Текст книги "Лезвие света"

Андреа Камиллери
Лезвие света

ANDREA CAMILLERI

UNA LAMA DI LUCE

Перевод с итальянского М. Челинцевой

В оформлении обложки использована фотография из фотобанка Shutterstock

© 2012 Sellerio Editore, Palermo

© М. Челинцева, перевод на русский язык, 2023

© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2023

1

Утро с самого рассвета выдалось переменчивым и капризным. А значит, и настроение грозило перепадами. Когда на Монтальбано накатывало, он старался свести общение с человечеством к минимуму.

С возрастом настроение все больше зависело от погоды – сродни тому, как влажность воздуха вызывает старческую ломоту в суставах. Комиссару все труднее было справляться с приступами чрезмерного веселья или грусти.

Пока он добирался из дома в Маринелле до предместья Казуцца – каких-нибудь пятнадцать километров по раздолбанному шоссе, хоть на трактор пересаживайся, а потом по проселку, такому узкому, что и легковушке тесно, – небо сменило бледно-розовый оттенок на серый, потом ненадолго стало мутно-белесым, размыв контуры и затуманив обзор, а потом – тускло-голубым.

Звонок раздался в восемь утра, когда Монтальбано был в душе. Встал он поздно – на работу можно было не спешить.

Комиссар нахмурился. Звонка он не ждал. Кто там еще? Покоя не дадут!

Теоретически в комиссариате не должно быть ни души, за вычетом дежурного, потому что этот день для Вигаты – особенный.

Сам господин министр внутренних дел, посетивший остров Лампедузу, где в пункты приема (да-да, у них хватило смелости так их назвать!) мигрантов не впихнуть даже двухмесячного младенчика – в бочке с сардинами и то просторнее! – выразил желание осмотреть временные пристанища, обустроенные в Вигате. Они, кстати, тоже битком набиты – до того доходит, что бедолаги спят на земле и справляют нужду в кустах.

Так вот, по этому случаю «господин начальник» Бонетти-Альдериги объявил всеобщую мобилизацию полиции и в Монтелузе, и в Вигате: велел оцепить пути следования важной особы, дабы не оскорбить его сиятельные уши бранью, свистом и прочим непотребством (на итальянском именуемым «выражением народного протеста»). Услаждать слух министра должны были жиденькие аплодисменты кучки нищебродов, которым за это еще и приплатят.

Ни секунды не раздумывая, Монтальбано свалил тяжкое бремя на плечи своего заместителя Мими Ауджелло, а сам взял отгул. Да у него от одного вида «господина министра», даже по телевизору, вся кровь вскипала в жилах. Страшно представить, что может случиться, столкнись они лицом к лицу, «лично и персонально».

Остается лишь надеяться, что в этот торжественный день, исключительно из уважения к члену правительства, преступные элементы, орудующие в городке и окрестностях, проявят деликатность и душевное благородство и воздержатся от совершения убийств и прочих преступных деяний, дабы не омрачать всеобщий радостный настрой.

А посему: кто может звонить?

Решил не брать трубку, но телефон, ненадолго смолкнув, зазвонил снова.

А вдруг это Ливия? Вдруг хочет сказать что-то важное? Деваться некуда, придется ответить.

– Алло, синьор комиссар? Катарелла сум [1]1
   Catarella sum – «Я Катарелла» (лат.). – Здесь и далее прим. пер.


[Закрыть].

Комиссар удивился. С чего бы вдруг Катарелла заговорил на латыни? Что вообще творится в мироздании? Близится конец света? Наверняка он просто ослышался.

– Катарелла это, синьор комиссар.

Вздох облегчения. Ослышался. Миру не грозит падение в тартарары.

– Слушаю.

– Синьор комиссар, перво-наперво надо вас упредить: тут дело долгое и непростое.

Монтальбано пододвинул ногой стул, сел.

– Я весь внимание.

– Значится, так. Сегодня утром, направляясь по приказанию синьора Ауджелло, поскольку все выжидали прибытия винтолета с господином министром…

– Так он прибыл?

– Не знаю, синьор комиссар. Поскольку не имею доступа к сведениям по данному вопросу.

– Почему?

– Не имею доступа, поскольку нахожусь в отсутствии.

– А где ты сейчас?

– Я присутствую в местности, называемой предместье Казуцца, синьор комиссар, и находится она рядом со старым перевалом, который…

– Знаю я, где предместье Казуцца. Может, уже объяснишь, что ты там забыл?

