Текст книги "Сиди и смотри"

Андрей Бульбенко, Марта Кайдановская
Сиди и смотри

«Хочется, чтобы все это оказалось художественным вымыслом, настолько реальны и осязаемы описанные события».

Станислав Секретов, критик

«Книга написана без всякой дистанции, без времени на осмысление, как настоящая хроника».

Евгения Басова, писательница

«Одного упоминания таблички 200 на фуре-рефрижераторе достаточно, чтобы все стало понятно. И все, никаких лишних СЛОВ».

Екатерина Романова, психолог

«Мы все колесим по кругу в нескончаемом феврале. Так что текст не только реалистический, но и символический. Браво!»

Ольга Балла-Гертман, критик

© Андрей Бульбенко, 2023

© Марта Кайдановская, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2023

От соавтора

С Мартой мы виделись в мотеле «Передохни». (Она делала ударение на «о», хоть и вряд ли предполагалось именно так.) Помню первое появление ее семьи: серый джип у входа, горы сумок – и это скептическое:

– Та-ак. Мотель «Передохни»?..

Семья Кайдановских провела тут без малого неделю, ожидая передышки в бомбардировках РубиКоня. Передышек не было, и они решились ехать. Перед отъездом Марта вручила мне два конверта.

– Значит, так. Я вам, конечно, обязательно напишу или позвоню, когда уже будем там. Можно не тратить слов и не говорить вот это: «Марта… ну ты же обязательно… когда вы…»

– Хорошо, не буду.

– Не перебивайте! Короче. Я вам напишу… но. Если вдруг я через неделю НЕ пишу, – она сморщилась на этом «не», – если я НЕ звоню, НЕ сообщаю, что всё нормально и… То тогда вы открываете первый конверт. Через неделю, ясно?

– Ясно. Если ты НЕ пишешь.

– Да. Если я НЕ пишу.

– А если пишешь?

– А если пишу? Ну-у, тогда… Тогда я вам скажу, что делать. В смысле, напишу. Ждите инструкций.

– Окей. А второй конверт?

– А второй… – Марта почему-то оглянулась. – Второй – то же самое. Но только через месяц.

– В смысле? Мне ждать целый месяц, и если…

– Да.

– Всё будет нормально, – сказал я то, чего можно было и не говорить. – Тысячи людей спокойно выбираются, десятки тысяч… А то и сотни.

– Угу. Выбираются. Угу. Ну да, ну да, маловато у вас шансов узнать, что там, в этих моих конвертах.

– А что там, в этих твоих конвертах?

Марта снова оглянулась.

– Там я, – сказала она. И сделала шаг назад.

– Ты?

– Я. Ну, и не только. Я и всё моё. И все мы. Узнаете, короче. Или не узнаете. В общем, пока.

– Что «пока»?

– «Пока» – в смысле, пока. До свиданья. В смысле, пора мне. Ехать пора. Наши сидят, меня ждут. Так что… с вами была ваша Мартышка в этом нереальном захватывающем интерактивном… да? Всё, я ушел.

И она ушла.

Через неделю я вскрыл конверт с цифрой «1». То ли бумага была такого качества, то ли что, но он взял и лопнул прямо у меня в руках, и всё разлетелось шуршащим вихрем по подвалу. Минут десять я собирал мятые листки там и тут и еще потом находил их под трубами и за плинтусом. Всего собрал четырнадцать штук (не знаю, все ли нашел). Такое было впечатление, что они давно рвались на волю и конверт просто не выдержал их напора.

Это была какая-то смешная китайская инструкция со схемами и чертежами. Я не сразу понял, что дело не в ней, а в корявых записках, которыми были исписаны все листки с обратной стороны (а некоторые и с двух сторон). Марта просто пользовалась ими как блокнотом.

Пытаясь разложить их, я обнаружил, что они не пронумерованы. Вся рукопись Марты перетасовалась, как колода карт. Я пробовал восстановить порядок, ориентируясь по заголовкам инструкции, но запутался и плюнул на это дело. Записки громоздились на каждом листке эдаким слоеным пирогом – вперемешку с орнаментами и чьими-то рожицами; иногда они бесцеремонно выкарабкивались на печатные строки, и получалось что-то вроде палимпсеста.

