Текст книги "Добрый убийца"

Нателла сидела в гримерной. Ее туалетный столик был завален цветами, а возле ног стоял тазик с теплой водой. Костюмерша Зина старательно смывала с примадонны ее театральный костюм.

– Не холодно, детка? – спрашивала Зина.

– Ничего. Я привычная, – ответила примадонна.

– Теперь ты станешь знаменитой, – пообещала костюмерша. – Потерпи, я сейчас.

– Терплю. Только, если можно, побыстрей, – попросила Нателла.

Тулевич после спектакля пригласил артистов на банкет, но Проскурина не боялась на него опоздать. Она боялась, что Анвар не дождется ее и уедет. Теперь она знала, что горец дал деньги Марку Захаровичу на постановку, но с условием, что именно Проскурина получит главную роль. Покончив с гримом, Зина растерла Нателлу полотенцем, и та быстро оделась. Артисты уже собрались в буфете, и оттуда слышался смех и восклицания. Нателла сразу не пошла к коллегам. Ей почему-то казалось, что горец остался в зале и ждет ее там. Актриса вышла из-за кулис, раздвинула занавес и посмотрела в партер. На кресле второго ряда действительно сидел Анвар Чакнава. Он сидел в той же позе, в которой Нателла видела его со сцены. Проскурина спустилась по ступенькам и медленно пошла между кресел.

– Анвар, это я, Нателла. Вставай, выпьем по бокалу с нашей труппой, – сказала она.

Но Анвар молчал. Нателла приблизилась, заглянула в широко раскрытые глаза горца и закричала. Закричала так, что самой показалось, будто ее перепонки сейчас лопнут. На крик прибежал пожарник Федя. За ним в зале стали появляться другие работники театра.

У Проскуриной началась истерика. Она упала на свободное кресло. Руки и ноги актрисы тряслись и дергались. Она не могла остановить их и заставить слушаться. Рядом сидел красавец Анвар и широко открытыми, мертвыми глазами смотрел на сцену.

7

Иван Григорьевич Грыжин поднялся затемно.

– Время – семь. Куда ты в такую рань? – проворчала Галина Игнатьевна и отвернулась к стенке.

– Надо, мать. Надо, – ответил генерал, надел халат и отправился в душ. Намывал он себя дольше и тщательнее, чем обычно. Долго брился, широко расставив кривоватые ноги.

Закончив, оросил щеки и шею из аэрозольного пузыря французской туалетной водой. Покончив с бритьем, внимательно оглядел себя в зеркале и вразвалочку двинул на кухню. Варя давно проснулась. Домработница по деревенской привычке и в городе вставала ни свет ни заря. Увидев хозяина, спросила, не отрываясь от чистки картошки:

– Не спится, старый хрыч? Пришел» мешаться?

– Не лайся, Варька. Дай кофейку, – добродушно пробасил Грыжин и уселся за стол.

Варя с притворной сердитостью полезла в холодильник, достала пакет молока, вылила его в кофейник и поставила на огонь. За много лет она изучила привычки Ивана Григорьевича и знала по его настроению, чем баловать хозяина. Сегодня ему понравится кофе «по-варшавски». Домработница давно выучилась варить кофе на молоке. Напиток был не сложен в приготовлении, но требовал внимания. За кофейником приходилось непрестанно следить, чтобы не прозевать момент закипания.

– Куда надушился? – уже более миролюбивым тоном поинтересовалась Варя, наливая кофе в любимую кружку генерала.

– Сегодня начальника жду. Надо все в офисе приготовить. Петро после ремонта своего сыскного бюро не видал. Вот уж рот-то разинет, – ответил Грыжин, прихлебнув из кружки.

– Чего подать? Сыра, ветчины? Творог хороший вчера из «углового» принесла, – спросила Варя, стоя возле холодильника.

– Садись со мной, Варюха. Одному кусок в горло не лезет. А чего подать, сама решай, – сказал Грыжин.

Варя достала и сыра, и ветчины, и творога, после чего присела на краешек стула и налила себе чаю.

– Кофейком моим брезгуешь? – усмехнулся генерал, покосившись на чашку прислуги.

– Никак я к вашим кофеям не привыкну.

Горек он для меня, – призналась Варя. – Выходит, ты, Григорич, теперь в подчинении?

