Книга: Преподаватель симметрии - Андрей Битов

Жизнь есть текст. И те три, девять, сорок дней, год, в течение которых (кажется, во всех конфессиях) мы перечитываем жизнь ушедшего от нас, переплетенную в его даты, и есть изначальный жанр любого повествования: рассказа, повести, романа, эпопеи, где именно замысел есть вершина, а исполнение - подножие, где нам все ясно в отношении конца героя, но не все еще домыслено относительно его рождения, и мы пишем вспять, возрождая его от смерти к жизни, в подсознательной надежде, что когда-нибудь и с нами так же поступят...

Или же в силу закона творческого парадокса только для поэта – этого средства существования языка – и возможно постичь тайны симметрии жизни и смерти? Мне ли вообще судить о чем-то возможном и невозможном в мире посюстороннем и потустороннем, раз уж я сама о себе знаю, что мне до понимания прозы Битова еще много-много лет и уточняться и утончаться?

«Преподаватель симметрии» - это великолепный текст, перед которым я сдалась. Сдалась и попала в плен, из которого, если честно, и спасаться не хочу. Сколько бы ни было мне отмерено времени и пространства жизни, не хочу переставать слышать волшебное эхо романа. Хочу любоваться небом Трои и каждый день узнавать новое и о небе, и о Трое, и о себе. В своем собственном будущем я с грустью чувствую болезненное родство с Урбино Ваноски, которого будущее так же влекло, а «будущее в прошедшем» неизменно заманивало в ловушки, из-за чего он день за днем терял бесценное настоящее, пока не потерял вовсе. Был ли неправ? Быть может. Но это не имеет никакого значения, если ты приговорен не счастью, но к образам и текстам. Судьба вовсе не жестока, и взамен потерянной (убитой?) любви можно встретить новую, и даже две – никто ведь не отменял закона симметрии.

Тайны симметрии отражаются в кофейной гуще: остров и океан, день и ночь, Луна и Солнце, две красавицы, нежная, понимающая Лили и страстная, дикая Марлен. Лили-Марлен, женщина-песенка, женщина-совершенство, женщина -мечта. Именно ей читатель обязан, пожалуй, лучшим описанием чувственных отношений мужчины и женщины на русском языке, в котором, как известно, любовь, как акт, лишена глагола. Трепет и восторг, сладчайшая нега, дикий экстаз - оказывается обо всем можно рассказать без слащавости и без пошлости. Как читатель я была изумлена и обрадована, а вот герой... Герой из тех, у кого даже из чашки ароматнейшего кофе вытекает лишь a couple of coffins.

Таков мир романа - гробы из чашек кофе и говорящие уши, царство, где властвуют причудливые законы пространственно-временного континуума, когда в поисках утраченного времени можно внезапно переместиться в пространстве, легче лёгкого упасть с Луны и продолжать жить на Земле, можно быть одновременно всесильным королем и тишайшим подданным, ненаписанные романы меняют судьбы авторов, и лишь в конце предложения всегда ставится точка.

Читала и удивлялась, отчего Андрея Битова называют «постмодернистом»? Только из-за нестандартной формы его произведений? По моим ощущениям в «Преподавателе…» форму романа как единого целого целиком предопределяют содержание и общий замысел, эффект долгого музыкального эха сравним с эффектом от прочтения венка сонетов – да, каждый сонет (рассказ) хорош и в отдельности, но лишь в совокупности это настоящее сокровище. В книге есть игра, но нет наигранности, есть разноплановость, но нет фрагментарности, смыслы ставятся под сомнение, но сама возможность смысла – никогда.

Нет, это не постмодернизм. Это вообще никакой не -изм. Это любовь. К языку, к слову, к знаку. И к человеку, который всегда и меньше и больше знака. И более всего - любовь к человеку, искушаемому знаками и символами. Любовь, которая заставляет подсолнухи запоминать солнце, чтобы не забыть до утра, любовь которая...

