Текст книги "Егерь императрицы. Гром победы, раздавайся!"

Глава 2. Николаевская верфь

Николаевская отстраивалась. В 1788 году по повелению светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического в устье реки Ингул под руководством полковника Фалеева Михаила Леонтьевича была заложена верфь, предназначенная для строительства больших военных кораблей. Вокруг нее по плану русского архитектора Императорской академии художеств Ивана Егоровича Старова начал сразу же строиться большой город с длинными прямыми улицами и кварталами правильной формы. Этому городу, наравне с Севастополем, вскоре предстоит стать главной базой Черноморского флота России, портом и тем местом, где будут рождаться парусные суда, которые разгромят неприятеля у мыса Тендра и при Калиакрии, в Наваринском, Синопском сражениях и во многих прочих. Позже потомки парусных корабелов будут здесь строить грозные броненосцы, линкоры, крейсера и даже огромные авианосцы. Строительство кораблей продолжится все то время, пока этот город будет оставаться частью огромной, великой и славной страны. Будут строиться они и позже, когда русский Николаев, также как и Севастополь и все прочие города и земли Новороссии, вернется в родную гавань. Все еще будет, все обязательно будет.

Сейчас же Алексей шел по огромной стройке, которую собой представляла бывшая бугская станица. Если на южной ее части, там, где квартировались егеря, было относительно спокойно, то вот северная, примыкающая к устью Ингульца и к строящейся здесь верфи, представляла собой настоящий муравейник. Всюду здесь сновал работный люд, ехали длинные волокуши или дроги с бревнами, брусом или досками. Катились мужиками какие-то бочки, а лошади подтаскивали к стоящему на стапелях огромному корабельному корпусу широкие низкие сани с лежащим на них кованым крепежом, скобами и длинными гвоздями.

– Посторонись, барин! – гаркнул чернявый бородатый мужик в драном зипуне. – Стой, а ну, стой, шальные!

Испуганные чем-то лошади резко рванули вбок, чуть было не перевернув большие сани с составленными на них бочками. Сразу несколько работных схватили их кто за уздечку, кто за дугу с оглоблями и теперь успокаивающе покрикивали и поглаживали животных.

– Благодарствую, робята! – крикнул чернявый. – А то перевернули бы все энти бочки со смолой! Вот тогда бы мне точно быть битым кнутом. Прощения прошу, барин, не зашиб я вас ненароком? – стянул он шапку и поклонился проходящему мимо Егорову.

– Нет, успел отскочить, – усмехнулся Алексей. – Чего везешь-то в санях?

– Дык, знамо дело, смоляная пропитка у меня в те бочки налита, барин, – пожал плечами мужик. – Говорят, что без нее ни одна ладья по морю даже и трех лет не сможет проходить, иначе все дерево в ейной воде спортится. А уж такие корабли, которые тут будут строить, их еще шибче смолить надобно, они ведь даже в гречанские и в сарацинские моря будут потом заплывать.

– Важное дело вы делаете, православные! Ну, помогай вам Бог! – Алексей кивнул и пошел дальше.

– Спасибо, барин, спасибо за доброе слово! – мужики, сняв шапки, чинно поклонились проходящему мимо офицеру. – Цельный полковник, я тебе говорю, Архип это, вона, даже и сабля при нем, – донеслось негромкое до Егорова.

Алексей подошел к правлению стройки. Навстречу с двумя флотскими офицерами и семенящим следом статским, державшим в руках рулоны бумаг, вышел сам полковник Фалеев.

– Нет-нет, господин полковник, мачты мы ждем только лишь на следующей неделе, и ставить их сразу на судно без дополнительной хорошей обработки ну вот никак нельзя, – объяснял главному строителю города и верфи Николаева тот флотский, что был постарше годами. – А для такелажа нам канат совсем гнилой пришел, я такой, Михаил Леонтьевич, ни за что принимать не буду. Иначе мы судно при первом же хорошем шторме погубим!

– Вы ко мне, Алексей Петрович? – спросил Егорова Фалеев, поздоровавшись. – А то я ведь на верфь спешу, у нас там первенец, большой фрегат нынче заложен. По срокам его уже в июле для нашей черноморской эскадры надобно сдавать, а ведь ничего еще покамест не готово.