– Синьор комиссар, прошу понимания и разумения, как же мне объяснить, когда вы все время перебиваете…

– Прости, продолжай.

– Так вот, вышеуказанный синьор Ауджелло ответил на звонок нашего дежурного, поскольку меня заменил младший сотрудник Филиппаццо Микеле, так как он растянул ногу и…

– Погоди, он – кто? Синьор Ауджелло или Филиппаццо?

Комиссар похолодел при мысли, что ему придется встречать министра вместо заболевшего Мими.

– Филиппаццо, синьор комиссар, поскольку не мог нести службу из-за ноги. Синьор Ауджелло передал трубку Фацио, тот послушал и велел мне отставить ждать винтолет и срочно ехать в предместье Казуцца. Каковое…

Монтальбано понял: пока он хоть что-то уразумеет, полдня может пройти.

– Послушай, Катарелла, давай сделаем так. Сейчас я все уточню и сам тебе перезвоню минут через пять.

– А мне пока отключить мобильный?

– Отключи.

Он набрал Фацио. Тот сразу же ответил.

– Министр прибыл?

– Нет еще.

– Мне тут звонил Катарелла, вещал минут пятнадцать, я ничего не понял.

– Комиссар, я вам сейчас объясню. Дежурный принял звонок от одного крестьянина, тот хотел сообщить, что нашел у себя в поле гроб.

– С покойником или пустой?

– Я не понял. Было плохо слышно.

– А почему ты отправил туда Катареллу?

– Решил, что это пустяковое дело.

Комиссар поблагодарил Фацио и перезвонил Катарелле.

– Гроб пустой или с покойником?

– Синьор комиссар, у вышеозначенного гроба имеется крышка, и она лежит на нем сверху, так что, следовательно, содержимое данного гроба недоступно для осмотра.

– То есть ты ее не снимал?

– Никак нет, синьор комиссар, поскольку не было указания относительно чтобы снять крышку. Но если вы прикажете снять, я сниму. Все равно это без толку.

– Почему?

– Гроб-то не пустует.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, поскольку крестьянин, каковой является владельцем участка, где находится вышеозначенный гроб, и какового зовут Аннибале Лококо, сын Джузеппе, а находится он тут подле меня, он-то как раз крышку приподнимал и видел, что гроб занят.

– Кем занят?

– Трупом покойничка, синьор комиссар.

Выходит, дело-то вовсе не пустяковое, как полагал Фацио.

– Ладно, жди, скоро буду.

Чертыхаясь, сел в машину и двинулся в путь.

Гроб был из самых простых, для бедняков, деревянный, даже лаком не покрыт.

Из-под сдвинутой крышки торчал белый лоскут.

Монтальбано наклонился и присмотрелся. Взялся за ткань указательным и большим пальцем правой руки и потянул. Показался вышитый вензель с переплетенными буквами Б и А.

Аннибале Лококо, сухопарый, дочерна загоревший, лет пятидесяти, сидел у изножья гроба с ружьем на плече, дымя тосканской сигарой.

В шаге от него навытяжку стоял Катарелла, от выпавшей ему чести – проводить расследование вместе с самим комиссаром! – он напрочь лишился дара речи.

Вокруг – унылый пейзаж: камней больше, чем земли, редкие чахлые деревца, страдающие от тысячелетнего безводья, торчащие пучками высоченные метелки дикого сорго. В километре виднелась одинокая лачуга – возможно, она-то и дала название предместью [2]2
   По-сицилийски casuzza означает «домишко».


[Закрыть].

Недалеко от гроба, в пыли, которая когда-то была землей, четко виднелись следы покрышек грузовика и двух пар мужских ботинок.

– Это ваша земля? – спросил Монтальбано у Лококо.

– Земля? Какая земля? – удивленно отозвался Лококо.

– Та, где мы находимся.

– Ах, эта. По-вашему, это земля?

– Что тут растет?

Прежде чем ответить, крестьянин снова посмотрел на комиссара, снял кепку, поскреб в затылке, вынул изо рта сигару, презрительно сплюнул и снова сунул сигару в рот.

– Ничего. Что тут вырастишь? Ни хрена ж не взойдет. Как есть проклятая земля. Я сюда охотиться приезжаю. Зайцев тут тьма.

– Гроб обнаружили вы?

– Ага.