– Выходит так, Варька. У нас ведь работа будет сдельная. Найдем – заработаем. Не найдем – нет. У Петрухи нюх. А я так, в помощниках. Может, тоже пригожусь. Зря хлеб есть не буду, – пояснил Грыжин.

– Сутками, как давеча, начнешь пропадать? Не мальчик ты уже для таких гулянок. – Варя вымыла свою чашку, поставила ее в сушилку и, вздохнув, уселась к недочищенной картошке.

– Ты, старая, поменьше языком мели. Наказал, чтобы помалкивала. Нигде я сутками не пропадал, – насупился Грыжин.

– Я только тебе сказала. Что же я, глупая, с чужими о твоих делах трепаться? – оправдывалась домработница.

– Ладно, проехали. – Грыжин допил кофе и вышел в коридор. Возле шкафа он задумался, не надеть ли для первого дня генеральскую форму, но махнул рукой и достал штатский костюм.

Снежок, выпавший под утро, жильцы затоптать еще не успели. Иван Григорьевич постоял возле подъезда, вдохнул свежий утренний морозец и огляделся. Сосед из нижней квартиры пытал стартером свою «Волгу». Машина за ночь остыла и не желала заводиться.

– Ты ее, Андреич, примусом под картером погрей, как в войну полуторки оттаивали, – посоветовал Грыжин и, засунув руки в глубокие карманы своего полушубка, решительно зашагал со двора.

Небо над Москвой только начало светлеть, и фонари еще горели. Иван Григорьевич протопал по Казарменному переулку и повернул к Чистым прудам. Бульварное кольцо, несмотря на раннее время, превратилось в сплошную пробку. Грыжин порадовался, что добыл помещение у себя под боком и может за пять минут пешком добраться до офиса.

«Петруха на машине минут за сорок тоже подтянется, не помрет. Молод еще. А для офиса нужен центр. Кто в Чертаново потащится?» – мысленно оправдывал себя генерал. За размышлениями он не заметил, как дошагал до дубовой двери с медной ручкой. Небольшая солидная вывеска золотыми буквами сообщала, что здесь находится «Частное сыскное бюро подполковника милиции Петра Ерожина».

Замок открывался кодовой карточкой. Таких карточек Иван Григорьевич заказал семь – себе, Ерожину, Глебу и Наде. Остальные припрятал на всякий случай, про запас.

Для посетителей имелся мегафон с кнопкой.

Генерал рассудил, что охрану нанимать дорого. Надо обходиться техническими средствами. Желание супруги подполковника работать с мужем Иван Григорьевич одобрял. Пока Петр лечился в больнице, генерал с молодой женщиной успел подружиться и сделать вывод, что мадам Ерожина не только красива, но и сообразительна.

Войдя в офис, Иван Григорьевич отключил сигнализацию и хотел снять дубленку, но зазвонил телефон. Генерал взглянул на часы.

Стрелки показывали без десяти восемь. Грыжин побежал к телефону.

– Это офис Ерожина? – спросили в трубке.

– Так точно. А кто нужен? – поинтересовался генерал, стягивая с себя полушубок.

– Это вы, Иван Григорьевич? Бобров беспокоит. – Генерал узнал голос полковника с Петровки.

– Тебе тоже не спится, Никита Васильевич? – Грыжин уселся в директорское кресло и обтер лоб платком. В офисе было тепло.

– Где Ерожин? Звоню домой, никто не подходит. – Никита Васильевич Бобров был раздосадован.

– Петро вчера привезли из больницы, а сегодня он уже сюда на работу хотел приехать.

Жду к девяти. А ты на мобиль пробовал?

– И мобиль молчит.

– Я его сейчас найду. А в чем дело, Никита Васильевич? Что всполошился так рано? – спросил Грыжин и достал из кармана записную книжку.

– Убийство у меня. Горца из Новгорода вчера в театре зарезали. Подполковник его знает. Тут знакомая убитого, актриса – в истерике всю ночь билась. Требует следователя Ерожина. Мы сейчас приедем, а вы, Иван Григорьевич, уж разыщите Петра.

Грыжин положил трубку и углубился в записную книжку. Отыскав номер, генерал позвонил на Фрунзенскую. Подошла Марфа Ильинична:

– Нет Глеба. С полчаса назад к другому зятьку покатил. Ищи его, генерал, у Петра.