Кроме записок, там еще были две карты памяти. Я чуть не выбросил их вместе с конвертом (они забились в уголки). Одну Марта, видно, добыла из видеорегистратора, другую – из своего телефона.

Всю ночь я читал ее записки, смотрел ее видео и думал, что же с ними делать.

И еще думал про тысячу и одну причину не написать мне. Например, потерять телефон – это ведь легко. Это ведь запросто. В давке на границе, где толпы беженцев. Или в машине. Или… или не потерять, а просто его украли. Или забыла. В смысле, забыла обо мне в этой своей новой жизни, к которой попробуй еще приспособься (не говоря о «привыкни»). Руби-Конь как бомбили, так и бомбят – но многим ведь удается выехать. Тысячам, десяткам тысяч. А то и сотням.

Так что шансы всё равно в пользу серого джипа и его пассажирки.

И, кроме того, у меня еще есть второй конверт. И с ним бонусные три недели.

А покамест займусь первым, решил я. Люди должны знать. Эту историю, совершенно обычную и рядовую для тех краев, где раньше стояли уютные дома, а теперь гуляет ветер, – ее должны знать люди, до сих пор живущие в уютных домах и никак, разумеется, в этом не виноватые. Просто они должны знать. Думаю, Марта и сама хотела этого, иначе зачем бы она вручила мне свои конверты?

Пожалуй, смешаю ее записки с видеороликами, приправлю китайской инструкцией (как же без нее) и подам этот винегрет от лица самой Марты – чтобы именно оно было на виду, а не моя бородатая физиономия. Порядок возьму тот, который вышел сам собой, когда все листки сложились в стопку. Думаю, трех недель мне как раз и хватит. За это время Марта, может, вспомнит и напишет.

Или не вспомнит и не напишет. И тогда первый конверт сомкнется со вторым.

Или так, или эдак.

Главное – не слишком сильно хотеть узнать, что же там во втором.

А. Бульбенко,

мотель «Передохни»,

69 февраля …2 года

Листок первый,
про банку со шпротами и про то, как впихнуть туда трио

– Какого лешего? Вот ты мне скажи, какого, а?

– Чего?

– Того! Говорили тебе как человеку!

(Не говорили как человеку, а орали как человеку. Это если быть точным.)

– А?

– Бэ! Какого ты сюда свернул? Вот какого? Почему не слушаешь никогда и нико…

– Бня-бня-бня-бня! – вдруг забнякал деда. Это он бабушку так кривляет. – Бня-бня-бня! Э-те-те-те-те! Вот помело дурное! Так и мелет, так и мелет!

– Рот свой закрой!

– Может, хватит вам уже? – подключились все. – Да не трогай ты их… Ба, ты забыла, что деда у нас глухой и не слышит? Ну сколько можно? Э-те-те!

Это они, конечно, одновременно. Мама, папа и Антонпалыч. И бабушка. И дед.

– Торчим теперь в пробке из-за тебя!

– Если б хоть обратно…

– Э-те-те-те!

– Глухой он, ага. На мозги глухой…

– Прекратите! Повеситься с вами…

– Бня-бня-бня-бня!

– Так он же специально! Ему говоришь, а он специально!

– А нельзя сделать, чтобы у него тоже был навигатор?

Хочу эодору. Нормальную такую. Не как у меня, а нормальную. Совсем нормальную, чтобы если вдруг показать… хотя нет. Эодору не показывают кому попало. На то она и эодора.

Но если всё-таки вдруг показать, как Ада мне тогда показала… правда, она не поняла ничего. И у меня тоже тупая моя эодора, просто тупая, и всё…

Но бывают же люди, у которых она не тупая?

Или нет?

– …Тышка! Мартышка!

О. Начинается.

– В астрал ушла?

– Папина доця!

– Если Мартышка – папина доця, то папа у нее кто? Мартыш!

– Эй, Марта, ау! Ты с нами или ты где?

Посмотреть на них на всех вот так.

Или даже вот так. Чтобы сразу всё поняли. Хотя что они поймут…

– Тебе что, плохо? Укачало?