– Не извольте беспокоиться, Михаил Леонтьевич, – вежливо поклонился полковнику Алексей. – Не смею вас отвлекать от важных государственных дел. Я ведь только лишь хотел уточнить, что там по моему особому заказу, но теперь думаю, что это вовсе даже не к спеху, и я, пожалуй, зайду к вам несколько позже.

– Нет, нет, что вы, минуточку! – затряс головой Фалеев. – Ну что вы, право слово, будете тут так и дальше по нашей стройке ходить? Подождите, Алексей Петрович, сейчас я и сам все с этим устрою. Нестор, а ну-ка, давай сюда все свои чертежи, – кивнул он стоящему рядом с ним штатскому. – Да проводи-ка ты господина полковника к Виктору Ильичу. Вот он-то все сам и покажет ему по заказу. А уж мы, с вашего позволения, проследуем с господами офицерами к верфи да осмотрим там наш фрегат.

Троица учтиво попрощалась с Егоровым и направилась к устью Ингула.

– Что, голубчик, трудно вам? – сочувственно спросил у семенящего рядом провожатого Алексей. – Еще ведь и верфь даже полностью не отстроена, а вам вон уже и военный корабль к лету надобно на воду спускать!

– И не говорите, господин полковник, – вздохнул Нестор. – Неразберихи всяческой нынче много, всегда ведь такое при серьезном новом деле бывает. Как-никак, а это первое большое судно в Николаеве закладывается. А ну как здесь все не заладится?! Страшно даже подумать! Ведь на его спуск этим летом аж целые сенаторы со столицы приедут, и даже сам Светлейший самолично при таком событии обещал присутствовать. Нешуточное дело – более сорока пушек на этом корабле будет установлено. Это ведь не галера какая-нибудь или не галиот, нам привычный.

44 пушечный фрегат «Святой Николай» водоизмещением 1 840 тонн, с экипажем 437 человек был заложен в Николаевской верфи 5 января 1790 года и спущен на воду 25 августа этого же года. Войдя в состав Черноморской эскадры контр-адмирала Ушакова Федора Федоровича, он принимал участие в русско-турецкой войне 1787–1791 годов. Участвовал в сражении при Калиакрии под командой капитана второго ранга Львова, который за героизм и храбрость в этом бою был награжден золотой шпагой. После этого фрегат крейсировал у берегов Османской империи в Черном море. Позже принимал участие в войне с Францией 1798–1800 годов в Средиземном море. Был выведен из состава флота 12 апреля 1801 года по причине ветхости корпуса. Через год продан в Неаполе за 11 460 дукатов. Пушки его перегружены на фрегат «Михаил».

– Виктор Ильич, вы здесь?! – сопровождающий Егорова, зайдя в длинное, барачного вида здание, отворил дверь и громко позвал нужного им человека.

– Нестор, ты, что ли, там горланишь?! Дверь закрой, выстудишь нам все! – донеслось сварливое из глубины.

– Здесь он, господин полковник, – удовлетворенно протянул провожатый. – Это наш самый лучший умелец по столярному делу, старший мастер Соврастин. Его сам Михаил Леонтьевич очень сильно ценит.

В длинной столярной мастерской шла подгонка деревянных частей рангоута и тонкая работа с креплением такелажа, предваряющая его установку на корабль.

Седой мастер протиснулся мимо рей, гафелей и прочих элементов рангоута, с которым работали его люди.

– Мое почтение, господин, – окинув взглядом фигуру офицера, сделал он легкий поклон Егорову. – Ну и чего звал? – уже недовольным, сварливым голосом пробурчал он Нестору.

– Да вот, Михаил Леонтьевич повелел к вам их высокоблагородие сопроводить, – пожал плечами провожающий. – Вы уж тут сами дальше говорите, а я вот на верфь, к фрегату побежал. Сегодня по корпусу общая приемка должна быть, а ведь все корабельные чертежи на мне были, – и, поклонившись, он выскочил за дверь.

