восторгом воспринял новость о приближающейся олимпиаде среди учащихся заведения. Соревноваться предстояло в легкой атлетике, гимнастике, футболе и прочих дисциплинах. Все кругом были счастливы и с нетерпением ждали наступления этого момента.

Начало игр совпало с великолепным майским днем, подарившим Паданской равнине почти тосканское солнце. Этим воскресным утром все мальчишки вместе с ассистентами собрались в «большом дворе» на церемонию открытия олимпиады, которая началась с выступления директора, синьора Маркуччо. В своей речи он сказал, что доволен новой инициативой, поскольку спорт является необычайно важной частью жизни; затем он попросил всех бороться честно, как настоящие спортсмены, и наконец попрощался, пожелав детям приятного времяпрепровождения. И олимпиада началась.

Амос принял участие практически во всех соревнованиях и даже получил несколько медалей, но ему не удались прыжки в высоту, и он сошел с дистанции во время марафона, который проходил по периметру двора.

В следующее воскресенье состоялся футбольный матч. Амос должен был выполнять роль центрального защитника, но вместо этого встал на ворота, потому что именно в этот день заболел вратарь.

Счет был равным, один-один, когда Амосу пришлось выдержать невероятную атаку центрального нападающего команды противника. Последний изо всех сил ударил ногой по мячу, и тот попал Амосу прямо в правый глаз – единственный, различавший свет и цветовую гамму.

Поднявшись с земли, невезучий вратарь обнаружил, что зрение затуманилось, и почувствовал все усиливающуюся боль, которая заставила его покинуть поле и отправиться прямиком в медпункт, где ему немедленно закапали в глаз. Спустя несколько часов боль и покраснение в глазу стали по-настоящему беспокоить юную медсестру, и она, предварительно посоветовавшись с дежурными ассистентами, решилась позвонить мальчику домой.

На следующий день синьора Эди приехала первым же поездом и спешно повела сына в больницу Реджо, к доктору Бруно. Этого врача ей порекомендовал профессор Галленга, с которым ей удалось связаться перед отъездом.

После непродолжительного осмотра Амоса попросили лечь на кушетку. Врач объяснил его матери, что необходимо срочно остановить кровотечение, вызванное ударом мяча; затем он подошел к мальчику, ласково утешил его, погладив по голове, и позвал медсестру, которая, встав с противоположной стороны кушетки, помогла доктору поставить между виском и глазом маленького пациента крошечных пиявок. Отсасывая кровь в этих точках, пиявки должны были нормализовать внутриглазное давление.

Вскоре пиявки раздулись до невероятных размеров, и их пришлось заменить на новых. Амос не чувствовал никакой боли – только легкий зуд, в то время как его мать едва сдерживала отвращение при этом зрелище. Покидая палату, доктор сказал, что все-таки надеется спасти остатки зрения ребенка, однако не скрывал ни своих опасений, ни беспокойства.

В школу Амос вернулся с повязкой на глазу, которая мешала ему видеть что-либо. Новое положение вещей заставило его задуматься: ведь он мог окончательно потерять зрение, и ему следовало привыкнуть к этой мысли. В этом случае по школьной градации он переходил из категории видящих в категорию слепых. Это вызывало в нем определенную тревогу – ощущение, с которым раньше он не был знаком. Он попробовал поговорить об этом кое с кем из товарищей и понял, что беседы прибавили ему смелости. С тех пор он стал пытаться привыкнуть к такой перспективе, как свыкаются с присутствием неприятного человека в своем окружении.

Когда сняли повязку, бедный ребенок обнаружил, что зрение практически исчезло. Он едва мог различить свет настольной лампы и испытывал огромную растерянность. Его не покидала надежда, что со временем ситуация улучшится, но все было напрасно.

Тем временем учебный год подошел к концу, и дети разъехались на каникулы. Амос, несмотря ни на что, был счастлив и не знал, что его ожидает впереди. Однажды утром он поднял глаза к небу, глядя на солнце, которое напекало ему голову, и обнаружил, что ничего не видит. Его охватили страх и отчаяние; глаза наполнились слезами, и, зарыдав, он стал звать маму. Бедная женщина тут же подбежала к нему – она уже давно ждала этого ужасного момента. Она крепко обняла сына в попытке облегчить его страдания в этот чудовищный миг, но не выдержала и расплакалась сама. Амос никогда раньше не видел слез матери, и это глубоко тронуло его; ему так хотелось сделать для нее что-нибудь, утешить ее, но он чувствовал себя бессильным и потерянным. В любящих руках отчаявшейся матери он ощущал лишь глубокое одиночество и смятение.