Грыжин набрал номер мобильного телефона Михеева.

Глеб откликнулся сразу. Но ничего хорошего Грыжин от него не услышал.

– Договорились, что я к восьми буду в Чертаново. Вот я тут. Сейчас звоню в квартиру.

Никто не открывает. Телефон молчит, – пожаловался Глеб.

– Что хочешь, то и делай, а вези его сюда, – разозлился Иван Григорьевич.

– Постараюсь, товарищ генерал, – неуверенно пообещал Глеб.

Грыжин положил трубку, встал с директорского кресла, снял наконец-то полушубок и повесил его на вешалку в стенной шкаф. Не успел генерал хозяйским оком окинуть офис, как опять зазвонили. Иван Григорьевич бросился к телефону.

– Товарищ генерал, Петр Григорьевич нашелся, – доложил Глеб.

– Где же, позвольте поинтересоваться?

– В квартире нашелся, товарищ генерал. – Голос молодого человека звучал смущенно.

– Чем мотивировал, что не открывал дверь? – раздраженно спросил Грыжин.

– Ничем не мотивировал, товарищ генерал. Они с Надей улыбаются и молчат.

– Давай сюда Петра. Я ему сейчас поулыбаюсь! – грозно потребовал Грыжин.

Петр взял трубку.

– Что случилось? Почему владельцу частного сыскного бюро спать не дают? – обиженно задал вопрос Ерожин.

– Время – восемь. Мы на девять с тобой договорились о встрече. Хватит дрыхнуть, – возмущался Грыжин.

– Мы с Надюхой полночи отношения выясняли. Я еле глаза продрал, – оправдывался подполковник.

– Нашли время. Если бы ты был здоров, а не после больницы, выпорол бы, не моргнув глазом. Честное слово! Я уж и не знал, что думать, – проворчал генерал. – Дуй сюда быстро. Сейчас в офисе будет Никита Бобров. Вчера в театре убили новгородского парня. С Бобровым едет актриса Проскурина. Она тебя хочет видеть.

– Выезжаю. – Голос Ерожина сразу зазвучал по-военному жестко.

Не успел Иван Григорьевич закончить телефонные переговоры, как мегафон донес голос полковника с Петровки. Генерал открыл дверь. Никита Васильевич ввел в офис молодую женщину. Генерал раньше не знал актрису Нателлу Проскурину, поэтому, увидев бледное заплаканное существо с побелевшими губами, он не мог представить себе, как она на самом деле выглядит. Но то, что женщина находится в тяжелом шоке, Иван Григорьевич понял. Он принял Нателлу из рук Боброва, снял с нею шубку из синтетической чернобурки и усадил в директорское кресло.

– Ерожин здесь? – всхлипывая, спросила Нателла.

– Сейчас приедет, – ответил Грыжин.

– У вас тут совсем неплохо», – оглядевшись, заметил полковник Бобров. – Может быть, ей водички…

– Я знаю, что ей надо, – подмигнул Грыжин и полез в свой необъятный карман. Достав из него плоскую фляжку, он взял с подноса тонкий стакан, предназначенный для минеральной воды, и налил в него на четверть своего любимого коньяка. – Выпей, дочка.

– Что это? – тихо спросила Нателла.

– Лекарство, – ответил Грыжин и бесцеремонно влил в Проскурину содержимое стакана. Нателла закашлялась, но через минуту щеки ее немного порозовели и губы проявили естественный цвет.

– Он был не такой, как все, – вдруг сказала женщина и разрыдалась.

– Хоть плачет, как нормальная баба, а то дергалась и тряслась, – вздохнув, сообщил Никита Васильевич.

– Когда это случилось? – спросил генерал.

– Вчера на премьере. Говорят, спектакль имел успех. Народу в зал набилась тьма Публики было чуть ли не в два раза больше, чем кресел. Во время действия этой произошло, – пояснил Бобров.

– А как она попала к тебе? – Грыжин представлял себе следственные действия ребят с Петровки Они редко возятся с родственниками и друзьями потерпевших. Возможности такой нет, да и к чужому горю привычка вырабатывается.

– Мне позвонили домой и сообщили об убийстве в театре. Я решил, что дело чрезвычайное и скандальное. Надо заниматься им самому. Прислали машину. Приехал, а она талдычит про Ерожина. Я понял, что эта девушка – знакомая Петра. Зная о его болезни, я беспокоить ночью никого не стал, да и не был уверен, что он уже дома. Вот и таскаю за собой свидетеля со вчерашней ночи. Спала у меня.

