Текст книги "Мир искусства в доме на Потемкинской"

Идут дожди. Настроение тревожное – война с Японией продолжается, хоть и носит спокойное название «Столкновений на границе и попыток ее нарушения». На рынке скучно. Нет никакой рыбы, овощей и птицы. По-прежнему пусты обувные и мануфактурные магазины. А улицы полны пьяных уже с утра. У нас в квартире красиво – душа отдыхает. Но извне мы приносим раздражение и ужас перед грубостью. Гардин то здесь, то на даче. За Никиту в «Случае на полустанке» его хвалят. Будет сниматься в роли Юденича в фильме «Оборона Петрограда». Ставит Петров-Бытов на Ленфильме.

12 июля 1939. Отсидела десять дней в городе. Извели духота, мухи и оркестр Таврического сада, играющий одно и то же с 8 утра до 12 ночи. Вл. Рост. хочет взять отпуск и съездить в Одессу сыграть у Гавронского «Приятелей». А здесь у него будут «Артиллеристы» и еще три каких-то картины. Начали подбираться к частной собственности. 10-й параграф конституции поощрил всех хорошо зарабатывающих людей строить дачи – спасение от истерики городов. Им не мешали. Даже наоборот – шли на встречу. Ведь после всегда можно отобрать под тем или иным предлогом. Теперь начались ограничения приусадебных участков. Что будет далее – можно предугадать, раз начались статьи о том, зачем личная собственность, когда все наше должно принадлежать нашей Родине. Может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что скоро у нас начнутся снова компании вроде «головокружений от успехов» и т. д.!

18 июля 1939. Татьянино. Третьего дня вечером звонит прокурор, просит найти и принести ему три бумаги Глеба. На другой день с утра полетела к машинистке, потом Владимир Ростиславович, уезжавший на месяц в Одессу, завез меня в нотариальную контору заверить копии. Отказались. Мне очень жаль, что я не проводила своего друга единственного – Гардина. Он звал меня с собой – но как я оставлю маму, глебины дела, все остальное? Сейчас-то у меня опять такая сердечная усталость, что двигаться трудно. Не буду загадывать. Жизнь полна неожиданностей (почти всегда неприятных!), и строить планы даже на неделю вперед не стоит. Вышло солнце, кругом него темные, набухшие влагой тучи. Зелень яркая, сочная. Цветут розы, лилии, настурция. Открылись первые табаки. А гром все грохочет, перекатывается с тучи на тучу. Какое счастье – свобода!

Не хочется в город ехать!

25 июля 1939. Татьянино. Льет уже два дня непрерывный, свирепый дождь. Получила письма от Володи. Он пишет, что номер – на море, жара и гудки пароходов. Зовет скорее приехать. Ужасается зверскому убийству Зинаиды Райх. Я о нем раньше не слышала – в газетах ничего не писали. Жаль мне эту обаятельную женщину – до глубины души. Мейерхольд на другой день после выступления на режиссерской конференции был арестован и потому о смерти жены не знает. А говорят, что он не выйдет. Но, может, через тюремные стены пройдут слухи о его трагедии. Он так ее любил! Весь театр свой перестроил, чтобы развить ее талант.

28 июля 1939. Татьянино. Со вчерашнего вечера десять часов у нас длилась гроза. Все дождь и дождь. Рыбаки принесли громадного судака (28 рублей). Приходили землемеры обмерять участок. Высчитали 4920 квадратных метров. Говорят, что норма – 2500. Площадь, занятая постройками, не вычитается. Значит, у нас будут отрезать 2420 метров – половину участка, в который мы так много вложили сил и денег. Мне грустно за Гардина. Он так любит свое «поместье». Как все у нас непрочно! Как по-детски отнесся Володя к обещанным правительством благам. 10-й параграф Сталинской конституции! Он так же легко поддается изменению, как и все остальные параграфы.

2 августа 1939. Была 31-го у Григорьева. Принял по-хорошему. Говорил долго. В глебином деле вредительства не установили. 8-го поеду в Москву. Надо бороться до последней возможности. Повезу бумаги о глебиной безупречной работе за двадцать лет Советской власти, о папиной смерти на посту начальника красноармейского госпиталя, аттестаты, похвальные листы и т. д.

