Текст книги "О мама, где же ты?"

– А я напоминаю, что сегодня для вас играли, – заливался ведущий под нестройные хлопки зала, – Игорь Демин, гитара, вокал! (ссссоло!), Юрий Фокин, ударные! (дробь), Сергей Кузнецов – клавишные, вокал! Сергей?

Клавишник отбросил волосы со лба, лениво пробежался пальцами по «Ямахе».

– Сергей Кузнецов! Бас-гитара…

Дальше он не слушал, спрыгнул со сцены, брел по проходу к себе. Никто его не останавливал.

***

Разговор накануне получился неожиданно жестким. Стас был холоден:

– Серега, незаменимых нет. Едешь с нами – договор в силе. На нет и суда нет.

– То есть он будет рот разевать, а я…

– Тебя раньше все устраивало? Что поменялось-то?

– Поменялось то, что мы теперь звезды. То есть вы.

– Ну и что ты хочешь?

– Новый договор.

– Нет.

– Вот так просто? – Сергей растерялся. – Мы восемь лет вместе, и ты мне вот так просто говоришь «нет»? И все?

– И все, да.

– Я тоже могу пойти на принцип.

– Серега, – Стас сузил глаза и заговорил тихо: – Ты можешь даже на хуй пойти.

Вот и поговорили…

***

Сергей шел по улице Маркса, состоящей из приземистых купеческих особняков. Все они были изрядно обшарпаны. На перекрестке Маркса и Ленина блестела как рафинад четырехэтажная резиденция областного КГБ, огороженная двухметровой чугунной решеткой. Так, «не доходя…» Он выудил из кармана узких джинсов клочок бумаги, посмотрел адрес, свернул направо, в арку. Во дворе увидел небрежно побеленное здание с ведущей в подвал дверью. Недоуменно пожал плечами, подошел, дернул ручку – разбухшая дверь с трудом, но подалась. Перед ним был тусклый коридор, какие-то тени маячили в коридоре.

– Простите, это телецентр?

– Да! Да! Проходите! – вскричала женщина в цветастой шали, выбегая откуда-то из глубин. – Вы же Сергей Кузнецов? «Рассвет»?

– Я, я. На закате, – буркнул он себе под нос.

– Ну так проходите, мы же вас ждем же!

Она втащила его в ярко освещенную студию, окна были занавешены изнутри плотной синей тканью. Над столом висел на какой-то веревке угрожающе огромный микрофон. Оператор за камерой был похож на фашистского пулеметчика. Сергей поежился.

***

Восемь лет назад, после института, они втроем перебирали разные названия: англоязычные, с какой-то игрой слов, откровенно дурацкие, всякие поющие, ревущие, россияне, славяне, древляне, по названиям городов (но Москва и Санкт-Петербург оказались заняты, а другие как-то не вдохновляли), в конце концов остановились на перспективном «Рассвет». И не придерешься, сколько совхозов с таким названием, и намек на «Радугу». Тут же сочинили визитку с рефреном «Радость и бред, солнце и свет, тающий след – это рассвет!» и риффом с альбома Uriah Heep 1970 года. На концертах они в основном и играли хард – «Рэйнбоу», «Юрай Хип», «Дип Перпл», «Грэнд Фанк», «Квайет Райот». А на худсовете – песни советских композиторов…

Потом Стас нашел басиста Васю, у которого была модная болгарская гитара «Орфей». Еще у Васи был папа-генерал, что очень облегчало жизнь всем рассветовцам, или, как их любовно называл Саша Градский, «даунам». Через пару лет работы по захолустным ДК Стаса сменил на барабанах Юра Фокин, потому что кто-то должен был договариваться о концертах, писать рапортички, следить за деньгами и дружить с членами Союза композиторов, а Игорь и Сергей не претендовали.

В канун 1979-го Стас собрал группу у себя на флэту и объявил им с гнусавым акцентом:

– Со следующего года обещаю сделать бизнес д-ашей семьи пол-д-остью легальным.

– Какой семьи? – не понял Юра.

– То есть легальным? – не понял Игорь.

– Объясняю, – вздохнул Стас, – припишемся к какой-нибудь филармонии и будем получать свои десять сорок за концерт без головняков и товарища майора.

Сергей многозначительно покосился на Васю. Стас мотнул головой – не то ведомство.

– Так это, – замялся Игорь, – это ж про БАМ надо будет петь.

