Текст книги "Видео Иисус"

– Он хочет исследовать их на свой страх и риск! – нетерпеливо сказала она. – Стивен Фокс, наш отважный искатель приключений, хочет всех опередить.

Иешуа больше не мог удерживать взгляд на дороге.

– Это правда, Стивен?

Машина выписывала кренделя по ухабистому участку дороги. Стивен вздохнул. Слава Богу, никто не ехал навстречу.

– Пораскинь мозгами. Для чего, ты думаешь, Джон Каун примчался сюда? Ради значительной археологической находки? Или оттого, что в нём вдруг проснулась страсть к исторической науке? Иешуа, Каун – бизнесмен, и его единственная страсть – это прибыль. Я знаю, ты не следишь за такими сообщениями в газетах, а я слежу: собственно, сегодня он должен был находиться в Мельбурне, в Австралии, чтобы вести переговоры о приобретении самого крупного австралийского газетного концерна. Ему пришлось отказаться от этой поездки. А если такой человек, как Джон Каун, отказывается от запланированного дела, это значит, что он учуял где-то большую выгоду.

– Ну и что? Он хочет найти видео и быть первым, кто покажет это по телевизору. Это естественно – что можно против этого возразить?

– Ничего.

– И допустим, что ты найдёшь видео раньше него – ты-то что собираешься с ним сделать?

– Да уж найду что, не сомневайся.

Юдифь сухо вставила:

– У меня такое чувство, что ты сам себе хочешь доказать, что ты хитрее всех. Хитрее Джона Кауна, будь он хоть какой миллиардер.

– Ерунда, – ответил Стивен, правда, не очень решительно.

То, что она сказала, имело горький привкус правды. Он сам не вполне сознавал свои мотивы, но они были не так далеки от её догадки.

Но, чёрт возьми, он ведь и правда не лыком шит – и всегда был парень ловкий. И вот сейчас сюда приехал этот Джон Каун, которого деловая пресса уже много лет подряд выставляет абсолютным гением, этакой достойной всякого поклонения смесью беспощадного интеллекта и безудержной пробивной способности. Этим человеком не уставали восторгаться газеты всего мира: он был прототипом менеджера XXI века. Когда ещё – если вообще – жизнь предоставит Стивену возможность помериться силами с таким человеком?

Он посмотрел сбоку на Иешуа, который наконец снова нормально вёл машину по дороге, прорезающей скалистые холмы. Как всегда, в такие острые мгновения жизни бывают востребованы руководящие способности. В одиночку Стивен не справится со своей задачей. Ему нужно завербовать к себе в команду Иешуа. И Юдифь тоже. Не говоря уже о том, что Юдифь он должен заполучить к себе в постель.

– Послушай, – снова начал он, но ему пришлось сперва набрать в лёгкие воздуха, – не надо это усложнять. Давай сперва сами изучим бумаги, а когда узнаем, что в них написано, будем решать, как поступить с ними дальше.

Иешуа покачал головой:

– Не знаю.

– Чего ты не знаешь?

– Мы – это ведь значит я. Ведь ты это хотел сказать. Я должен реставрировать бумаги. Я учился этому, окей, но у меня не такой уж большой опыт. А вдруг я сделаю что-нибудь не так? Что-нибудь испорчу?

– Почему ты должен что-нибудь сделать не так?

– По закону подлости. Всегда что-нибудь получается наперекосяк.

Стивен помедлил. Теперь у него оставался единственный козырь, и он должен разыграть его эффективно, насколько это возможно.

– Но одно вам, надеюсь, понятно, – начал он, переводя взгляд с одного на другую. – Если мы упустим эти бумаги из рук, мы выпадем из игры. И тогда мы больше ничего не получим, никто нас ни о чём не спросит, никто нам ничего не скажет. Короче говоря, тогда всё.

Юдифь расширила глаза. Иешуа с шумом выдохнул воздух, что прозвучало почти как присвист. Стивен заполучил их, обоих.

– Ну? – спросил он, пожимая плечами. – Разве мы хотим этого?

Лагерь лежал во тьме и тишине у подножия гор, как всегда.