5 августа 1939. Татьянино. Третьего дня хорь перегрыз горла пяти нашим уткам, а вчера я прострелила ему голову. Горда удачным выстрелом. Не так легко в темноте в движущуюся мишень попасть с первого раза. Была мама, привезла билет на 8-е. Завтра еду в город, чтобы приготовить бумаги и перепечатать заявление, которое я подам в особое совещание НКВД. Правов (видимо, режиссер и сценарист И.К. Правов. – А. Б.) ответил на мое письмо обещанием похлопотать о номере и предложением их квартиры. Володя пишет по одной-двум открыткам в день. В Одессе совсем скверно с едой. Скорее бы он вернулся. Сейчас жаркие дни.

7 августа 1939. Ну вот, еду завтра в Москву. Написала и перепечатала заявление. Сегодня при помощи Бутенко сделала Глебу вещевую передачу. Буду очень опечалена, если не достану номер. Думаю от вокзала взять такси и ехать по всем гостиницам, и только если нигде не найду – остановиться у Преображенской.

Жара. Мухи. Стрельба авто и мотоциклетных шин. Ругань пьяных. Оркестровый шум из сада. Милое Татьянино! После тебя везде скверно.

9 сентября 1939. В Москве сидит куда больше народа, чем у нас. А несидящие запуганы так, что никаких подробностей о смерти Зинаиды Райх я не узнала, и на мои вопросы мне отвечали позеленевшими от страха губами: «Об этом нельзя говорить».

Была на сельскохозяйственной выставке. Красивые павильоны, площадки цветов и фруктов. Очень вкусное мороженое и бутерброды. Вероятно, интересные для агрономов гибриды растений. Но, в общем, после первых двух павильонов все кажется однообразным. Установка, что «так было раньше, а так теперь», ведь очень неинтересна. В конце концов, на выставке 1912 года можно было на таком же контрасте показывать, что было в 1892 году. По-моему, больше всего удивляет мысль: «Почему же при таком райском изобилии всего мы не имеем ничего, кроме очередей за гнуснейшими, стандартными вещами». В Москве было скверно с едой. Все время поездки я провела то с Ирой Правовой, то с Ив. Конст. Заходил Зильберштейн. На другой день после возвращения узнала, что Глеб переведен в Арсенальную. Днем встретила Гардина. Он приехал перепуганный – в Одессе, в день отъезда и в поезде, у него было кровотечение из носа, и он впал в панику. Сейчас уже вполне отошел. Да он сразу же, как приехал домой, успокоился, потому что около меня ничего не боится. Знает, что я все для него сделаю.

Двадцать третьего к нам прилетел Риббентроп, и мы подписали договор с Германией о ненападении и т. д. А 29-го немцы начали занимать Польшу. Вчера вошли в Варшаву. Два дня у нас мобилизация людей, лошадей и автомобилей. Паника с провизией, мылом, спичками. В этот раз я попала в полный расплох. У меня совсем нет сахара! На рынке он уже стоит 12 рублей кило, и то с трудом. Нет водки – это очень хорошо. Стало куда меньше пьяных. Хоть бы ее совсем не было! Гардин ворчит, что у нас полный стол гостей и пустые шкафы. Погода славная.

12 сентября 1939. Передала Глебу деньги. Съемки «Обороны Петрограда», где Гардин играет Юденича, срываются, потому что не дают войск. Проводится грандиозная мобилизация. Нет такси. Всюду пропахшие нафталином шинели. Плач у казарм – жены прощаются с мужьями. Укрепляем на всякий случай границы. Гитлер взял Польшу за десять дней. Рекордная быстрота. Говорят, что поляки отказались потому от нашей помощи, что лишь прошел слух о приходе Красной армии – пролетариат Польши начал громить помещиков, заводчиков и т. д. Потому буржуазное правительство, видя и так и сяк свою гибель, решилось поверить аристократии Англии и богачам Франции. Те их предали. И вот снова стерто с карты государство Польша. Вероятно, половина с богатыми отойдет Германии, а вторая, сделавшись революционной, войдет союзной республикой в состав СССР. Невообразимая паника с продуктами. Я осталась без сахара. Сейчас я снова в Татьянине. Переехала вниз на зимнее положение. Очень уютно устроилась.

