Текст книги "Похищение Европы"

Подвальные переговоры. Первый раут

«В подземном гараже в престижном многоподъездном доме, в самом центре города, обнаружен предприниматель Рубен Караимов. На него совершено нападение неизвестными лицами вчера поздно вечером. Караимов пока не приходил в сознание. Он находится в глубокой коме. Врачи борются за его жизнь».

«Как только что стало известно, нападению на Рубена Караимова предшествовало похищение известного финансиста, ученого-экономиста, первого вице-президента «Фрай-банка» Леонида Михайловича Казимирова. Казимиров спустился вниз с ключами от автомобиля и с тех пор его никто не видел. Дорогой автомобиль находится на месте, не заперт. Ключи нашли на цементном полу около автомобиля. Пока никаких угроз или требований о выкупе не поступало. Следствие увязывает исчезновение Казимирова с нападением на Караимова, до сих пор находящимся в состоянии комы. Ведется расследование».

«Некоторые подробности по делу о похищении Казимирова и нападении на Караимова. С пожарного стенда в гараже исчезла лопата с коротким черенком. По-видимому, ее использовали как орудие нападения на Караимова. Кроме того, близкая знакомая Караимова, сообщила следствию, что при выезде из гаража видела какую-то женщину, прятавшую от нее лицо. Женщина явно собиралась туда проникнуть.

Следствие в настоящий момент изучает данные камер наблюдения. Насколько нам известно, как раз в это время зафиксирована пожилая пара, входившая в гараж со стороны двора дома. Изображение, однако, некачественное, что сильно затрудняет работу следствия».

«В следственных органах нам сообщили, что изъята телефонная запись из пожарной части. Неустановленный мужской голос сразу после нападения на Караимова и похищения Казимирова сообщил о пожаре в гараже. Это дает возможность сделать вывод, что нападение на Караимова не было запланировано заранее, и один из членов банды позвонил, чтобы спасти жизнь Рубена Караимова. Вероятно, в банде уже присутствует внутренний конфликт. А это на руку расследованию.

Никаких требований о выкупе Казимирова пока не поступало. Во «Фрай-банке» искренне возмущены этим нечеловеческим актом. Там заявили, что Леонид Михайлович Казимиров, известный пропагандист европейского образа жизни, является одним из самых талантливых финансистов в сфере крупного банковского бизнеса столицы и банк готов на переговоры о выкупе».

Эфир радостно гудел новостями. Спасибо новым технологиям. Мы теперь знаем, как и кто нас ищет. И еще – во что можно оценить жизнь самого талантливого московского финансиста-афериста. Во всяком случае, «банк готов».

Можно было весь этот чертов дом переловить, как цыплят, и потом открыть свое «Сотби»! На торги выставляется… начальная цена…

Мне даже стало не по себе от этих мыслей. Вот уж никогда не замечал за собой такой кровожадности. Кто побогаче, того и глуши? По-моему, такое уже было и к чему привело, видно невооруженным глазом.

А как же Ленчик? Да сволочь он, этот Ленчик! За что боролся, гад, на то и напоролся. Хрен с ними, с остальными толстенькими жильцами дома и даже целой страны! Справиться бы с одним жирным гусем, с этим Ленчиком Европой…

А Ленчик пришел в себя уже в машине. Тут же получил в челюсть от старушки-убийцы и перестал ворочаться. Лопатой она на этот раз не орудовала. Наверное, размахнуться негде было. Тесно там.

Мы въехали на дачный участок, выволокли дорогой куль из фургона и вместе с суетящимся Геродотом скатили его в прохладный подвал. От куля воняло свежей мочой.

Вот чего я еще не предусмотрел! Сменное белье для великого финансиста. Мучится-то нам теперь…

Рожи наши я решил не скрывать. Это было бессмысленно. Тут нужно вести иную игру, которая у меня в той папке подробно расписана. Если Ленчик не сошел с ума от страха, то в конце концов сообразит, что к чему. И будет платить и молчать.

Я развязал ему ноги, снял мешок с головы и вынул кляп. Ленчик смотрел на меня в молчаливом ужасе, с надеждой и страхом одновременно. Я подумал немного и развязал ему руки.

