Текст книги "Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ"

Глава 5. Карантин. Тяжко

Говорят, что в памяти остаются самые яркие и значительные события нашей жизни. В моей памяти таковых в этот начальный период осталось несколько, некоторые из них могли показаться на первый взгляд малозаметными, однако в той ситуации все воспринималось иначе.

Ясное утреннее солнце едва поднялось над верхушками сосен, и первые лучи пригрели мои озябшие плечи. Я сидел в последних рядах летнего клуба, как и весь наш взвод. Где-то впереди работник политотдела училища рассказывал нечто важное о международном положении и агрессивных планах НАТО, но мы этого не слышали. Опустив голову на грудь, дружно спали, тихо посапывая. Спину холодил легкий морозец ранней осени средней полосы России. Даже наши строгие сержанты смежили веки и подремывали, потеряв бдительность. Два часа отдыха оказались настолько ярким событием в нашей солдатской жизни, что запомнились мне навсегда.

Окрик «встать!» разбудил нас. Будилов первым вскочил и продублировал команду, добавив: «Строиться на занятие по ВДП». С этого момента началась интенсивная подготовка к парашютным прыжкам.

На парашютном городке ленивый прапорщик выдал макеты парашютов, в которые мы тут же облачились с помощью командиров и более опытных товарищей. На таком занятии, как правило, организовывалось несколько учебных мест, где руководителями были командиры отделений. На одной из точек приходилось спрыгивать с трамплина максимальной высотой 180 сантиметров, когда удар о землю соответствует силе удара при приземлении с парашютом. Иногда это делалось с кувырком через левое или правое плечо.

Другое учебное место предназначалось для обучения правильному выходу из самолета, верной группировке, точному отсчету времени и выдергиванию кольца. Согнувшись в три погибели мы «выпрыгивали из самолета», дружно орали: «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три – кольцо-купол!»

Третья учебная точка делала такие занятия едва ли не напряженнее «физо» – физподготовки. Здесь надо было прицепиться карабинами к стапелю и висеть в воздухе, имитируя прыжок с парашютом после раскрытия купола. Сержант подавал разные вводные, например: «Парашютист слева идет лицом к вам». После этого должна последовать реакция, а именно: необходимо было потянуться на задних лямках и заорать предполагаемому парашютисту: «Задние тяни!», стараясь тем самым избежать предполагаемого схождения в воздухе. Обычно сержант давал команду, а затем не спеша проверял действия каждого из нас. Тем временем мы, дрожа всем телом от изнеможения, тужились удержать руки в согнутом положении.

После тридцати минут занятий наши немощные на тот момент руки тряслись, как у алкоголиков с похмелья.

Обед прервал наши мучения, и мы строем направились в столовую. Тогда мы узнали, что это была всего лишь предпрыжковая подготовка, которая проводилась на протяжении всех лет учебы перед каждыми прыжками, а не полноценное занятие по ВДП. При этом прыжок мог и не состояться, а предпрыжковая непременно была. Сами занятия по ВДП были гораздо сложнее и ответственнее. Только отличные знания значительно снижали риск возникновения «нештатных ситуаций» в воздухе, а в целом мы любили ВДП.

Летом можно было отдохнуть и позагорать на укладке парашютов или подремать на изучении материальной части. Зимняя укладка, как правило, проходила в просторных аудиториях кафедры ВДП, что тоже позволяло немного расслабиться. Преподаватели не были столь строгими, но их очень заботила точность и аккуратность во время укладки парашютов или швартовки парашютных грузовых систем. Особое удовольствие заключалось в том, что укладка проходила босиком. Снять сапоги в жару было равносильно отдыху под сенью березового леса.

Курсанты 4 взвода (выпуск 1983 г) на укладке парашютов в аудитории на кафедре ВДП

Исключение составляли собственно прыжки с парашютом, но это отдельная история. Несмотря на то, что особо мы не напрягались на занятиях, на экзаменах получали отличные оценки абсолютно все курсанты, причем вполне заслуженно. Материал усваивался всегда качественно.