Нет, не буду пересказывать! Это "дурной моветон".

.. любой текст есть зеркало. Эта истина не может быть оспорена хотя бы и потому, что любой текст в действительности отражает того, кто пишет этот текст, а также не менее, а то и более того! – отражает того, кто читает этот текст, то есть – можно сказать, в текст смотрит; человек находит в словах и предложениях, отражённых от Автора, отражение самого себя, читает, перенося смыслы через собственную призму восприятия. Эта истина непреложна и пугает многих – стоит только задуматься, опуститься на эти лингвистические глубины и осознать, что значение текста в мире не воспринимается должным образом серьёзно. Текст кажется многим буквенной может быть даже вещью, однако вещь ли это или всё же более душа, чем всё остальное, что принято сопоставлять с душой? Вот так и читатель сейчас смотрит в мой текст и видит отражение быть может даже самого себя, а может – меня, а может ничего не видит, поскольку каждый читатель, как вы могли догадаться, не меньше зеркало, чем текст этот, чем всё, что нас окружает, чем вся эта реальная Вселенная, которая так же, как и текст, состоит из цепочек смыслов, которые можно разрушить и тогда рухнет и всё остальное – понятие Текста, понятие Вселенной.

Здесь же, в «Преподавателе симметрии» кроется загадка – все рассказы представляют собой такие зеркала, смотря в которые можно обнаруживать другие и, между тем, понимать, что есть там и третьи; есть некоторый лабиринт понятий, а в каждом этом небольшом тексте, помимо симметрии очевидной (Автор – Читатель) возникает ещё другая, текстовая симметрия. Вспомним новеллу про писателя, который встречается с другим писателем: писатель этот рассказывает о некотором крайне необычном случае, произошедшем с ним в молодости – то нельзя назвать за случай, можно назвать фатумом или судьбой. Кто встретился писателю? Можно отметить, что у этого персонажа, появившегося в судьбе писателя, ключевой деталью, изменившей (или вернее – изменяющей!) были фотографии. Именно фотографии, сделанные через несколько зеркал (здесь, конечно, хочется вспомнить про зеркальные фотоаппараты куда более изящно), переломили реальность того писателя, который находится в своем прошлом, тогда как писатель настоящий говорит о нем, как о совершенно другом человеке, тогда как автор воспринимает его совершенно третьим человеком, ну а мы с вами видим совершенно пятого писателя – и эффект зеркал с этой их пугающей симметрией здесь не завершается. Можно продолжить, что и остальных героев мы также видим через призму текста в «Преподавателе», даже более того – они зеркалят друг друга, как то: писатель в молодости и писатель, встреченный нами в настоящее время (настоящее – для новеллы), как множатся в собственных его Прекрасные Елены, которых наш писатель чаялся найти и искал их именно в отражениях, встречал – заметьте, не одну, не две, не три! – а встречал до бесконечности, пока не встретил, не осознал, но не было ли тогда поздно? Заблудившись в этих отражениях, что испытал этот писатель, всю жизнь писавший два романа, где один, по сути, перетекал во второй?

Немногим позже мы встретим персонажа, который упал с Луны – местный дурачок маленькой провинции, что был до того добр и наивен, что скоро стал частью маленького городка, который также принял его, разве что шутил над ним, но – такова была их плата за этот приём. Зеркало встречается очень скоро – персонаж здесь видит это самое зеркало, слегка искривляющее его самого: появляется доктор Р. Давин, как назло утерявший букву «р» в звучной фамилии и нашедший её в инициале имени. Давин – будущий великий учёный, видит в этом дурачке нечто большее и единственный воспринимает его куда более серьёзно, чем другие. Они оба – отражение друг друга, настолько разительно отличающееся, что заподозрить здесь эффект симметрии сложно, однако он очевиден – «Санчо-Панса и Дон Кихот» - так назовёт их автор. Дурачок в своих воспоминаниях о прошлом случайно вспомнит о том, как увидел в некоторый момент духовных практик себя же и будто не себя – и ровно в этот момент это зеркало треснуло и та его реальность, с которой он отчаянно пытается нас познакомить, ломается и он оказывается в реальности душного маленького городка, где один единственный умный человек способен понять его и принять его, как самого себя, как свое отражение – здесь только кроется одна опасность – люди часто ненавидят собственные отражения и зеркало может вновь треснуть и тогда симметрия перестаёт быть симметрией, равно как и «0 это буква или цифра» - заглавный вопрос, кажущийся таким зеркальным и в то же время асимметричным - и вот одна из частей погибает.