– Это временно, – сказал я, – потом опять свяжем.

– Что вы хотите? – прошептал Ленчик и заелозил по щербатому полу подвала.

Голая стоваттовая лампочка светила далеко над дверью, и он видел лишь мой силуэт.

– Как обычно, – ответил я ему буднично, – денег.

– У меня нет денег… То есть все в деле… всё, как бы сказать,… крутится… вертится… в обороте… – Ленчик при слове «деньги», видимо, приобрел привычную почву под ногами. – Отпустите, я их вытащу и сразу отдам… Вам сколько нужно?

– Много. Нам много нужно! – услышал я за спиной.

В дверях стояли Эдит и Роза Карловна. Это сказала Эдит, щуря ненавидящие глаза.

– А где Маша? – вдруг ни с того ни с сего взвизгнул Казимиров и попытался вскочить.

Я грохнул его кулаком по скуле. Он завалился на бок и затих. Мы стояли над ним очень терпеливо, ждали, когда он вновь очнется.

– Где Маша? – уже тише спросил он через минуту-другую и заворочался на прохладном полу.

– Какая еще Маша? – недоумевал я.

– У меня дома Маша была. Она где?

– Не знаю никакой Маши. Это жена твоя?

– Вот еще! Это – Маша. А жена… наркоманка она… жена эта хренова! Достала своими ширялками… Я ее выгнал давно. Дохнет на мои бабки в Лос-Анджелесе. В Городе Ангелов она. Вот с кого деньги спрашивайте! Хотите, я вам ее адресочек дам. Я ей счет там открыл неслабый…

Тут он встрепенулся, как будто ему что-то неожиданно открылось. Ленчик просветленно заулыбался и сел. Он был похож на мешок с обмоченной, вонючей соломой, только со светлыми наглыми глазенками. И еще картофелина такая вместо носа. Волосы всклокочены, как у школьника после возни.

– Какой же я дурак! Это ведь она вас сюда прислала! Да некому больше! Ну, стерва!

– Заткнись! – крикнула с порога Эдит. – Посмотри на меня, негодяй! Не узнаешь?

– Я не хочу на вас смотреть, не хочу! – Ленчик вдруг громко зарыдал без слез, одним только горлом. – Я вас не хочу запоминать, мне не нужны ваши имена! Понимаете вы это? Я жить хочу!

– Нет, ты посмотришь, мерзавец! – Эдит скатилась по ступенькам, грубо оттолкнула меня и низко пригнулась над бледным, расплывшимся лицом Ленчика. – Ну, узнаешь?

Ленчик быстро испуганно закивал.

– Ивана Ивановича… Боголюбова дочка. Узнаю… да что же вы!..

– Я – что?! Это ты – что! Тебе мало было отца, Рубинчиков было мало, ты и нас решил в порошок стереть, сволочь!

– Да тут ничего личного, как говорится… поймите, Эдит Ивановна! Я даже вам симпатизировал …иногда… Я вас…как это…, я думал о вас…хорошо…хорошо думал!..Даже предложить хотел…один раз…. Ну, вы понимаете? Понимаете?! Вот это личное…я бы даже сказал…интимное, а все остальное… ну, такова жизнь, то есть… C'est la vie…как говорится…французы…это не я, честное слово! Это они так говорят, лягушатники эти…ну, клянусь! Жадные сволочи! Снега зимой не допросишься! Бизнес всё это… Тут хочешь – не хочешь… Но я не хотел! Все ведь еще можно исправить!

– А папа? – Эдит уже перешла на истеричный фальцет. – А папа! Ему кто жизнь вернет! Это ты, негодяй, как исправлять собираешься?

Я обхватил Эдит за талию и с трудом оттащил ее в сторону от Ленчика, от которого опять понесло мочой, еще свежее.

– А Рубинчики – это мы! – гордо провозгласила старушка-убийца, так и не сходя с порога. Из-за двери, за ее спиной несмело показались головы Израиля Леопольдовича и Геродота.

– Какие Рубинчики? Я не знаю никаких Рубинчиков! – в ужасе шептал Ленчик, понимая, что его лжи никто не верит.

