Текст книги "Призрак с Вороньего холма. Ужин с аристократом"

Андрей Анисимов
Призрак с Вороньего холма
Роман третий, заключительный. Ужин с аристократом

Вместо пролога

Такого сопровождения Он не помнил даже в бытность своего президентства. Он ехал в головном “Роллс-ройсе”, за ним машина с охраной, дальше, соблюдая дистанцию в пятнадцать метров, “Беитли” ректора университета сэра Чарльза Вайтли, за лимузином ректора тянулись три огромных автобуса с преподавателями и журналистами, а следом катила армия велосипедистов. Орущую ватагу на колесах составляли студенты, только что прослушавшие его лекцию, те, кто не смог попасть на нее, и теперь изо всех сил давили на педали в надежде увидеть знаменитость поближе, ну и, конечно, болельщики. Его визит англичане превратили в праздник. После лекции начинались заплывы лучших гребных команд университета. В “Роллс-ройсе” рядом с водителем сидел профессор кафедры русского языка, бородатый Томас Слоун, на заднем сидении из светлой лайки Он и неизменный Лева – бывший референт президента, а нынче главный консультант фонда Его имени.

Рассчитанная по контракту на два часа лекция растянулась до трех с половиной за счет вопросов. На вопросы отвечал стоя. Ноги гудели, и Он с удовольствием отдыхал на мягком диване лимузина, мысленно повторял выпады аудитории и свои ответы.

– По-моему, лекция прошла нормально. Как тебе показалось? – Спросил Он помощника, помахав рукой вихрастому парню, который, обогнав и автобусы с преподавателями, и охрану, и “Беитли” ректора, несся параллельно их лимузину и улыбался во весь рот.

– Главное, что народ в восторге, – ответил консультант: – Мне, кажется, им совершенно все равно, что вы скажите. Им важно увидеть своими глазами человека, который положил конец “империи зла”.

– Спасибо, ты как всегда найдешь ложку дегтя. – Он еще раз помахал рукой вихрастому велосипедисту и отвернулся от окна: – Что у нас дальше по плану?

Лева раскрыл блокнот:

– Сейчас, как вы поняли, нас везут на соревнования университетских команд, приуроченные к Вашему приезду. Затем ужин в городской мэрии и отдых.

Водитель притормозил, потому что кортеж въехал в рыбацкий поселок. “Роллс-ройс” и раньше двигался не слишком быстро, а теперь полз со скоростью деревенской телеги. Жители выстроились живым коридором по обе стороны единственной улицы, бросали в машину цветы, заглядывали в окно, бежали следом. Он опустил стекло и успевал пожимать протянутые руки. Сидевший рядом с водителем профессор Слоун повернулся назад всем туловищем:

– Видите, господин президент, как вас принимают?! А это люди суровые – рыбаки. – Англичане продолжали называть Его президентом, хотя он давно покинул Кремль, да и самой страны, которой Он руководил, уже не существовало.

Ответ прозвучал скромно:

– Даже не ожидал, что и в английской глубинке обо мне наслышаны.

– Ну, деревня Мамблс не такая уж и глубинка. – Гордо возразил рыжебородый профессор: – От нее до Лондона всего три часа езды. Но думаю, господин президент, вы правы. Вас знают и уважают подданные любой части Объединенного Королевства.

Машина остановилась у деревянной пристани, превращенной на время соревнований в амфитеатр для болельщиков. Ему помогли выйти и повели на трибуну. Охрана оттеснила толпу молодежи и репортеров, создавая для Него и отцов университета свободный коридор. Под навесом, на отгороженной канатами площадке их ждали кресла и длинный стол с напитками. Он уселся и вдохнул всей грудью. Впереди, насколько хватало глаз, раскинулось море. Пристань венчала оконечность полуострова Гоувер. Сам полуостров с университетскими корпусами и рыбацким поселком остались позади. Пока они ехали, моросил мелкий дождик, а тут, словно по заказу, тучи раскрыли свой занавесь, и солнце вырвалось на волю.