Одну ведь ее не оставишь. Моя Кира до утра пыталась ее успокоить. Но не смогла, – поведал полковник.

– Пусть выплачется. Кто он ей? Жених?

Муж? – Грыжин старался спрашивать тихо, но Нателла услышала.

– Он мой ангел! Вот кто он! – , крикнула актриса и еще горше зарыдала.

Петр Григорьевич Проскурину видел один раз в лесу. Там же лицезрела Нателлу Надя.

И только Михеев видел актрису на сцене. Но ни чета Ерожиных, ни Глеб в бледной рыдающей женщине не нашли никого сходства с хорошенькой примадонной. Горе сильно меняет людей.

Она подняла голову, утерла слезы платком и оглядела вошедших. Взгляд актрисы остановился на подполковнике. Ерожин, опираясь на трость, подошел к Проскуриной и виновато улыбнулся:

– Нателла, мы с женой вчера получили приглашение на вашу премьеру. Но я только выписался из больницы и не решился идти в театр. Сейчас я пять минут побеседую с полковником Бобровым, а потом мы с вами все обсудим.

Нателла согласно кивнула.

– Где мы могли бы поговорить? – спросил Ерожин, нетерпеливо оглядывая офис.

– Ты тут хозяин, тебе лучше знать, – ответил Грыжин.

Присутствующие переглянулись. Если бы не плачущая женщина, хохот бы стоял долго.

– Мы сейчас отправимся всей толпой в магазин и купим чего-нибудь на завтрак. А вы тут беседуйте на здоровье, – сказала Надя.

Предложение было принято, и в офисе остались только Бобров и Проскурина. Ерожин провел Никиту Васильевича в большую комнату, предложил сесть в кресло, а сам устроился напротив:

– Выкладывай, полковник, что, по твоему ведомству известно.

Бобров с кресла встал и, подойдя к окну, поглядел на заснеженный сквер.

– Зарезали парня сзади. Удар пришелся в сердце. Заключения медицинской экспертизы, как ты понимаешь, еще нет. Но и так все ясно. Грузина зарезали умело. Трудно предположить, что это случайное хулиганство. Но самое интересное – это его документы. Паспорт на имя Анвара Чакнавы фальшивый.

Я побеседовал с директором труппы. Яков Михайлович Бок сообщил, что человек, называвший себя Анваром Чакнава, финансировал постановку, на премьере которой его убили. Пока это все. Поговори с девушкой. Она желает твоего участия. Согласишься – будем работать вместе. – Бобров попрощался и заспешил в управление.

Оставшись один, подполковник оглядел комнату для сотрудников. В комнате стояло три стола. На одном лежал телефонный справочник. На втором разместился компьютер и факс. Третий оставался стерильно чистым, если не считать фотографии. Снимок стоял в деревянной рамочке. Петр Григорьевич подошел ближе и обнаружил знакомую карточку Райхон. Жена уже завела себе в офисе рабочее место и украсила его снимком своей мамы.

Петр Григорьевич вышел в коридор и остановился перед дверью с табличкой «ДИРЕКТОР Петр Григорьевич Ерожин». Петр Григорьевич открыл дверь и вошел в кабинет.

В его начальственном кресле сидела артистка Нателла Проскурина. Полюбоваться офисом после ремонта Ерожин не успел. Первый рабочий день частного сыскного бюро начинался с убийства.

8

– Давай, моя твоя жениться будем, – сказал Халит, поглаживая своей сухой смуглой рукой Дарьи Ивановну по спине.

Никитина резко перевернулась, приподнялась на постели и натянула простыню до подбородка.

– Ты думай, что мелешь?! Людям на потеху себя выказывать? Нечего сказать, молодые…

У меня уже внучка чуть замуж не вышла….

– Спать вместе хорошо?

– Стара я для невесты, – вздохнула Дарья Ивановна и улеглась на спину.

– Совсем ты даже не старый. Очень ты даже хороший. Сиська большой, крепкий. Как у девушка сиська. Для меня совсем даже молодой, – запротестовал Халит.