– Когда?

– Утром, время было полседьмого. И сразу позвонил вам с мобильного.

– А вчера вечером вы сюда заезжали?

– Нет, я тут дня три не был.

– Значит, вам неизвестно, когда был оставлен гроб.

– Именно.

– Вы заглянули внутрь?

– Конечно. А вы бы не стали? Любопытство разобрало. Вижу, крышка не привинчена, ну и приподнял. Там труп, в саван спеленут.

– А признайтесь, вы ведь отвернули саван, чтобы увидеть лицо?

– Ага.

– Мужчина или женщина?

– Мужчина.

– Узнали?

– Никогда прежде не видал.

– Можете предположить, по какой причине его оставили у вас в поле?

– Будь мне такое под силу, я бы романы писал.

Похоже, говорит искренне.

– Хорошо. Прошу вас встать. Катарелла, подними крышку.

Катарелла опустился на колени рядом с гробом и слегка приподнял крышку. Резко отвернулся, сморщившись.

– Ям фетет [3]3
   Уже смердит. (Лат.)


[Закрыть], – обратился он к комиссару.

Монтальбано в ужасе отпрянул. Так это правда! Он не ослышался! Катарелла говорит на латыни!

– Что ты сказал?

– Я говорю, воняет уже.

Ну нет! На этот раз он все отлично расслышал! Ошибки быть не может.

– Да ты меня за дурака держишь! – взревел комиссар, сам чуть не оглохнув от звука собственного голоса.

Вдали отозвалась лаем собака.

Катарелла бросил крышку и выпрямился, красный как рак.

– Я? Вас? Да как вы могли такое удумать? Чтоб я, да чтоб такое себе позволил…

Не в силах продолжать, он обхватил голову руками и в отчаянии заголосил:

– О, ме мизерум! О, ме инфелицем! [4]4
   Бедный я, несчастный! (Лат.)


[Закрыть]

У Монтальбано потемнело в глазах, вне себя он бросился на Катареллу, схватил за горло и стал трясти, словно грушевое дерево со спелыми плодами.

– Мала темпора куррунт! [5]5
   Дурные времена настали! (Лат.)


[Закрыть] – философски заметил Лококо, дымя сигарой.

Монтальбано остолбенел.

Теперь и Лококо решил побаловаться латынью? Неужто комиссар перенесся назад во времени и не заметил этого? А почему тогда все одеты по-современному? Ни тебе туники, ни тебе тоги?

С грохотом упала крышка. Из гроба медленно поднимался покойник в саване.

– Монтальбано, где ваше уважение к усопшим?! – гневно возопил труп, снимая покровы с лица.

Батюшки, да это же сам «господин начальник» Бонетти-Альдериги!

Монтальбано долго лежал, размышляя о приснившемся. Сон запал ему в душу.

Не потому, что покойником оказался Бонетти-Альдериги, и не потому, что Катарелла и Лококо болтали на латыни, а потому, что сон был предательски похож на явь, а последовательность событий в нем строго соответствовала логике. Каждая деталь, каждая мелочь лишь усиливали ощущение реальности происходящего, когда граница между сном и явью становится слишком тонкой, практически неуловимой. Хорошо еще, конец получился фантастическим, а то сон мог оказаться одним из таких, что вспоминаешь спустя некоторое время и не можешь сказать, приснилось тебе все это или произошло в действительности.

Все, что ему приснилось, не имело с действительностью ничего общего, включая визит министра.

И наступивший день был, увы, не выходным, а рабочим. Как и все остальные.

Комиссар встал и открыл окно.

Небо было еще голубым, но со стороны моря уже меняло цвет, зарастая наплывавшей пеленой плотных облаков.

Только он вышел из душа, как зазвонил телефон. Снял трубку, с мокрого тела на пол капала вода. Звонил Фацио.

– Комиссар, простите за беспокойство, но…

– Я слушаю.

– Звонил начальник. Поступило срочное сообщение. Речь о министре внутренних дел.

– Разве он не на Лампедузе?

– Да, но вроде как решил посетить временный пункт размещения мигрантов в Вигате. Прибудет через пару часов на вертолете.

– Черт бы его забрал!

– Погодите. Начальник распорядился, чтобы весь комиссариат прибыл в распоряжение замминистра Синьорино, он будет здесь через пятнадцать минут. Я звоню вас предупредить.

Монтальбано с облегчением вздохнул.