Начальственная ложа быстро заполнялась. По правую руку от Него устроился ректор Чарльз Вайтли, по левую – рыжебородый профессор и его лаборантка Светлана Таторина. Молодая женщина вышла замуж за одного из преподавателей и за один год сумела стать для Слоуна и всей кафедры незаменимой сотрудницей. Сзади Него присел помощник Лева. Дальше расположились принципалы факультетов, заведующие кафедрами и попечители. Остальные преподаватели занимали места за канатом. На Него глядели, Ему улыбались. Его без конца фотографировали. Даже спиной Он ощущал доброжелательное внимание. Он снял шляпу, помахал ей трибунам и положил на стол. В ответ раздался гул приветствий.

Гребцы уже дожидались на старте. У причала покачивался судейский катер. Рефери поднялся на его борт и посмотрел на секундомер.

– Коллега, объясните нашему уважаемому гостю – обратился сэр Чарльз к Томасу Слоуну, – что сейчас здесь произойдет.

Профессор кивнул и заговорил по-русски:

– Господин президент, видите семь экипажей? В каждой лодке по пять человек. Четверо гребцов и рулевой. Они так и называются – четверка с рулевым.

Он ответил:

– Я в студенческие годы сам часто ходил в походы на байдарках и неплохо разбираюсь в гребле.

Слоун перевел ответ русского. Сэр Вайтли широко улыбнулся:

– Приятно слышать, господин президент, но кое-что из происходящего может показаться вам любопытным. Видите крайнюю лодку под номером семь, с парнями в трехцветных жилетах?

Лева перевел слова ректора. Он прикрыл глаза ладонью, чтобы уберечь их от солнечной ряби волн. Ему тут же протянули бинокль. Он навел окуляры на указанную лодку и увидел крепких молодых людей, застывших в ожидании старта:

– Да, вижу. Это цвета нашего флага.

Ректор выдержал паузу:

– Да, это студенты из России. На веслах четыре брата, а за рулем гордость университета, Юлий Постников. Юлий пишет дипломную работу по современному праву, и мы ждем от нее сенсации. Всех пятерых на свои средства учит Ваш соотечественник. Как я уже заметил, четверо других его сыновья. Трое очень способные парни, а четвертый наша головная боль. Рассмотрите самого мелкого, что сидит в середине. Соображает неплохо, но озорник еще тот. – Озорник заметил направленный на их лодку бинокль и помахал Ему рукой.

– Мы его едва не исключили, – продолжил сэр Чарльз: – но мистер Коленев, весьма достойный джентльмен, немало сделавший для нашего университета… Я пошел ему навстречу…

Профессор Слоун перевел слова сэра Чарльза и добавил от себя:

– Мистер Коленев – не родной отец этих юных джентльменов. Он воевал в Афганистане и усыновил сирот погибших однополчан. Вообще, наш ректор строг, но в этом вооруженном конфликте и у него убили старшего сына. Поэтому сэр Чарльз и проявил снисходительность.

Гость из России опустил бинокль и перестал улыбаться:

– Мне искренне жаль… Афганская война была ошибкой советского руководства и, к сожалению, не единственной.… Откуда этот Коленев? Из Москвы?

Ответить профессор не успел. Раздался выстрел стартового пистолета, и гребцы рванули вперед. На старте экипаж русских отстал, но постепенно переместился на четвертую позицию, потом на третью. Трибуны поддерживали своих любимцев свистками и громкими криками. Его тут же охватило чувство болельщика. Не выпуская из рук бинокль, Он привстал с кресла. Гребцы в сине – бело-красных жилетах упрямо рвались вперед. Весла опускались и поднимались с такой скоростью, что уследить за их движениями не представлялось возможным. Вот они уже нагнали вторую лодку. Забыв про этикет, Он подбежал к канату, отделявшую начальственную площадку от остальных зрителей, размахивая биноклем, громко закричал:

– Молодцы, Молодцы! Я с вами! Поддайте еще немного!

Болельщики перестали наблюдать за гонкой и восторженно Ему зааплодировали. Он смутился, вернулся в свое кресло и выпил стакан минеральной воды. Профессор Слоун тут же наполнил опустевший бокал. Он от волнения выпил и его.

Гонку обе лодки закончили одновременно.