– Зато мы тебя знаем, – это уже произнесла голова Израиля Леопольдовича. Он вошел в тесный подвал и брезгливо поморщился. – Как от тебя воняет! Ты попросту трус!

– Кто вы? Что вам надо! – у Ленчика опять начиналась истерика. Он взмахнул руками и попытался вскочить на ноги.

Я навалился на него и тут же ловко опутал его руки веревками. Ленчик на удивление быстро утихомирился.

– Давайте говорить по-деловому, – сказал он, все еще чуть всхлипывая и потягивая носом воздух.

– Давайте, – спокойно ответила Роза Карловна и села на ступеньку.

– Предъявите мне счет и мы все детально обсудим, – Ленчик входил в свое привычное состояние: путаные переговоры, понижение цены, рассрочка, отказ платить, адвокаты, длительные суды, мировое соглашение, опять понижение – и выходит из любого дела с прибылью.

– Ну, ты и сволочь! – я рассмеялся.

Мне он вдруг показался забавным типом. Словно, я обнаружил для себя скрытую прежде, сильную черту его племени. Жизнь без денег ничто, деньги без жизни – всё. Деньги живут сами по себе, они и дают жизнь. Вот как мне показалось.

Эдит энергично направилась к выходу из подвала, затопала по ступенькам. Роза Карловна встала на ноги, немного кряхтя, и презрительно фыркнула.

– Переговоры откладываются, – заключил я. – Стороны разошлись для консультаций.

Я последовал за обеими дамами и захлопнул тяжелую подвальную дверь.

– Геродот, – сказал я, навешивая на щеколду замок. – Вам придется здесь дежурить. Все по плану. Отсюда нет выхода, кроме как через эту дверь. Вы понимаете меру своей ответственности?

Я намеренно именно так сказал, потому что в нашей стране не понимают ответственности, если ей не назначена страдательная мера.

Геродот обреченно вздохнул и показал глазами на табуретку, которую заранее принес сюда, в узкий коридорчик перед спуском в подвал.

– Ага! – кивнул я. – Молодец. Мы вас скоро сменим.

– А как Рубинчики с вами оказались?

– По собственной инициативе, – ответил я и криво усмехнулся. – На то они и Рубинчики.

– Вы что имеете в виду?

– Ничего, кроме особенностей характера этой боевой семьи. Они никому не доверяют после вашего батюшки. Вот и пришли на похищение. Лично проинспектировать…

Геродот, наверное, ничего не понял, но подумал, что тут без бутылки не разобраться, и умолк.

Сейчас, когда я вспоминаю всю эту недавнюю историю, мне многое становится понятным. Но тогда, в ту первую ночь и в то первое утро, когда в подвале дачного домика Рубинчиков лежал спеленутый как младенец Ленчик Казимиров, все виделось иначе. Мы были рисковой, сплоченной группой пенсионеров и субъектов предпенсионного возраста, а у нас в руках в отчаянии извивалась жадная и подлая акула.

На первом же этапе все чуть было не сорвалось: непредусмотренные моим детальным планом внимательная блондинка на «Ленд-Ровере», верзила Рубен Караимов с травматическим пистолетом, анархистская чета Рубинчиков с решительной Розой Карловной во главе.

В первом вопросе связанного и оглушенного Ленчика о некой Маше, оставшейся в его квартире на смену жене-наркоманке, ничего угрожающего для меня, для «профессионального убийцы» (это со скрытым восхищением постоянно повторяла Эдит!), не прозвучало.

А напрасно! Потому что именно оттуда, вернее почти оттуда, и последовала решительная атака, спутавшая карты в такой, казалось бы, ясной игре. Ну, не учел я всех интересов!

Я попытаюсь реконструировать события, которые развернулись далеко от нашего дачного домика. Именно они и повлияли на дальнейшее…

«Город Ангелов» дает о себе знать

Маша Перовская была девушкой по-хорошему расчетливой. По-хорошему – потому что расчет в таком деле, как устройство своей жизни, есть совершенно необходимое житейское качество. Во многом именно оно и роднит человека с домашними животными. Особенно с такими, как собаки, кошки, попугаи, канарейки и прочая крестьянская дворовая живность, включая съедобную птицу.