– Надо будет, споем, – отрезал Стас, – или у тебя другие предложения?

Игорь недовольно тряхнул красивой головой.

– Серый? – Стас смотрел на него с фирменной кривой ухмылкой.

– Я как купечество…

– А я против, – восстал Вася внезапно. – Я не за башли.

– Вычеркиваем, – пошутил Стас. Или не пошутил?..

***

Так они здесь и оказались. Уже без Васи. Басиста взяли из «Воскресенья», он как раз скитался неприкаянным после очередного полураспада группы. За три года прочесали Урал и Сибирь до самого Иркутска, лечились во всех попутных КВД, несколько раз были избиты, дважды лишились аппарата, а потом вдруг из Москвы позвонил одноклассник Стаса и большой комсомольский начальник и посоветовал «не торопясь, но срочно» готовить программу для фестиваля в Сочи. Кроме старого хита «Рассвет грядет», в загашнике были только хулиганские частушки и все те же песни советских композиторов в обрыдлом наборе «Кто тебе сказал», «Люди встречаются» и «Как прекрасен этот мир». Втроем – Игорь, Сергей и Стас – сели творить.

– Я там, где закаты багровые, – ожесточенно шипел Стас, терзая струны в экстазе, – я там, где плакаты «Вперед!» Где песни рабочие, новые слагает совейский народ…

– Может, воскресенских возьмем? – предложил Игорь.

– Ты не вытянешь, – усмехнулся Сергей.

– Ну ты-то вытянешь, – моментально вскипел Игорь. В последнее время с ним такое случалось. Лидер-гитаристом был он, соответственно, и вокалистом тоже был он. При этом все трое знали, что главная вокальная нагрузка всегда была на Кузнецове, который стоял с «расческой» сбоку и не отсвечивал.

– Спокойно, оба, – цыкнул Стас, – какие воскресенские, ты бредишь? Мне это все литовать еще. Сами сочиняйте.

– А музыку? – съязвил Сергей.

– А музыку можно взять… вон… – Стас кивнул на стопку фирменного винила рядом с «Арктуром», – где и они.

***

Интервью было скучным. О последнем показе по телевидению, о зарубежных поездках – все это он рассказывал уже раз тридцать. Но оттарабанил снова, напомнив себе, что теперь это не его настоящее, это теперь настоящее Стаса, Игоря, Юры… а его прошлое.

– Расскажите о начале вашего творческого пути, – снисходительно предложила Валентина, кутаясь в шаль.

– Да ну что, какое там начало… Играть начал в институте, потом отработал по распределению три года, уволился и уже полностью посвятил себя… музыке… – последнее слово он промямлил. Ему было стыдно.

– То есть это стало вашей профессией?

– Ну как. Мы играли на танцах, на праздниках там каких-то. Что-то зарабатывали этим, конечно.

– А кто вы по образованию, Сергей?

– Инженер.

– Что же получается? – Валентина плавно повела плечами. – Государство пять лет потратило на ваше обучение, а вы пошли на танцах играть?

– Гос-с-сударство? –при вспышках гнева Сергей начинал немного заикаться. – Вы в нашу областную филармонию часто х-ходите?

– Конечно, – горделиво сказала Валентина, судорожно соображая про себя, когда была там в последний раз.

– Там работает д-двести человек. Не считая руководства. А кассу делает только группа. За с-себя и за т-того парня.

– Не все можно измерить деньгами!

– Тогда о чем мы говорим? Государство на меня потратило что?

– Хорошо, – поджала губы Валентина, кивая кому-то по ту сторону камеры, – продолжим. Расскажите о своих творческих планах.

Сергей посмотрел на журналистку внимательнее. Крупные черты лица, подвижные жирные губы в каких-то трещинках. Не слишком тщательно вымытые волосы. Он не мог понять, что за человек перед ним. Он в принципе не очень хорошо разбирался в женщинах, тем более – в женщинах, которые ему не нравились. Чувствовал, что сам не нравится ей, хотя и не понимал причины. Насколько искренне она спрашивает? Добивается ли скандала? Не работает ли на здание неподалеку? Может быть, она просто тупая? Очень может быть…

– Я в творческом отпуске, – ответил он, выдержав паузу, – думаю, в каком направлении развиваться дальше. Ну и заканчиваю училище культуры, как вы знаете.

***

– Серега!