Прием пищи в карантине проходил по армейским условиям, то есть взвод рассаживался по десять человек за длинным столом. Позже, в курсантстве, мы уже сидели по четыре человека. Кормились в обед, чем послал министр обороны по нормам солдат срочной службы, а именно: на первое вода с капустой, на второе капуста без воды и на третье вода без капусты. Все это соответственно называлось: щи, бигус и кисель, иногда компот.

Мы даже оголодавшие такую еду почти не ели. В основном налегали на хлеб. Исключение составлял Боря Максимов по прозвищу Макс. Тот мёл, что под ложку попадет, без особого разбору. Мы в какой-то момент озаботились его здоровьем, всерьез подозревая, что у него завелся глист-солитер, который и вдохновлял Борьку на такие «трапезные подвиги».

После обеда мы двинулись на самоподготовку, которая, в основном, посвящалась изучению уставов ВС, но и здесь отдохнуть не получалось. Сержанты бдительности не теряли и внимательно следили, чтобы все с открытыми глазами смотрели в книжки. Тут уже все силы уходили на борьбу со сном, и это без преувеличения.

Рабочий день завершался кроссом, который проходил в течение часа непосредственно перед ужином, который был значительно лучше обеда. В основном за счет масла, чая вприкуску с сахаром и жареной рыбы.

Время настолько было расписано по минутам, что именно тогда у меня появилась привычка заводить наручные часы не утром, как я делал всегда, а после отбоя. После команды «подъем» времени на это не было ни секунды.

Образ жизни и службы был направлен исключительно на физическое изматывание новоявленного курсанта, без отдыха днем и с минимальным – ночью. При этом сержанты вели себя корректно и не позволяли себе хамства и тем более любого рода издевательств.

Однако самое тяжелое заключалось не в бесконечных марш-бросках, силовых упражнениях, занятиях по строевой подготовке или жестком распорядке дня, а в преодолении искушения в самом себе. Дело в том, что до присяги можно было легко все эти мучения прекратить. Достаточно написать рапорт, и все – свобода, отдых и все блага гражданской жизни.

Тут еще и командиры наши каждый день капали на мозги, предлагая сбежать, а большинство и бежали именно тогда, в карантине, до принятия присяги. Такое искушение выдержали не все. Едва ли не каждый второй так и не смог получить лейтенантские погоны.

Среди поступивших было много тех, кто поступил по «блату», по знакомству и родственным связям. Большинство дезертиров и были отпрысками имевших некоторое отношение к спецслужбам родителей. Одним из первых ушел толстяк Шаганов, который вначале переобулся из сапог в тапочки – натер мозоли, – а затем и вовсе исчез из наших рядов, и вместе с ним еще несколько человек.

Может быть, именно тогда и закладывались основные черты разведчика – никогда не сдаваться, идти вперед, пока «смерть не остановит тебя в выполнении задачи». Может быть, тогда и проходил отбор в элиту Вооруженных сил, когда романтики превращались в выносливых и беспощадных, в первую очередь к самим себе, воинов?

Как бы ни звучали высокопарно эти слова, но это было именно так. Уже через несколько лет эти, окружавшие меня, испуганные и замордованные службой пацаны стали отчаянными и решительными командирами групп войск специального назначения ГРУ, орденоносцами.

Каким образом происходила эта трансформация, как случилось такое превращение? У меня нет ответа.

Глава 6. Карантин. Подготовка к прыжкам

Дни летели быстро, а время двигалось медленно. Менее чем через месяц первая неделя службы казалась далекой, как первая школьная линейка десятикласснику, а гражданская жизнь и вовсе исчезла в туманной дымке свежего утра на спортгородке учебного центра РВВДКУ. Даже теперь тот трудный период мне представляется ближе, чем вручение лейтенантских погон и прощание с Боевым знаменем училища.