– Спасибо.

– Вы, конечно же, являться не планировали.

– В точку.

– Что мне передать Синьорино?

– Что я дико извиняюсь, с гриппом дома валяюсь. Животом маемся, нижайше просим кланяться. А когда министр уедет, позвони мне в Маринеллу.

Так значит, визит министра случится наяву!

Неужели сон был вещий? Но если так, значит ли, что «господин начальник» вскоре очутится в гробу?

Нет, это простое совпадение. Продолжения не будет. Особенно потому, что, если вдуматься, даже представить невозможно, чтобы Катарелла заговорил на латыни.

Снова зазвонил телефон.

– Алло?

– Простите, я ошиблась номером, – произнес женский голос.

Повесили трубку.

Неужели Ливия? Почему сказала, что ошиблась номером? Набрал ей.

– Что на тебя нашло?

– Почему ты спрашиваешь?

– Звонишь мне домой, я снимаю трубку, а ты говоришь, что ошиблась номером!

– А, так это был ты!

– Ну конечно я!

– Просто я была настолько уверена, что не застану тебя дома, что… Кстати, а почему ты до сих пор в Маринелле? Заболел?

– Я совершенно здоров! И не увиливай!

– Ты о чем?

– Не узнала меня по голосу! По-твоему, нормально, спустя столько лет…

– Тяжкое бремя, да?

– Какое бремя?

– Годы, что мы провели вместе.

В общем, дело кончилось разборкой минут на пятнадцать или дольше.

Еще полчаса слонялся по дому в трусах. Потом явилась Аделина, увидела его и перепугалась.

– Пресвятая Дева, что с вами? Неужто приболели?

– Аделина, и ты туда же? Не беспокойся, я отлично себя чувствую. И знаешь что? Сегодня пообедаю дома. Что ты мне приготовишь?

Аделина просияла.

– Как насчет макаронной запеканки?

– Чудесно, Адели.

– А потом три-четыре хрустящих жареных барабулечки?

– Пусть будет пять, и дело с концом.

Словно на землю внезапно спустился рай.

Побыл дома еще часок, но, когда ноздри защекотал божественный аромат, доносившийся из кухни, понял, что мочи нет терпеть внезапно накатившее чувство пустоты от глотки до желудка, и решил прогуляться часок-другой вдоль берега моря.

Когда вернулся, Аделина сообщила о звонке Фацио: министр передумал и улетел в Рим, так и не завернув в Вигату.

Монтальбано прибыл в контору после четырех, с улыбкой на губах, в мире с самим собой и со всем человечеством. Вот что запеканка животворящая делает!

Притормозил возле Катареллы – тот при виде комиссара вскочил по стойке «смирно».

– Катаре, скажи мне одну вещь.

– Слушаю, синьор комиссар.

– Ты знаком с латынью?

– А как же, синьор комиссар.

Монтальбано опешил. Он был уверен, что Катарелла с трудом одолел курс средней школы.

– Изучал?

– Не то чтобы прямо-таки изучал, но вполне себе знаком.

Монтальбано все больше недоумевал.

– И как это вышло?

– Как я познакомился?

– Да.

– Сосед нас познакомил.

– Кого – вас?

– Меня и счетовода Виченцо Камастра по прозвищу Латинец.

Улыбка вновь озарила уста комиссара. Все в мире встало на свои места. Оно и к лучшему.

2

На письменном столе – неизменная гора бумаг на подпись. Среди личной корреспонденции – письмо с приглашением «синьора Сальво Монтальбано» на открытие художественной галереи «Тихая гавань», где выставлены художники ХХ века, как раз те, что ему нравятся. Письмо запоздало, открытие состоялось накануне.

Первая художественная галерея в Вигате. Комиссар сунул приглашение в карман – ему хотелось туда заглянуть.

Вскоре прибыл Фацио.

– Есть новости?

– Никаких, а могли бы быть, и большие.

– Поясни-ка.

– Комиссар, если бы министр с утра не передумал и заехал к нам, все могло бы кончиться скверно.

– Почему?

– Потому что мигранты устроили бучу.

– Когда ж ты об этом узнал?

– Незадолго до того, как прибыл Синьорино.

– И ты ему сказал?

– Нет.

– Почему же?