Он захлопал в ладоши:

– Наша взяла!

– Фотофиниш поможет судьям определить победителя, – невозмутимо возразил ректор.

После соревнований сэр Чарльз Вайтли и руководство студенческого городка давали совместный ужин в честь высокого гостя.

Возвращались той же дорогой. Рыбаки снова забрасывали лимузин цветами и тянули к Нему руки.

Он привычным жестом отвечал на их приветствия, думая о том, как давно пора навестить туалет. После лекции он забыл о потребностях организма, для владык и рабов абсолютно одинаковых, а тут еще эта минеральная вода… Отвлекая себя от навязчивой мысли, попросил помощника:

– Лева, разузнай о русских студентах и их отце. Возможно, наш фонд сможет оказать этой семье содействие.

Лева записал Его просьбу в блокнот.

Кортеж уже катил по улицам Сванси. Второй по величине город графства Уэльс мало отличался от других провинциальных городов Англии. В жилых районах плющ на стенах, небольшие, аккуратно стриженные газончики, внушительные парадные. Все чисто, строго и солидно. В центре дома повыше, обилие магазинов, железнодорожный вокзал и несколько пабов. На главной площади лютеранская церковь и здание муниципальной власти.

Мэр города, окруженный толпой журналистов, встретил Его у порога. Дежурная улыбка политика перед камерами репортеров. Вопросы на злободневные темы.

– Господин президент, как вы относитесь к войне с чеченцами?

– Это не война, а последствия развала Великой страны, который произошел вопреки моей воле.

На ужин в Его честь явились не только университетские профессора и руководство городского муниципалитета, сюда приехали многие известные деятели графства, вожаки профсоюзного движения, ученые, писатели, священнослужители. Профессор Слоун представил Ему каждого. И каждому Он пожал руку.

Перед тем как приступить к трапезе, Его провели по помещениям библиотеки и совещательной залы, показали макет Сванси времен фашистских налетов. Немцы сильно бомбили городок, и на макете он представал в руинах.

– Жители скрывались от бомбежек в укрытиях, а когда выходили, вместо своих домов заставали дымящиеся стены. Вот так выглядела наша церковь, – пояснял мэр, водя указкой по муляжным развалинам. – У вас в России, господин президент, люди считают, что только русские претерпели ужасные жертвы от нацистов. Но нам тоже досталось. И заметьте, Англия первой объявила войну Гитлеру, как только он стал агрессором.

Он кивал головой и думал, когда, наконец, сможет добраться до туалета. Но после экскурсии все расселись за длинным столом в главном зале. Теперь по правую руку от него сидел мэр города, а слева сэр Чарльз Вайтли. Место профессора Слоуна оказалось за креслом мэра, что осложняло перевод. Напротив уселись трое ветеранов в форме королевских ВВС. Он поискал глазами помощника, но Левы за столом не увидел. Зато увидел лаборантку Слоуна – Светлану Таторину, служившую сегодня мэру города личной переводчицей.

Безмолвные официанты наполнили бокалы. От журчания струящегося шампанского в туалет хотелось еще сильнее. Он улыбался.

В своих тостах англичане не скупились на похвалы в Его адрес. В ответном выступлении Он поблагодарил радушных хозяев за внимание к своей персоне.

В конце ужина в зал привели хор мальчиков, и они спели две песни. Как только дети ушли, к Нему образовалась очередь желающих получить автограф. Для этого англичане приготовили Его книгу “Перестройка и гласность”, переведенную на английский язык.

Вернулся в отель с одним желанием – скорее добраться до туалета. Его номер состоял из пяти комнат. Консультант дожидался в холле. Он указал помощнику на дверь кабинета и бросился в заветное место. Вышел с блаженной улыбкой. Теперь он был спокоен и счастлив. Лева зачитал распорядок на следующий день. Завтра Его принимала сама королева.

– В девять утра мы отправляемся в Лондон. Так что постарайтесь хорошенько выспаться.

– Почему ты меня бросил и не пошел на прием?

– Я решил, что профессор Слоун справится с переводом, и отправился исполнять Ваше поручение.

– Какое еще поручение?