Только у палатки охранников, которых привёз с собой Каун, висело несколько тусклых ламп, в свете которых маячило неясное движение.

– Итак, завтра вечером, – повторил Стивен, выходя из машины.

– Завтра вечером начинается шаббат, – сказал Иешуа, вид у которого всё ещё был унылый.

– Только не будь таким ханжой, ладно? – Стивен захлопнул дверцу и встал рядом с Юдифью. Вместе они смотрели, как машина её брата бесшумно катится прочь. Самый громкий звук производили шины, скрипя на камешках. Этот звук эхом отдавался в горах, а может, им это только казалось.

Потом машина превратилась в далёкую точку света. Над ними простирался купол неба, полный звёзд, блистающих, как сундук с драгоценностями царицы. Они медленно двинулись в сторону палаток. Стивен обнял её за плечи, и она не стряхнула его руку, а, казалось, даже приникла к нему. Её волосы пахли пустыней и востоком, таинственными специями из узких закоулочков базара. Он ощущал игру её мускулов под кожей, когда они наугад искали в темноте дорогу, что облегчило его руке путь вниз, и она соскользнула на талию. У неё были крепкие, тренированные мускулы, и он не мог отделаться от чувства, что держит в руках тигрицу. Такая может и растерзать во время секса.

– Стоять! – окликнул их металлический голос.

Они удивлённо остановились. Из темноты выступил мужчина, которого они ещё ни разу не видели. Он был высокий и стройный, на нём был комбинезон цвета хаки без опознавательных знаков и без таблички с именем, волосы у него были коротко острижены, а глаза поразительно голубые – и глядели на обоих так, как будто на самом деле они были лишь блендами, прикрывающими встроенный внутрь его тела рентгеновский аппарат. В руках у него был большой фонарь, который он включил, чтобы посветить им в лицо.

– Кто вы такие?

Стивен сердито жмурился от света:

– Встречный вопрос: а вы кто такой?

Голубые глаза сузились в щёлки:

– Для такого рода шуток уже поздно, мой юный друг. Скажите мне ваши имена и что вам здесь нужно.

– Стивен Фокс и Юдифь Менец. Мы работаем на раскопках. И нам нужно попасть в свои палатки, потому что, как вы правильно заметили, время уже позднее.

– Вы можете предъявить документы?

– Могу ли я…? Нет, не могу.

У Юдифи был с собой паспорт, и она рывком достала его. Человек с голубыми глазами внимательно изучил его и сравнил с именем в списке, который он извлёк из одного из многочисленных карманов своего комбинезона. Кивнув, он вернул ей документ.

– Хорошо, – язвительно сказал Стивен, – а что будет со мной? Вы меня арестуете? Или сразу расстреляете?

– Не надо так волноваться.

Мужчина повернулся к палатке, натянутой над местом находки, и, махнув рукой, подозвал одного из охранников. Тут же одна из тлеющих сигарет погасла, и к ним из темноты подошёл человек с автоматом на плече.

– Проблемы, сэр?

Мужчина с голубыми глазами указал на Стивена:

– Ты знаешь этого молодого человека?

Охранник кивнул:

– Да, сэр. Это один из наших археологов-раскопщиков.

– Ты знаешь, как его зовут?

– Фокс, насколько мне известно, сэр.

– Окей. Спасибо.

Охранник кивнул, коротко и молодцевато, и исчез из круга света карманного фонаря. Мужчина в комбинезоне ещё раз оглядел Стивена с головы до ног, потом милостиво кивнул и пропустил его:

– Можете пройти.

– О, премного благодарен! – раздражённо прорычал Стивен.

Романтическое настроение улетучилось бесследно. Дальше они шагали к палаткам на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Тяжёлое молчание покрыло их плотным покровом.

– Того и гляди, они и выход из лагеря запретят, – сказал через некоторое время Стивен.

– М-м, – неопределённо промычала Юдифь.

Опять ничего не получится. Этот эпизод всё испортил. Стивен испытывал бессильную ярость к охраннику, который в своём комбинезоне цвета хаки излучал то физическое превосходство, с которым не справиться никакому изощрённому хитроумию. Не имеет смысла призывать его завтра утром к ответу. В лучшем случае уйдёшь от него с разбитым носом, больше ничего.