16 сентября 1939. Осенние ясные, но холодные дни. По утрам заморозки, а вечера совсем черные. На днях мальчишки забрались на веранду и украли всех Володиных голубей. Просила Володю, и он послал письмо в Кремль, секретарю Сталина, с просьбой скорее закончить Глебино дело. Уж не знаю, что и делать.

За Киврина в «Разине» Володю хвалят. Но ведь дирекция распорядилась вырезать самые сильные его сцены, и фильм идет без них. Основанием вырезки были боязнь за нервы зрителя. Да разве могут нас удивить ужасы XVIII века – мы люди закаленные!

22 сентября 1939. 17 сентября Красная армия вступила в Польшу для защиты жизни и имущества наших белорусских и украинских братьев. За три дня добила недобитых немцами поляков, и вот уже Львов, Вильно, Литовск и т. д. заняты нашими войсками. За армией приехали агитаторы и трибунал. Аресты начались с князя Радзивилла, не успевшего бежать. Арестован он за то, что «остался для подрывной работы». Может быть, НКВД займется свежими делами в Польше и оставит в покое уже перемученных нас?

Вчера я получила от мамы письмо, что денег Глебу не приняли, потому что 11-го он переведен обратно на Шпалерную. Там же ей сказали, что Булах к ним не прибывал. Так она и не узнала ничего. Я лежу, после ее письма у меня начались жуткие боли, ночью был сердечный припадок. С утра сегодня поехал в город Володя – попытается найти Глеба. Он либо в больнице, или переслан в уголовную за город, или просто в путанице этих дней не внесен в список прибывших на Шпалерную. Я даже минутами надеюсь, что в связи с мобилизацией и нехваткой рабочих рук его освободят. А то думаю, что случилось самое худшее. Бедная мама, как она мучается, если мне и то почти невыносимо становится жить. 19-го был год, как Глеб в тюрьме. Приглашают Володю в Киев. Он не хочет ехать без меня, а мне совсем не интересно скучать там в номере. Если б была необходимость, а то ведь он может отказаться. Все дело в деньгах, а их у нас хватит на жизнь. Покупать же все равно нечего. Мне бы нужно зимнее пальто, но так скучно возиться с поисками материала, денег и так далее, что лучше останусь в своей старой белке. Все еще нет сахара, мыла, а теперь еще почти исчезло масло.

22 сентября 1939. Вечер. Сейчас приехал Володя. Глеб находится в секретном отделении НКВД в Нижегородской тюрьме.

27 сентября 1939. Уже два дня я в городе. Вчера была в Нижегородской тюрьме. Глеб там. Передачу денег примут 2 октября. Комендант говорит, что у них условия такие же, как на Воинова. Но будто бы меньше строгости. В квартире у нас вчера замазывали окна. Теперь будут ставить плиту. В комнатах красиво. Вчера были дождь, град, снег и снова дождь. Гардин кашляет, чихает и глохнет. С провизией очень плохо.

30 сентября 1939. Холодно по-зимнему. Убираем квартиру, и понемногу у нас становится уютно и тепло. Обживается заброшенный летом дом. Вчера была в Эрмитаже на выставке китайского фарфора. Она поместилась в третьем этаже Зимнего дворца. Пока добралась да Китая – застряла у французов.

1 октября 1939. Приходила дама, сын которой просидел с Глебом до 15 сентября. Глеб просил передать, что все обвинения от него отпали, что он здоров, ждет суда, уверенный в своей невиновности. Вл. Рост. в жутком настроении – нет работы, лишних денег, кроме того, опять у него усилились насморк, кашель и глухота. По-прежнему в лавках очереди за всеми предметами потребления. Едим татьянинских петушков. Как противно отдавать половину своих дней хлопотам о дровах, провизии и т.п. Скорее бы вышел Глеб!