И не стоит говорить, что каждый последующий текст является такой шарадой, обманкой подсознания, ловящей Читателя в капкан смыслов, смыслы эти самые ломающей: двое братьев - так непременно Близнецы, Вор есть отражение самого Демиурга, у которого, в свою очередь, миллиард других отражений, ведь в его реальности он есть Творец и Создатель, он главный правитель мира, заведующий энциклопедией Бог. В другом месте автором будет предложено поломать голову над загадкой - что есть поршень, толкающий время? Рыбки, Эвридики и Дики всплывут не раз, энциклопедия и полёты на Луну - тоже. И, безусловно, эта философия лингвистики каждого пассажа всех текстов, разных, но складывающихся в одно общее полотно: нажатие на кнопку - начало ли это или конец? Старость есть отражение молодости? Гений отражение злодейства? Эта асимметрия в каждом абзаце каждого рассказа неизбежно приведёт к мысли, что, тем не менее, равновесие здесь достигается именно сменой угла восприятия общей картины, которую составляет автор, а воспринимает Читатель-Зритель. Более того – реальность для героев новелл отражает нашу собственную, но опять же, зеркала зачастую изрядно лукавят, превращая отражение это, эту полную симметрию в инородную нам реальность; читатель не без труда найдёт в каждом тексте и себя самого и это, пожалуй, будет самая значительная победа. Двойники этого зазеркалья встречаются и лингвистические – герой Антон и my Tishka, не являющийся, однако, «ни его двойником, ни прозвищем» (но впоследствии это обратится в «Тишку и Тошку»), позже - два языка сплетаются в один и становятся зеркалами друг друга, стихи отражают самое себя («Опять вознесся. И опять не ожил»), Моцарт и Сальери возникают и пропадают, равно как и сам Урбино, этот неуловимый житель этой странной симметрии, которая околдовывает с первой большой буквы.

Автор-романтик, писатель, сотворивший "роман-эхо", осознающий себя живым классиком среди классики мёртвой, человек, воссоздавший этот сложный рисунок геометрических смыслов, остаётся неуловимым, как и сам Урбино - казалось бы, вот-вот ухватишь его, как он вновь ускользает в своих загадках и всё, что останется тебе, Читатель, в финале - очевидное признание того, что Текст это зеркало, а этот Текст - ещё и из серии тех Текстов, что читать нужно не раз, не два; рождаются такие тексты теперь нечасто. И что нам советует сам Автор? Да вот, пожалуй, что: смотреть в эту книгу как на самое себя и помнить, что в конце предложения всегда должна быть точка.

Аннотация вот обещает, что книгу можно читать с любого места и при этом не путаться в событиях, потому что рассказ в рассказе находит отражение. Наверно, это так, к сожалению, я увидела только отражение, простите за выражение, словесной галиматьи, которая тянулась и тянулась, плавно плюхаясь из главы в главу. Я не нашла никакого сюжета, никакой ярко выраженной линии. И в каком бы стиле Битов не писал, постмодернизма, модернизма или домодернизма, я никогда не смогу адекватно воспринять фразу:

Иди ко мне, моя сучка!

А ведь все можно списать на издержки перевода..