Они дошли до палаток, остановились. Стивен встал перед ней, ещё раз обнял, не надеясь этим что-нибудь поправить. Он не мог отделаться от чувства поражения, как ни уговаривал себя, что от него ничего не зависело.

Она посмотрела ему в глаза. Он отозвался на её взгляд, заворожённый её тёмными, как туннель, зрачками, расширенными в темноте и, казалось, впускающими его взгляд вглубь неведомой страны.

Может быть, пронеслось в его мыслях, внезапный натиск мог бы спасти это гиблое дело? Однажды ему уже удалось набросать этим способом самый быстрый эскиз в своей жизни. Его пригласили тогда на большую вечеринку, и не прошло и тридцати секунд после того, как он вошёл в дверь, как ему подвернулась потрясающая женщина, которой он в порыве внезапной смелости вместо приветствия нагло заявил: «Хотите переспать со мной?» Она удивлённо смерила его взглядом и, не раздумывая, сказала: да. Следующие шестьдесят секунд ушли у них на то, чтобы выйти за дверь, в которую они только что вошли, и лишь на следующее утро он удосужился спросить, как её зовут.

Волокнистые облака проползали перед узким серпом месяца.

– Было время, – внезапно сказала Юдифь, – когда я, не откладывая, ложилась в постель с каждым мужчиной, который мне нравился. Но это мне ничего не дало. Это был недостаточный повод.

Стивен вздохнул:

– Что, значит, мы слишком поздно встретились?

Она, казалось, не слышала его.

– Я ищу такие отношения, которые бы что-то значили. Которые были бы на самом деле. Понимаешь?

– Конечно. А что, если ты продолжишь свои поиски завтра?

Юдифь рассеянно улыбнулась, нежно коснулась губами его губ и высвободилась из его рук. Он смотрел, как она удаляется к своей палатке, которая стояла предпоследней в ряду других таких же, и ждал, что она оглянется, помашет ему рукой, подзовёт к себе или что-нибудь в этом роде. Но она не оглядывалась, а гордо шагала, желанная, по освещённой луной каменистой земле, пока не скрылась в палатке.

Стивен ощущал на губах сандаловый привкус её поцелуя, и его мозг бешено вертелся, как раскрученная паровая турбина. Может быть, она только и ждёт, чтобы он пошёл за ней, – нашёптывал ему чёртик. Только и ждёт, чтобы он показал, что находится на пороге безумия от любви. Может быть, может быть…

Но тут он сообразил, что она живёт в палатке не одна, а с другой раскопщицей, серьёзного вида скандинавкой лет сорока. Вот идиотизм.

Он отправился в свою палатку, разделся и юркнул в постель. И только тут понял, как смертельно устал. Совсем не в той форме, какая требуется для сексуальной премьеры. Тем более, что завтра рано вставать. Если быть точным, то уже через пару часов.

Но перед тем, как заснуть, Стивен что-то вспомнил. Правильно, это было что-то. Он снова вскочил, схватил карманный фонарь и посветил себе под кровать.

Серый, плоский жестяной ящик был на месте.

9

Между тем, считается общеизвестным, что в Иерусалиме и его окрестностях во времена царя Ирода было сильно развито ремесло вытачивания сосудов из камня. Их изготавливали из известняка, который ломали в местности восточнее Иерусалима, при этом, судя по всему, применялось два способа: либо вытачивали на токарном станке из заготовок приблизительно цилиндрической формы, либо выдалбливали и обрабатывали резцом вручную.

Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».

Петер Эйзенхардт резко проснулся и перевернулся на другой бок с тревожным чувством, что он не дома, а в незнакомом месте, в чужой постели, в не той постели, увидел мерцающие красные электронные цифры, показывающие 05:08, и вспомнил, где он. Правильно. Он в Израиле, в пустыне, в доме на колёсах. Рядом, в похожем мобильном доме спит мультимиллионер, который ждёт от него разгадки одной мудрёной головоломки. А у него нет ни малейшего представления, с какого бока за эту задачу браться.