Всякая расчетливая девушка просто желает тепла, кормежки и ласки. Если ее интеллект находится на высшей ступени, то она желает тепла как можно более уютного, кормежки – щадящей для ее внешних данных, и ласки как можно более разнообразной.

Если же она не достигла еще высшей ступени интеллектуального развития, то ее вполне устроит золотая клеточка, как для канарейки, свобода изъявлений, как для попугая, и сытная кормежка, как для той самой дворовой живности. Лаской она сама готова за все это платить и, порой, очень мило.

Если она по каким-то причинам не дотянулась еще и до этого необходимого предела, то ее планы незамысловаты, потому что они еще ближе к домашнему животному миру. Тепла ей достаточно как хорошей свинке в уютном хлеве, ласки хватает от расчесывания и выстригания, как это делают с милой овечкой, а кормежки – ровно столько, сколько даст щедрая рука хозяина… как для съедобной домашней птицы – уточек, курочек или гусынь. Зависит от веса, расцветки, размеров и возраста.

Маша Перовская была именно «по-хорошему» расчетливой, потому что она, во-первых, достигла высшей интеллектуальной точки живородящего существа слабого пола, а во-вторых, понимала и принимала лишь образ жизни и психологию городских домашних друзей человека, а не всякой деревенщины.

Исчезновение в тот вечер после телефонного звонка Ленчика Казимирова она заметила лишь через два с половиной часа, когда очнулась ото сна в его широкой супружеской постели и захотела выпить и поесть.

За окном было темно, как в старом дедовом чулане. Дед, отец матери, был лесничим и всю жизнь прожил один на опушке густого леса в сорока пяти километрах от Перми. Она ездила к нему пару раз на летние каникулы еще в школьные годы, и во второй свой приезд была им заперта за провинность в том самом чулане.

А провинность была вот какая. За ней заехала двоюродная сестра из ближнего поселка металлургов и повезла на танцы. Отвез их туда очень стеснительный и провинциальный сын какого-то местного начальника на машине отца, добротной малиновой «шестерке» с целым окладом дополнительных хромированных деталей, налепленных где только возможно. Затанцевались допоздна. Она отбивалась от нетрезвых ухажеров, в конце концов, спряталась от них с двоюродной сестрой на сеновале в их доме. Заснула крепким здоровым сном. Но в середине ночи ее стащил за ноги с копны сена дед, пришедший сюда пешком со своей опушки. Он взял ее за руку и ревущую на весь поселок поволок по дороге к своему одинокому дому. Пришли лишь под утро, совершенно продрогнув. Дед втолкнул ее в чулан и сказал, что весь день она просидит в нем в наказание за то, что не пришла вовремя. Так и просидела в полной темноте. С тех пор темная ночь у нее ассоциируется с дедовым чуланом.

И на этот раз она со сна даже приняла окно в квартире Казимирова за распахнутую дверь того дедова чулана.

Придя в себя, Маша громко позвала Казимирова:

– Ленчик! Ленчик! Я пить хочу.

Но ей, словно издеваясь, ответило лишь игривое эхо в огромной квартире.

– Нажрался! – ворчала Маша, поднимаясь с расхристанной постели. – Дрыхнет, небось, в ванной.

Такое уже бывало несколько раз: Ленчик, чувствуя, что никак не может протрезветь и в постели от него толку мало, уползал в огромную ванную комнату, включал джакузи и намертво засыпал в ванне. Как-то раз он затопил соседей, так как запер пяткой сток из ванны и вода не менее часа хлестала через высокий борт на пол, а затем устремилась в только-только отремонтированную дорогущую квартиру крутого помощника одного очень важного и влиятельного народного депутата. И депутат и все его помощники, в особенности сосед Казимирова, были страшно скандальными и очень любили Родину – они знали всех ее врагов в лицо, постоянно их разоблачали, страстно требовали физической расправы или, по крайней мере, гигантских штрафов, из которых процентов десять-пятнадцать должны были пойти им, дежурным патриотам. Многие подозревали, что именно на эти скромные проценты и сооружались их многочисленные квартиры, виллы и даже закрытые ночные клубы. Врагов было много, слава Богу! Тот сосед Казимирова и был главным «смотрящим» за регулярным поступлением средств из грязных вражеских закромов в святые закрома Родины и их правильному распределению. Разоблачал депутат, внешне очень похожий на Бенито Муссолини, а распределял его помощник, напоминающий, в свою очередь, не менее знаменитого Отто Скорцени.