– Как же, главный чертежник, – проворчал вслед ему мастер. – По бумагам-то все оно у него эдак гладко, а вот как только до самого дела дойдет, так ведь кажную мелочь своими руками переделывать приходится, ничего в нашем деле легко не бывает. Слушаю вас, господин… – и он, сделав паузу, внимательно посмотрел в глаза Егорову.

– Егоров Алексей Петрович, – улыбнувшись, представился Лешка. – Виктор Ильич, господин Фалеев, рекомендовал мне вас как самого искусного столяра в наших краях. Я через него передал вам для ознакомления свои чертежи и наброски. Вы не готовы сейчас сказать, сумеете ли мне помочь?

– Напомните-ка, что там было, на тех чертежах? – почесал свою седую бородку Соврастин. – У нас ведь тут несколько заказов за всю эту зиму было. Это еще окромя самого главного, корабельного дела.

– Я просил господина полковника сделать особенные сани, Виктор Ильич. С широкими полозьями и с крепким, прочным, но легким кузовом. А еще и с таким крытым верхом, которые бывают у возков. Только вот не сильно высоких, дабы избежать риска опрокидывания. И лучше бы, чтобы они сами были как можно легче, – пояснял старшему мастеру Егоров.

– Эко же у вас и условия-то, господин Егоров, – покачал головой Виктор Ильич. – Крепкое, но и легкое, крытые, но чтобы не высокие. Смотрел я ваш этот самый чертеж, занимательно, – хмыкнул мастер. – Для каких целей сия повозка будет предназначена?

– Мне нужно их пять штук, – пояснил Алексей. – Через месяц команде егерей предстоит отправиться в свой полк на юг. К этому времени, я подозреваю, уже начнутся оттепели, и на простых санях им так просто за Днестр, к месту основного квартирования нашего полка, будет уже не добраться. Вот потому-то здесь и нужны широкие, чем-то отдаленно похожие на лыжи полозья. Крепкий, крытый кожей кузов, чтобы провезти тяжелый груз и по дороге не замочить его. Ну, и, как я сказал, нужна общая легкость всей этой повозки, чтобы ее спокойно перемещала двойка лошадей на большие расстояния.

– Хм, однако, задача, – задумчиво проговорил мастер. – Месяц времени всего. Ну что же, в виде приработка к основному делу, я думаю, мы можем за это взяться. Да и таким бравым господам офицерам, пожалуй, что вовсе даже не грех будет помочь. Сделаем, Алексей Петрович, как раз хорошее дерево у меня на подходе. На оглобли самое лучшее – это, конечно же, береза, а вот на кузов нужна только лишь липа, как легкое и одновременно упругое, стойкое и крепкое дерево. Самое главное, чтобы она просушена была правильно. Ну а на полозья или ясень, или дуб нужен. Последний – он хоть и тяжелее, а все равно будет предпочтительней. Как-никак тут ведь большую нагрузку надобно выдержать, а кто же с этим лучше дуба-то сумеет справиться? Сделаем, – почесав затылок, проговорил Соврастин. – Через три недели сюда приходите, вот сами и посмотрите, что да как у нас получается. Может, и подскажете еще чего дельного. В чертежном-то деле, я гляжу, вы смыслите.

– А по цене как, Виктор Ильич? – спросил мастера Алексей.

– Ну, а уж это вы с Михаилом Леонтьевичем обсудите, – покачал тот головой. – Тут я в энти самые дела не встреваю. Чай, уж не обидит их высокоблагородие своих мастеровых. Это вы уж сами, сами там с ним обговаривайте, господин офицер.

– Понял, – улыбнулся Лешка, – обсудим. Ну, тогда до встречи, Виктор Ильич, вы уж расстарайтесь для моих егерей!

* * *

В воскресенье на обряд крещения прибыла вся команда особого полка. Тут же при ней был и ветеран Зубов Иван Карпович.

Отец Валентин пришелся Алексею сразу же по душе. Есть такие люди, которые с первого же взгляда вызывают самую искреннюю симпатию. Сам батюшка был худенький, скромный, с седой бородкой и добрыми лучистыми глазами. Одежка на нем старенькая, но вся выстиранная и аккуратно заштопанная.