Хотя, о чем это я. Когда садилась за рецензию, я клятвенно обещала, что Битов никоим образом ругать не буду. Ну, не поняла я суть произведения, но ведь другие-то поняли! Так что, скорее, тут уж дело во мне, а не в Битове.

Но есть в книге и то, что мне все же пришлось по душе, несмотря на мои прихоти и привередничества. Местами Битов очень круто играет со словами, есть цитаты, которые мне понравились. И тут по праву заслуга не только великого могучего, но и самого писателя. Только вот, к сожалению, даже с такой замечательной игрой слов книга все равно ни в какую не хотела идти.

Что ж, возможно, это просто не мой лабиринт, поэтому блудиться по нему у меня не было никакого желания.

Пару дней назад сокомандникам жаловалась, что не знаю, чего в рецензии писать. Ну, не умею я умничать – в нашем районе за это не уважали. Ребята у нас всегда были за простое отношение к жизни, поэтому я могу плюнуть на два метра, а вот рецензию на постмодернизм написать не могу. Ну, мне чемпион наш присоветовал поток сознания включить, типа будь, как Андрей Битов, только баба.

Эй, завязывайте себя по лбу шибать! Не буду ниче делать, успокойтесь. Да и сознание у меня так себе, как у Незнайки, поэтому потока никакого не будет, максимум – ручеек, даже ножки не замочите.

Ну, мне книжка понравилась. Мне же обещали когда-то расширение горизонтов, ну, вот и случилось – расширились. Не то, чтобы я зафанатела прямо от постмодернизма или буду еще что-нибудь у Битова читать, но не противно ж было – уже хорошо. Я, правда, долго книжку эту читала, вникала там, думать пыталась, а потом полушария расслабила и все получилось: глазами бегу по буковками, картинки в башке ловлю, цитатки красивые подмечаю. Ровно 80 страниц в читалке от энтузиазма до непроизвольного засыпания намеряла. Тоже опыт. А че?

Кстати, чего прикольнуло – в этих новеллах есть сюжет. То есть автор не просто базар-вокзал равзодит, мис-ти-фи-ци-ру-ет там, типа он не писал, но перевел, а вся эта лабуда еще и со смыслом. И без пошлятины, что ваще радует. Ну, и больше всех мне понравился Гумми. Я только из-за него, да из-за одной цитаты с Андрюхой подружилась. Вот эта цитата:

… строгая отвесность траектории свободного падения не подлежала сомнению, авторитет Ньютона был все еще неоспорим, и вертикаль, восстановленная из точки приземления Гумми, упиралась лишь в неоспоримо несуществующего Бога.

Клево да? Прямо за душу берет!

Ну, и все. Читайте постмодернизм. Не умничайте. Любите простых романтиков.

Что осталось от той первоначальной рецензии в нашем весьма приблизительном пересказе – судить уже не нам. Остается загадкой, для чего потребовались столь сложные телодвижения. Если верить бессвязным объяснениям этого скорбного головой человека, то он хотел повторить процесс максимального отчуждения текста от автора, вытеснения его в пространство и прочее.

К счастью, эта грешная рецензия и близко не так талантлива как «Преподаватель симметрии» и поэтому мы ограничимся простым пересказом – без вкраплений своего бессознательного, прорывов текста в реальность и прочего. Условно, если у Битова взята этак восьмая производная от якобы начального текста, то у нас просто первая.

I

Во вступлении автор рецензии (далее - АР) шаркает ножкой в сторону томов диссертаций, посвященных Битову, и признается в своем полном дилетантизме. (Интересно, а есть ли рецензии с противоположным по смыслу началом? Что-то вроде «Я вам сейчас всё расскажу!»)

Далее АР вспоминает «Пушкинский дом», «Аптекарский остров» и прочее, что он уже прочёл у Битова. Любимый Петербург, высокий уровень прозы, каждая встреча – открытие.