Ему едва исполнилось двенадцать лет, и позади осталась начальная школа. Летние каникулы только начались. Что же он будет делать на море? Как ему теперь вести себя и играть с друзьями? Как они будут относиться к нему в его новом положении?

В доме воцарилась атмосфера тяжелой депрессии. Семья в полном составе собралась за обеденным столом, но все старались говорить на посторонние темы. То и дело повисало неловкое молчание, и было слышно, как в тишине жужжат мухи, которые спасались от уличного зноя в помещении, где было достаточно свежо, благодаря массивным каменным стенам.

После еды Амос пошел немножко полежать, и мама, не желая оставлять его одного, пошла вместе с ним. Растянувшись рядом на постели братишки, синьора Эди хотела задать сыну вопрос, но не хватало смелости сформулировать его: ей во что бы то ни стало хотелось выяснить, что сейчас видят его глаза – пришла ли на смену свету полная тьма, пугающая и отвратительная, тьма, с которой они так долго сражались? Мысль, что все многочисленные жертвы и надежды, все поездки в Турин были бесполезны и теперь ее сын приговорен к жизни в темноте, сводила ее с ума. Она уткнулась лицом в подушку и разрыдалась.

– Мама, почему ты плачешь? – вскрикнул Амос, которого охватило невыносимое беспокойство.

Мать, которую душили слезы, ответила не сразу. Собравшись с духом, она быстро спросила его:

– У тебя теперь темно перед глазами?

– Нет, мама, – робко ответил мальчик.

– А что же ты видишь?

– Все и ничего, – ответил он. Потом помолчал и добавил: – Я вижу то, что хочу видеть. Вижу мою комнату: шкаф, кровати, – но вижу их потому, что просто знаю, что они есть.

Мать не совсем поняла смысл этих слов. Потом ей пришла в голову ее первая встреча с директором колледжа, синьором Маркуччо, который сам потерял зрение в результате несчастного случая, и она вспомнила, как он говорил, что темнота – это визуальное ощущение и прерогатива тех, кому даровано зрение.

«Слепые, – объяснял он оживленно, – не могут видеть темноту, как не могут глухие слышать тишину, так как она есть не что иное, как слуховое ощущение, противоположность шума. Вот так-то». Тогда синьора Эди как-то не задумывалась над тем, что так лаконично выразил директор, ведь глаза Амоса в ту пору еще были зрячи, и в глубине души она надеялась, что так будет всегда. Но теперь эти слова отчетливо всплыли в ее памяти, став для нее своеобразным утешением. В то же время она знала, что единственная вещь, которую она может сделать, – это смотреть с надеждой в будущее и помогать сыну, что, впрочем, она и так постоянно делала. Теперь ей предстояло, больше, чем когда-либо, поддерживать его всеми своими силами – душевными и физическими, – подбадривать и внушать мысль, что, возможно, не все еще потеряно.

А вот для Амоса растерянность матери была невыносима – он никогда раньше не видел ее в таком состоянии, он буквально не узнавал ее. Он вскочил с постели и бросился в родительскую спальню, где обнаружил своего отца лежащим на постели, но без обычной газеты. Он лег рядом, обнял папу и вскоре крепко уснул.

XII

Амос целый день просидел дома, вечером поужинал без всякого аппетита и сразу пошел спать. Он практически ничего не делал на протяжении всего дня, но при этом чувствовал себя очень усталым; он устал от собственных мыслей, от глубокой грусти, владевшей им, от всех нерешенных проблем, которые вставали перед его мысленным взором в течение этих часов, от деланой легкости, с которой окружающие теперь обращались с ним, от их повышенного внимания, ласки, нежности – словом, от всего. Ему хотелось, чтобы все вокруг воспринимали его прежним, но он уже начал понимать, что для этого ему сперва необходимо убедить самого себя в том, что ничего не изменилось и никогда не изменится.