– Наводил справки о русских студентах и их родителе, – уточнил консультант.

– Молодец. Кстати, что показал фотофиниш?

– Два экипажа поделили первое и второе места.

– Выяснил, откуда они, такие быстрые?

– Все уроженцы Глухова. Вам название города ни о чем не говорит?

– Первый раз слышу.

– Помните, перед пленумом о кооперативном движении Вы ткнули зубочисткой в карту?

Он задумался. Слишком много событий произошло с тех пор. И они были для Него куда важнее и драматичнее:

– Нет, Лева, не помню. Но вот что я тебе скажу: если бы не перестройка и не демократические перемены, которые я успел начить, парни из России никогда бы не соревновались в гребле с английскими студентами.

На это бывшему референту возразить было нечего:

– Я могу идти?

– Можешь. Но все же выясни, не надо ли чего отцу этих ребят?

– Я уже встретился с господином Коленевым. Он просил передать Вам свою благодарность за заботу и заверил, что ни в чем не нуждается.

– Он живет здесь?

– Да, у него миленький домик на берегу залива.

– Решил стать эмигрантом?

– Нет. Когда его ребята получат дипломы, намерен вернуться в Россию.

– Хорошо, иди отдыхай. – Помощник не двинулся. – Ты что-то хочешь мне еще сказать?

– Хочу Вам напомнить. При встрече с королевой не протягивайте ей руку первым.

Он усмехнулся и ничего не ответил.

Валентина Андреевна Покровская сегодня спешила. Обычно перед тем как решиться на покупку, она долго стояла у сырного прилавка, выбирая себе кусочек сыра по настроению, как модница выбирает шляпку для воскресной прогулки. Но на этот раз уже в магазине она вспомнила, что поставила чайник на плиту и перед уходом забыла выключить.

Сыр Валентина Андреевна обожала с детства. Когда-то ее отец работал торговым атташе во Франции. Ребенком она провела три года в Париже и на всю оставшуюся жизнь пристрастилась к этому изысканному изобретению гурманов. В отличие от большинства москвичей, она понимала в сырах как истинная парижанка, но, вернувшись на родину, много лет не имела возможности порадовать себя разнообразием. В Советском Союзе едва ли производилось больше десятка сортов. В этот десяток входили и так называемые плавленые сырки “Волна” и “Дружба”, благодаря своей дешевизне снискавшие всенародную популярность. И только при новом режиме в дорогих универсамах появились сотни сортов сыра, вкус которых она за столько лет не смогла забыть. В гастрономе на Смоленской площади выбор сделал бы честь и любому парижскому магазину. Но у старушки возникла новая проблема. На пенсию она могла позволить себе дорогое лакомство не чаще двух раз в месяц. На сегодняшний день лимит уже израсходовала. Но утром ей так захотелось себя побаловать, что она не выдержала и отправилась в магазин.

В большой пластиковой корзине покупки Валентины Андреевны выглядели более чем скромно. Особенно это бросалось в глаза в очереди возле кассы. Перед ней господин в спортивных кроссовках (обуви, по мнению Покровской, для города совершенно непристойной) подвез тележку, доверху наполненную всевозможными яствами. “Сколько же все это стоит!?” – мысленно изумилась пенсионерка, догадываясь, что такое количество дорогой провизии и за год купить не сможет.

Тем временем мужчина в кроссовках расплатился банковской карточкой, и сумма, которую он потратил, для Валентины Андреевны так и осталась тайной. С нее же за кусочек рокфора и два рогалика взяли тридцать пять рублей. Пожилая женщина раскрыла кошелек и негнущимися пальцами извлекла четыре десятирублевых бумажки. Получив сдачу, аккуратно ссыпала мелочь в отделение кошелька, а кошелек убрала в сумку.