Маша так и проспала бы одна в постели до позднего утра, если бы в дверь не стали звонить и колотить, похоже, даже ногами. Она сначала громко звала Ленчика, потом придумала ему несколько обидных эпитетов и, повторяя один из них, самый сочный, заспанная, злая, полуголая, распахнула входную дверь. Получилось, что она бросила обидные слова в свирепое рыло незнакомого мужика. Он действительно очень напоминал татуированного вепря или кабана, которого Маша в сердцах и упоминала.

Мужик зарычал, больно ткнул Машу могучей лапой в плечо и тут же ввалился в квартиру. Маша взвизгнула, уронила на пол единственное, что прикрывала ее чарующее естество – шелковую желтую простыню, и кинулась следом за налетчиком. Если бы не Машины выдающиеся, открытые теперь уже, формы, быть ей тут же жестоко битой, но вепрь лишь осклабился на лету усмешкой вожделения и решительно рванул на себя дверь в ванную комнату. Ленчик, толстый и белый, сладко дремал в теплой водичке, под веселое бульканье фонтанчиков из сосков «джакузи», а вода буйно хлестала через край.

Потом они втроем сидели на кухне (Маша успела накинуть на себя что-то вроде коротенькой туники), пили водку и мирно обсуждали цену катастрофы. Сосед не спускал с Маши страстных, голодных глаз сильного самца и даже, забывшись, пошел на ощутимые скидки. Впрочем, о том, что Ленчика в определенных кругах прозвали Лёней Европой, этот крутой помощник депутата, похоже, все же вспомнил. Это, должно быть, тоже оказало влияние на скидку в положительную для Европы сторону.

Ленчик утром с головной болью уехал на службу, а помощник депутата с букетом цветов и горячими, торопливыми извинениями за несдержанность при первом знакомстве зашел к Маше. Немного у нее задержался. Она его в конце концов извинила. Уж так он просил, так просил! Маше из того визита особенно запомнились страстные всхлипы звероподобного помощника принципиального депутата: «Родина в опасности! Родина в опасности! Каждый обязан внести в ее закрома свой посильный вклад, Машенька! Вноси, вноси и ты, моя прелесть!»

Во второй раз Ленчик скрылся в ванной комнате, даже не влезая в саму ванну, а просто заснул на особом, водоустойчивом паркетном полу почти под ней с бутылкой откупоренного «Чиваса» в руке.

Маша и теперь думала застать его там же. Но ванная комната была пуста. Пуст был и второй, так называемый гостевой санузел. Ленчика вообще в квартире не было. Маша на всякий случай даже заглянула под кровати, в шкафы и в гардеробную.

Она обескуражено села в темно-коричневое кожаное кресло перед плазменной панелью, бездумно включила какую-то торопливую новостную программу и вдруг услышала, что в подземном гараже, в доме, в котором она сейчас находилась, обнаружили избитого мужчину. Вот тут Маша и вспомнила, что перед тем, как ей уйти в спальню, Ленчик взял ключи от «феррари», на котором она так любила гонять по городу, и спустился вниз. Ведь ему звонили из охраны, что кто-то интересуется его автомобилем!

Через двадцать пять минут Маша Перовская догадалась, что преступник пытался похитить «Феррари», но, видимо, удовлетворился большим и неуклюжим телом Ленчика Казимирова. Ей поначалу и в голову не приходило, что целью похищения был не автомобиль, а сам банкир. В этом Маша горячо убеждала стражей порядка, возившихся в гараже:

– Да что вы! Ленчик? «Феррари» – это да! Небось, Ленчик застал угонщика у машины и тот его уволок второпях. Ну, чтоб скрыть… преступные намерения. Временно… так сказать… Вот и ключи бросил. Спасибо, вы вернули.

