Текст книги "«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!"

Первый плохой человек

Не успев выйти с кафедры, Петя встретил начальника первого отдела, Пеликанова. Пеликанов словно бы ждал Петю. А может, и правда поджидал?! Когда речь идет о Пеликанове, никогда ничего нельзя знать.

У Пеликанова высокий желтый череп и лицо, покрытое морщинами. Пеликанов, когда пишет, держит голову низко, и кажется – у него морщины даже на макушке. Или там и правда есть морщины?

Забытое племя пелукбаков верило, что плохих людей надо убивать. Если их все время убивать, то мир постепенно станет лучше без их злой воли и злых дел. «Благодари богов, если ты встретишь только одного плохого человека за все утро», – гласила печальная мудрость забытого племени. «Если ты встретил плохого человека, убей его», – продолжала другая.

Мрачная мудрость не спасла племя, давно перебитое тибетцами. От пыльной мудрости веяло скукой и жестокостью.

Первоотделец улыбался… Это была скверная улыбка.

– Пройдемте со мной, Петр Исаакович.

До сих пор глава Первого отдела никогда не говорил с Петей, даже как бы его не замечал. Проходил и смотрел куда-то вбок. А вот теперь он смотрел и улыбался. Что ему нужно от Пети?! Петр вошел в Первый отдел… Первый отдел разгораживала стойка, и посетители должны были стоять перед ней. По другую сторону стойки, под портретом Сталина, сидел неприметный человек, курил и писал. При виде вошедших он сделал вдруг понимающее лицо, потушил папиросу и вышел. Петя видел, что, вставая, человек сунул в карман кителя револьвер.

А на место этого человечка сел первоотделец Пеликанов. Он зашел за стойку и сел, теперь Петя стоял в Первом отделе, перед стойкой. А начальник Первого отдела Пеликанов сидел позади стойки, писал. Петя знал, что Пеликанов – очень плохой человек, но убивать его совсем не хотелось. Было скучно. Первоотделец все писал и писал.

– Рассказывайте! – гавкнул Пеликанов.

– О чем?

– Все с начала.

Петя едва поймал смешок: второй раз за сутки с ним говорили именно так!

– Про детство надо?

– С начала.

– Родился я в Севастополе, в тыща девятьсот пятнадцатом, в семье ремесленника, Исаака Иосифовича Каца. В Ленинграде живу с 1920 года, когда сюда приехал папа.

– Имя, отчество, фамилия отца?

– Кац Исаак Иосифович, из мещан, тыща восемьсот восьмидесятого года рождения.

– Чем занимался отец до семнадцатого года?

– Работал на винокурном производстве.

– Понятно, народ спаивал.

Спокойно, на органы нельзя сердиться.

– Отец научился производить разные спирта, теперь он работает на заводе.

– В каких партиях отец состоял?

– Ни в каких, кроме партии большевиков.

– Братья отца? Сестры? Родители?

– Отец единственный ребенок у деда, близких родственников у нас нет.

– Почему вы не пошли в инженеры, как отец?

– Мне нравились восточные языки… И вообще языки.

Петя подумал и пафосно добавил, специально для первоотдельца:

– Я считал, что принесу больше пользы Родине и партии, если изучу много языков.

Пеликанов раздраженно дернул плечом:

– И много языков вы изучили?

– Тибетский, монгольский… Китайский – хуже. Из европейских – немецкий, английский – хуже.

– Вы, я вижу, «ворошиловский стрелок».

Петя невольно покосился на отворот своего пиджака: на нем красовался значок. Только пожал плечами:

– Да.

– Хоть знаете, откуда пошел значок «ворошиловский стрелок»? – Задавая этот вопрос, Пеликанов ухмыльнулся особенно гадостно.

– Климент Ефремович Ворошилов был на зачетных командирских стрельбах летом тысяча девятьсот тридцать второго года. Стрелки после стрельбы выстроились у своих мишеней, они докладывали наркому свои результаты. А у одной, совершенно чистой, мишени командир посетовал – у него плохой револьвер. Тогда Климент Ефремович взял у этого командира оружие и сам отошел на рубеж для стрельбы. Семью выстрелами из «плохого» револьвера он выбил пятьдесят девять очков. Тогда Климент Ефремович вернул командиру оружие со словами: «Нет плохого оружия, есть плохие стрелки». После этого началось всенародное движение за всеобщую стрелковую грамотность.