– Комиссар, а что мне было делать? Синьорино, как прибыл, выстроил нас и велел соблюдать спокойствие и не сеять панику. Сказал, приедут телевидение и журналисты, так что надо стараться представить все так, будто дела у нас идут идеально. Я и подумал: а ну как, если я передам ему то, что мне сообщили, начальник обвинит меня, что я сею панику? Тогда я просто велел нашим быть наготове, вот и все.

– И правильно сделал.

Вошел взбудораженный Мими.

– Сальво, мне только что звонили из Монтелузы.

– И что?

– Бонетти-Альдериги пару часов назад попал в больницу.

– Серьезно? А что с ним?

– Плохо стало. Вроде что-то с сердцем.

– Насколько плохо?

– Не сказали.

– Узнай и доложи.

Ауджелло вышел. Фацио не сводил глаз с Монтальбано.

– Комиссар, что с вами?

– В каком смысле?

– Когда Ауджелло сообщил новость, вы побледнели. Не думал, что вы настолько переживаете.

Мог ли он сказать, что видел Бонетти-Альдериги в гробу, завернутым в саван, пусть даже во сне?

Комиссар ответил нарочито резко:

– Конечно переживаю! Как-никак, мы ведь люди, а не скоты!

– Извините, – ответил Фацио.

Они помолчали. Вскоре вернулся Ауджелло.

– Хорошие новости. Это не сердце и вообще ничего серьезного. Несварение. Вечером выпишут.

В глубине души Монтальбано вздохнул с облегчением. Сон все-таки не был вещим.

В художественной галерее, расположившейся посреди главной улицы, не было ни души. Монтальбано эгоистично возликовал: никто не будет мешать любоваться картинами. Были выставлены пятнадцать художников, по одной работе от каждого. Мафаи, Гуттузо, Донги, Пиранделло, Моранди, Биролли… В общем, сплошное блаженство.

Из-за двери – за ней, вероятно, находился офис – вышла элегантная дама лет сорока в платье-футляре, красивая, высокая, длинноногая, большеглазая, скуластая, с черными как смоль длинными волосами. На первый взгляд похожа на бразильянку.

Улыбнулась, подошла, подала руку.

– Вы комиссар Монтальбано, верно? Я видела вас по телевизору. Марианджела Де Роза, для друзей – Мариан, хозяйка галереи.

Монтальбано сразу к ней потянуло. Такое хоть и редко, но все же с ним случалось.

– Мои поздравления. Отличные работы.

Мариан рассмеялась:

– Слишком красивые и дорогие для вигатцев.

– Действительно, галерея, подобная вашей, здесь… Я не совсем понимаю, как…

– Комиссар, я не настолько наивна и умею вести дела. Эта выставка – лишь приманка. На следующей я покажу гравюры – само собой, высокохудожественные, – но намного более доступные.

– Остается лишь пожелать вам успеха.

– Спасибо. Можно узнать, какая картина вам особенно понравилась?

– Да, но если вы думаете уговорить меня на покупку, то лишь зря теряете время. Я не в состоянии осилить…

Мариан рассмеялась.

– Я задала вопрос не без задней мысли, это правда, но только с целью получше вас узнать. Полагаю, я многое могу понять о мужчине, зная, какие художники ему нравятся и какие книги он читает.

– Знавал я одного мафиози – тот порешил человек сорок. Рыдал от умиления перед картинами Ван Гога.

– Ну же, комиссар, не язвите. Ответьте на мой вопрос, прошу вас.

– Ладно. Картина Донги и работа Пиранделло. В равной степени. Не знаю, которую выбрать.

Мариан бросила на него взгляд, сощурив свои огромные глаза-маяки.

– А вы знаток.

Прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

– Не то чтобы знаток. Немного разбираюсь, это да.

– Отлично разбираетесь. Признайтесь, у вас дома что-то висит?

– Да, но ничего значительного.

– Вы женаты?

– Нет, я живу один.

– Пригласите меня как-нибудь посмотреть на свои сокровища?

– Охотно. А вы?

– Я – что?

– Вы замужем?

Мариан скривила красивые алые губки.

– Была, развелась пять лет назад.

– Но как вы оказались в Вигате?

– А я местная! Родители перебрались в Милан, когда мне было два года, а брату Энрико – четыре. Энрико вернулся сюда через пару лет после защиты диплома, он владеет соляной шахтой близ Сикудианы.

– А вы почему вернулись?

– Энрико и его жена очень настаивали… У меня был тяжелый период после того, как муж…

– У вас нет детей?