– Для тебя, старого черта, может и молодая. И откуда только силы берутся?! Не давал спать всю ночь. Тощий, сухенький, а до печенок достал. Зачем я, дура, тебя от простуды выходила? – сказала Дарья и зевнула.

– Давно женщина нет. Халит любви много скопил. Сегодня маленький часть отдал, – улыбнулся мусульманин.

– Уморишь, старый черт, если за тебя замуж соглашусь, – проворчала Дарья. – Ты сейчас после болезни, а в силу войдешь, каково?

Слишком неожиданным для Никитиной стало предложение о замужестве. Да и произошло все как-то быстро. Десять дней назад ударили крепкие морозы. Речку, что текла за лесом, сковал лед. Мусульманин отправился на подледную рыбалку. Проходя мимо ее двора, крикнул: «Готовь чугунок. Моя вернется, уха варить будем».

Течением на речке намыло полынью, и Халит провалился в ледяную воду. Возвращался весь обледенелый. Дарья взяла соседа в дом, переодела в сухое белье, но было поздно. Халит застудился. Промокшего рыбака бил озноб, и у него поднялась высокая температура.

Никитина оставила Халита у себя и неделю ходила за ним. Температура спала. Вчера больной попил чаю и долго ворочался.

– Чего маешься, не спишь? – спросила Дарья. Халит не ответил.

Минут через пять Никитина услышала, как мусульманин поднялся и зашлепал босыми пятками по полу. Затем она почувствовала, что он присел на краешек кровати.

– Ты чего, Халит? – спросила она.

Вместо ответа сосед быстро забрался под одеяло и, крепко ухватив Дарью, принялся ее целовать. Женщина от неожиданности оторопела Пока она раздумывала, как поступить, Халит времени не терял, и Никитина поняла, что возмущаться поздно…

Настенные ходики выпихнули из домика кукушку, и та прохрипела семь раз.

– Куры не кормлены. Раз в мужья набиваешься, иди и корми, – приказала Дарья Ивановна и отвернулась к стенке.

Халит расплылся в улыбке, ловко выбрался из-под одеяла и, не зажигая света, оделся.

– Пшеница в сенях, в кадке, – сонно сообщила хозяйка и уснула. Халит надел тулуп, шагнул в сени, отыскал кадку и, насыпав в миску зерна, вышел на улицу.

На дворе вовсе не светало. Безоблачное небо мерцало яркими звездами, вот только луны Халит не увидел. Вчера с вечера круглая лунища во всю лупила в окно, а к утру спряталась.

Мусульманин протопал к сараю. Куры от неожиданности, что вместо Дарьи появился мужик, с кудахтаньем забились по углам. Халит насыпал пшеницы в длинную деревянную кормушку, проверил, есть ли вода в поилках, и вышел из сарая. Душа мусульманина требовала праздника. Сегодня ночью закончилась его одинокая жизнь. Хотелось петь. В душе Халита торжественно звучали свадебные карнаи сурнаи. В эти огромные медные дудки на Востоке по праздничным дням трубят музыканты, поднимая их к небу и удерживая на губах без рук.

«Буду баню топить», – подумал Халит и пошел в сени за ведрами. За ночь цепь на деревянном колодезном валу обледенела. Раскручиваясь, она сыпала в темный зев колодца, ледяные осколки. Халит услышал, как пустое ведро коснулось воды, дождался, когда оно затонет и затяжелеет, и начал накручивать цепь. Ведро поднималось, постукивая о края колодца и расплескивая воду.

В баньке Дарьи Халит раньше не бывал, но быстро разобрался, что где, и стал заливать котел. Вмонтированный в печь чугун вмещал десять ведер. Чтобы его наполнить, Халит пять раз отшагал до колодца и обратно. Еще шесть ведер требовал бак для холодной воды. Халит наполнил до краев и его. Теперь пришла пора топить печь. Колотых дров в поленнице оказалось мало. Халит и раньше колол Дарье дрова и потому хорошо знал, где искать топор.