– Историю эту вы знаете… А никогда не думали, что она бросает тень на качество командира Красной Армии? Неужели у этого командира мишень была совершенно чистая?! Вы повторяете клевету!

– Рассказ об этом случае был напечатан в окружной газете, а потом во всесоюзных газетах…

– Враги есть везде, товарищ Кац! Везде, в том числе и в газетах. И всех их мы выведем на чистую воду, имейте это в виду!

Пеликанов ткнул в Петю папиросой:

– А вы до сих пор ни одного врага народа не вывели на чистую воду! Почему?

– Ну… Я не имел дела с врагами… Не доводилось…

– Врете! Вы начинали учиться у Букреева: его взяли как врага народа, создателя контрреволюционного центра. На него написали сообщения другие товарищи, а вы не писали сообщений. Почему вы не сотрудничали с органами?

Особист откинулся на спинку стула, жадно затянулся папиросой. Спокойно… Только спокойно, как бы ни колотилось в груди сердце.

– А меня никто не спрашивал и не звал сотрудничать с органами. Может, я бы и пошел.

– Ждете особого приглашения? – прищурился Пеликанов. – И еще считаете себя комсомольцем? Ну-ну… Вот другие не ждут ничего, когда надо помочь органам! Многие ваши товарищи по группе… по курсу… многие заходят ко мне. Это вас я в первый раз вижу в этой комнате.

Пеликанов говорил, и рожа у него делалась совершенно торжествующей. Он чуть ли не кричал: «Попался, гад!»

– Я проявлял бдительность вместе со всеми… Как все.

– Нет, – затряс головой Пеликанов, опять зажег новую папиросу. – Нет. В изучении языков вы проявили активность намного большую, чем остальные ваши соученики. Вот вас и в ассистенты берут. Всех – не берут, а вас – берут. А вот в помощи органам вы проявили намного меньшую активность, чем все. Совершенно неизвестно еще, достойны ли вы занять должность ассистента на кафедре, будете ли вы хорошим советским специалистом.

Пеликанов подчеркнул именно слово «советским». В комнатке повисло молчание. Петя (сухо во рту, колотится сердце…) начал было бормотать, что он успешно поможет… он еще докажет… А Пеликан уже спрашивает про другое:

– А почему вы, товарищ Кац, ничего не рассказываете, как вы мешали переизбранию секретаря комсомола вашего курса, товарища Чебрикова?

Петя сам понимал, как хрипло звучит его голос:

– Я не мешал… Меня друзья попросили помочь избрать Колю… Колю Севастьянова…

– Товарищи? Кто именно? Когда и о чем просил?

– Мы собирались… у Васи… Собирались и решили поддержать Колю. Нам Коля больше нравился… всем…

– Собрались… Кто? Сам Николай Севастьянов там был?

– Коли не было… Были Вася Нефедов… Алеша Дорофеев… Саша Алекшин… Мила Сотникова…

– И все были за избрание Коли? Против мнения партийных товарищей?!

– Все… Поэтому я и выступал…

– Ну вот теперь вы молодец, товарищ Кац. А то все думают: как это избрали не того секретаря, которого выбрали старшие, опытные товарищи. А тут, выходит, целый заговор. Вот сколько народу собралось… И никто не посоветовался…

Пеликанов назидательно поднял прокуренный палец.

– Заметьте, никто, ни один человек в этой компании не посоветовался со старшими товарищами. И с компетентными органами тоже никто не посоветовался.

– Мы думали сами… Разве мы сами не можем?.. Мы ничего плохого не хотели…

По лицу Пеликанова разлилось выражение прямо-таки сусальной святости.

– Неужели вы будете рассказывать сказки, что в этой компании не велись антисоветские разговоры?

– Нет, конечно!

– А вот у меня другие сведения!

Пеликанов сунул очередной «бычок» в уже полную с краями пепельницу, торжествующе ткнул в сторону Пети новой, еще не зажженной папиросой:

– И если верить этим сведениям, вы очень даже участвовали в этих разговорах, товарищ Кац!

«Так он же просто играет со мной, скотина!» – вспыхнуло вдруг в голове Пети. И, усмехнувшись почти нахально, Петя бросает:

– А я вот антисоветских разговоров не припомню. У нас компания нормальных советских людей.