9 октября 1939. Лежу с температурой. Простудилась, а вчера ездила все же к прокурору Григорьеву, и к вечеру стало скверно. Он сказал, что дело Глеба будут разбирать 10 октября. Долго уговаривала его помочь маме или мне получить с Глебом свидание. Наконец он позвонил в НКВД и сказал там, что мы давно просим, что я жена «народного...» и т. д. Многое говорит за то, что Глеба вышлют. Только бы на работу по специальности и не так далеко, чтобы можно было к нему поехать.

11 октября 1939. Чтобы сбить «спесь» финских министров, мы послали к их границе лавину войск и танков. Вл. Рост. все возят по районным военкоматам, где он рассказывает призывникам о своем творческом пути. Приглашают в Москву, где Дом кино хочет провести его творческий вечер. Я советую ехать, а он все сердится, что не справляют его юбилей, и уж не знаю, поедет или нет. На улице после снега и холода – снова тепло, и я подумываю о том, чтобы удрать в Татьянино. Никаких радостей город мне не дает.

12 октября 1939. Город. Владимир Ростиславович сегодня в Татьянине с Кирюшкой. У меня днем был урок гитары, потом пришли обедать мама с Андрюшей. Не могу понять, что за странное дело с Литвой. Отняли мы от Польши Виленскую губернию и Вильно, освободили наших братьев от панского гнета и вдруг снова отдаем их капиталистам Литвы. А ведь они только что благодарили нас за освобождение, радовались, что вошли в состав нашей могучей родины. Как же это? Ничего не пойму.

Убегу в Татьянино. Хотелось в город, да ничего в нем нет веселого. Была как-то в театре Радлова. Циничный перевод превратил нежную, юную любовь Ромео и Джульетты в кошачью мартовскую страсть молодой, но лишенной следа невинности пары. Он – Смирнов – хоть и обаятелен, гибок и интересен оригинальным голосом, она же – Якобсон, немолодая еврейка с безобразным ртом и кривыми зубами, пищащим голосом и порочными интонациями, неприятна и скучна. Остальные были бы на месте во время кухонной брани в коммунальной квартире.

17 октября 1939. В «Стеньке Разине» очень скверно записана речь – почти ничего не понять. Замечательно играют Вл. Рост. и Жаров. В Абрикосове нет обаяния. Невыразительные у него глаза. Публика гогочет в трагических местах. Очень долго идет фильм, 2 часа 10 минут.

Финский министр 14-Х совещался в Кремле с Молотовым и Сталиным. Но, судя по тому, что об их беседе нет отчета, она ни к чему не привела. Это меня очень беспокоит из-за Татьянина. Если будут осложнения (уж не говорю – война) с финнами – туда может быть запрещен въезд. В очередях за маслом и сахаром стоят по два-три часа. Мыла много.

22 октября 1939. Город. Радости нет. Выйдешь на улицу – топчутся позеленевшие от холода очереди, поглядишь на маму – худая она стала, глаза замученные, на Гардина посмотришь – лицо, утомленное годами, побледневшие глаза, что-то беззащитное в них. Думали мы с Гардиным выступить на эстраде со сценами из «Иудушки» и из «Василисы». Но начали работать, и на первой же фразе убедилась я, что ничего у меня с ним не выйдет. Полное нежелание считаться с моими взглядами на работу, уверенность в своей непогрешимости, диктаторский тон и после первого возражения – раздраженность. Он слишком резко ставит мне на вид, что я при нем – довесок, весьма неценный. У него 40 лет стажа – у меня едва ли наберется 6–7. У него имя – у меня нет. И все это – мне кажется – должно было бы заставить его идти мне навстречу, смягчить шероховатости работы большого мастера с малоопытным, тем более, если этот партнер – человек близкий, весьма и весьма несчастливый к тому же. Это человек, которому работа нужна для того, чтобы хватило сил продолжать жить.

Т. Булах, Н. Крючков и В. Гардин в Доме кино в Москве. 1940 г.

23 октября 1939. Беру смешные уроки – шахмат! Старый приятель Вл. Рост. – артист, кинорежиссер, музыкант, детский врач и шахматист I категории Сергей Федорович Шишко – показывает мне начальные правила, дает задачи, этюды и т. д. Вчера я обыграла Вл. Рост. Я люблю эту игру, но так злюсь, когда проигрываю, что боюсь – ничего из моих уроков путного не выйдет. И потом я не вынослива. Устаю следить за доской. А научиться хочется. Состязание умов! Что может быть любопытнее?