– Ее укачало!!!

– Дедааа! Мартыху укачало, она ща навэкает!

– Не слышишь, нет? Из-за дурости твоей ребенку плохо!

– Мартышке плохо!

– Только не на меня, не на меня-а-а!

Вот дурдом.

Что характерно, версия про «укачало» даже не проверяется. Никаких сомнений в своей правоте, вот просто никаких.

Уж лучше мокрое место, чем так.

– Потерпи, Мартышк. Я всё понимаю. – Папин эксклюзив – попытка погладить меня по головке. Незабываемые ощущения гарантированы. – Ну что ты дергаешься, ну что? Ну пробка, да. Все нервные. Дед твой опять не услышал и свернул… куда свернул, туда и свернул, в общем. Ну так и что теперь, всем лечь и самоубиться?

А это вариант, думаю. Или даже говорю.

– Так она еще и говоря-ащая! – тянет Антонпалыч. – Наша Мартышка говорящая!

Зар-раза. И без нее сдохнуть тянет, а она варежку разевает, иди сюда, наглота, мурло малое, иди-иди, а ну в глаза смотри мне…

– Так, успокоились обе! Март, не стыдно? Ты же старшая!

– А вам не стыдно?

Еще и чавкают. Чипсы с креветками, между прочим. Хоть бы мне предложили.

– Так мы тебе кричим-кричим, а ты зависла, не слышишь…

– Мартыха в астрале!

– На, бери и выходи к нам. Колы хошь?

Не нужны мне их чипсы. И кола не нужна… хотя пару глотков можно. Организм нуждается в жидкости.

– Э, ты щас всё выпьешь! Ма, она щас всё выпьет! Ба, она щас всё выпьет!

– Да тихо ты, говядина! Сиди и… и читай своего Людвига.

– Не надо ей читать на ходу! Укачает ребенка…

– На каком таком «на ходу»? – без улыбки говорит папа. – Вы где-то заметили какой-то ход? Вот в этой пробке, где всё стоит мертвым грузом?

Интересно, что на это бабушка ответит.

Она вообще любит что-то отвечать папе. Что-нибудь такое, чтобы сразу было всё ясно. Но получается наоборот: всем всё ясно про нее, а не про папу.

Надо же, ничего не ответила. Молчит. Тупо устала, наверно. И я устала. И все устали, кроме этой вот, которая никогда не устает, совсем никогда, термоядерные батарейки потому что у нее. В том самом месте, где мозги, и это, увы, не голова. Ну дайте, дайте человеку уже уткнуться в своего Людвига, чтобы хоть немного была тишина…

О. Наконец-то. Хвала тебе, Ян Экхольм. Тупая у тебя сказка про тупого Людвига[1]1
  «Тутта первая и единственная, Людвиг Четырнадцатый и другие» – сказка шведского писателя Яна Экхольма.


[Закрыть], но в данный момент я тебе благодарна. Даже что-то тупое приносит пользу, когда делается громоотводом чего-то такого же тупого. (Ай, Марта, ай-яй-яй, Мартышка, будешь вот так о сестре – и будет тебе от внутреннего голоса атата. От того, который совесть.) Ладно-ладно: хороший Антонпалыч, умный, прекрасный и ни разу не тупой. Шумноват, но в целом не худший из вариантов.

А Людвиг тупой. Тут уж никакой внутренний голос ничего не поделает с этим фактом. Сам-то Людвиг, может, и не очень тупой, но конец у него точно тупее некуда: про эту дружбу лис с курами. От такого конца просто за километр воняет ванилькой для деточек, которые должны верить в светлую победу, блин, добра над злом. Книжный сиропчик, которого нахлебаешься – и потом вдвое больней будет, когда шарахнут тебя тем, какое оно всё на самом деле…

– О, вроде тронулись, – бормочет ма.

– Ага, – говорю. – Тронулись. Эт точно.

И ржу. Про себя, понятное дело. Хоть и реально смешно: ползем как в замедленной съемке. Или как бешеный таракан: перебежечками по полметра. И время тоже перебежечками: уснуло, очнулось, двинуло вперед, снова уснуло, снова очнулось. И эта мегаупаковища ваты, которую бабушка сунула в машину, падает в сотый раз на маму, зашвыривается обратно, снова падает, снова зашвыривается… Полосатое время. Зебровремя.