Писатель встал. По опыту он знал, что можно даже не пытаться снова заснуть. В чужом месте и чужой постели он всегда просыпался в первую ночь в пять часов и больше не мог заснуть; это была его личная заморочка, она сопровождала его ещё с незапамятных времён. Ещё ребёнком, когда он гостил у тёти или у бабушки, он просыпался утром в пять часов и потом потихоньку слонялся по чужой квартире, смотрел на беззвучное движение рыбок в аквариуме, выглядывал из окна на улицу, наблюдал, как она пробуждается, иногда ещё в свете фонарей, которые ждали рассвета.

Кроме того, эта постель была сущим издевательством. Вид у неё был люксовый, да и цена наверняка люксовая, но кровать оказалась ужасно мягкой: ложишься в неё – и кажется, что тонешь в горе ваты, в глубокой яме, которая будто нарочно задумана для того, чтобы напрягать мышцы спины и деформировать позвоночник. Соответственно он и чувствовал себя теперь разбитым.

Было уже светло. Эйзенхардт раздвинул шторки на окне, чтобы выглянуть в щёлочку. Снаружи было ещё мёртво. Виднелись камни, палатки в ясном свете только что взошедшего солнца, и охранники, внимательно поглядывающие по сторонам, у белой палатки, натянутой над местом зловещей находки.

Он встал, накинул халат, влез в шлёпанцы и направился туда, где было что-то вроде кухни: всё холодное, белое, рациональное; приблизительно такой же уют, как в операционной. Какой-то тёмный аппарат рядом с раковиной – единственный не белый и не хромированный предмет в этом помещении, – скорее всего, кофейный автомат. За дверцей шкафа он нашёл кофейные чашки – каждая сидела в отдельном гнезде, чтобы не выпасть во время движения. Он поставил чашку под выпускной носик, нажал на авось большую плоскую кнопку на передней стенке прибора, и тут же загорелась красная лампочка, словно глаз разбуженного дракона, а внутри аппарата что-то загудело и забулькало. И по кухне распространился аромат кофе.

С чашкой благодатного напитка в руках он стал совершать обход своего жилья. Тут была комната для переговоров. Для неё отводилась половина длины домика, и здесь было достаточно места для длинного белого стола, за которым могли поместиться человек десять. Столько же стульев без тесноты располагалось вокруг стола. Он увидел флип-чат, на торце стола стоял в закрытом виде проектор для увеличенного показа документов, а большой кинопроектор в конце помещения заставил Эйзенхардта задуматься, для каких целей изначально предназначался этот передвижной дом, который Каун наверняка арендовал здесь, в Израиле, – видимо, для натурных киносъёмок? Наверное, здесь должна была заседать съёмочная группа, просматривая отснятый за день материал? А режиссёр или продюсер, наверное, спал в его кровати? Сколько же тогда режиссёров в Израиле страдает повреждением межпозвоночных хрящей!

На противоположном от кинопроектора торце комнаты были раздвижные дверцы. Писатель с любопытством заглянул внутрь шкафа. Там оказался телефон и множество книг – исторические справочники, все на английском. Ну-ну. Задумано хорошо. Только без словаря ему от них мало проку.

Он снова повернулся к флип-чату. В него был заряжён новый, толстый блок самой лучшей бумаги. Рядом наготове лежали фломастеры. По привычке всё пробовать он сделал несколько разноцветных штрихов на уголке листа.

Дома он тоже часто использовал большие листы бумаги, когда прорабатывал конструкцию нового романа, потому что было удобно записывать всё, что приходит в голову, разветвляя заметки по всем направлениям. Но подставку для этой бумаги он так и не удосужился купить. Обычно он прикреплял лист на дверь или на оконное стекло, а потом, стоя перед ним с фломастером, покрывал сложной сетью заметок, стрелочек, идей, эскизов и находок. Особенно зимой было так неудобно делать это на окне: бумага на стекле промерзала, холод проникал в пальцы, до боли студил косточки – и мысли застывали в голове.