Началась интенсивная подготовка к прыжкам. Большинство курсантов не имело опыта прыжков, у некоторых, как у меня, было три исполненных на военкоматовских курсах, а у Игоря Скирты, например, уже пошел шестой десяток парашютных прыжков. Однако здесь это не принималось в расчет и все начинали с азов.

Теперь значительная часть времени стала отводиться на воздушно-десантную подготовку. После обеда вместо самоподготовки мы занимались укладкой парашютов. Это радовало, потому что порой не оставалось времени для кросса.

Любой предмет изучается по общепринятой методике – от простого к сложному. ВДП не было исключением. Однако здесь ко всему прочему добавлялась, вольно или невольно, физиология.

Дело в том, что каждый поступивший в той или иной степени изначально обладал склонностью к риску и авантюризму в положительном смысле слова. После освоения азов предпрыжковой подготовки мы приступили к работе на имитаторах самолетов.

Первым был тренажер Ан-2, который представлял собой металлический каркас размером с этот самолет и высотой примерно пять метров. Мы разместились внутри на сиденьях с макетами парашютов на плечах, прицепили роликовые каретки к металлической направляющей. Затем прозвучали команды «приготовиться», «пошел» – и «выброска» началась.

Мне было очень страшно, но иного варианта не было. Я оттолкнулся и сиганул вниз с пятиметровой высоты. Легче всего, как оказалось, правильно сгруппироваться – я просто сжался от страха, а это и было нужное положение. После приземления адреналин ударил в голову. В расположение мы возвращались в приподнятом настроении – эйфория овладела каждым из нас.

Через пару занятий мы уже привыкли, и адреналин перестал бередить сердца юных «парашютистов», а тут как раз подошло время тренировок на тросовой горке.

Те же макеты парашютов, та же роликовая каретка, только высота уже стала иной – примерно четвертого этажа. Вновь прыжок, эйфория победы над собой и приподнятое настроение.

Так постепенно возникала потребность в острых ощущениях, получить которые оказалось достаточно легко – надо было только преодолеть свой страх. Может, эта зависимость у людей несведущих называется отвагой?

Впоследствии такие занятия превратились для нас в развлечения. В училище на парашютном городке имелась такая тросовая горка, и в свободное время курсанты бегали туда кататься. Макетов парашютов с карабинами, разумеется, не выдавалось, а тросовая горка была устроена таким образом, что когда один курсант катился вниз, вторая свободная каретка поднималась наверх, но иногда не доезжала до конца. Поэтому, чтобы ухватиться за нее, приходилось чуть прыгнуть в пустоту и потом мчаться вниз. От такого акробатического номера на высоте четырехэтажного дома захватывало дух.

Развлечение закончилось в одночасье, когда курсант седьмой роты не сумел надежно схватиться за плечи каретки, сорвался и упал. К его счастью, прежде чем рухнуть вниз, он успел преодолеть часть пути, и высота стала меньше. Однако он сильно повредил позвоночник, был комиссован и уехал домой прямо из госпиталя инвалидом. Опасные шалости были прекращены, но только лишь потому, что каретки стали пристегивать замками.

Тем временем занятия продолжались, и однажды после тридцатиминутного свободного времени Будилов построил нас, и мы вновь отправились на воздушно-десантный городок. Сейчас предстоял первый и, как оказалось, последний прыжок с парашютной вышки. Настроение у всех было приподнятое, кроме одного человека – Коли Нечипоренко.

Занятия по ТСП в Луковском лесу. Стоят (слева направо) Грузд, Дорохов, Кожмяков, Бронников, Нечипоренко, Галаев. Сидят Евтушенко (слева), Лавров С.