Население сгоревшей на правом берегу Буга деревни Покровки, вывезенное два года назад егерями в Николаевское, все это время вращалось вокруг батюшки. Каждому он мог дать добрый совет, накормить куском хлеба, хотя зачастую и у самого него было весьма скудно с пищей. Каждого мог ободрить, душевно обогреть и обнадежить. По весне большинство жителей деревни изъявило желание переселиться обратно в свои родные места. Турок из бугских степей русское воинство выгнало, и теперь там можно было жить в полной безопасности. Оставалась лишь главная трудность и забота – где достать средства на строительство хат и на восстановление хозяйства. Благом было то, что в Николаевской после взятия Очакова теперь отстраивалась огромная корабельная верфь, и рабочие руки там были очень востребованы. Нагнали сюда работников из Херсона и из Крыма. Завезли государственных крестьян из Воронежской и Орловской губерний. Прибыли мастера даже из далекого Санкт-Петербурга. Но все равно нужны были люди, очень много людей. Платили из казны за работу хорошо, так что все переселенцы трудились на верфи не покладая рук. Работал там простым плотником и батюшка.

– Простите, господин полковник, простите, господин офицер, – поклонился он в очередной раз Егорову и Гусеву. – Не уместит мой домишко столько людей. Честь для меня великая – воинов-защитников у себя принять, да вот только лачуга моя совсем малая. Паства ведь во время службы обычно во дворе вся стоит. Но вас, господа офицеры, родителей младенца и крестных родителей я попрошу в дом. Как-нибудь уж разместимся там с божьей-то помощью.

– Нет-нет, батюшка, мы с нашими молодцами уж лучше все вместе, вот тут на улице будем новокрещеного встречать, – помотал головой Алексей. – Вы даже не беспокойтесь, ведите свою службу, как и положено. А я уж потом к вам зайду, свечку за здоровье малыша поставлю.

Из лачуги отца Валентина раздавалось пение псалмов и чтение молитв. Шло таинство крещения. Младенец под именем Дорофей вступал в мирскую жизнь. Крестились прихожане и родня. Тут же широко осеняли себя крестом и стоящие в ряд егеря. Наконец на пороге появилась с малышом на руках Злата, за ней Михаил, Курт и крестная, старшая дочь дяди Тараса из леонтьевской родни с Покровки Оксения. Все от души поздравляли родителей и новокрещеного.

– Михаил, это тебе от нас подарок. – Лешка вложил в ладонь отца малыша увесистый кошель.

– Ваше высокоблагородие, ну что вы, не надо! – воскликнул капрал. – Мы же перед самым отъездом наградные – «очаковские» – получили. Всего у меня в достатке!

– Ты чего это, дурилка, отнекиваешься? Коли обсчество так постановило, так, стало быть, и бери им подаренное! – грозно нахмурил брови стоящий рядом Карпович. – Ох, Ляксей Петрович, не я у него в капралах состою, уши бы точно надрал. Ишь ты, разговорчивый он какой! Господину охфицеру, цельному командиру полка перечить вздумал! Денег у него, вишь ли, стало много! Зазнался! Чай, уж не только одному это тебе, а и сыну твое́му на первое обустройство. На одежки, зыбку, на тряпки там всякие. Тот же прикорм для матери нужо-он, чтобы молоко было жирное, и парень с того богатырем бы рос. Благодари лучше да на праздничную трапезу товарищей вон своих зазывай!

– Да я, да я… – заикаясь, забормотал Мишка. – Звиняйте меня, братцы! Я ведь не с зазнайства! Благодарствую вам! – и поклонился улыбающимся егерям. – Прошу пройти к тестю в дом, там для всех гостей столы уже накрыты. Откушайте, отпейте за здравие моего сына Дорофея, коего я в честь деда назвал.

– Вот так бы и сразу, Мишка, а то чего хорохоришься?! – хлопнул его по плечу Лужин. – Отопьем, а чего нет-то?! – и дюжина военных в зеленых, опоясанных ремнями шинелях громко рассмеялась. А Алексей в это время уже заходил в дом батюшки.