– А? – он поднял голову и посмотрел на Игоря исподлобья. Уже несколько часов они вдвоем копались в пластинках Стаса, умчавшегося на встречу.

– Тебе не кажется, что мы всю жизнь занимаемся какой-то херней?

Сергей пытался понять, не продолжение ли это недавней ссоры. Но вроде нет, вопрос звучал серьезно, спокойно и грустно.

– То есть?

– Ну вот мы же музыканты. Ты лучше, я хуже. Да, да, заткнись. Но тем не менее. Столько лет копаемся в говне и делаем говно. А могли бы играть что-то свое. Как вот эти, – мотнул подбородком на пластинку Breakfast in America. – Они творят что хотят. А мы только снимать можем. И то коряво.

– Слушай, я так сильно не задумывался, – Сергей провел пальцами по усам. – Я детдомовский. У меня нет претензий на гениальность. Я просто жить хочу хорошо. Мы же деньги зарабатываем.

– Ты не Вася, я понял…

– Не Вася, – удрученно помотал головой Сергей. – И папы-генерала у меня нет.

Оба замолчали.

– Там, там, там, – принялся вполголоса мурлыкать Сергей, – там, там… я сам… Я вижу сам, я знаю сам, что там… спасибо небесам… Какой секрет, и в чем секрет… И жизни нет, и счастья нет… А у меня такая блажь, я просыпаюсь… эээ… а у меня…

Он сел за пианино и начал подыгрывать себе.

– А у меня такая блажь, машина делает вираж, милиция впадает в раж, но я ловлю теперь кураж… – форте.

– Слова говно, а музыка ничего так… – заметил Игорь, беря гитару.

К вечеру они сделали три песни.

***

– Расскажите о ваших увлечениях, что это – спорт, живопись?

– Почему спорт?! – поперхнулся чаем Сергей.

– Ну как же, у вашей группы столько песен о гонках, виражах, взлетах…

– Да. Часто бывает так, что образ артиста не совпадает с реальным человеком.

– Понятно, – поджала губы Валентина, – так же, как все, как все, как все, я по земле хожу, хожу…

– Вроде того.

– Кстати, о личной жизни!

– Отсутствует.

Он как будто видел мысль, бьющуюся в крупной голове Валентины, как летучая мышь: что же еще спросить, что же еще спросить, как вы мне все надоели. Но помогать ей не собирался.

***

– Привет, звезда! – Сергей обернулся. Его догоняли, улыбаясь, парень с девушкой – парень в белой рубашке с расстегнутым воротом, с болтающимся на шее полароидом, девушка в узкой юбке, черноглазая, худенькая как спичка. Сван со своей спутницей. Аней, кажется. Они познакомились на днях… где-то…

– Куда спешишь?

– Да никуда, в общем.

– Пойдем с нами, есть кое-что! – Сван подмигнул.

Возле драмтеатра Аня попросила Свана сфотографировать ее с Сергеем. Прильнула к руке, задела бедром.

Затем взяли портвейна и отправились к Свану домой. Жил он на первом этаже пятиэтажки за обкомом партии. Один, ну, или, может быть, с Аней.

Дома Сван поставил кассету Einstürzende Neubauten, взглянул на Сергея вопросительно – поймет ли, оценит ли (Сергей кивнул одобрительно) – сел за стол, вытряхнул из пачки “Беломора” папиросу, пальцами вытрусил табак. Аня стояла за ним, положив руки ему на плечи. Они были красивы и подходили друг другу. Как чайная пара.

Сергей подумал, что с удовольствием рассказал бы им, как пишет песни, как приходят стихи. Но они не спрашивали. Разговор был больше о фильмах (Сван жил в двухстах метрах от центрального кинотеатра). По вечерам понедельников там, оказывается, проходили какие-то кинолектории. Вот на той неделе показывали «Ночи Кабирии».

– И тетка такая встает, – смеялась Аня, – и говорит: «я искусствовед, это фильм о проститутках, давайте уберем детей из зала!» А дети это типа мы!

Сван усмехался.

– Пойдешь с нами на «Солярис»? – спросила Аня.

– В понедельник? Да, наверное, я могу, – Сергей ничего не понимал в кино.