26 октября 1939. Завтра в Московском Доме кино объявлен творческий вечер Владимира Ростиславовича. Он не хочет ехать без меня. И вот второй вечер мы сидим и ждем билетов. Звонили, что привезут в 10 вечера. Но может, обманут, как вчера, и вечер сорвется. Мне хочется поехать. Я всегда рада поездке, а кроме того, схожу по Глебиным делам. Нудно так сидеть и ждать – поедешь или нет.

1 ноября 1939. В Москву так и не попали – не смогли достать нам билеты. Два дня провела в Татьянине. Приехала туда поздно вечером. Сходим с Гардиным с поезда, и жутко стало. Темь, и в ней красные костры, а вокруг них – силуэты людей. Лиц не видно. Это красноармейцы, застрявшие с обозом по дороге к финской границе. Ими заняты все пустовавшие дачи. В том числе и Магариллов, обставленная мебелью красного дерева. Собираемся мы с Гардиным с 3-го числа выступать со сценами из «Головлева». Я пою «Подругу». Конечно, очень трушу – ведь чуть не тринадцать лет, как забросила сцену. Первый концерт организует партийный комитет Ленфильма, второй 4-го XI – горком комсомола, а третий 5го XI – школа. После нас уже пригласили лектории, центральный и областной. Не знаю, что выйдет, хоть, думаю, не сорвусь, ведь все-таки это моя профессия. А у Гардина, конечно, идет все хорошо!

Киноактриса С.З. Магарилл

8 ноября 1939. Прошли наши два выступления. Сегодня третье, сильно увеличенное. На 20 минут. Впервые я волновалась, дрожали губы и голос. А Вл. Рост. даже забыл первую фразу, и я ему подсказала. Второе прошло хорошо. Я очень рада работе. Только мешает здоровье. Болит горло и сильный кашель. Говорят, что наши войска уже три дня в Финляндии. Знаю одно, что четыре дня, не останавливаясь, шли мимо нашей дачи красноармейцы.

Думаю, что наша эстрадная работа пойдет хорошо. Слушают и мое пение, и наши сцены внимательно и провожают аплодисментами, настоящими. Как столько сил у Вл. Рост.? Ведь ему уже 62! Вот трагедия неравных браков. Как мучительно я ее переживаю!

11 ноября 1939. Третий день на улицах дождь. К покушению на Гитлера мы отнеслись со страшным возмущением. Выразили соболезнования, т. к. при взрыве в Мюнхене (как сообщают «Известия») убито 7 человек и 63 ранено. Все насмешки и ругательства – шедшие раньше от нас в адрес Германии с фашизмом – мы теперь направляем Англии с Чемберленом. С сахаром стало легче, но масла по-прежнему нет. На даче у меня хорошо. Третье наше выступление прошло хорошо. На той шестидневке – большой концерт в Петергофе. Я разучиваю «Праздником светлым» и буду петь его. «Подруга» слишком лирична для начала номера. Да и к его настроению не совсем подходит.

19 ноября 1939. Четвертый день у нас светомаскировка. Сегодня хоть на улицах горят фонари, а то была такая кромешная тьма, что была масса несчастных случаев, ограблений и убийств. Говорят, что мы уже в Финляндии. Но в газетах эти слухи опровергают. С провизией стало легче. Третьего дня мы выступали в авиашколе. Встретили Гардина (а заодно и меня) «бурными» аплодисментами. Лектором был профессор Иезуитов. Очень милый человек. И читает неплохо. Потом мы с Гардиным играли «Иудушку». Я ухожу со сцены до него. Слушаю его за кулисами и лечу. Куда? Приблизительно на глубину полутора метров. Оказывается, вся сцена на помосте. Ударилась (слава Богу, никто не видел и не слышал) очень сильно плечом, локтем и бедром. Но встала, и в свой выход была на месте, так что Вл. Рост. ничего и не заметил. Прочли мы стихи о летчике, сцену из «Приятелей» и снова под большие хлопки – ушли. Я сказала начальнику летной школы: «По-видимому, у вас полеты обязательны для всех?» – «Жаль, что вы неудачно приземлились», – ответил он.