Дом – это, конечно, было сильно сказано. Маленькая саманная хатка состояла из сложенной посредине печи, разделяющей лачугу на две неравные части. В меньшей половине стоял топчанчик, укрытый какой-то подстилушкой, и небольшой столик с лавкой. А вот большая часть хаты была пустой. Тут горела лампадка, и из всей мебели посередине стояла лишь одна табуретка с бронзовым подсвечником. Со стены на Алексея строго смотрели с икон лики святых. Егоров зажег свечу и, поставив ее, перекрестился на образа.

– Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое… – шептали его губы.

Рядышком, сбоку, тихонечко подошел Гусев Сергей, а с другого встал батюшка, и они тоже начали читать молитву. У каждого из молящихся было о чем просить господа.

На улице ярко светило солнце, и Лешка аж зажмурился, выходя из темной хаты на улицу.

– Как же вы, отче, да в тесноте такой? – спросил он, надевая на голову свою каску.

– Да ничего, ничего, господин полковник, – улыбнулся мягко батюшка. – Я ведь один тут, и мне всего хватает. Старшая дочь давно уже своей семьей в Херсоне живет, у нее там муж при слесарной артели трудится. А сыночки-близнецы Петр и Павел в Киевской семинарии науку постигают, спасибо господу, отец Сергий, настоятель Успенского собора, в этом помог. Еще детки были, – и он горько вздохнул, – да вместе с матушкой смерть от неверных на том берегу реки приняли, упокой, господи, их души. Ничего, ничего, вот время придет – вернемся к себе, отстроим заново деревню, а вместе с ней и храм новый там же поднимем. Ну а пока вот здесь с прихожанами мы молимся. Нам места хватает, господин офицер, мы ведь и на улице можем стоять.

– Тяжело, наверное, вам на верфи трудиться, батюшка? – кивнул Алексей на натруженные, все в ссадинах руки священника.

– Да работа как работа, – пожал тот плечами. – Ну а как же без труда можно, господин офицер? Ведь самой первой обязанностью праотца нашего Адама в раю, еще до самого грехопадения, была обязанность возделывать рай.

– Как это возделывать рай? – не понял Алексей.

– А вот так, про это и в Библии написано, – улыбнулся отец Валентин. – «И взял Господь Бог человека, [которого создал], и поселил его в саду Эдемском, чтобы возделывать его и хранить его». А «возделывать рай» – это значит трудиться, причем не только сохраняя, но и продолжая его совершенствовать. Вот потому, господин полковник, христианство и относится к труду не как к Божьему проклятию или наказанию, а как к средству, призванному преобразить человека, вернуть ему утраченный рай и Божье благословение.

– Да-а, однако, – покачал головой Егоров. – Никогда ведь над этим не задумывался. Достойно, батюшка, что вы цель перед собой поставили заново храм отстроить, а еще и сами трудитесь не покладая рук, даже и паству свою окормляете при всем этом.

– Так и у вас ведь труд не меньше моего, а то ведь даже и более важный, – с улыбкой произнес Валентин. – Ратный труд – он особо благословляется нашей церковью. Ведь даже и сам милосердный Христос, взяв в руки кнут, изгнал из храма нечестивцев, т. е. применил по отношению к ним насилие. И святой апостол Петр не зря же напоминает всем начальствующим воинам, что они носят меч отнюдь не в качестве украшения. Да, порой необходимо применить силу и оружие, дабы оградить ту же святыню от посягательства нечестивцев, защитить свою родину, народ от врага и меньшим злом победить зло большее.

– Батюшка, а пойдемте с нами за Днестр?! – воскликнул вдруг Алексей, встав прямо перед отцом Валентином. – Будете нашим полковым священником?! Ведь более полутора тысяч душ православных воинов нуждаются сейчас в ваших молитвах и в трудах, как в своем пастыре. Вы же и сами только что вот говорили, какой у нас важный и нужный ратный труд! Ну же, решайтесь, отец Валентин! Обещаю, мы с ребятами вам потом поможем такой храм отстроить, такой, что у вас не только прихожане с Покровки будут на службу собираться, но даже и с противоположного берега от Николаевской верфи станут к вам приплывать!

– Господин офицер, да как же это?! Ну как мне все это здесь вот оставить? – воскликнул батюшка. – А как же покровские селяне, а как же хата? Подождите, подождите, ну как же это сразу так решиться?!