«Дед Нечипор» вполне оправдывал свое прозвище. Долговязый и нескладный, с пышными отвислыми усами, он выглядел гораздо старше своего возраста, а еще боялся прыжков, но это был не тот страх, что присущ каждому. Это было нечто иное, леденящее и парализующее волю. «Дед», как мог, боролся с собой, борьба эта продолжалась почти два года и, в конце концов, закончилась поражением Нечипора – он написал рапорт и уволился. Когда он уходил, нам всем было грустно с ним расставаться.

В конце второго курса многие ушли. Ушел Вадик Курашов, Леша Вечеслов, Саша Кошелев… Дело в том, что эти годы обучения шли в зачет воинской службы и после отчисления курсант мог отправиться не в войска, а прямо домой. К тому же увольнение с третьего и четвертого курсов передавалось в ведомство ГРУ и могло случиться только по решению «директора» спецназа, а это происходило крайне редко.

Во время каждого расставания легкая зависть на мгновение охватывала наши сердца, но почти сразу мы вновь возвращались к своей реальности, уже ничуть не сожалея об этом. Расположение 9-й роты было нашим домом, друзья – братьями, учеба и служба – нашей жизнью.

Погода стояла пасмурная, ветреная, но теплая. Пятый взвод недружно хромал по асфальтированной дороге. Многие, в том числе и ваш покорный слуга, натерли ноги и теперь, припадая кто на левую, кто на правую, а кто и на обе ноги, с энтузиазмом двигались по направлению к парашютной вышке.

Единственный раз за всю воинскую службу я натер мозоль, больше такого не случалось, но зато очень сильно. Рана там, в сапоге, кровоточила, но это не могло помешать малому посвящению в десантники. Кстати сказать, это не служило поводом к освобождению от зарядки и вечернего кросса.

Единственной привилегией являлся отдых во время ожидания перевязки, а еще в виде исключения можно было обуть больную ногу в тапок. В санчасти удавалось даже вздремнуть, ибо таких подраненных собственной бестолковостью было много.

Тем временем подошла моя очередь, и я начал подниматься по ступеням с одной площадки на другую и наконец оказался наверху. Высота пятого этажа повергла меня в ужас, и я стал смотреть вдаль. Оказалось, это еще страшнее, чем разглядывать своих однокашников внизу.

Наверняка высоту каждый воспринимает по-своему, но я и сейчас боюсь такого, относительно небольшого, в десятки метров от земли, расстояния. Впереди два командира отделения застегивали подвесную систему на предыдущем курсанте, а Миша Будилов стоял возле хлипкого ограждения и равнодушно посматривал вниз.

Прозвучала команда «пошел», мой однокашник исчез, и загрохотала тросовая система. Я продолжал стоять, вцепившись в металлическую балку. Будилов сказал мне что-то строгое, и тут я в ответ выдал гениальную по своей глупости фразу: «Когда мне что-то приказывают, у меня возникает чувство противоречия». Михаил сначала оторопел, а потом принялся громко хохотать. Не знаю, чем бы закончилась эта сцена, но в этот момент купол поднялся наверх и Саня Зайков притянул длинным фалом подвесную систему.

Дул сильный ветер, однако парашют находился с подветренной стороны, и это позволяло совершать прыжки. Пока на мне застегивали подвесную систему, я думал исключительно о том, как я смогу преодолеть себя и прыгнуть, но это оказалось излишним. Как только Будилов убрал тросик ограждения, сержанты отпустили лямки, и меня тут же стащило вниз куполом, который, как парус, был наполнен сильным ветром.

Снизу мои друзья заорали: «Ноги держи!» Полет длился секунды, и единственное, что я успел сделать, так это свести стопы вместе, и тут же упал на землю. Забыв про мозоль, тут же вскочил. Мне захотелось обратно – снова прыгнуть и снова получить горячую адреналиновую волну, но, увы, второго захода не предполагалось, и я поплелся в санчасть на перевязку.

Радостный, я шагал, прихлопывая больной ногой по асфальту, и улыбался. Сердобольный офицер, встретившийся мне по пути, спросил:

– Что, ногу подвернул на вышке?