Это было лето знаменательных решений и не менее знаменательных событий.

На следующий день родители заговорили с ним о возможности перейти учиться в другой колледж, а именно – перевестись в Институт Кавацца в Болонье, где он сможет посещать обычную городскую среднюю школу вместе с обыкновенными, зрячими детьми и одновременно пользоваться дидактической поддержкой института с его специализированными структурами и специально обученными преподавателями, способными удовлетворять все без исключения особенные требования своих учеников. Кроме того, там у него появится возможность учиться в школьной консерватории, адаптированной под нужды слепых.

Но такое решение принять было довольно сложно из-за студенческих волнений, еще с прошлого года создавших массу проблем в Институте Кавацца. Там имели место серьезные бунты, а однажды утром директор института был найден повесившимся в собственной квартире. Поговаривали, он просто не выдержал психологического напряжения, вызванного этими тяжелыми и совершенно непредсказуемыми событиями. Средняя школа в предыдущем колледже, конечно, оставляла желать лучшего в профессиональном смысле, но как можно было со спокойной душой оставлять ребенка в таком сомнительном месте, как Кавацца?

Амосу впервые после того, как он потерял зрение, представилась возможность доказать самому себе и всем окружающим, что он сильный, смелый и ответственный мальчик. Он не замедлил воспользоваться ею и в один прекрасный день за обедом решительно заявил, что намерен перевестись в Болонью, где он будет чувствовать себя более свободным, научится передвигаться по городу без посторонней помощи – одним словом, где у него начнется новая жизнь. Это своеобразное приключение, этот новый мир, возможно опасный, по крайней мере, если судить по рассуждениям родителей, – все это лишь разжигало воображение Амоса, и таинственные мысли вытесняли страх, неуверенность и стеснение: что-то непривычное пробуждалось в нем.

Когда закончилась молотьба, синьор Барди принял приглашение шурина и вместе с семьей отправился в Лидо Ди Камайоре, где у дяди и тети Амоса была прекрасная квартира в нескольких сотнях метров от моря. Мальчик сперва волновался, как поведут себя с ним двоюродные братья, и был немало удивлен, когда с облегчением обнаружил, что они относятся к нему так, словно ничего не произошло. Три его кузена, в особенности старший, были симпатичными мальчишками, самостоятельными, веселыми и добрыми, и Амосу очень нравилось проводить с ними время. Особенно по душе ему пришлись долгие и интересные разговоры в спальне, которые продолжались до тех пор, пока от сна у ребят не начинали закрываться глаза.

Однажды утром дядя Франко вернулся домой с пляжа, громко обсуждая с женой возможность участия племянника в песенном конкурсе, что проходил в кафе «Маргаритка» в городе Виареджо. Победа в нем открыла бы Амосу двери на музыкальный фестиваль в Кастрокаро Терме.

Амос услышал, как дядя возбужденно говорил супруге: «Я сам провожу его на сцену, а в конце заберу оттуда. Представь себе, что будет твориться с людьми, когда они услышат, как он поет!» Дядя с нетерпением ждал, когда сестра с мужем вернутся к обеду, и стоило им только появиться на пороге, как он кинулся к ним и стал рассказывать обо всем, что сперва вычитал в газете, а потом выяснил у самого владельца кафе «Маргаритка», так как лично ездил узнать о правилах конкурса и регистрации участников. Обо всем этом он с редким энтузиазмом рассказал собравшейся вместе семье. Амос внимательно слушал и по мере того, как дядя рассказывал о количестве зрителей и оркестре, все больше волновался. Ведь дирижером должен быть маэстро Маравилья, персональный учитель Лучано Тайоли.

Таким образом, в один прекрасный и жаркий августовский день, ровно в пять часов вечера, маленький певец оказался на репетиции с самим маэстро. Если пробы пройдут удачно, он примет участие в первом этапе, победитель которого получит право выйти в финал.

«Что будешь петь?» – спросил его маэстро, слегка удивленный юным возрастом претендента. Амос ответил, что полностью знает только «О соле мио» и «О, прекрасная кампаньола». Последнюю песню он хорошо знал потому, что ее очень любил его дедушка и частенько просил мальчика спеть ее.