«Какие милые люди, Аня и Сван», – думал он. Мысль застряла и мерцала в голове. Аня встала, слегка покачнувшись, потянула его за локоть: «Идем!» Сван усмехнулся, нажал на клавишу, крышка кассетоприемника с грохотом отскочила, он вынул кассету, вставил другую, нажал на Play. Комнату заволокло дымом. Немного мутило от портвейна и андеграунда. Сергей вышел вслед за Аней в другую комнату, спустя какое-то время обнаружил себя полулежащим у стены. Аня трудилась ртом. Он наблюдал это как будто со стороны. Член торчал, но никакого возбуждения он не чувствовал, только физический дискомфорт. Он наклонился, взял ее за плечо, встряхнул:

– Извини, не получится.

Натянул джинсы и вышел, на ходу застегивая ремень.

В окне сзади мелькнула белая фигура Свана.

***

– Не могу не спросить напоследок. Это правда, что в маленьких городках при выступлении вашей группы отключается все остальное электричество?

– Конечно, правда. Все? – Сергей начал вставать, оператор угрожающе замахал руками. Сергей все же встал. – Знаете, Валентина, я всегда считал, что спортивные комментаторы у нас в стране самые тупые. Я ошибался. До свидания.

***

– Ты – морж!

– Я кто? – Сергей рассмеялся.

– Ну морж. Как у битлов. Замогильный персонаж. От тебя холодом веет. Кому захочется на твое рыло в телевизоре смотреть? Сам подумай. А Игорька причешем, умоем…

– Стас, да я разве против, – в душе он, конечно, был против, хотя и не мог бы объяснить, почему. – Пусть будет Игорь.

– Ну вот и решили, – Стас хлопнул его по колену и бодренько поднялся. – Кстати, эта Светлана говорит, если съемка пойдет в народ, снимем еще пару-тройку роликов. Ну-ка улыбнись! Да. Морж…

Так и вышло, что в передаче Центрального телевидения песню «Виражи» вдохновенно исполнял Игорь Демин сдавленным голосом Сергея Кузнецова. Светлана оказалась очень строгим редактором и настоятельно попросила «не хрипеть, никакого рока». Пару раз в ролике мелькал клавишник Кузнецов, немного похожий на моржа.

Поначалу он не обижался – Стас жлобом не был, в отличие от Мелик-Пашаева, давал и пацанам заработать, особенно что касалось аппаратуры. Благодаря его коммерческому гению группа уже несколько раз побывала в странах соцлагеря, туда везли водку, оттуда очки солнцезащитные, кроссовки, гитары… Как-то постепенно выяснилось, что Стас уважаемый человек, поговаривали, что он чей-то то ли внук, то ли племянник, но в любом случае – на короткой ноге с Кобзоном, а это, сами понимаете…

Иосиф Давыдович и познакомил Стаса с маститым украинским песенником Алексеем Жевуном. Жевун искал себе аккомпанирующий состав, пел он, правда, довольно противно, но обладал очень обширными связями. По крайней мере, дисков-гигантов имел уже три, больше было только у Пугачевой.

Оставалась мелочь – перебраться из солнечного Зауралья в гостеприимный Харьков. Но сперва подписать договор. А в договоре Кузнецову как «участнику группы» причиталось 16 рублей за концерт – и, собственно, все. Он не числился автором песен, тем более солистом. Пересматривать же условия договора Стас отказывался категорически, здраво рассудив, что Кузнецова без группы никто не знает и никто не возьмет, так что куда он денется.

***

Надо было зайти в филармонию, забрать инструмент, пока Ароныч в Москве (директор филармонии, как и Стас, проводил больше времени в Москве, чем по месту прописки). А то начнутся расспросы, допросы, отеческие увещевания…

По пути, а в этом городишке все было по пути – вот Ленина, вот Маркса, вот улица Советская, здесь и проистекает вся жизнь – решил завернуть к Витюше Микушину, в радиоузел. Витюша, крайне жизнерадостный мужчина с рыжими усами, полным ртом золота и внушительным животом, как раз дискутировал с каким-то пацаном о новой музыке.

– Саша Барыкин играет не очень технично, но вкусно, – говорил он, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, – о, Серега, скажи! Привет!

– Ага, – буркнул Сергей, плюхаясь в облезлое кресло. Барыкина он терпеть не мог.

Мимо него в тесное помещение радиоузла, забитое аппаратурой, протиснулся горбатый чернявый мужичок с магнитофонной катушкой:

– Витя, ты хуйню мне какую-то записал! Такое качество пятнадцать рублей не стоит! Давай хоть десять.