– Никак нет! – ответил я и гордо добавил: – Мозоль натер!

В санчасти было тихо, чисто и уютно. После тридцатиминутного ожидания (а лучше бы подольше) я вошел в перевязочный кабинет и сел на топчан. Солдат-медик привычно обработал мне рану шипящей перекисью водорода и начал перевязку. Я как зачарованный смотрел на стол напротив меня. Там врач осматривал руку курсанта-выпускника инженерного факультета, а точнее культю, без кисти.

Выпускники училища во время государственных экзаменов носили офицерскую полевую фуражку, полушерстяную гимнастерку, портупею, только погоны были еще курсантскими.

Китель гимнастерки курсанта валялся на топчане напротив, а сам он в тельняшке выложил руку без кисти на стол. Из незажившего пока отверстия сочилась мутноватая жидкость, врач надавливал на предплечье, и с каждым нажимом сукровица капала в эмалированную посудину.

Мы уже слышали об этом происшествии. Во время стрельб из «Мухи» курсант не успел произвести выстрел во время первого показа мишени. Для второго выстрела он должен был сменить позицию, но вместо этого он принялся складывать РПГ-18 из боевого положения в походное, что категорически запрещалось делать. Произошел выстрел, и от реактивной струи оторванная кисть отлетела назад на несколько метров.

В дальнейшем курсанту позволили сдать экзамены, получить диплом о высшем образовании и только после этого комиссовали.

В этот день я наглядно увидел, что предстоящее дело моей жизни было не только трудным, но и реально опасным. Как ни удивительно, но такого рода открытия только усиливали мое желание стать офицером. При этом я вовсе не был исключением, скорее – заурядностью в ряду более отчаянных и без преувеличения лихих парней.

* * *

Январь 1976 года, аэродром ДОСААФ г. Томска

Погода была очень морозная, но тихая. Любое дуновение ветерка могло послужить к очередной отмене прыжка. При такой минусовой температуре выброска парашютистов должна совершаться только при полном штиле.

Ранним утром еще затемно мы прибыли на аэродром, но погоды не было. В ожидании наша группа парашютистов просидела здесь до обеда. Нас покормили тушенкой, которую мы ели прямо из банок, заедали хлебом и запивали горячим чаем из армейских термосов.

А совсем недавно едва ли не весенняя погода позволила нам сделать первый прыжок. Было так тепло, что укладку парашютов провели здесь же и сдали на холодный склад. Там же хранился второй комплект куполов, которые уложили еще в Томске, в аудитории ДОСААФа.

Прыжок тогда совершился вполне удачно, и затем все остановилось на неделю. Каждый день нас привозили на аэродром, но мороз с ветром портили все дело, и вот сейчас появился шанс. После обеда ветер стих.

Я неуклюже облачался в подвесную систему, тщательно проверяя каждый карабин. Еще несколько лет назад, когда мне было лет десять или двенадцать, я оказался свидетелем того, как разбился парашютист.

Аэроклуб тогда находился в черте города, и из моего района часто можно было видеть, как Ан-2 совершает выброску парашютистов. В тот день мы сидели с пацанами на сугробе и считали распускающиеся в небе купола. Как правило, их было восемь, но сейчас раскрылось только семь и одна маленькая черная точка – парашютист – камнем падала вниз. Потом точка скрылась за домами – и все.

Только сейчас на курсах парашютистов, куда я был направлен от военкомата, мы узнали подробности. У него случился полный отказ основного купола, а запасной он не сумел открыть от испуга. Рухнул юноша в сугроб, наметенный перед высоким забором, выбрался из него в горячке, пробежал около двух десятков метров и упал замертво.

Теперь я сам стоял в шеренге парашютистов в ожидании проверки. Я до сих пор не могу ответить себе на вопрос: почему меня в молодости так тянуло в экстремальные ситуации, связанные с риском для жизни?