Прикольный был бы хэштег: #зебровремя. Это когда по-тараканьи, как сейчас. А когда наглухо в пробке – тогда какое время? #глуховремя? #мертвовремя? Или вообще #безвремя? Такое ощущение, что его вообще выключают, когда пробка. И пространство тоже выключают.

#вакуумпробки #чернаядырапробки

– Ну куда ты рулишь? Ну куда?

О божечки.

– Э-те-те-те! Вон там уже едут, ты не видишь? В левом ряду! А мы тут ползем!

– Так что теперь, ехать туда прямо по костям? Ну что ж ты де…

– Просто дедушка решил нас убить, – припечатывает Антонпалыч, когда все перестали орать. – Чтобы мы были мокрое место…

Если зажать уши, то бабулина ругань как из старых наушников. Чуть криповая, чуть смешная. Остальных почти и не слышно, кроме, разумеется, Антонпалыча, ее голосина всегда гвоздем в черепе. Долго с зажатыми не посидишь, деда дергает всё время, в левый ряд хочет, а колени у папы как забор. Попробуй посиди не держась на бешеном заборе, который хочет в левый ряд. Забор, правда, сам держит тебя своими лапищами – там, где девочек не держат вообще-то. Особенно когда они, скажем так, немного меняются…

Всё. Руки затекли. Хоть и хорошо с зажатыми ушами, но…

– Чего ты на меня орешь? – вдруг вызверился дед в окно. – Мурло дурное! Ты в другом ряду, я тебя не тро…

– Ты что? – заорала на него вся машина. – Он просто сказал «привет»! Поприветствовал тебя, глухая тетеря! Он сказал «привет», алё! А ты взял и обидел человека!

– Те-те-те-те! А можно еще громче? А то я плохо слышу! – с сарказмом причитал дед.

– Извините! – высунулась в окно ма. Почти подвиг: между ней и окном целый азкабан из сумок. – Он плохо слышит! Извините его, ладно?

Э, ну дайте же посмотреть. Ма, ну дай посмотреть, кто там такой приветливый. Малая, башку убери, а?

– …Везунчики! – донеслось из окна. – Бог путешествий любит вас! Доброго пути!

– И вам! – крикнула ма, и мы тоже заорали: «И вя-а-ам!»

Приветливая машина отползла – мы ее обогнали, – но я успела рассмотреть. В окнах такие же азкабаны сумок, как у нас, и вперемешку с ними головы, детские и взрослые. На нас смотрят. Жаль, не успела понять, кто там за азкабанами, девочки или пацаны, и долго пялилась на лобовое стекло с наклейкой «ДЕТИ». Прямо возле наклейки – несколько дырочек, и от них паутинки трещин, будто на стекло заползли пауки-призраки.

Спереди, видно, родители. Не старые, вроде моих, и головы забинтованы. В аварию попали?

От какой аварии бывают дырочки на стекле?

– Такая же банка со шпротами, как у нас! – хихикал деда. Это он любит: только что ругался, и уже хи-хи. – Битком набито! И сумки там, и детвора, и что хошь! Я думал, только вы так умеете.

– Ты лучше на дорогу смотри, а не думай!

– Мартышк, ты сейчас без ноги оставишь меня, – сказал папа, и я отлипла от маминого окна. Бедный папа, который мое кресло-забор. И бедная я. #бедныемы

– Шпроты, – ржет мелкая. – Я маленькая шпрота, а ты большая жирная шпротина. – (Под нос мне суется папин кулак. Скорая семейная помощь, ага.) – Ма, а как будут мальки шпротов? Шпротята?

– Шпротюганы, – говорю сама себе.

– То сложные подростки шпротов!

– Тогда шпротивные шпротивни… па-ап! Почему мне кулак, не ей? «Потому что ты старше», да?