Он подвинул один из стульев – массивного вида пружинящую конструкцию из хромированных стальных трубок и чёрной кожи, – уселся на него и воззрился на пустую бумагу. Он всегда так поступал. Смотрел на чистый лист и ждал, что будет. Ждал, что пустота бумаги распространится по всей его голове, и в ней возникнут новые, свежие, неожиданные мысли, потому что для них наконец-то появилось достаточно места.

Удивительно, как здесь прохладно. Он чуть ли не мёрз в своей тонкой пижаме, несмотря на халат и на горячий кофе.

Для чего я здесь? И в то же мгновение, как он задал себе этот вопрос, он понял, что этот вопрос всё время был здесь, не заданный, но от этого не менее ощутимый, затеняющий собой всё, что он делал. Чувство, что он нужный человек на нужном месте, никак не хотело водворяться в нём, как ни старался ему внушить это динамичный мультимиллионер и как сам он ни силился убедить себя в этом, расхаживая по люксовому мобильному домику – люксовому хотя бы по сравнению с палатками, какими приходилось довольствоваться участникам раскопок. Почему именно он оказался здесь из всех тех людей, которых мог пригласить сюда такой человек, как Джон Каун? Почему он, незначительный писатель, – а, например, не целая команда учёных, историков, геологов, археологов, физиков, не толпа нобелиатов?

Всё только из-за необходимости сохранять тайну? Но это не может быть причиной. Целое стадо учёных вполне можно было обнести забором строжайшей секретности; проект создания атомной бомбы у американцев в конце Второй мировой войны доказал это. А может, все они ещё нагрянут сюда? Открытие этой ископаемой инструкции произошло всего два дня назад. Заполучить сюда высокопробного учёного не так легко и просто.

Петер Эйзенхардт вдруг почувствовал в голове, в своих мыслях характерный клик, хорошо знакомый ему по тем моментам, когда вещи вдруг отделялись от своих привычных, изначальных мест и располагались в новом, неожиданном порядке, по большей части более связном и совершенном.

Ведь Джон Каун вообще не ожидает от него, что он один ответит на все вопросы! Всё, что от него требуется – это сделать хорошее предположение, подсказать ход поисков. А ведь подсказкой может быть и список учёных, которых неплохо будет привлечь к решению этой щекотливой проблемы.

Тёплое, благодатное ощущение растеклось по его внутренностям. Это не от кофе, по крайней мере, не только от кофе. Это происходило оттого, что этот изменившийся взгляд на вещи был верным. А прежде всего оттого, что он почувствовал себя на своём месте. Может быть, он всё-таки именно тот человек, который и нужен Кауну. И как бы невероятно это ни звучало, Джон Каун понял это раньше него самого. Эйзенхард даже вспомнил, что вроде бы видел однажды по телевизору передачу про Кауна, и в той передаче речь шла о том, что у Кауна есть особенный талант подбирать сотрудников сообразно задаче и оптимально раскрывать их возможности.

– Кто я такой, чтобы спорить с телевидением? – пробормотал Эйзенхард и ощутил на губах вкус сарказма.

Да, он был нужный человек на нужном месте. Он стоял у начала. Его задача состояла в том, чтобы продумать эту чрезвычайно причудливую проблему по всем направлениям и выяснить, с какого края за неё лучше всего взяться. А этого никто не сделает лучше него. Ведь именно это он и делал всегда, прорабатывая концепцию нового романа. Единственное различие состояло в том, что он и проблему, к которой пристраивал своих персонажей, создавал сам, но после этого всё закручивалось вокруг её решения.

Интересная мысль. Может быть, из неё даже можно сконструировать новую теорию создания романов. Но он бы поостерёгся делать нечто подобное: ещё во время учёбы он обнаружил, что ничто так не подавляет творчество, как литературоведение во всех его формах.

Он снова воззрился на пустой лист. На коротенькие чёрточки в правом верхнем углу. Красная, чёрная, синяя, зелёная. Чёрная получилась кривоватой. Красная коротковатой. Невероятно, какое множество узоров можно обнаружить в четырёх цветных чёрточках, нанесённых рядом, если достаточно долго всматриваться в них!