Наконец, приводится аккуратно списанная с сопроводительной статьи история создания романа – 37 лет, постепенная публикация и так далее.

II

Основная часть начинается с традиционного пересказа сюжета и знакомства с главным героем.Тут АР не может определиться, чьи интонации главенствуют в романе: - неведомого переводчика-пересказчика, - Тайрд-Боффина, чья книга пересказывалась, - Урбино Ваноски, кому была посвящена упомянутая книга.

Потом АР решает, что эти голоса сливаются вместе и рождают тот самый авторский голос, который и хотел своими фокусами деперсонифицировать Битов.

После достаточно нудных страниц (АР не поленился осветить все семь рассказов – глав, составляющих книгу) смело утверждается, что на самом деле роман о нелегкой участи писателя, о неспособности участвовать в жизни, об участи наблюдать, о власти слова, и прочее, и прочее. АР даже не постеснялся назвать роман «глубоко личным и внешне обезличенным размышлением Битова о своей писательской жизни».

Здесь АР, как мы поняли, спохватился, что подобные громкие заявления стоит выводить ближе к концу рецензии, и возвращается к конкретике.

Вложен листок с кучей списков и графов. Заголовки списков, которые мы смогли припомнить: - Порядок следования отдельных глав как их писал Урбино Ваноски - Порядок следования глав как происходили описываемые события - мини-списки, охватывающие отдельные истории внутри романа

Графы, старательно простроенные АР, состоят из вершин-слов. АР утверждает, что это понятия, вокруг которых построен роман, что это камни, оставляющие круги на водной глади романа, и даже вклеивает репродукцию картины Рафа Фортеса. Какую именно – мы не помним, они все одинаковые.

Вот те слова-вершины, которые мы смогли восстановить: Британника, Эвридика, Россия, камера, кнопка, небо, миф, зеркало, Древняя Греция, остров, корабль, дом, фотография, Марлен, книга, сюжет, отражение, прошлое, сон, будущее, Лили, настоящее, белый цвет, Луна, Елена, поршень, велосипед.

Посчитав, однако, свою работу графически бедной, АР вставляет еще три картинки: 1. Треугольник с кучей стрелочек и вершинами «реальность», «текст», «сознание». 2. Похожий треугольник со словами «прошлое», «настоящее», «будущее». 3. Совмещение двух предыдущих треугольников – причем АР не хватило плоскости листа бумаги и он смастерил объемную книжку-панорамку, будто бы детскую. На стрелочках были вписаны названия глав и, почему-то, времена английского языка.

III

На редкость занудная и до зубной боли стандартная часть о языке и о стиле писателя. «Битов – великолепный мастер слова», «Читается на одном дыхании», «Ощущение присутствия и холодка по спине». Это всё повторяется в куче рецензий, нам откровенно лень пересказывать очевидное.

IV

АР блещет эрудицией и находит явные и неявные литературные отсылки. Кажется, был упомянуты Набоков, Стерн, Пруст, Томас Манн, Уэльс, Пушкин и древнегреческие мифы – куда без них.

V

Заключение от АР. Стандартное посыпание головы пеплом, что «не смог передать всего величия замысла писателя». (Опять интересно, а бывает ли наоборот – «Вот теперь вас все ясно и книгу можно не читать!») Заверения, что читать роман «Преподаватель симметрии» совершенно необходимо и уж он – АР – его точно перечитает несколько раз. (Зачем – чтобы нарисовать еще несколько схемок? Или написать ту самую, подробную и окончательную рецензию?)

Послесловие от пересказчиков

На этом мы заканчиваем свой пересказ и тоже отправляемся читать Битова. Схемки чертить не будем, а «получать интеллектуальное удовольствие» и «размышлять о путях писательства» будем обязательно.

P.S. АР настаивал на том, чтобы мы как-нибудь переставили местами части рецензии, но это было бы уже слишком. Не Битов, все-таки.