Меры тогда были приняты, и запасной парашют, так же как и основной, был снабжен специальным прибором, который по достижении определенной высоты открывал его автоматически. Однако страх от этого не уменьшался, скорее наоборот – перед глазами так и стояла та картинка с падающей черной точкой в небе.

Старенький Ан-2 тарахтел, разогревая двигатель. Инструктор проверял нас, бесцеремонно дергая за лямки, осматривая контровки и правильность установки парашютных приборов. Затем дал команду, и мы, неуклюже переваливаясь, двинулись по натоптанной тропинке к самолету. С трудом преодолевая напор обжигающего ветра от винта Ан-2 и с помощью бортинженера, мы по очереди взбирались в самолет.

К тому моменту, как Ан-2 набрал нужную высоту и вышел на боевой курс, не было уже ни страха, ни волнения – полное отупение овладело моим разумом. Если бы мне тогда сказали, чтобы я снял парашют и выпрыгнул, – я бы так и сделал.

Рявкнула сирена, и загорелся оранжевый огонек. Все встали. Я был седьмым, то есть предпоследним. Выпускающий инструктор отворил дверь, и поток ледяного ветра ворвался внутрь. Загорелся зеленый свет на табло, а сирена уже ревела не прекращаясь.

Парашютисты один за другим исчезали в проеме, салон пустел. Вдруг передо мной открылась бездна, ноги мои подогнулись от страха, и я выпал наружу. Как положено, отсчитав «пятьсот один – пятьсот два – пятьсот три», я дернул кольцо и стал ждать рывка открывшегося купола. Время как будто остановилось. Наконец последовал рывок. Я даже не успел выдернуть «красную стропичку», которая отсоединяла петлю металлического тросика прибора от запаски, и плюхнулся в сугроб.

Счастье переполняло меня. Я не торопился вставать со снега и, улыбаясь во весь рот, глядел в небо влюбленным взглядом. Ветра не было, оба купола, основной и запасной, лежали рядом со мной.

Громкое тарахтенье заставило меня поднять голову. Ко мне, вздымая тучи снега, мчались аэросани. Не доезжая десятка метров, они резко остановились, дверь распахнулась, и ко мне, увязая в глубоком снегу, бежал инструктор. Лицо его было белым, под стать снегу. На ходу он кричал:

– Ты как? Ты что?

Я поднялся на колени и бодро, с дурацкой улыбкой отрапортовал:

– Нормально!

Инструктор вздохнул, лицо его приобрело обычный цвет, и он молча принялся вместе со мной собирать купола. Потом помог взобраться в салон авиасаней, и мы помчались к деревянному зданию аэроклуба. «Повезло-то как!» – думал я и был прав, но речь должна была идти совсем о другом везении.

Не дожидаясь остальных парашютистов, инструктора взялись за разборки. Они вскрывали один за другим подготовленные к третьему прыжку парашюты. Купола, как замершее на морозе постиранное белье, не желали расправляться.

Тут выяснилось следующее: мои друзья-парашютисты взяли те парашюты, которые мы укладывали еще в авиаклубе в городе, а мне достался один из тех, что пролежали на здешнем холодном складе на морозе целую неделю. Это притом, что укладка происходила едва ли не при плюсовой температуре. За это время сырые купола просто-напросто замерзли.

Я покинул самолет седьмым по счету, а приземлился первым – мой смерзшийся парашют просто не желал раскрываться. Пока я падал вниз, бедные инструктора следили за моим падением, вероятно, гадая, успеет купол раскрыться или нет. Повезло. Раскрылся, но я ничего этого даже не заметил и, соответственно, не испугался. Даже полное осознание происшедшего пришло ко мне много лет спустя.

Зато на укладке мне делать было нечего. Мой второй парашют был вполне годен для прыжка, а вот всем остальным пришлось свои купола переукладывать после тщательной просушки.