Он снова со вздохом встал, отправился назад в кухню и выжал из автомата вторую чашку кофе. Подмешивая сахар и молоко, он растерянно осознал, что просто не в состоянии поверить в то, что путешествие во времени может осуществиться.

Это было странно. Он написал два романа, действие которых было основано на путешествиях во времени, и множество коротких рассказов, в которых герои отправлялись то в прошлое, то в будущее, то в параллельное время или оказывались в обратном потоке времени, – да он просто обязан был верить в возможность такого путешествия.

Однако ж он не верил. Вся его природа глубоко противилась этому. В рассказах – да, это было совсем другое дело. В рассказах и романах он мог совершать убийства, соблазнять красоток, выведывать государственные тайны и при этом храбро вступать в единоборство с целыми легионами противников, по большей части с победным результатом. В действительности он не смел и мухи обидеть, хотя эти мухи летом были в его квартире сущим мучением; тем не менее, он всегда старался выдворить их за окно живыми и невредимыми. В действительности он был верен своей жене и рад, что она выбрала когда-то его, а с другими женщинами он совершенно не умел обращаться. А самое смелое единоборство, сколько он себя помнил, состоялось у него, когда он дрожащими руками протягивал женщине-полицейской только что выставленную ею квитанцию о штрафе и доказывал, что часы в парковочном автомате дефектные. И в ответ на её дурацкое возражение, что, мол, нечего парковаться у испорченного автомата, он так разошёлся, так запальчиво себя повёл, что она в конце концов взяла эту квитанцию и порвала её.

Путешествие во времени. Что за глупости. Он взял чашку с кофе и отправился назад в конференц-зал, взял чёрный фломастер и размашисто написал в середине листа:

ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВРЕМЕНИ

Потом обвёл эти слова кружочком, протянул от круга стрелку вправо вверх и написал у её острия: возможно?

Протянул от этого слова дальше ещё одну стрелку – и: спросить у Доминика! Как у всех научных фантастов, у него были научные консультанты – друзья, действительно сведущие в областях, которые были важны в его сюжетах. И Доминик был среди них непревзойдённый гений, всезнающий источник, способный дать обстоятельный ответ на любой вопрос, а в экстремальных случаях подсказать, кто в этой области достаточно осведомлён. Если существует научное доказательство невозможности путешествий во времени, то Доминик наверняка знает его. Он любит все те области науки, которые недоступны нормальному здоровому рассудку – квантовую физику, теорию относительности и всё такое.

Ещё одна стрелка протянулась на сей раз от центрального круга направо вниз: другие объяснения?

После этого он долго стоял неподвижно, грызя кончик фломастера. Он совершенно забыл, что снаружи ведутся раскопки, что вчера вечером он сам спускался в вырытую в земле яму и в этой яме видел древнюю льняную торбочку, а внутри неё такого же ископаемого вида пластиковый пакет. Эта действительность исчезла, стала совершенно несущественной, оказалась вытесненной абстрактными констелляциями, драматическими элементами, историческими блоками – и всё это кружилось в диком танце, складываясь во всё новые ходы и комбинации.

Есть целая категория детективных сюжетов, в которых разыгрывается одна и та же тема: кто-то убит в закрытом помещении, из которого никто не может сбежать. И в каждой из таких историй есть своё изощрённое объяснение тому, как произошло убийство, а убийца сумел ускользнуть. Причём прелесть рассказа составляет именно изощрённость этого объяснения, его рафинированность. Примерно в таких категориях размышлял теперь Петер Эйзенхардт.

Если рассматривать всё под таким углом зрения, то эта история о двухтысячелетней видеокамере – дырявая, как дуршлаг. Единственный, кто якобы однозначно видел неповреждённым место находки, датируемое началом христианского летоисчисления, так это молодой человек, с которым Эйзенхардт ещё не познакомился. Ну, ещё профессор. У Кауна же нет никаких доказательств, что датировка правильная. Поэтому он отправил пробы в американскую лабораторию, чтобы там установили их возраст радиоуглеродным методом, который считается абсолютно неподкупным и достоверным.