Микушин насупился, взял у горбатого катушку, поставил на один из двух новеньких «Олимпов». Колонки S-90 мягко гавкнули. Хрусталем зазвенело фортепиано. Кто-то запел невозможно высоким, сказочным голосом.

– Кто это? – спросил Сергей у пацана.

– Gentle Giant, – ответил тот тихонько.

– Хуйню, говоришь? – ухмыльнулся Микушин.

Щелкнула ручка перемотки. Толстые пальцы Витюши впились в зеленую и красную кнопки. Стерев несколько секунд, он снова включил перемотку. Опять стер.

– Витя, ну кончай, – взмолился горбатый. Но Микушин раз пятнадцать перематывал, стирал, перематывал… Когда катушка забилась в экстазе, хлеща ракордом по корпусу, снял ее с магнитофона и бросил горбатому в руки:

– На тебе на десятку.

Горбатый испарился.

– Чай будешь? – спросил Микушин у Сергея.

– Давай.

– Смотрел вчера?

– Ага.

– Лохам впаривать по пятерочке! Ха-х-ха-ха!

Посмеялись.

– Вот, Андрюха, – сказал Микушин пацану, – знакомься, Сергей Кузнецов.

Пацан недоуменно пожал плечами.

– Радость и бред! – Микушин растопырил пальцы левой руки, скрючил пальцы правой, как бы играя на гитаре, прикрыл глаза, затряс головой. – Солнце и свет! Тающий след! Это рассвет!

– А, вы музыкант! – сообразил пацан.

– Он, блядь, не просто музыкант. Он это и поет! Наташка, выйди! Не видишь, тут взрослые дядьки разговаривают.

Неприметная светленькая девочка скрылась за дверью радиоузла. Сергей заметил, как пацан посмотрел ей вслед. Потом перевел взгляд на него и смутился.

– Вот тебе тема для газеты, – поучительно сказал Микушин. – Живая рок-легенда!

Сергей запротестовал:

– У меня брали уже интервью. Валентина какая-то.

– Валя-Валентина, что с тобой теперь? – блеснул золотыми зубами Микушин.

– Валя Беляева? – встрял пацан. – Так она же тупая!

– Ну да, – сказал Сергей, – и мне так показалось.

– Короче, вы поговорите, – поднялся Микушин, – мне тут надо… лохам впарить по пятерочке…

***

Домой ехал на 24-м автобусе, держась за поручень и уныло оглядывая салон из-под нависших волос. Усы поникли, плечо ныло от футляра с «Ямахой». Все сидячие места были заняты. Уж точно никто не уступил бы хиппарю в джинсах.

Вышел на остановке «Гостиница Москва», перешел дорогу, с облегчением вошел в прохладное фойе.

– А к вам соседа подселили, – злорадно сказала дежурная, подавая ключ.

Сергей пожал плечами и пошел к себе на третий этаж.

В номере вдумчиво причесывался перед зеркалом двухметровый детина, обернувший талию полотенцем. Увидев Сергея в зеркале, он на секунду остановился, снова провел расческой по волосам, аккуратно положил ее на полочку перед зеркалом, повернулся и протянул руку:

– Данила.

Во рту Данилы сверкнул стальной зуб.

«Почему не золотой?» – подумал Сергей. Но спрашивать не стал. Данила был не из тех, у кого спрашивают. Молча пожал руку. Снял «Ямаху» с плеча, положил на кровать.

– Музыкант? – спросил Данила, поглядев на футляр.

– Немного.

– Это хорошо. Работа нужна?

***

Мама Данилы много лет работала директором магазина «Цветы» на площади Ленина. Отца Данила не знал, горя тоже. Рос любимым, обласканным, девственность потерял в седьмом классе, в 17 впервые побывал за границей, в Венгрии, по молодежной комсомольской путевке. Подружился с парой комсомолок, привез себе кожаный плащ как у комиссара Миклована. В следующий раз – пару плащей и десяток джинсов «Левис», просто про запас. Потом захватил комсомолок, одна осталась в Будапеште, оттуда перебралась в Вену, работать по призванию. Прислала ему открытку.

– Поедешь? – спросил Сергей. Они сидели в ресторане «Сокол», за столиком рядом со сценой.

– Если туда, то с концами, – пожал плечами Данила. – А у меня тут мать.

Помолчали.

– Сам-то не думал? Инструмент в руках есть.

– Шутишь? Кому я там сдался? Там негры в переходе лучше играют.