В дверях повезло. Сегодня Валентину Андреевну никто не пихнул и не поторопил грубым окриком. Наоборот, молодой мужчина раскрыл перед ней тяжелую дверь и придержал, пока старушка не выбралась на улицу. Преодолев ступени, облегченно вздохнула. Все помехи теперь позади, а по гладкому асфальту она передвигалась вполне сносно. Ей предстояло преодолеть метров триста Садового кольца, завернуть в первый переулок за метро Смоленская и пройти еще сто метров. Раньше она бы добралась до дома минут за десять. Теперь и за сорок не всегда удавалось. Годы унесли здоровье и силы. Жизнь пролетела, как одно мгновение, и это мгновение навряд ли можно было назвать веселым. В юности она встретила большую любовь. Он ушел на фронт и не вернулся. В конце войны познакомилась с будущим мужем. Вышла замуж не по любви, а чтобы не остаться старой девой. Поскольку миллионы молодых мужчин поубивало на фронтах, ее опасения имели реальную почву. Но с годами душевно привязалась к супругу и прожила с ним много спокойных лет. Вот только детей завести не удалось. Кто в этом виноват, врачи тогда определять не умели. Потом муж заболел. Через год его не стало. Одиночество поначалу переносилось трудно. Но шло время, и она научилась получать старческие радости от одинокой жизни. Вкусная еда вошла в их число. Валентина Андреевна приноровилась есть понемногу, но того, чего ей хотелось. А любимый гастроном, хоть и подорожал в сотни раз, но удовлетворял любые запросы и находился под боком.

Покровская никому и никогда не жаловалась на бедность. Она могла одним росчерком пера сделать себя богачкой. Старушка проживала в добротном “сталинском” доме, и одна занимала трехкомнатную квартиру. Ей много раз предлагали заключить контракт с фирмой. За документ, позволявший этой фирме получить квартиру после ее смерти, пожилой женщине обещали кучу денег. Но ходили слухи, что одинокие старики, поддавшись уговору, очень быстро умирали, и не всегда своей смертью…

Валентина Андреевна пережила репрессии тридцать седьмого, когда расстреляли ее отца, войну с немцами, голод, карточную систему и дурным слухам верила куда охотнее, чем благим обещаниям.

Совсем недавно ей предложили и нечто другое. Переехать в новый район, поселившись там в однокомнатной квартире, а свои апартаменты продать. Но коренная москвичка считала все новые районы деревней, а блочные и панельные дома бараками. К тому же такого гастронома, как Смоленский, в Москве больше нет, и магазин от нее так близко… Поэтому от предложения отказалась.

Близко-то близко, но с каждым годом времени на дорогу тратила больше. Сегодня побила свой же рекорд – добралась до поворота не за тридцать, а за двадцать пять минут. Вот и долгожданный переулок. Обычно она в этом месте немного отдыхала и уж потом шла без остановок до самого парадного. Но сегодня мысль о кипящем чайнике заставила от отдыха отказаться. Теперь всего десять минут, и она у цели. Вот уже и ее дом.

Сейчас войдет, и первым делом на кухню. Хорошо, если чайник не успеет выкипеть, а то может и распаяться.

– Вы Валентина Андреевна Покровская? – Она даже не поняла, откуда возник этот здоровый мужик на ее дороге. Кажется, он выскочил из припаркованой к тротуару машине. Она растерянно заморгала, близоруко вглядываясь в незнакомца:

– Да, это я. А что вам угодно?

Ответа не услышала. Ее схватили за локти и впихнули в большую черную машину.

– Что вы делаете!? Помогите!

Валентине Андреевне казалось, что она кричит на всю улицу. Но голос ее звучал едва слышно, и прохожий, спина которого быстро удалялась, даже не оглянулся.

Они куда-то долго ехали. Ее держали головой вниз, и она не видела куда. Когда позволили разогнуться, за окном проплывал лес. Машина остановилась. Молодой человек присел с ней на сиденье, раскрыл кейс и выложил лист гербовой бумаги. Рядом он положил обыкновенный молоток.

– Вот что, бабка, или ты сейчас подпишешь этот документ, или я тебе проломлю голову, – и приподнял молоток своей огромной лапищей.

“Если они меня убьют, кто же выключит чайник?” – подумала она и бумагу, подтверждающую, что ее трехкомнатная квартира переходит в собственность гражданки М. И. Соловьевой, подписала. Но жизни это ей не спасло. Трое крепких парней набросили на голову бабушки целлофановый пакет, подержали, пока она задохнется, и вытащили труп из машины.