– Нет.

– Почему вы решили открыть галерею в Вигате?

– Чтобы чем-нибудь себя занять. Между прочим, у меня неплохой опыт. Когда я была замужем, держала две небольшие галереи, одну в Милане, а другую – в Брешии.

Вошли, озираясь, будто ожидали нападения, мужчина и женщина лет пятидесяти.

– Сколько платить? – спросил с порога мужчина.

– Вход свободный, – ответила Мариан.

Мужчина шепнул что-то на ухо женщине. Та – ему. Потом он заявил:

– До свидания.

Парочка развернулась и вышла за дверь. Монтальбано и Мариан дружно расхохотались.

Спустя полчаса комиссар тоже покинул галерею, условившись с Мариан, что завтра в восемь вечера заедет за ней и они поужинают вместе.

Вечер был погожим, так что комиссар накрыл на стол на веранде и доел оставшуюся с обеда запеканку. Потом закурил и стал смотреть на море.

Наверняка после утренней размолвки Ливия не перезвонит – будет хранить молчание не меньше суток, чтобы показать, насколько она обижена.

Ни читать, ни смотреть телевизор ему не хотелось. А хотелось просто сидеть вот так и ни о чем не думать.

Затея безнадежная, потому что мозг, не желая пребывать в праздности, начинает заваливать тебя сотнями тысяч мыслей, высверкивающими одна за другой, как огни фотовспышки.

Сон про гроб. Инициалы Бонетти-Альдериги, вышитые на саване. Картина Донги. Катарелла с его латынью. Ливия, которая не узнала его по голосу. Картина Пиранделло. Мариан.

Кстати, Мариан.

Почему он сразу согласился, когда она предложила поужинать вместе? Лет двадцать назад он бы ответил иначе, наверняка бы отказался, да еще и съязвил бы.

Может быть, трудно отказать такой красивой и элегантной женщине? Но разве он не отказывал женщинам намного красивее Мариан?

Это означает лишь одно: в силу возраста его характер претерпел изменения. Истина заключалась в том, что теперь он все чаще ощущал груз одиночества, усталость от одиночества, горечь одиночества.

Он отлично понимал, что порой засиживается на веранде за сигаретой и стаканом виски вовсе не от бессонницы, а потому что ему тягостна мысль о том, что придется ложиться спать одному.

Хочется, чтобы под боком была Ливия, а если не Ливия, то сойдет и любая другая красивая женщина.

Самое любопытное – в этом желании не было ничего сексуального, он хотел лишь ощутить рядом с собой тепло другого тела. Вспомнил название одного фильма, выражавшее как раз это самое желание: «Я только хотел полежать с ней рядом» [6]6
   Комедия режиссера Эудженио Каппуччо (2004); в российском прокате фильм шел под названием «Я только хотел положиться на тебя».


[Закрыть].

По существу, и друзей, которых можно было бы назвать настоящими, у него не было. Таких, с которыми делятся сокровенным, которым рассказывают самые тайные мысли… Конечно, Фацио и Ауджелло можно считать друзьями, но и они не принадлежали к этой категории.

В расстроенных чувствах комиссар уселся на веранде с бутылкой виски.

Время от времени он погружался в дремоту, а потом – не проходило и четверти часа – снова просыпался.

На душе было тоскливо, и ощущение, что он все в жизни делал неправильно, становилось все острее.

Женись он в свое время на Ливии, тогда бы…

Ради всего святого, лучше обойтись без сослагательного наклонения.

Скажем начистоту: если бы он женился на Ливии, они бы разошлись спустя несколько лет супружеской жизни. В этом он был более чем уверен.

Зная себя, он отлично понимал, что не наделен ни волей, ни способностью приноравливаться к другому человеку, даже любя – а Ливию он любил.

Ничто, ни любовь, ни страсть, не обладают достаточной силой, чтобы заставить его и Ливию долго жить под одной крышей.

Разве только…

Разве только они бы усыновили Франсуа, как того хотела Ливия.

Франсуа!

С Франсуа вышел полный швах. Мальчик, конечно, тоже постарался, но основная вина лежит на них.

В 1996 году им пришлось на время приютить сироту-тунисца лет десяти [7]7
   Эта история подробно рассказана в романе А. Камиллери «Похититель школьных завтраков» (в русском переводе вышел в 2006 г.).