– Это да, – не стал спорить Данила. – А что насчет здесь?

– Здесь? – Сергей огляделся по сторонам. – Да можно, чего нет. Сколько платят?

– Тридцатку за вечер как два пальца.

Сергей присвистнул.

– Ну так. Приличное заведение!

***

– Любимый художник – Дали? – ответсек Леня опустил листочки с машинописью, воззрился на практиканта поверх очков с толстыми стеклами. Обрамленная черными влажными волосами лысина блестела, – а любимый политик Муссолини?!

– Почему?

– Долго объяснять. Это я уберу, – он обвел прямоугольник текста ручкой, перечеркнул его крест-накрест. – И вообще что за анкета, любимый художник, любимый музыкант. Спросил бы еще «любимый цвет», или «что думаешь о хозяине этой тетради»…

– Понял, – покраснел Андрей. – Ну а вообще?

– Вообще что-то из тебя получится, наверное. Если зайца бить, как говорится…

– Напечатаете?

– А куда мы денемся!

***

Микушин в радиоузле был непривычно мрачен, отрывисто поздоровался, сунул в руки Сергею газету и вернулся к своим занятиям. Сергей развернул номер «Молодого ленинца». На третьей странице увидел свою фотографию с обложки миньона 1979 года – видать, отрезали от остальных и увеличили, – и броский заголовок «От «Рассвета» до заката» (спасибо ответсеку Лене).

– Чего случилось-то? – не выдержал Сергей.

– Да Наташка куда-то пропала, – рассеянно сказал Микушин, – ничего, найдется. У подружки, наверное.

Сергей кивнул и погрузился в чтение.

« – Вашу группу часто называют эстрадниками. Говорят, что вы ненастоящие рокеры. А что вы думаете по этому поводу?

– Музыка есть или нет, а кто определит, настоящая ли она? Я могу сказать, что тот наш «рок», который я слушал, это с музыкальной точки зрения колхозная самодеятельность. С точки зрения текста недалеко ушло. Я думаю, что «Рассвет» намного ближе к таким рок-группам, как Deep Purple, Led Zeppelin, Foreigner, чем «Савояры» или «Машины времени».

– Получается, вас упрекают в эстрадности, потому что у вас музыка более коммерческая?

– Как у всех популярных композиторов. Юрий Антонов пишет коммерческую музыку, Вячеслав Добрынин пишет коммерческую музыку. Да и на Западе если ты пишешь некоммерческую музыку, то кому ты нужен вообще? Коммерческая музыка – это та музыка, которой хочет слушатель. Что тут плохого?

– Вы часто ссылаетесь на Запад, но вы же понимаете, что нам их никогда не догнать…”

– Во дает, – он остановился и посмотрел на Микушина. – Ты читал?

– Угу, – буркнул тот, упаковывая в коробку очередную катушку.

“нам их никогда не догнать?

– А не нужно никого догонять. Ну вот так вышло, что мы родились в этой стране, говорим на одном языке, одни книжки читали. У нас получается, может быть, хуже, чем у них, но это наш язык и наша жизнь, и другой жизни не будет, поэтому предлагаю полюбить эту». Хорошая концовка.

– Да Андрюха молодец, – кивнул Микушин. – Это он, прикинь, в девятом классе. Не пил бы еще.

– А он пьет?!

– Пару раз видел вообще невменяемым. Вот такой вот, – Микушин согнулся, приставил ко лбу растопыренные пальцы, изобразил, как лезет бодаться. – Ладно, мне закрывать надо. Ты чего хотел-то?

– Да я тут работать устроился. Хотел тебе долг вернуть.

– Давай, – сиреневая бумажка исчезла в пудовом микушинском кулаке, – деньги всегда кстати. А где работаешь?

– В «Соколе». Приходи вечером.

– Нет, извини. Не моя компания.

***

Вечер начался как обычно – с Антонова, продолжился «Генералами песчаных карьеров», потом кто-то заказал «Сюзанну». Сергея уже пару раз угостили, он пел развязно, под «одессита». Заприметил в зале компанию – коротко стриженый мужичок с глубоко запавшими глазницами, с ним какие-то шмары и пара дружков в костюмах, которые сидели на них как фанерные. Кивнул гитаристу и начал:

Вернулся, мама, я домой,

Но не встречаешь ты меня,

На свете я теперь один,

Оди-и-ин на свете я-а-а!