– А у них всё то же самое, – громко говорит ма. Как бы на своей волне. – Тоже горы сумок, тоже спиногрызов полное авто, тоже… («Ну как не стыдно так про детей?» – «А ты меня не учи, мамуль. Сосредоточься на папе») …тоже всё вот такое вот…

#воттакоевот

– Целый дом в машине, – подключился папа. («Избавь меня от своего хамства…» – «Мамуль, отдохни немного, ладно?») – С востока едут. Только что читал в сводке – опять не выпускают, бьют прицельно по машинам. Видела, да? На стекле?

– Не надо при детях. («А что такого? Что я, при детях не имею права сделать замечание?» – «Мам, да мы вообще не про тебя…»)

#ненадопридетях

Я отвернулась к окну. Теперь меня как бы нет, так что уже не при детях. (Палыч не в счет, оно всё равно везде лезет.)

Взрослые ругались, ругались, а я опять закрыла уши (руки отдохнули и уже можно). Они ругались, а я смотрела в окно. Там была обочина со снегом и всяким буэ.

И мы не ехали вдоль нее, а ползли. Нас обогнал пешком какой-то дядька, вот взял и прошел мимо нас, будто мы не двигаемся, а тупо стоим, и всё. #гонкиспешеходом Это даже как-то унизительно, а, дядь, ну нельзя же так…

#нунельзяжетак

И тут я их увидела.

То есть ее. И уже в ней – их. Целых три штуки.

И мелкое тоже увидело, ах ты ж. Оно ведь всегда туда же, куда и я, пялится. Бдит.

– МАЩЕНКИ!!! – вонзилось мне в ухо. – ЩЕНКИМА!!! Па! Ма! Щенки!

Потому что там и правда была целая будка со щенками. Целое трио щенков. Мордатых, совсем масих и таких, что аж противно. Не от них противно, а не знаю. Противно, что они вот такие – и тут, в этом во всем.

– Ну чего орать, Тоньк, ну что ты там опять нафантази… уии! Утибозимой! – мама вышла из астрала. – Ой, Март, Мартышк, ты видела? Ты видела?!

– Мартышки всё видят, – хотела сказать я. Но не сказалось почему-то, а завизжалось, как у Тоньки, вот нервы дурацкие, хотя это не нервы, это просто такие цуцики, что я не могу, потому как нельзя, ну нельзя такими быть, не виновата же я, что они такие. И даже бабушка припечатала:

– Маленькие все хорошенькие.

И тут мы остановились.

И я подумала, что именно поэтому мы остановились. Потому что щенки. Целое трио.

Прямо на обочине.

И начала открывать дверь и выходить туда к ним.

И малая увидела, что я выхожу, и тоже полезла через папу.

И именно в этот момент дед газанул.

Он не сильно газанул, по-тараканьи, и я почти не выпала – папа удержал, проявил реакцию, – но всё равно я орала, и папа орал, и все орали, и громче всех Антонпалыч, как всегда:

– КУДАЛЕЗЕШЬСУМАСОШЛАПОЧЕМУПОЕХАЛИЭЭЭ!!!..

Почему?

Вот почему у меня семья психов?

Почему у всех нормальные, а у меня такое? Почему только подумаешь, что они нормальные и делают что-то нормальное, – так сразу кувалдой по рогам: НЕТ!!! ПСИХИ!!! А ты губу раскатала, да? Расслабилась? Поверила, что впервые в жизни будет не психованно, а как у людей? Поверила, что деда остановил, чтобы щенки, и прямо сейчас ты прямо к ним, и потом они к тебе, и, может быть…

– …Ну подумай, Мартышк! Ну хоть чуть-чуть, ну нельзя же быть такой!

– …И не надо к ним лезть! Просто сиди и смотри.

– …Ну какое «остановил»?! Не видишь, сплошняком идет? Все поехали – и мы поехали, все встали – и мы встали. Как все, так и мы. По-другому не выйдет, Мартышк, неужели не…

– …Какое «возьмем с собой»?! Ты думаешь вообще? Куда? Вот сюда вот, прям вот сюда, вот в это вот всё – еще и щенки?! И так мы на голове друг у друга, плюс сто сумок на горбу – и еще эти, да? Чтоб они тут нам всё это самое?

– …Только о себе и думаешь! А о животных ты подумала? Как они в тесноте, в духоте этой?