Сухие березовые кругляки кололись со звоном. Мусульманин с удовольствием махал топором. Слабость после перенесенной простуды отступила. Видно, организм Халита после ночи с Дарьей добавил тонуса и прогнал остатки хвори. Дров для парной было уже вполне достаточно, но топор в руках мусульманина продолжал расправляться со звонкой березой. Оглядев кучу наколотых дров, Халит сложил часть в поленницу, а часть понес в баньку. В самой бане и предбаннике для одежды пока было так же морозно, как и на улице, но дровосеку после трудов стало жарко и он скинул тулуп и присел возле печи. Повадки огня старый мусульманин знал хорошо и с огнем ладил. Под кучку дров он заложил кусок бересты и когда поднес спичку, береста вспыхнула, словно ее облили керосином. Скоро принялись и дрова. Языки пламени на глазах набирали силу, и в трубе уютно загудело. Халит подвинул к огню скамейку и, усевшись на нее, огляделся.

Два месяца назад в этой бане очень долго торчал ненавистный Халиту воспитанник Дарьи. Мусульманин предупреждал Никитину, чтобы она не пускала в дом злого парня. Но тот приехал на машине, приволок колбасы, шоколада, гостинцев всяких – вот Дарья и растаяла. Халит несколько раз ходил вокруг ее дома, опасаясь, что гость обидит Дарью. Но тот пять часов просидел в бане, а потом укатил. На подоконнике пылилась пустая бутылка коньяка.

Она стояла тут со дня его приезда. Халит знал, что Эдик теперь в тюрьме, и вовсе не сожалел об этом. «Он хуже зверя, и место ему в клетке», – рассуждал мусульманин.

Постепенно в баньке теплело. Оглядев хозяйским оком темные стены, потолок и пол, Халит понял, что скоро надо баньку ремонтировать. Доски потолка прогнулись и требовали замены. Пол тоже почернел и подгнил. Рассматривая его, Халит заметил, что несколько досок на полу у окошка прибиты новыми гвоздями.

«Доски старые, гвоздики новые, – удивился Халит. – Зачем Дарья старые доски приколачивала? Если уж чинить, так надо на новые менять», – думал Халит на родном языке, а вот говорить на нем в России было не с кем.

Он опустился на колени и внимательно исследовал место странного ремонта. «Спрошу Дарью, зачем она это делала», – решил мусульманин.

Когда Дарья проснулась, на дворе давно рассвело. Никитина поглядела в окошко. Под низким зимним солнцем сверкал и искрился снег. Дарья потянулась и встала. На столе пыхтел горячий самовар, но в избе никого не было.

Не успела хозяйка одеться, как явился Халит с корзиной. Сняв тулуп, он принялся выставлять на стол мед, банку молока, масло, сыр, колбасу и бутылку водки.

– Ты что, в магазин успел сходить? – удивилась Никитина. Ближайший магазин от деревни Кресты находился в селе Бронзовицы, в пятнадцати километрах.

– Халит лыжу надел, туда-сюда быстро катал, – сообщил мусульманин. – Еще Халит баню топил. Давай праздник делать, твоя моя праздновать.

– Нашел повод… – проворчала Дарья Ивановна, но сама была весьма довольна. Открытой семейной жизни она раньше не знала, и это новое чувство наполняло женщину умилением и покоем.

– Давай в баню ходить. Моя твоя веником парить. Потом сядем за стол, – предложил Халит.

– Как же это мы вместе в баню пойдем?

Срамота какая… – покраснела Дарья.

– Теперь моя твоя все вместе надо делать, – убежденно ответил Халит. – Твоя без мужчины плохо. Зачем в бане старый доски новым гвоздик прибивал? Халит баню чинить.

Халит пол чинить. Халит потолок чинить.

– Баню давно пора ремонтировать. Я сама знаю. Но не умею. И досок никаких я там не прибивала. С чего ты взял?

– Моя глаза есть, голова есть. Смотрел, новый гвоздик видел, – ответил Халит.

– Баню как отец покойный поставил, так ее никто и не трогал, – настаивала Дарья Ивановна.

– Иди, сама пол смотри, новый гвоздик смотри. Твоя вспоминать будет, – предложил мусульманин.

– Погоди, Халит. Когда Эдик парился, он гвозди зачем-то спрашивал, – напрягла память Дарья Ивановна.

Халит задумался.

– Твой Эдик тюрьма сидит. Твой Эдик бандит. Он баня мог автомат прятать, пистолет прятать, взрывчатка прятать. Халит смотреть надо. Баня жар-пар сильный. Взорвать может.

– Ты прав. Эдик меня обманул. Он не бизнесменом, а настоящим бандитом стал. Спасибо, хорошие люди внучку от тюрьмы сберегли. От него все можно ждать, – согласилась Никитина.