С четверть минуты Пеликанов изучал Петю, склонив к плечу голову. «Неужели так удобно?!» – думал Петя.

– Петр Исаакович… Товарищ Кац… А ведь вы неправильно понимаете… и политику партии вы неправильно понимаете, и своих товарищей тоже. Думаете, на вас сигналов не было? Были!!! – рявкнул вдруг в полный голос Пеликанов и рванул кулаком по столу. – Были на вас сигналы!! От Василия Нефедова? Были! От Александра Алекшина? Были!

С этими словами Пеликанов бросал на стол перед собой какие-то бумаги, отпечатанные на машинке.

– И обратите внимание, органы до сих пор не приняли никаких мер. А почему? Почему, а? Вы не задумывались, товарищ Кац?

Петя пожал плечами… Он сам знал, что вид у него самый жалкий.

– Да потому, что органы вам верят… все еще верят! А вот вы, я вижу, совершенно не верите органам.

«Яхве! Яхве! Яхве!» – подумал Петя, в точности как дедушка. Вот сейчас он и начнет разговор о том самом проклятом нападении… Но Пеликанов заговорил о другом… Он сделал эффектную паузу, опять раскурил папиросу.

– Я верю… верю органам! – жалко пискнул Петя.

– Но ваши друзья пишут о вас, а вы ничего нам не пишете. Поставьте себя на наше место и сделайте выводы.

Пеликанов замолчал, занялся какими-то бумагами. Сидел, ковырялся, писал. Да и что ему? Он-то наверняка выйдет из той комнаты. А Петя? То есть выйдет, конечно, но куда?! Нахлынул душный ужас, с потной шеей и затылком, со струйками пота вдоль позвоночника и помутнением сознания, с идиотской жалостью к себе. Мало того, что его сейчас заберут… Где-то ведь есть еще и Чаниани… Как только его заберут, им займется еще и Чаниани…

– Я напишу все, что вы скажете.

Петя сам не узнавал своего голоса в раздавшемся здесь сиплом карканье. Пеликанов вскинул голову:

– Я ничего вам не собираюсь говорить. Если вы что-то напишете, то только то, что сами считаете нужным.

– Бумага…

– Вот, берите сколько нужно. И чернила… Да сядьте! Сядьте вот тут, за стойку, тут будет удобно писать.

Петя как сомнамбула потянул на себя дверцу… Вошел… Теперь Петя сидел перед стопкой бумаги, совершенно не зная, что писать. Антисоветские разговоры? Но ведь и правда никто не вел этих самых… антисоветских… Никому это не было нужно… Подставить… Но кого?! Мальчик с хорошим воображением и гибкой психикой, Петя представил себе, что обвинил Васю в попытке застрелить Кирова… Нет, это полная глупость… А! Вася оправдывал убийц Кирова… И вот Васю забирают, Вася в органах с недоумением рассказывает, что это все Петя придумал. А остальные ребята с той вечеринки? Они дружно пожимают плечами и подтверждают слова Васи. И смотрят на него, Петю… Петя вспотел еще сильнее, живо представляя эти взгляды.

Пока Петя думал, с занесенного было пера упала капля – как раз туда, где должны были появиться описания преступных речей. И зазвонил телефон! Что удивило Петю, Пеликанов говорил о Пете совершенно открыто:

– Да… сидит у меня, все в порядке… Думаю, проблемы не будет… Нужна будет группа, я скажу.

«Это он про меня говорит! – с ужасом выдохнул Петя, буквально плавая в собственном поту. – Будет надо, вызовет целую группу!» Пот тек по позвоночнику, по животу; пот пахнул не как обычно, а неприятно, как-то обреченно, кисло. На собственном опыте Петя познавал, что такое «ледяной пот». И как пахнет смертный ужас.

– Я выйду ненадолго, – самым светским образом сообщил Пеликанов. – А вы пока подумайте еще.

Он аккуратно запер бумаги в сейф, так же аккуратно запер Петю и ушел с самым непроницаемым лицом. А Петя стал читать стихи, аккуратно пришпиленные кнопкой к стене. Перед самим стихотворением сообщалось, что Первое мая – не только великий пролетарский праздник, но день рождения несгибаемого борца с троцкистско-бухаринско-зиновьевскими выродками, верного сталинца Николая Ивановича Ежова.