– Да вернетесь вы еще сюда, отец Валентин! – продолжал убеждать священника Егоров. – Войне от силы еще пару лет осталось грохотать. А потом уж мир на эту землю придет. Вот и вернетесь вы полковым батюшкой к себе, а егеря вам за пару месяцев такой храм отгрохают, всем на загляденье!

– Я ничего вам пока не могу обещать, господин офицер, – вздохнув, сказал батюшка. – У нас ведь пока что есть еще время? Пойдемте лучше в дом к дедушке новокрещеного, к кузнецу Петру, где нас уже порядком заждались счастливые родители и гости.

Глава 3. В дороге

С каждым днем февраля все ближе подходило время возвращения в полк.

– Никак нам нельзя, дорогая, долго тут прибывать, – объяснял расстроенной Катарине Алексей. – Ну, вот ты сама посуди: не отправимся мы в конце февраля в дорогу, а там уж такая распутица начнется, что даже и на конях верхом далеко не проедешь, не то что с повозками. А ведь у нас с собой еще и грузы.

– Так можно будет в мае, как только все дороги просохнут, вам ехать, – не отступала жена. – По хорошему, просохшему тракту вы уже в июне месяце в полку будете, а грузы – их и на тележном ходу можно за Днестр вывозить.

– Да ты что! – воскликнул Лешка. – Наши войска будут уже целый месяц после зимнего квартирования с турками воевать, а тут вдруг нате вам, мы, такие праздные гулены, наконец-то соизволили вернуться!

– Для тебя со своей семьей быть – это, выходит, праздное гулянье?! – вспыхнула Катарина. – А то, что у тебя дети подрастают и отца они вообще не видят, то, что старшему Ильюшке совсем скоро за тысячи верст и на долгие годы уезжать, – тебя это вообще не заботит?!

Алексей встал с кровати и накинул свою егерскую куртку на плечи.

– Заботит, – проговорил он глухим голосом. – Я тебя понимаю, ты одна, с детьми и сильно устала. Я все понимаю, но извини, Катарина, по-другому никак не могу. Ты и сама знала, за кого выходишь замуж. И то, что я смогу быть всегда рядом с тобой, – я такого не обещал. Сейчас идет война, и многие офицеры долгими годами свои семьи вообще не видят. А кому-то и вовсе их даже не суждено будет увидеть. Мы ведь буквально чудом смогли вырваться с ребятами на вот эти три месяца.

Лешка вздохнул и пошел к двери.

– Прости, прости меня, Лешенька. – Катарина в одной ночной рубашке выскочила из кровати и, схватив мужа за плечи, прижалась к нему всем телом. – Прости меня, дуру, я так волнуюсь за тебя, я каждую ночь молюсь, чтобы пуля мимо пролетела, чтобы османский клинок на тебя не поднялся. Ты пообещай мне, хороший мой, что скоро вернешься! Что ты обязательно будешь живым!

– Все, все, моя любовь, я обещаю. – Лешка крепко прижал к себе дрожащую Катарину. – Вытри слезы. Я обязательно к тебе вернусь, ты, главное, верь в это, ты только верь мне и жди.

* * *

За три дня до убытия егерской команды в Николаев прикатили из Херсона Войновичи.

– Это Илье Павловичу передадите. – Дядя Михайло поставил на пол большой кожаный саквояж. – Здесь для него собран всякий врачебный инструмент, который весьма пригодится для работы в походных условиях. А вот эти молодцы – выпускники Киевской лекарской школы, – кивнул он на стоящих за спиной двух крепких парней. – Ко мне в госпиталь они прибыли еще в сентябре месяце как выпускники в статусе лекарей. Молодые люди имеют горячее желание и дальше продолжать учебу и даже планируют поступить в Императорскую академию Санкт-Петербурга на ее медицинский факультет. Полагаю, что тот опыт, который они приобретут при оказании помощи нашим раненым и больным воинам, потом им очень пригодится. А служба в качестве лекарей в войсках пойдет в зачет при дальнейшем поступлении. Ну, вот, Венедикт, Онисим, это и есть ваш нынешний начальник, командир егерского полка Егоров Алексей Петрович, – представил Войнович своих лекарей. – Все необходимые бумаги у них на руках, а вот это выписка из приказа канцелярии генерал-губернатора об откомандировании из Херсонского госпиталя лекарей Устинова и Стринадко. И это еще не все, Алексей. Мной согласован отъезд в Санкт-Петербург в Медицинскую коллегию для решения вопроса о расширении госпиталя и об открытии его филиала в Николаеве. Город ведь на глазах буквально растет, эдак он и Херсон скоро догонит, а без хорошей медицины тут просто никак. И время моего отъезда по совершенно чистой случайности совпало со временем отъезда Илюши, – прищурил он лукаво глаза. – Так что уж присмотрю в столицах за внучком, можешь не волноваться.