Стражи порядка (их было двое, один в штатском, второй – в форме), стоя потом в прихожей квартиры Казимирова, недоверчиво пожимали плечами, но думали, видимо, что жене видней, что ценнее – редкий изящный автомобиль или часто встречающийся в последнее время тип очень упитанного мужчины.

– Ваш муж называл охранника по имени, когда говорил с ним по телефону? – спросил молодой равнодушный оперативник в штатском, высокий, худой блондин. То, что он совершенно безразличен ко всему происходящему, было видно по его скучающему блеклому взгляду, блуждающей прозрачной улыбке и лениво жующей жвачку тяжелой челюсти. От оперативника к тому же попахивало так же, как от Ленчика, когда он только переступал порог дома и немедленно вновь брался за крепкое спиртное. Жвачка должна была, видимо, хоть как-то погасить назойливый запах.

– Какой муж? – Маша захлопала глазами.

– Ну… этот… Казимиров… – оперативник заглянул в малюсенький блокнотик, который все время держал в руках. – Леонид Михайлович… Европа, который.

– Он мне пока не муж. Пока… Ждем развода… У нас гражданские отношения.

– Ясно, что не военные! – уже без всякого уважения к молодой даме ухмыльнулся жующий оперативник и как-то по-другому оглядел Машу с головы до ног.

Маша надменно вскинула голову и чуть отошла в сторону:

– Это ничего не значит! Где мой Ленчик?!

Утром судьба Казимирова так и не прояснилась. А вечером ей позвонили из «города ангелов». Так называл Лос-Анджелес Казимиров. Там прожигала жизнь его законная супруга, «проститутка и ширяльщица» – это опять же по словам Казимирова.

– Тамарку, лярву эту, – говорил он, плюясь от злости, – я взял в голо-обнаженном виде спьяну прямо из стриптиз-клуба в Поскудине. Городишко их, райцентр сраный, так называется. Поскудин, мать его в дышло! Женился на ней, не приходя в сознание. Я-то, старый мешок с опилками, куда глядел! Вот теперь я ее высадил отсюда подальше в «ангельский» город, в америкосовский «поскудин», и определил ей неслабые отступные, чтобы только сюда не заваливалась. Она там с одним певуном, в кожанке и с пустой черепушкой, из пьюще-поющего, отечественного нашего сброда обретается. Он ее моложе лет на десять. Да только считать не умеет, двоечник неумытый! Если явится сюда эта стерва, я ее ментам тепленькой сдам… Как тогда сам взял – в голо-обнаженном виде… Наркоша хренова! Я ей так и сказал… Пусть развод дает! И чтоб без претензиев!

И опять плевался.

Ленчик, порой, умел говорить так лихо, с такими выкрутасами, что никому бы и в голову не пришло, что это и есть тот видный ученый-экономист и вообще финансовый оракул, и даже первый вице-президент крупнейшего банка. Мурло и есть мурло! Впрочем, кто знает? А может быть, так теперь интеллигенция разговаривает? Маше Перовской сравнивать было не с чем. Она об интеллигенции слышала много и далеко не всегда самое хорошее, от того же Лени Казимирова. А глядя на брызгающего слюной Ленчика, думала: вот, значит, какие вы, образованные-то! Впрочем, Ленчик умел быть разным. Маша в связи с этим сильно путалась.

Как-то Ленчик втолковывал Маше, что народ постепенно образовывается и окультуривается по европейскому образцу. Наиболее доходчивым для Маши примером он, видимо, посчитал следующий:

– Теперь чаще можно увидеть в городской пробке, как кто-то в своей шикарной тачке увлеченно ковыряется в носу уже не указательным пальцем, а мизинцем! Изящнее, так сказать, культурнее. Придет время – уже платком будет орудовать. А еще немного – и платок станет свежим. Потому что мы растем над собой!

Маша никак не могла понять, когда Ленчик говорит серьезно, а когда просто надсмехается над ней. Все было скрыто или за воздушным флером неглупого цинизма или за стеной такой мужланской грубости, что иначе, чем животным, его в этот момент другая бы и назвать не смогла. Но Маша только страшно пугалась, и в первом и во втором случае.