[Закрыть]. Они настолько к нему привязались, что Ливия предложила ему усыновить мальчика. Но он был не готов, и мальчика забрала к себе на ферму сестра Мими Ауджелло – там его приняли как родного сына.

И, если оглянуться назад, думается, что это, возможно, было большой ошибкой.

Они условились, что комиссар будет пересылать сестре Ауджелло чек на расходы. Монтальбано дал поручение банку, и тот много лет подряд отправлял деньги.

Но по мере взросления характер Франсуа становился все более трудным. Он не слушался, дерзил, роптал, постоянно был не в духе, не желал учиться – притом что был очень умным. Первое время они с Ливией регулярно его навещали, потом, как часто случается, наведывались все реже, пока не перестали совсем. Да и мальчик тоже отказывался ехать в Вигату встречаться с Ливией, когда та приезжала из Боккадассе.

Было очевидно, что Франсуа тяжело переживал свое положение и, возможно, весьма болезненно принял их отказ от усыновления, посчитав себя отвергнутым. Спустя несколько дней после того, как юноше исполнился двадцать один год, комиссар узнал от Мими Ауджелло, что Франсуа сбежал.

Его искали повсюду, но он будто сквозь землю провалился. В итоге пришлось смириться.

К чему ворошить прошлое? Что сломано – не поправишь.

При мыслях о Франсуа у него комок подступил к горлу. Чтобы избавиться от него, осушил четверть стакана виски.

При первых лучах солнца на горизонте показался величавый трехмачтовик, направлявшийся в сторону порта.

И комиссар решил лечь поспать.

Проснувшись, Монтальбано понял, что настроение у него хуже некуда. Встал и открыл окно. Что и требовалось доказать: небо полностью заволокло мрачными серыми тучами.

На пороге его окликнул Катарелла.

– Простите, синьор комиссар, там вас один господин дожидает.

– Что ему нужно?

– Желает заявить о вооруженном нападении.

– А что, Ауджелло нету?

– Звонил, сказал, что припозднится.

– А Фацио?

– Фацио отъехал в предместье Казуцца.

– Еще один гроб нашли?

Катарелла недоуменно взглянул на Монтальбано.

– Никак нет, синьор комиссар, там двое охотников переругались, вот один из двоих, не знаю, который, первый или второй, в другого и пальни, а тот, другой, не знаю, второй или первый, ему ногу-то и задело.

– Ладно. Как, ты сказал, его зовут, этого господина?

– Я толком не запомнил, синьор комиссар. То ли Ди Мария, то ли Ди Магдалина, вроде как.

– Меня зовут Ди Марта, Сальваторе Ди Марта, – вмешался хорошо одетый пятидесятилетний господин, абсолютно лысый и идеально выбритый.

Марфа, Мария и Магдалина, набожные женщины с Голгофы. Катарелла, как всегда, ошибся, но на этот раз промазал совсем немного.

– Проходите, синьор Ди Марта, слушаю вас.

– Я хочу заявить о вооруженном нападении.

– Расскажите, когда и как это случилось.

– Вчера вечером моя жена Лоредана возвращалась домой немного за полночь…

– Простите, что перебиваю. Нападению подверглись вы или ваша жена?

– Моя жена.

– Что же она сама не пришла с заявлением?

– Видите ли, комиссар, Лоредана очень молода, ей нет еще двадцати одного года… Она сильно перепугалась, кажется, у нее даже поднялась температура…

– Я понял, продолжайте.

– Она ездила навестить свою лучшую подругу – той нездоровилось – и засиделась у нее, не хотела оставлять одну…

– Разумеется.

– В общем, Лоредана ехала по переулку Криспи – там очень плохое освещение – и вдруг видит: на дороге лежит человек. Она притормозила и вышла из машины, чтобы ему помочь, а тот вскочил, в руке держит что-то – ей показалось, пистолет, – заставил ее забраться в машину и уселся рядом. А потом…

– Минутку. Как заставил? Целился в нее из пистолета?

– Да, еще и за руку схватил. Крепко – даже синяк остался. Вообще он был очень груб с Лореданой, у нее и на плечах синяки остались после того, как тот тип затолкал ее в машину.

– Он что-то сказал?

– Нападавший? Ничего.

– А лицо у него было закрыто?

– Да, нос и рот были завязаны платком. У Лореданы в машине лежала сумочка. Он взял ее, забрал деньги, потом достал из замка зажигания ключи и выкинул на улицу, подальше от машины. Потом…

Он явно был расстроен.