– Дядя Михайло, ты просто золото! – обрадованно воскликнул Лешка. – У меня сейчас словно бы камень с плеч свалился! А я же все голову ломал, переживал, думал: кого с ним в сопровождение отправлять? Вот так совпадение, ну, признайтесь, что это вы специально все задумали?

– Я же говорю – счастливая случайность, – отмахнулся тот. – Я хотел у себя еще и госпитальную школу открыть, или, как их сейчас приказано называть, медико-хирургическое училище. Востребованность в ее выпускниках в нашем краю просто огромная! Так что осталось только представить и защитить проект в департаменте и убедить экономическую коллегию о выделении необходимых средств. Но я полагаю, что у меня там останется время еще и для решения некоторых семейных дел, – улыбнулся он Алексею.

Двадцать третьего февраля егеря начали укладку поклажи в только что пригнанные из корабельной мастерской сани. Получились они на загляденье: устойчивые, крепкие и в то же время легкие. Кожаный верх закрывал от непогоды груз и ездовых, а широкие полозья давали надежду на большую проходимость.

– Так-то и по грязи их, пожалуй, можно даже катить, – чесал голову Леонтьев Михаил. – Вона, Саввушка Ильин нам рассказывал, что у лопарей олени даже и летом санки таскают, и ведь ничего, ну, может, только чуть медленнее. А тут вон, их конские двойки будут по дороге тянуть.

– Посмотрим, – вздохнул Алексей. – Морозы прошли, днем уже солнышко хорошо припекает, нельзя нам ни дня сейчас терять. Все загружайте пополней. Чтобы уже к ужину все бочки плотно увязаны были и груз в кузовах равномерно лежал. Потом к саням караул выставишь, Михаил.

– Есть, ваше высокоблагородие! – кивнул капрал. – Будет исполнено! Ну, чего ты мнешься, Карпыч? Иди уже, иди, потом ведь поздно будет! – кивнул он топчущемуся рядом ветерану.

– Ваше высокоблагородие, разрешите обратиться! – как видно, набравшись храбрости, тот подошел строевым шагом к полковнику.

– Обращайся, конечно, Иван Карпыч. Ты чего это так по-уставному, словно бы опять служишь в армии? – удивленно спросил Лешка, внимательно осматривая отставного сержанта.

Того было не узнать. Одет в егерскую старенькую шинельку, подпоясан широким солдатским ремнем. На голове уставная егерская каска с волчьим хвостом, и сам гладко выбрит и пострижен. Нет той длинной седой бороды, к которой все уже давно привыкли. Одни лишь пышные усы на лице да густые косматые брови.

– Ваше высокоблагородие, господин полковник, прошу вас зачислить меня в особый егерский полк! – выкрикнул браво ветеран. – Хочу под вашим командованием турку воевать, хоть даже и в ездовых али в обозных, но только бы с вами! Обузой не буду, Ляксей Петрович, – тряхнул он протезом. – Не станет энта штуковина мне помехой, вот вам крест, – и, ловко стянув с головы каску, перекрестился.

– Вот те раз! – удивленно протянул Егоров. – Да ты чего это удумал, Карпыч?! А как же поместье, как Елкин там без тебя?! Года ведь уже солидные, ну какой из тебя солдат? На покой нужно, сам ведь о мирной жизни когда-то мечтал, о деревне, избе, вспомни! Там же спокойно тебе, раздольно, сытно и тепло. Сам ведь себе хозяин!