Однажды он потащил ее на какую-то крутую тусовку, где все мужчины были в смокингах, а сама Маша и другие дамы в вечерних туалетах с бриллиантами и изумрудами. Мэр города устраивал шикарный прием, а его супруга на том приеме была прямо королевой, с диадемой на голове, вроде короны. Маша выпила лишнего, захмелела и как-то незаметно перешла на привычную для нее манеру общения, в том числе, и с Ленчиком. От нее в священном ужасе отшатнулась какая-то расфуфыренная архитекторша элитной наружности, жена другого архитектора, старого и важного. Ленчик больно ущипнул Машу за задницу и прошипел сквозь зубы:

– Крыша поехала, что ли! Не дома! Тут интеллигенция одна, а ты чего несешь, лахудра!

Маша поняла, что нужно уметь быть разной. Хороший урок!

Так вот, вечером первого дня исчезновения Казимирова из «города ангелов» позвонила Тамарка Казимирова, урожденная Тамара Федоровна Кукунина.

– Это кто? – спросила Тамарка низким голосом. Он у нее стал пикантно понижаться почти сразу после вывоза в голо-обнаженном виде из райцентра Поскудина. Многие думали поначалу, что это от избранности натуры, а оказалось – от неумеренного образа жизни.

– Это я, – односложно ответила Маша и тут же поняла, с кем говорит, потому что последовал резкий ответ:

– Кто – я? Розовая свинья?

– Сама ты… – Маша швырнула трубку.

Телефон опять зазвонил. Маша походила вокруг него нерешительно, но потом все же вновь подняла трубку и молча прижала ее к уху.

– Чего умолкла? Не поняла, кто звонит, дура?

– Какое вы право имеете?..

– Полное. Думаешь, если твой мужик – Европа, то вам все можно! Мы сами… почти Америка… – это было сказано очень надменно.

– Что вам надо? – Маша покраснела, не в силах ни кинуть трубку, ни продолжить этот странный разговор.

– Где этот перец?

– Какой перец?

– Ленька! Европа где? Ты чего из меня дуру строишь?

– Не знаю я! – Маша вдруг разрыдалась от страха. – Украли его… похитили!

– Европу похитили! Вот сучье!

Кому предназначалось последнее короткое замечание, было непонятно – не то тем, кто похитил Казимирова, не то самому Ленчику, не то Маше или даже всем скопом.

– Слушай сюда, – почти без паузы сурово продолжила Тамарка, – не реви! Ленчик мне должен… имей это в виду. И если кто-то решил, что выкуп за его жирное тело достанется только ему, то сто раз еще об этом пожалеет. Выкуп пополам, иначе я такое замучу, что все крысы московской канализации от зависти передохнут!

– Какой выкуп? Какой выкуп?! Я ничего не знаю. Лёнечка исчез и всё! – Маша уже не просто рыдала, а верещала в трубку.

– Ленчики так просто никуда не исчезают. Заруби это на своем сопливом носу, подруга. У «ленчиков» есть своя твердая цена. Клянусь всеми ширнутыми ангелами, этого сраного города! Не реви, говорю!

Маша несколько раз жалобно шмыгнула носом и тут же испуганно умолкла.

– Я через два часа вылетаю в Москву. Встречать не надо, на цветы и торт не траться. Береги себя и жди. Не вздумай запираться в моей квартире, потому как все, что Ленчиково, то без предела моё! Я дверь вышибу вместе с твоими хилыми мозгами, – это было сказано так, как будто вслух зачитывался скупой текст телеграммы. – Не реви, дура! Матрос ребенка не обидит. Тем более, со мной будет еще один член нашего великого морского братства. Джентльмен удачи, ни дать ни взять. Не реви, говорю!

Маше это что-то очень напоминало, из детства. Когда она положила дрогнувшей рукой трубку, то сразу же вспомнила, что именно – Карлсона, который живет на крыше. Это он все время мрачно говорил мальчику: «не реви», когда явно было от чего реветь.

Странно, но от этого ей вдруг стало спокойнее. И она принялась даже с нетерпением ждать своего «карлсона» из далекого «города ангелов». То есть двоих «карлсонов», один из которых был даже «джентльменом удачи – ни дать ни взять».

И дождалась.