Халит кивнул, взял топор и пошел в баню.

В печи тлели угли, после мороза горячий воздух парилки обжигал. Мусульманин разделся до трусов, присел на корточки и начал топором потихоньку поднимать доски пола. Халит насчитал четыре доски, приколоченные новыми гвоздями. Рыхлое подгнившее дерево под топором крошилось. Подцепить и поднять доски было трудно. Халит провозился долго. Он старался не портить баню. Потом решил, что доски все равно придется менять, и взялся за дело смелее. Первую доску пришлось расковырять. Три остальные вынулись легко. Под досками ничего не оказалось. От того, что работать пришлось в духоте, Халит вспотел и решил ополоснуться, но на всякий случай запустил руку в образовавшийся проем и потрогал грунт. Под поднятыми досками он был подозрительно мягким. Мусульманин накинул полушубок и сбегал в сарайчик. Снова напугав кур, он схватил лопату и вернулся в баню.

Через пятнадцать минут лопата уперлась в жесткий предмет. Халит отложил лопату, разгреб землю руками и осторожно вынул что-то, завернутое в целлофановый мешок. Положив находку на скамейку, Халит аккуратно, стараясь не ударить, смел березовым банным веничком с нее остатки грунта.

Под прозрачным целлофаном открылся плоский чемоданчик. Мусульманин долго сидел не двигаясь. Отдохнув, он развернул целлофановый мешок. В нем оказался кожаный кейс, запертый на два замочка. Халит взял топор, дрожащими руками втиснул лезвие топора под крышку и нажал. Кейс открылся.

Ни бомбы, ни автомата в нем мусульманин не обнаружил. Но то, что он увидел, напугало Халита не меньше оружия. В кейсе лежали пачки долларов, драгоценности, конверт с бумагами и два паспорта.

Халит закрыл кейс, спрятал его обратно в целлофановый пакет и опустил назад в землю. Засыпав ямку грунтом и разровняв его, он приладил назад половицы Одна из них была сильно попорчена топором, но Халит уложил ее к стене, поменяв доски местами. Возле стены следы топора стали почти незаметны. Покончив с этим, мусульманин снял трусы, окатил себя из шайки и быстро оделся.

Дарья сидела возле самовара и напряженно смотрела в окно. Увидев Халита, она вскочила:

– Я уж стала бояться. Нашел чего?

– Не нашел. Пустой там место. Совсем пустой, – ответил Халит и открыл бутылку водки. – Вот жену себе моя нашел. Давай пять капель за это пить будем.

Дарья усмехнулась и подставила свой стакан.

9

Подполковник беседовал с актрисой второй час. Проскурина перестала плакать. Она очень старалась вспомнить все свои встречи с Анваром. Но встреч этих было немного.

– Вы можете не верить, Петр Григорьевич, – взволнованно говорила примадонна, – он даже мне ни разу свидания не назначил. Цветы присылал, деньги присылал, но в записках своего имени не ставил. Подписывался «От друзей Руслана». Последний месяц ни одного моего спектакля не пропустил.

Даже где у меня ролька на пять минут была, все равно всю пьесу высиживал. А в гримерную ни разу так и не заглянул. Я не знаю, любил он меня или еще что. Скрытный был.

Чувствовалась какая-то за ним тайна. А при последней встрече так и сказал: «Я на этом свете гость. Со мной связываться нельзя».

И такая тоска у него в глазах проявилась, что у меня сердце сжалось. Я не вру. Если бы он меня в койку пригласил, я бы не отказала.

Хоть чем-нибудь его отблагодарить была бы рада. Но он гордый. Он особенный был. Такого человека убить только последний гад мог.

– Вы хотите, чтобы я нашел убийцу? – спросил Ерожин, дождавшись, когда Нателла смолкла.

– Да, я этого хочу. Вы не думайте, я готова оплатить вашу работу. Анвар вложил деньги в нашу постановку. Наш Бог, ну, Яков Михайлович Бок, сказал, что ему полагаются проценты с прибыли, и то, что Анвар вложил, вернет мне. Я эти деньги и отдам на вашу работу. На «Бал Сатаны» билеты по триста рублей покупают. Уже на пять спектаклей вперед все места проданы. Так что не сомневайтесь насчет оплаты. Вы убийцу Руслана нашли и этого выродка найдете. Я вам верю.