– Ляксей Петрович, не вели казнить, разреши объясниться?! – воскликнул ветеран и, увидев кивок командира, зачастил: – Спасибо, ваше высокоблагородие, и спокойно и раздольно мне в поместье, и сытно и тепло там, но не могу я уже вот эдак, в тиши, словно бы бирюк, сидеть. Посмотрите на меня, ну каким я только что был? Ведь истинным дремучим дедом уже успел стать, оброс, окосматился совсем. Еще немного – и ведь в домовину будет впору ложиться, да на погост. Потапке я и вовсе не помощник, он ведь с Иваном Кузьмичом Лазаревым, с тестем Курта, да с приказчиками и всякими там учетчиками все больше крутится. А я ему что? А я в грамоте никак не преуспел. Только лишь обузой им там всем выступаю да под ногами мешаюсь. Вами ведь приказано было им со мною тоже дело вести, вот они и мучаются, бедолаги, да все пытаются меня, дурня старого, к хозяйству пристроить. Но ведь не мое это все! Самое большое – это ежели с колотушкой сторожевой мне у амбара стоять. У всех у них ведь семьи свои опять же, детки большие и малые, ну а мне это куда? Солдатская артель – вот моя семья с самых парней! Костер бивуака – мой дом, а верная жена – ружье. Не гоните, Ляксей Петрович, помру я там, в нашем Егорьевском, очень быстро с тоски. А ведь ежели и помирать, то уж лучше под полковым знаменем да с барабанным боем. Вот это славно, вот это по-солдатски, на миру́, а не как одинокий барсук в норе!

– Эх, Карпыч, Карпыч, – вздохнул Алексей и, развернувшись, пошел в дом.

– Ваше высокоблагородие, ну, может, возьмем все же дядьку с собой? – около крыльца переминался с ноги на ногу Лужин. – Мы перед вами всем обсчеством сейчас низкий поклон бьем, ходатствуем, так сказать, со всей покорностью и надеждой.

– «Ходатствуют» они, – проворчал Лешка, поднимаясь по ступенькам. – Сержант, почему у вольноопределяющегося Зубова ремень не уставной, без стрелкового егерского патронташа, как и положено?! Почему у него фузеи и пистоля до сих пор нет?! Он что, не в егерском полку у нас службу несет? На ногах чуни какие-то вместо сапог! Разболтались тут на отдыхе! Чтобы через час по всей форме и при полной амуниции уже был, и меня не волнует, где вы все это найдете! Ходата́и! Лично мне об устранении замечаний доложишься! – и, зайдя в дом, громко захлопнул за собой дверь.

– Ваше высокоблагородие, благодарствую! – донеслось глухо с улицы. – Мы это щас, мы это мигом! Все будет как положено!

* * *

– Ну не плачь, не плачь! – успокаивал, обнимая жену, Алексей. – Люди ведь смотрят. Ты же офицерская жена, целая полковница, – и вытер Катарине на щеке слезинку.

– Папенька, а ты скоро с войны вернешься? – дергая за полу шинели, пропищал Колька. – Ты всех врагов победишь и опять на Орлике к нам приедешь, да?

– Скоро, конечно же, скоро, сынок. – Лешка взял на руки младшего. – Настенька, ты уже большая, помогай во всем маме. Ну а тебе, Ильюшка, пробиваться во взрослую жизнь! Мужчина уже! Вон какой богатырь! Мне уже по плечо, – подмигнул он самому старшему.

Также прощались со своими близкими Гусев Сергей и Леонтьев Михаил. Даже возле Лужина крутилась крепкая молодка. Отца Валентина провожала вся покровская паства. Каждого подошедшего к нему он осенял крестом, говорил что-то взрослым, шептал молитву и гладил по голове детишек. В голос ревел Егорка, не желая отлипать от Курта.

Проводы затягивались.

– По коням! – резко скомандовал Егоров, вставляя ногу в стремя. Дюжина всадников запрыгнула в седла, пятеро возничих – в санные повозки, и небольшой отряд двинулся под крики толпы в путь.

– Михаил, уверен в ледовой дороге? Хорошо просмотрели переправу? – задал вопрос едущему рядом с ним Леонтьеву полковник.