Мужичок в зале пригорюнился.

– О, мама, – выдохнул в микрофон Сергей, – о, мама, где же ты, о, где же ты!

Мужичок наклонился к приятелю, пошептал ему, тот встал и направился к эстраде нетвердой походкой. Одна из шмар обернулась и через плечо посмотрела на Сергея. Он подошел к краю сцены, предчувствуя хруст купюры.

– Сышь, лабух, – неожиданно осклабился подошедший, – это ж ты мне очки итальянские впаривал? Маде ин Чина?

– Ты меня с кем-то путаешь, дядя.

– Это ты попутал!

Он попытался схватить Сергея за ногу, но тот проворно отступил. Из-за столика уже спешили блатные. Сергей озирался, намечая пути отступления.

– Эй, лохи! – в воздухе свистнула пряжка ремня. – Какие проблемы?

Данила, в распахнутом микловановском плаще и с огромным золотым крестом на груди, стоял между ним и блатными, покручивая ремнем в воздухе. Сергей знал, что пряжка заточена, и ей легко можно убить. Одна из шмар внезапно завизжала и тут же осеклась от короткого тычка в горло.

– Захлопнись, – мрачно сказал стриженый и скомандовал: – Валим.

– Ну все, жизни не будет теперь, – сказал гитарист и сплюнул прямо под ноги.

***

– Что же нам с вами делать, Сергей Николаевич? – майор сложил руки перед собой и посмотрел на Сергея лукаво-манящим взором. «Подбородок с ямочкой. Не иначе блядун», – отметил Сергей про себя.

– А зачем, – осторожно спросил Сергей, – нам с вами что-то делать?

Глаза майора сузились.

– А затем, – демонстративно сдерживая себя, начал цедить он, – что у меня вот здесь материала на вас… на пятерых хватит!

И слегка прихлопнул ладошкой по картонной папке перед собой.

– Посмотрим, – он открыл папку, – официальное трудоустройство отсутствует. Тунеядец…

– Не знал, что этим КГБ занимается. Хватило бы и участкового…

– Поговори мне, – огрызнулся майор, – нетрудовые доходы от музыкальной деятельности в ресторане «Сокол»…

– Каждый вечер рапортичку заполняю, между прочим. Так что…

…известном как место сбора так называемых неонацистов.

– Да вы шутите, что ли? Ну, приходят иногда панки какие-то.

– …вот посерьезнее. Связи с антисоветски настроенными элементами.

«Сван? Аня? Да ну, бред».

– Широков Даниил Андреевич. Что-то знакомое?

– Живем в одном номере. Гостиница «Москва», улица Советская. А вы говорите, антисоветские настроения…

– Сергей Николаевич, вы клоуна-то не стройте, дело серьезное.

– Тогда серьезно и официально заявляю, ничего об антисоветской деятельности Широкова Даниила… как его там… мне не известно.

– Это что?

Жестом фокусника майор выбросил на поверхность стола видеокассету с надписью шариковой ручкой на бумажном ярлычке «КРАСНЫЙ РАССВЕТ».

– Видеокассета.

– Смотрели?

– Откуда же я знаю, что у вас там записано. Может, там «Ну, погоди».

– Я начинаю терять терпение.

– Товарищ майор, в чем претензии ко мне? Я работаю на договоре, трудовая лежит в бухгалтерии «Сокола». А по документам я вообще студент вашего кулька. Широкова я себе в соседи не выбирал, мне его администрация подселила. Можете у них спросить. Что он смотрит, что он слушает, меня не касается, его спрашивайте. Мое личное мнение, фильм – дерьмо.

– Все-таки смотрели?! – вцепился майор.

– Читал в журнале «Советский экран». Я нашим критикам верю, а вы?

– Хорошо… Что можете сказать о Широкове?

– Да мы особенно не общаемся, разные круги, знаете…

– Вы в курсе, что он занимается проституцией?

– То есть?!

– Организует вывоз наших девушек за рубеж, под предлогом трудоустройства танцовщицами, официантками и так далее.

(«Ой, что они только не поют своим мамам, – рассказывал на днях Данила, посверкивая стальным клыком, – что танцевать едут, выступать, на ресепшен, в больницу медсестрой…»)

– Вы так не пугайте, пожалуйста. Я уж думал, он сам… Это самое… П-проституткой…

Пауза затянулась.