Маленький Амос не привык петь под аккомпанемент и поначалу растерялся, в каком месте и когда ему вступать. Не сразу он сумел и адаптироваться под слишком быстрый темп, взятый маэстро. Тем не менее спустя полчаса он был допущен к конкурсу, и его попросили приехать следующим вечером.

Когда они с отцом, обнимавшим Амоса за плечи, пешком шли к кафе «Маргаритка», мальчику внезапно стало дурно: он задумался об ответственности, которой требовало от него участие в конкурсе; от волнения у него заледенели ладони и прошиб холодный пот. Вслед за ним шли все его родственники, такие возбужденные, словно им предстояло присутствовать на футбольном матче. Амос вдруг ощутил себя героем, а ведь его никто так и не успел подготовить к происходящему. Он сжал кулаки, подумав, что теперь уже нет дороги назад: надо было петь и во что бы то ни стало завоевывать победу, чтобы не было мучительно стыдно за свой провал, который разочарует всех окружающих и, прежде всего, его самого.

Он сел за столик и стал ждать своей очереди.

Исход конкурса должны были решать посетители кафе, которые с заказанным блюдом получали специальную карточку с именами конкурсантов и их порядковыми номерами.

Амос был глубоко погружен в собственные мысли, когда вдруг услышал, как кто-то произносит в микрофон его имя. Он собрался с духом, встал и в сопровождении дяди, с плохо скрываемым нетерпением ожидавшего этого торжественного момента, поднялся на сцену, задев по ходу музыкальные инструменты, микрофонные стойки, подставки для нот и потоптав некоторое количество электрических проводов. Наконец он добрался до нужной точки, и ассистент поставил на удобную высоту стойку для микрофона, которая перед этим была поднята слишком высоко для детского росточка Амоса. Спустя несколько секунд оркестр грянул вступление к «О, прекрасная кампаньола».

Тенор Амоса, неожиданно сильный и вибрирующий, поразил публику, которая после первой же спетой строки наградила мальчика бурными овациями. Амос довольно и с облегчением улыбнулся и запел с еще большей силой, вложив в финал песни всю мощь своих легких. Его худенькие ножки и хрупкое тельце с тонкой шейкой настолько контрастировали с невиданной силой и глубиной его голоса, что зрители буквально впали в истерику и продолжали восторженно вопить даже тогда, когда он уже шел по проходу между столиками, возвращаясь на свое место. Он был несколько смущен, но выглядел довольным. Поддержка публики придала ему сил, а симпатия окружающих заставила его гордиться собой и почувствовать уверенность в будущем.

В конце вечера, когда были собраны все карточки и подсчитаны голоса, Амоса объявили победителем. Ему вручили серебряную маргаритку – приз, который давал право доступа на финал, намеченный на последнюю субботу августа.

В последующие дни на пляже и дома все только и говорили, что об этом; каждый высказывал свое мнение, вспоминал, что было сказано за соседними столиками, а также, конечно, гадал, каким будет финал конкурса. Маленькому певцу купили новенький костюм и красивые ботинки, его как следует подстригли; и вот, волею Божьей, наступила долгожданная суббота. Мама проводила Амоса на дневную репетицию, после которой настояла на том, чтобы сын немного отдохнул в постели. Потом настало время ужина, проглоченного впопыхах, и все бросились собираться, переворачивая вверх дном комнаты и ванные.

К десяти вечера Амос с отцом уже были возле кафе «Маргаритка», перед которым собралась внушительная толпа любопытных и тех, кто опоздал и не смог найти свободные места.

Владелец кафе, увидев Амоса, поспешил к нему навстречу и отвел на зарезервированное специально для него место.

Спустя примерно пятнадцать минут на сцену поднялся первый конкурсант. Это был белокурый восемнадцатилетний юноша, вполне раскованный, который немедленно завоевал симпатии прекрасного пола. Потом настал черед уверенной в себе девочки лет тринадцати или четырнадцати, с очень темпераментным и хорошим голосом; она тоже понравилась зрителям, которые тепло приняли ее выступление.