– Эта тетка и двадцати килограммов не весит, – сказал один из участников “сделки”, передавая тело старушки напарнику.

Тот усмехнулся:

– Божий одуванчик. Сейчас мы его и посадим головкой в землю.

– Что делать с ее сумкой?

– Достань ключи от квартиры и посмотри документы.

– Ключи нашел. Документов нет. Есть кошелек с мелочью, два рогалика и чего-то в бумаге.

– Чего?

Бандит брезгливо понюхал сверточек с рокфором:

– Гадость какая-то. Тухлятиной воняет.

– Да брось на хер подальше. В лесу всякой живности много, а зверье тухлятину любит.

Бандит последовал совету подельника. Сверток с деликатесным сыром полетел в кусты, а содержимое кошелька исчезло в его кармане.

Яму предусмотрительные молодые люди выкопали заранее. Засыпав труп, аккуратно прикрыли место захоронения свежим дерном, и через двадцать минут машина уехала. Через час в квартире старушки уже хозяйничали чужие люди. Они же и выключили злополучный чайник, который хоть и выкипел, но распаяться не успел, а только покрылся темными пятнами.

Одноэтажный особнячок в Хамовниках сиял свежей охрой стен и радовал дубовыми дверями с золоченой ручкой. Еще год назад этот островок фамусовских времен являл собой грустное зрелище – проржавевшая крыша, сбитая штукатурка и заколоченные досками окна. В таком виде он простоял лет десять, вызывая жалость коренных москвичей и радуя бродячих кошек.

Но год назад сюда на черном лимузине приехал высокий, прекрасно одетый мужчина с массивным золотым перстнем на мизинце правой руки, и с кейсом в левой. Рабочие в опрятных комбинезонах вышибли дверь и мужчина, морщась от запаха, оставленного четвероногими жильцами, прошелся по комнатам особняка, внимательно осматривая все вокруг, затем вышел, стряхнул носовым платком пыль с лакированных ботинок, и уехал. Через неделю после его визита, домик обнесли высоким забором, пригнали технику и началась работа. Крышу покрыли новенькой жестью, окна и двери выломали вместе с рамами, заменив их новыми, стены оштукатурили, а у парадного повесили табличку с надписью: “Некоммерческий фонд “УЗНИК СОВЕСТИ””.

А еще через неделю в кабинете директора фонда уже восседал Ибрагим Казиев. После гибели своего брата Алехана Казиева, он стал одним из главных авторитетов солнцевской братвы, но бандитской деятельностью не афишировал. Ибрагим давно купил корочки доктора философских наук и заказал тесненные золотом визитки. Фонд “УЗНИК СОВЕСТИ” официально боролся за соблюдения прав заключенных, а на самом деле осуществлял теневое руководства в зонах исправительных лагерей, не брезгуя при этом и другими, далеко выходящими за рамки уголовного кодекса и приносящими быстрый доход, видами деятельности.

Сегодня рабочий день директора фонда складывался удачно. Еще до обеда трое его служащих привезли своему шефу документ, поднявший ему настроение и суливший немалую прибыль. Положив бумагу перед собой на полированную столешницу, Ибрагим снял трубку и набрал номер.

– Все, бля, в порядке, Мака. Можешь приезжать.

Не прошло и часа, как Мака сидела в директорском кабинете и внимательно рассматривала бумагу. Документ имел печать жилищного департамента Москвы и подпись ее начальника.

– Молодец, Ибрагим. Сколько?

– Полтинник, бля, как и договорились.

Посетительница вынула из сумочки мобильный телефон и, сказав в трубку два слова, убрала обратно. Через минуту в дверь кабинета вошел молодой человек с кейсом в руке. Молча приблизившись к Казиеву, раскрыл кейс, вынул перевязанную резинкой пачку сто долларовых купюр и выложил на стол.

– Свободен, – бросила ему Мака и дождалась, когда молодой человек удалится.

– Что-нибудь еще? – Улыбнулся Казиев, скидывая деньги в приоткрытый ящик стола.