А вчера был день нашей свадьбы – пошел тринадцатый год. Из позванных шестнадцати гостей, пришло четверо! Вероятно, потому что на улице тьма, слякоть, дождь. Начала я заниматься с цыганкой Яблонской. Очень интересно и успешно. Ждала ее и сегодня, но почему-то она не пришла. Грустно, если заболела. В Лисьем Носу ходят тревожные слухи о войне, кое-кто перебирается в город. 21-го мы выступаем в Петергофе у летчиков гидроаэропланов. О Глебе ничего нового. 16-го я ходила справляться, здесь ли он и здоров ли. Хорошо хоть это. Мама совсем удручена и изнемогает под тяжестью своей тревоги за него. Я рада, что работаю. Чувствую себя еще не совсем уверенно. Несколько трудно и петь, и аккомпанировать себе самой. Очень много играю на гитаре, чтобы натренироваться. Горло еще побаливает, и кашель не проходит. В городе напряженное состояние ожидания. Говорят, приехал Ворошилов. За польскую кампанию тысячи получили ордена, дважды героев и т. д. Войска оттуда пересылают на Финский фронт. Каждый день гибнут, натыкаясь на немецкие мины, пароходы и нейтральных, и воюющих стран. А война на точке замерзания, или просто мы о ней не знаем.

Лист из альбома Т. Булах

22 ноября 1939. Вчера выступала в большой военной части гидропланистов за Петергофом. Ехали на машине. Было хорошо. За городом уже зима. Тишь. В небольшой зал набилось человек пятьсот. Слушали с абсолютным вниманием. Много хлопали. Вл. Рост. говорит, что мы уже свободнее ведем свою сцену и что я вхожу в образ. В первом ряду, освещенная со сцены, сидела скептически настроенная «прима» любительского кружка жен начсостава. Ее чванливое лицо меня несколько нервировало в первые минуты, но вместе с тем заставило четче и уверенней работать. Пела я хорошо. Горло вчера не болело и сегодня в порядке. Приехали мы в час ночи, а сегодня в 8 утра Вл. Рост. уехал на съемку «Обороны Петрограда». Боюсь, не повредили бы его здоровью мотания с концертами. Но, с другой стороны, нервный подъем, даваемый сценой, поднимает тонус жизни. На всякий случай вызвала на завтра Павлушу (П.Г. Архипова. – А. Б.) выслушать Володькино сердце. Через день занимаюсь с цыганкой. Много играю на гитаре. Очень плохо с туалетами. Негде достать, а раньше, пока не нужно было для сцены, совсем о них не заботилась.

30 ноября 1939. 28-го финны обстреляли наши позиции, на нашу ноту ответили, что это мы сами в себя стреляли, и вчера ночью по радио выступал В.М. Молотов. Снова сегодня очереди за сахаром и маслом. Беспокоюсь за Татьянино, а главное – за Глеба. Вдруг будут эвакуировать заключенных. Ездили мы в Новгород. Дали два концерта. Второй был в зале на 1200 человек. Прошел хорошо. Сейчас приехала Поля. В Татьянине трясутся стены от залпов. Видны вспышки. Стреляют из Кронштадта и с суши. Поезда почти не идут. Люди ползут пешком.

2 декабря 1939. Очень много работаю над романсами. Трудно с голосом. То звучит, то нет. Играю часто. Мозоли на пальцах, как у настоящего гитариста. Сейчас Вл. Рост. поедет в Филармонию говорить о нашем выступлении в их концертной организации. Надо готовиться и шить туалеты. Вернее, перешивать, т. к. материи никакой нигде достать невозможно.

Глеба Дмитриевича Булаха освободили из тюрьмы 13 января 1940 года и направили в ссылку в Алма-Ату, и к тому же он получил право самому доехать туда. Всего этого добился В.Р. Гардин. Глеб Дмитриевич описал путь в ссылку и жизнь в Алма-Ате в третьей книге своих «Записок инженера», СПб., 2008. – А. Б.