– Потом?

– Потом он ее поцеловал. Вернее, даже не поцеловал, а укусил за губу. У нее до сих пор видна отметина.

– А где вы живете, синьор Ди Марта?

– В новом жилом квартале Тре-Пини.

Монтальбано знал тот район. Что-то в этой истории не сходилось.

– Простите, вы вроде сказали, что нападение произошло в переулке Криспи.

– Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Дело в том, что я по дороге домой не смог внести дневную выручку супермаркета в ночной сейф своего банка. Поэтому передал деньги Лоредане, чтобы она положила деньги в банк, прежде чем ехать к подруге. Но она забыла об этом, а вспомнила только когда собралась уходить от подруги, поэтому ей пришлось сделать крюк и…

– И много у нее было денег в сумочке?

– Порядочно. Шестнадцать тысяч евро.

– И он взял только деньги?

– Как же только, если он ее поцеловал! Хорошо еще, что дело обошлось одним поцелуем, пусть и грубым!

– Я о другом. Ваша жена носит украшения?

– Ну да. На ней была цепочка, серьги, два кольца, часы Картье… дорогие вещи. Ну и само собой, обручальное кольцо.

– И он ничего не забрал?

– Нет.

– У вас есть фотокарточка жены?

– Конечно.

Достал из кошелька фото и протянул комиссару. Тот взглянул и вернул назад.

Вошел Фацио.

– Ты как раз вовремя. Сейчас синьор Ди Марта пройдет в твой кабинет, оформите официальное заявление о вооруженном нападении. Всего хорошего, синьор Ди Марта. Мы скоро с вами свяжемся.

Как мог мужчина за пятьдесят жениться на девушке, которой нет и двадцати одного? Да не на какой попало, а на Лоредане – если судить по фото, умопомрачительной красотке?

Как мог он не взять в расчет, что, когда самому стукнет семьдесят, женушке едва перевалит за сорок? Вполне еще аппетитная дамочка, да и у самой наверняка аппетита будет хоть отбавляй.

Ну да, конечно, комиссар всю ночь проплакал над своим одиночеством, но подобный брак – все равно что снадобье, которое хуже недуга.

Фацио вернулся спустя четверть часа.

– Что у него за супермаркет?

– Самый большой в Вигате, комиссар. Он женился в прошлом году на своей продавщице. В городке судачили, что та вскружила ему голову.

– И как тебе вся эта история? Кажется правдоподобной?

– Мне – нет. А вам?

– Мне тоже.

– Можете представить себе вора, который бы взял только деньги и не загреб заодно и ювелирку?

– Нет, не могу. Но, возможно, мы на него наговариваем.

– То есть вы полагаете, что тут орудовал благородный вор?

– Нет. Скорее бедолага, ставший вором из нужды, который не знал, куда потом сплавить драгоценности.

– Какие будут указания?

– Хочу все знать про эту Лоредану Ди Марту. Как зовут лучшую подругу и где та живет, какие у дамочки привычки, друзья… в общем, все.

– Хорошо. Рассказать вам про драку охотников в предместье Казуцца?

– Нет. О предместье Казуцца я и слышать не желаю.

Фацио изумленно посмотрел на комиссара.

3

Фацио удалился, а Монтальбано погрузился в бюрократическую канитель, подмахивая бумажки. Наконец настал обеденный перерыв.

– Изменили вы мне вчера, – укорил его Энцо, едва завидев на пороге траттории.

– Дома пообедал, Аделина приготовила, – с готовностью парировал тот, дабы с лёту пресечь приступ ревности Энцо, который крайне дорожил тем, что комиссар – его завсегдатай.

История Ди Марты, кто знает почему, развеяла его мрачное настроение. Если подумать, синьор Ди Марта сам виноват, что жена решила закрутить интрижку. Не то чтобы глумиться над чужой бедой было в обыкновении комиссара, но порой…

– Чем побалуешь?

– Всем, что прикажете.

Приказал и получил. Возможно, переусердствовал с размером порций и повторными заказами. В конце трапезы еле поднялся со стула.

Так что пришлось прогуляться до самого конца мола, с трудом переставляя ноги.

Великолепный трехмачтовик, который ранним утром направлялся в порт, был пришвартован там, где каждый день в восемь вечера вставал почтовый катер. Очевидно, он собирался отчалить до этого времени.