– Есть одно дело, – сообщила посетительница, доставая из сумки сигареты.

Казиев щелкнул зажигалкой:

– Выкладывай. Что в наших силах, все, бля, сделаем.

Мака с удовольствием затянулась и выдержала паузу:

– Хочу баллотироваться в Государственную Думу.

Ибрагим долго и весело смеялся. Мака стряхнула пепел и, не мигая, смотрела на веселившегося бандита. Когда он немного успокоился и носовым платком промокнул набежавшую слезу, спросила:

– Ты меня понял?

– Хули не понять?! Неприкосновенности, бля, захотела?

Теперь расхохоталась Мака. Смеялась долго. Внезапно лицо ее стало серьезным:

– Дурак.

Казиев покраснел, наливаясь гневом:

– Что ты сказала?

– Дурак, я сказала, – спокойно повторила она и затушила сигарету: – Сидя в Думе лучше видно, что еще можно прикупить в стране. Хочу немного заработать и предлагаю тебе поучаствовать.

При словах “заработать” Казиев тут же успокоился, а предложение поучаствовать вызвало у него добрую улыбку:

– Хули я должен делать?

– Возглавить мой избирательный штаб.

Бандит почесал затылок:

– Бегать, бля, много придется…

– Бегать не надо. Подключишь своих шестерок. Чем больше, тем лучше.

– Помозгуем, госпожа депутат.

– Вот и помозгуй.

– А скажи, был бы жив Кащей, ты бы ко мне, бля, с этим пришла?

– А был бы жив Алехан, ты бы сидел в этом кресле?

– Не трогай, бля, память брата. До сих пор не врубился, кто же его шлепнул… Думаю, теперь никогда, бля, не узнаю.

Мака загадочно улыбнулась:

– Не зарекайся, еще не вечер.

– За брата, блядь, Алехана, клянусь тебе, женщина, если выплывет имя гада, из-под земли вытащу, порежу на мелкие кусочки и опять на хер в землю зарою.

Она согласилась:

– Хорошо, зароешь. – И поднялась с кресла: – Ну хватит, мне пора. При следующей встрече обговорим детали.

– Начинать такую игру, бля, нужны большие деньги, – задумчиво произнес директор некоммерческого фонда.

– Деньги найду. Твое дело грамотно провести избирательную компанию.

– Никогда, бля, не занимался подобной лабудой…

– Ты же доктор философских наук, вот и оправдывай ученую степень, – посоветовала Мака, направляясь к двери.

Казиев проводил ее до машины, галантно усадил в Мерседес и долго смотрел вслед удаляющейся иномарке. Черный лимузин, принадлежавший когда-то Кащееву, он хорошо помнил. Вернувшись в свой кабинет, открыл ящик стола и внимательно пересчитал доллары. Удостоверившись, что не обманут, вытащил из бара бутылку водки, выпил четверть прямо из горлышка, поморщился и нажал кнопку. Секретарь директора с татуировкой на шее почтительно замер на пороге.

– Скажи, бля, Корявому, пусть закажет сауну и обзвонит братков. Сходняк завтра в восемь вечера, – распорядился хозяин.

– Телок готовить? – Услужливо предложил секретарь.

– На хера? Бабы делу помеха. Сами, бля, посидим. Базар есть. – Ответил доктор философских наук, вовсе выпустив из вида, что именно баба с сегодняшнего дня и становится его главным делом.

Лена заглянула к мужу. Увидев на письменном столе опустошенную бутылку, нарезанный на газете лимон и разбросанные вокруг бумаги, тихо попросила:

– Трофим, может на сегодня остановишься? – Бывшего телохранителя Маки, кроме жены, никто больше не называл по имени. Трофим Юрьевич Мараконов уже несколько лет занимал кабинет мэра города.

– Лена, не нуди. Завтра выходной, а мне надо расслабиться. Ты же знаешь, – он сгреб разбросанные по столу бумаги, поднял их и серпантином разбросал вокруг: – как я устал от всего этого?