– Скажите, Сергей Николаевич… – майор поднялся, подошел к двери, рывком распахнул ее, осторожно прикрыл и снова сел. Сказал, почти шипя: – А ты че такой борзый? Ты понимаешь, где находишься? С кем разговариваешь, м?

– Я понимаю, – так же тихо ответил Сергей, – в областном управлении КГБ. Начальник управления генерал Селиванов. Я, кстати, с его внуком хорошо знаком. На днях слушали записи запрещенных в СССР рок-групп. Назвать?

Майор посерел и обмяк.

– А чего вы мне, – забормотал он, не поднимая головы, – голову морочите тогда? Чего вы корчите из себя? Мне это все нравится, что ли, по-вашему? У меня дел других нет?

Сергей почувствовал острую, но очень недолгую жалость к майору.

– Пропуск подпишите, – сказал он, вкладывая ручку в его пальцы.

***

– Слушай, привези мне такой же, – попросил вечером у Данилы приятель Саша. Вдвоем они смотрелись странно – двухметровый Данила с головой и глазами рептилии, и небольшого росточка, крепенький русопятый Александр с легкой золотистой щетинкой на подбородке и под носом.

– Ты в таком же утонешь, Валерьяныч, – ухмыльнулся Данила.

– Ну ты по размеру подбери! Ты же понял!

– Да шучу я, привезу, говно вопрос.

За столиком у двери в зал становилось шумно. Подвыпившие явно несовершеннолетние парни задирали входящих. У одного, судя по всему, заводилы, на горле болталась цепочка с бритвенным лезвием. Данила мазнул по ним взглядом, оценивая риск; пока решил не решать.

– Неудобно спрашивать, но что у тебя с Иркой вчера вышло? – поинтересовался он. – Она мне жаловалась на тебя.

– Вот сука, – удивился Александр, – а че мне ее, уговаривать надо было? Еще и жалуется, тварь. Другая бы хвасталась, да?

Улыбнулся солнечно и светло.

– Наскочишь когда-нибудь на целку.

– Ты за меня не переживай, Данила, – осадил Саша, – я разберусь.

Колонки загудели, кто-то оглушительно откашлялся, блямкнула тарелка. Барабанщик суетился над установкой. Сергей поднялся на сцену, волоча в правой руке клавиши. Вид у него был изнуренный. За столиком у входа раздался дружный вопль:

– Лабух! Дойчен зольдатен!

– Для наших… – начал говорить Сергей в микрофон.

– Дойчен зольдатен! Я, я! Ми вас будем немножко вешайт!

Раздался свист.

Компания кавказцев за другим столиком глухо роптала.

Александр посмотрел вполоборота на парней у двери, легко снялся со стула и вразвалочку подошел.

– Цурюк! – закричал на него сидящий слева кучерявый пацан с выбритыми до синевы висками и передернул затвор воображаемого «Шмайсера», – русише швайн!

– А вы че, ребят, фашисты, да? – добродушно спросил Саша, опираясь руками на стол.

– Че надо, гопник? – презрительно спросил главарь.

– Да просто услышал родную речь. Я только из Германии вернулся.

– Не пиздишь? – прищуренные глаза главаря чуть расширились.

– Бля буду. ГСВГ, слыхал?

– Слы…

Саша сделал рывок и легко опрокинул на компанию стол. Кучерявый, уклоняясь, покачнулся на стуле вбок, но тяжелый кулак догнал его, и кучерявый зарылся носом в палас. Саша вытащил из обломков и объедков главного, схватил двумя короткими пальцами бритву у него на шее и приставил к подбородку:

– Слышь ты, фюрер сраный, мне поебать, кто у тебя папа, чтоб я тебя не видел здесь больше, понял меня? Замочу, на хуй, сука! Понял, бля?!

Фюрер, стараясь не дергать челюстью, кивнул.

– Убью – на – хуй, – повторил Саша. Медленно и отчетливо.

Возвращаясь за столик к Даниле, посмотрел на сцену, сжал руки в замок:

– Маэстро, ваш выход!

Кавказцы, цокая и поднимая руки, выразили горячее одобрение поступку Александра.

– Ну ты молоток, – восхитился и Данила с оттенком презрения, – навел порядок. Может, тебе в милицию пойти?

– Может, и пойду! – Саша убрал рукой прилипшую ко лбу светлую прядь. Только испарина на лбу выдавала, что он несколько напряжен.