Но допустим, что кто-то нашёл способ перехитрить радиоуглеродный метод. Эйзенхард рисовал свои стрелки, кренделя и вопросительные знаки и писал: Фальсификация? С-14?

Как можно осуществить такую фальсификацию? Эйзенхард попытался вызвать в своих воспоминаниях всё, что знал о радиоуглеродном методе. Когда-то он выяснял это для одного своего романа, но то было давно. Итак, как это происходит? Живой организм – к примеру, растение, из волокон которого была произведена бумага для инструкции по применению, – пребывает в состоянии перманентного обмена веществ с окружающей средой. Среди прочего он постоянно забирает углерод и отдаёт его в другой форме. Решающий момент заключается в том, что определённая часть углерода состоит не из нормальных атомов С-12, а из атомов С-14, которые обладают слабой радиоактивностью. Поэтому радиоуглеродный метод иногда называют анализом С-14.

И что дальше? Дома он заглянул бы в свои старые записи. Но, кажется, он и без записей вспомнил, что дальше. Организм умирает. Начиная с этого момента в нём больше не откладывается углерод. Атомы углерода-14, которые уже содержатся в мёртвой ткани, медленно, но равномерно распадаются. Их доля в общем содержании углерода с течением времени из-за этого уменьшается – независимо от того, закаменел ли мёртвый организм, был ли погребён, мумифицирован или с ним обошлись как-то иначе. Радиоактивный распад происходит независимо ни от чего – поэтому из соотношения обоих видов углерода можно точно установить возраст мёртвого организма.

Эйзенхардт потёр себе виски. Он должен ещё раз перепроверить это, но если всё окажется именно так, что составляющая углерода-14 с течением времени убывает, в любом случае нет смысла бомбардировать находку радиоактивными лучами. В крайнем случае можно добиться только того, чтобы датировать её более поздним временем, чем она есть в действительности. Но это не имеет в данном случае смысла. Наоборот. Вот если бы был способ, который помог бы ускорению радиоактивного распада! Но такого способа нет. И если бы кто-то изобрёл такой метод, его можно было бы использовать для уничтожения радиоактивных отходов и заработать на этом чёртову кучу денег вместо того, чтобы фальсифицировать сомнительные археологические предметы и доказательства.

И всё же. Эйзенхардт продолжал стоять и грызть кончик чёрного фломастера, как будто потерял всякую надежду на нормальный завтрак, и всё смотрел на большой лист бумаги с начертанными на нём вопросительными знаками. И всё же. Неужто кто-то проводит здесь крупный обманный манёвр, и он, Петер Эйзенхардт по каким-то невообразимым причинам является частью этого манёвра?

Эта идея заставила его сердце биться учащённо. Обычно это было приятное ощущение, ведь оно означало, что он учуял захватывающую тему, нечто такое, что в состоянии привести его кровь в волнение, а творческий поток – в движение. Но сейчас – и тут он снова осознал своё положение и поблекшая было реальность вернулась на место: мобильный дом, лагерь, чьи-то шаги по каменистой земле снаружи, первый звон посуды из палатки-кухни – это был не роман. Эйзенхардт почувствовал себя одиноким, заброшенным и беззащитным. Ведь он был всего лишь слабый, неуклюжий писатель, а не Джеймс Бонд и даже не Шерлок Холмс.

Если всё это обманный манёвр, кто за всем этим стоит? Каун? Молодой человек, который якобы нашёл льняную сумку? И если это он, то для чего ему это надо?

Его мысли словно сами по себе, независимо от его воли соскользнули в русло детективного мышления. Каковы три условия, которые должны быть выполнены, чтобы сделать поступок правдоподобным? Возможность, подходящий случай – и мотив.

Мотив. Вот оно.

Эйзенхардт невидяще смотрел перед собой. Потом он отложил чёрный фломастер, отделил верхний лист бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и выбросил в мусорное ведро на кухне.

Он должен выяснить, какой репутацией пользуется профессор Уилфорд-Смит в научных кругах – потеряет ли он на этом случае славу или, наоборот, приобретёт. И Эйзенхардт уже знал, кого он об этом спросит.