На глазах Лены выступили слезы:

– Ты меня больше не любишь. – Она захлопнула дверь кабинета и быстро ушла в свою комнату. Трофим вошел следом, покачиваясь, встал рядом, положил ей руку на плечо:

– Ленка, я ненавижу свою должность. Ты же помнишь, как я не хотел идти в мэры! Она меня заставила.

Лена сбросила его руку:

– Нечего обвинять Маку. Ты не ребенок. Согласился, веди себя достойно. Не желаю краснеть за мужа. Мне своей дочке в глаза смотреть стыдно.

Трофим заглянул ей в лицо:

– Тебе дочке стыдно в глаза смотреть, а мне всем. Понимаешь, всем!? Меня теперь даже в соседний дом на машине возят.

– Зачем же ты не бросишь пить?! Ты сильный, молодой еще мужик. Перестань пьянствовать, и не надо будет стыдиться людей.

– Ничего ты, Ленка, не понимаешь.

– Я все понимаю. Ты боишься эту женщину. Она тебя поработила. Она заставила тебя стать мэром и теперь вьет из тебя веревки!

– Ты так ничего и не поняла… – Он, пошатываясь, вышел из ее комнаты. Лена слышала, как супруг завернул в спальню и, не раздеваясь, завалился на кровать.

Она остро почувствовала жалость. Захотелось бежать к нему, пожалеть, погладить, как маленького, по голове. Но порыву воспротивилась живущая в ней профессиональная учительница: “Трофим сам себя слишком жалеет. Нельзя потакать”. Поднялась, постояла немного и пошла умываться. В огромном зеркале отразилось ее покрасневшее от слез лицо. Решила принять ванну, разделась и включила воду. Система джакузи тугими струями массировала тело. В сорок с небольшим она сохранила подтянутую фигуру, да и лицом выглядела моложе своих лет. Только постоянные боль и стыд за мужа резали нежную кожу морщинами.

Трофим пристрастился к алкоголю давно. Но сперва не напивался до свинства. Ему долго удавалось скрывать от нее пагубную привычку. В девяносто пятом Руфина Абрамовна ушла на пенсию и порекомендовала Лену на свое место. Молодой директрисе работать приходилось допоздна. Когда возвращалась, муж уже спал. Частенько она ощущала запах алкоголя, но не придавала значения. Мэра города постоянно приглашали на банкеты и другие торжества. Рюмку-другую приходилось выпить. Но однажды она обнаружила дома в его кабинете пустую бутылку. Потом уже находила их часто. Так в ее жизнь вошло горе. Последние несколько лет Трофим напивался почти каждый вечер.

Струи джакузи приятно успокаивали нервы. Она отдалась их массажу, но тревожные мысли не отпускали.

Она давно заметила, что его изнутри что-то гложет. Догадывалась, пьянство мужа связано с Макой. Сначала подозревала, что у кооператорши с ее любимым интимная связь, которая тянется со времен его “телохранительской” службы. Но супруг божился, что между ними никогда не было физической близости: “Мака любит Олега Коленева, а я для нее всего лишь преданный работник”.

Женщина сердцем чувствовала, что он говорит правду, но Маку возненавидела. Поводов для неприязни имелось предостаточно. Когда та приезжает из Москвы, то заходит к ним как к себе домой, уводит Трофима в кабинет и подолгу обсуждает с ним какие-то дела. Иногда даже остается у них на ночь, хотя ее собственный особняк совсем близко. Теперь весь участок берега от Вороньего холма до деревни Щеглы превратился в район для богатых. Мака сумела прихватить берег и продавала участки вместе с коттеджами. В народе поселок и прозвали Макаград. Но самое живописное место облюбовала для себя. Ее огромный особняк с круглыми башенками, отраженный в тихом омуте реки Глуши, возвышался над всеми.

Выразить неудовольствие посещениями Маки Лена не имела права. Коттедж они возвели на участке, который она подарила Трофиму на свадьбу. Хорошо хоть подняли стройку сами. На строительство муж взял кредит в банке. Лена поначалу предполагала, что ему трудно выплачивать проценты, и он от этого запил, много раз спрашивала о деньгах, даже хотела попросить взаймы у Коленева. Трофим посмеивался и всегда отвечал, что деньги для него не проблема. Что же тогда его гложет?