– Может быть, господин директор и наша клиентка сделают перерыв и немного закусят? – приоткрыв в кабинет дверь, спросила Надя.

– Давайте, Нателла, откликнемся на просьбу сотрудников, – поддержал жену директор.

Проскурина не знала, как ей поступить, но Петр Григорьевич протянул примадонне руку, помог подняться с кресла, и актриса послушно перешла в другую комнату.

Один из столов офиса Грыжин, Глеб и Надя превратили в кафетерий. На белой скатерти стояли тарелки с закуской и кофеварка. Когда все уселись, генерал выставил бутылку коньяка и рюмки.

– Ты нас извини, дочка, – обратился он к Проскуриной. – Но так уж получилось, что сегодня у нас первый рабочий день и ты наша первая клиентка. Мы за тебя обязаны выпить. – Иван Григорьевич редко говорил сразу так много слов, поэтому устал и, замолчав, стал сосредоточенно открывать бутылку.

Ерожин взглянул на этикетку. Коньяк был грузинский.

– Чего смотришь? «Ани» не нашел. Он есть только в магазине «Армения». Не ехать же туда, – заметив взгляд подполковника, проворчал Грыжин.

Нателла коньяк лишь пригубила, но чашку кофе выпила и пару бутербродов съела.

Присутствующие удовлетворенно отметили, что после этого их первая клиентка вернула себе нормальный цвет лица и похорошела.

– Чувствую, Глеб, придется нам опять новгородские земли посетить, – сказал Ерожин, когда трапеза подходила к концу.

– Слушаюсь, товарищ подполковник, – ответил Михеев.

– К тому же у нас там еще одно дело есть.

Пора до деревеньки Кресты добраться, – сказал Ерожин, вставая из-за стола:

– А с вами, Нателла, мы сейчас поедем в театр. Мне надо поговорить с вашим директором Боком и режиссером Тулевичем.

Глеб подал Ерожину палку и пошел к машине. Надя крепко пожала актрисе руку и пожелала успеха.

– Мы обязательно посмотрим ваш спектакль, – пообещала она.

Проводил актрису до дверей и Грыжин.

Пожав ей руку, он наклонился к уху подполковника.

– Ты после театра возвращайся. Все-таки надо, Петро, отметить начало работы бюро сыщика Ерожина. Мы с твоей Надюхой пока подготовимся.

– Понял, товарищ консультант, – сказал Ерожин, и они с Проскуриной покинули офис.

Сыщикам повезло. В театре они застали и директора, и режиссера. Бритый наголо директор что-то доказывал Тулевичу, грива которого рядом с головой Бока выглядела поистине львиной.

– Кто из вас Петр Григорьевич Ерожин? – спросил директор.

– Ерожин – это я, – ответил подполковник.

– Я сейчас еду в банк, и времени вам уделить не могу. А завтра в пятнадцать часов буду рад вас видеть. Мне надо подписать с вами контракт, – сообщил Яков Михайлович Бок, поднимаясь с кресла.

Ерожин хотел выяснить, о каком контракте идет речь. Играть на сцене он не собирался.

Но Бок уже исчез за дверью. Когда директор вышел, Тулевич устало спросил:

– Что вы хотели бы, мри родные, услышать?

– Меня интересует все, – ответил Ерожин и, заметив удивленный взгляд хозяина кабинета, поспешил добавить:

– Все о господине Чакнава, убитом в зале театра во время спектакля.

– Мы с ним несколько раз беседовали в Новгороде, – начал Марк Захарович, предложив сыщикам занять кресла.

Массивная фигура режиссера, его проницательные глаза, манера общаться – все в нем Петру Григорьевичу сразу понравилось. Тулевич задумался, вспоминая свои встречи с горцем, поправил привычным движением руки свою гриву и признался;

– Анвар на меня произвел впечатление.

– Деньгами? – предположил Глеб и, заметив недовольный взгляд Ерожина, замолчал.

– Вовсе нет, родные мои. На денежные мешки я нагляделся, – не обращая внимания на иронию молодого человека, спокойно ответил Тулевич и задумался.

Петр Григорьевич не торопил, понимая, что собеседник ищет в памяти те штрихи, которые могут показать особенности характера убитого.