– …Тонька, не вой, получишь у меня!

– …Ох, расшумелся молодняк! А ты чего молчишь, мать? А? Давай как всегда: э-те-те-те! А? Щенки? Какие щенки?..

Опять стоим. Будка уже где-то там, за километр или за десять. А мы тут.

Метр на метр на полтора, и в них шесть человек… то есть пять с половиной, потому что это горластое на человека не тянет. И сумки. Стопицот фиглионов сумок.

Стоим. И всё четко, да. Всё правильно и четко получается у этих… всё как всегда.

#всёкаквсегда

Потому что – ну да, куда мы их возьмем?

И – да, как бы мы остановились?

И – да, надо было соображать. Не тупить надо было.

#надобыло

И стоим. Молчим. Все устали ругаться, все молчат. Папа в своих сводках. Палыч дрыхнет. Бабуля дрыхнет. Время дрыхнет.

#времядрыхнет

Опа. Поехали.

Да?

Да. Опять по-тараканьи, опять по полметра?

Нет. Вроде едем более-менее.

Точно едем. И даже ускоряемся.

Уже совсем нормально едем. Не по-пробочному, а нормально.

Как там, интересно, эти щенки оказались? До ближайшего жилья фигдесят километров, а тут будка. И щенки. Мордатые такие. Не лезьте, не лезьте к нам в машину, не надо, а то вас бабушка это самое, и мама, и… Ну куда вы сквозь стекло? А? Оно твердое всё-таки, и не надо, не надо делать вид, что вы…

Вот как это: с утра до щенков ехали сто лет, а от щенков до вечера долетели за одну секунду?

Странная штука – время. #странноевремя То оно зебра, то вообще кончается, то несется, как поезд «Синкансэн». Или застревает навсегда на феврале. Какое уже сегодня февраля? Тридцать третье?.. Или даже кто-то вырезает из него куски. Хопа – и вырезал сколько-то там часов.

Вот бы вырезать так всё это. Хопа – и уже мир, и все живы, и ура-ура.

Хотя нет. Неизвестно, что там, в этом вырезанном. Могут быть сюрпризы. Так хоть наблюдаешь, видишь всё и можешь что-то изменить.

Или нет?

Хотя вот этот тупой приют, куда мы на ночь приехали, точно бы вырезать. Опять сегодня спать на полу, опять в куртке и опять с этой под боком, потому что матрацев и так не хватает. Опять, опять, всё опять. А пока следи за ней тут, на этой тупой парковке. Потому что мама-папа пошли договариваться, а деда пошел приставать к водителям насчет новостей, а бабушка пошла…

– Смотри! Мартых, смотри! Это они! Это они, Мартых!

Орет и тычет пальцем.

Кто «они»? Чего орать-то? Еще и бежит куда-то на край света, прямо под машины… стоять, зараза, я тебе сестра или кто?

А там… а там эти повизгивают. И хлоп дверьми, и голоса, и среди них приветливый, тот самый:

– Драсьте! А ты кто? Кого-кого ваш деда оскорбил?! Меня-а?! Ну что ты такое рассказываешь! Ага, ага, подобрали. Что мы их, бросим, что ли? Кто-то выкинул, да, вывез прямо с конурой, уж спасибо, что не утопил. Сейчас многие животных выбрасывают, потому что… Ну, как-то влезли. Не знаю как. Ну да, получается, теперь наши. Понятия не имею, пропустят с ними через Руби-Конь, не пропустят… Конечно, можно погладить. Наши их уже гладили-перегладили, затискали совсем…

– Мартых! Давай сюда! Давай гладить! Они такие! Такиииие! Иииии!

Да иди ты.

Идите вы все. В сортир по дерьмотрубам и еще дальше. И не трогайте меня. Орите, психуйте, цапайтесь, гладьте своих щенков или давите их катком, если хотите, валяйте из них щенячьи фрикадельки, жрите их сырыми, только отвалите от меня все, вообще все! Выключите меня, невидимой сделайте или удалите нафиг, потому что не хочу я с вами, не могу я, когда такое, когда вот так вот стыдно и…

Или все-таки погладить?