Амос с волнением поджидал своей очереди, то и дело повторяя про себя слова песни. Этим вечером ему предстояло петь «О соле мио» – это был его конек, но он все равно очень нервничал. Кроме того, у него вдруг ужасно заболела шея, каждое резкое движение причиняло неудобство.

Он почувствовал, как руки у него похолодели, а сердце бешено заколотилось. Приближался его черед, а ему вовсе не хотелось подниматься на сцену и участвовать в конкурсе, хотя все кругом предсказывали ему победу. Как ему справиться с собственным разочарованием и разбитыми надеждами окружающих, если он все-таки проиграет? Нет, он просто обязан был победить, и ему ничего не оставалось, как надеяться на это.

Он витал мыслями где-то далеко, когда услышал, что его вызывают, и почувствовал, как дядя берет его за руку и, подбадривая, провожает к лесенке, ведущей на сцену. Их путь лежал между столиками, за которыми сидели громко аплодировавшие Амосу зрители.

Когда оркестр заиграл эту, вероятно, самую популярную в мире песню, Амос вдохнул полной грудью, сжал кулаки и, борясь с сильным сердцебиением, от которого перехватывало дыхание, запел во весь голос.

Внезапно все кругом замолчали и застыли в неподвижности: тот, кто пил, поставил на стол свой бокал, кто лакомился мороженым, отодвинул от себя вазочку, и даже официанты на мгновение остановились и обернулись, чтобы удостовериться, в самом ли деле этот голос принадлежит ребенку, действительно ли он доносится из этого хрупкого тельца с тоненькой шеей. Тем временем мальчик, закончив первый куплет, глубоко вздохнул и необыкновенно высоко и чисто запел строчку Ma ‘n’atu sole. И сразу же ураган криков и оваций заглушил его.

С этого момента маленький певец окончательно приободрился, взял себя в руки, перестал нервничать и совершенно расслабился. Ему удалось завоевать сердца зрителей, которые буквально не давали ему петь, постоянно истерически хлопая. Когда он дошел до финала песни, ему пришлось снова сжать кулаки, и, со вздувающимися от усилий венами на шее, он обрушил на неистовствовавшую публику свой последний, неповторимый крик души, страсти, надежды, гордости, освобождения, а может быть, даже и ярости. Буквально оглушенные восторгом, зрители, с бегущими по коже мурашками, ответили ему громогласным воплем, подобным тому, которым обычно разражается целый стадион во время футбольных матчей, когда мяч влетает в ворота.

Амос скромно поблагодарил зрителей и, спустившись со сцены, оказался в кольце людей, каждый из которых желал пожать ему руку и похвалить. Некоторые женщины даже расцеловали его, но маленькому певцу решительно не понравилось, что его щеки повлажнели то ли от слез, то ли от пота, то ли бог знает от чего еще. Ему очень хотелось вытереться, но он постеснялся. Он попытался добраться до своего столика, и с грехом пополам ему это удалось. Он обнялся с родителями, сел и подумал, что в общем и целом не упал в грязь лицом; даже если он не победит, его честь спасена.

Конкурс продолжался еще пару часов. В конце состоялось награждение: ведущий вечера с листком в руке подошел к микрофону и принялся зачитывать результаты. Он со спокойным видом назвал имя конкурсанта, занявшего пятое место, затем четвертое. Третье место заняла девочка из Сиены, которая показалась Амосу очень талантливой. Назвав второе место, ведущий ненадолго умолк, чтобы вызвать интерес и напряжение у зрителей, заговорил о чем-то, не имеющем отношение к конкурсу, и только потом вызвал на сцену маленького Амоса Барди, чтобы вручить ему заслуженную золотую маргаритку. Хорошенькая помощница ведущего вышла ему навстречу, пожала руку и прицепила драгоценное украшение к лацкану его пиджака. Затем она улыбнулась, пожелала Амосу огромных успехов и удалилась.

Так Амос выиграл свой первый певческий конкурс, чем имел полное право гордиться. И с этого момента, сам того не осознавая, он попал во власть иллюзий и мечтаний, которые роились в его юном воображении, во многом определив его будущее. Прочие факторы, такие как везение, были полностью во власти мудрой Судьбы этого ребенка, уже в двенадцать лет привыкшего петь соло и во всех отношениях не желавшего быть «в стаде».