 
В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
Великого Ленина мудрое слово
Растило для битвы героя Ежова.
Великого Сталина пламенный зов
Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов.
Когда засияли октябрьские зори,
Дворец штурмовал он с отвагой во взоре.
Сверкая булатом, он смело ведет
В атаки одетый в шинели народ.
Он бьется, учась у великих батыров,
Таких, как Серго, Ворошилов и Киров.
С бойцами он ласков, с врагами суров,
В боях закаленный, отважный Ежов.
Когда над степями поднялся восход
И плечи расправил казахский народ,
Когда чабаны против баев восстали,
Прислали Ежова нам Ленин и Сталин.
Приехал Ежов и, развеяв туман,
На битву за счастье поднял Казахстан.
И вторит народ, собираясь вокруг:
– Привет тебе, Сталина преданный друг!
А враг насторожен, озлоблен и лют.
Прислушайся: ночью злодеи ползут.
Ползут по оврагам, несут изуверы
Наганы и бомбы, бациллы холеры…
Но ты их встречаешь, силен и суров,
Испытанный в пламени битвы Ежов.
Враги нашей жизни, враги миллионов,
Ползли к нам троцкистские банды шпионов,
Бухаринцы, хитрые змеи болот,
Националистов озлобленный сброд.
Они ликовали, неся нам оковы,
Но звери попались в капканы Ежова.
Великого Сталина преданный друг,
Ежов разорвал их предательский круг.
Раскрыта змеиная вражья порода
Глазами Ежова – глазами народа.
Всех змей ядовитых Ежов подстерег
И выкурил гадов из нор и берлог.
Разгромлена вся скорпионья порода
Руками Ежова – руками народа.
И Ленина орден, горящий огнем,
Был дан тебе, сталинский верный нарком.
Ты – меч, обнаженный спокойно и грозно,
Огонь, опаливший змеиные гнезда,
Ты – пуля для всех скорпионов и змей,
Ты – око страны, что алмаза ясней.
Седой летописец, свидетель эпохи,
Вбирающий все ликованья и вздохи,
Сто лет доживающий, древний Джамбул
Услышал в степи нарастающий гул.
Мильонноголосое звонкое слово
Летит от народов к батыру Ежову:
– Спасибо, Ежов, что, тревогу будя,
Стоишь ты на страже страны и вождя!
 

«Это же мы – «ядовитые змеи» и «скорпионья порода»! – задыхался от ужаса Петя. – Это же нас выкуривает Пеликанов! Мы – звери, которые попали в его капканы!»

Полной дуростью оказывалось все, что Петя пытался писать. Он напишет, припишет друзьям «антисоветские речи». А потом их так же посадят, скажут каждому, что другие уже донесли, и они тоже напишут, какие антисоветские речи вел Петя. Всех их посадят как врагов народа, а Пеликанов перевыполнит план по арестам.

Позже Петя даже немного гордился, что так ничего и не написал. Хотя понимал – гордиться нечем, просто Пеликанов большой дурак. Тогда же Пеликанов вернулся нескоро, довольный и сытый. Аккуратно, деловито отомкнул сейф, так же деловито выдернул у Пети единственный почти чистый лист бумаги.

– Не написали? Так я и думал. Скрываете своих соратников… Похвально! Очень по-белогвардейски. К тому же осмелюсь напомнить: ухаживаете за дочерью сомнительного специалиста… Было дело? Или осмелитесь отрицать?

– Профессор Бурдуков – не враг народа!

– Пока не выведен на чистую воду, так точнее. Еще точнее – пока что профессор Бурдуков ничего не сделал, но мы к нему очень присматриваемся! Очень! А вы ухлестываете за его дочкой. Подобное, как я понимаю, к подобному тянется.

– Я и не отрицаю, что ухаживаю за Татьяной… Но Бурдуков вовсе не враг!

– Не отрицаете? Это хорошо, хоть здесь правду сказали. Похвально-с. Только вражеское кубло все же на вашем курсе есть, и вам это кубло распрекрасно известно. И в другом месте тоже ошибочка вышла. Продолжаете утверждать, что вы Кац? Петр Исаакович Кац?

– Да. Конечно, утверждаю, это я.

– А вот и нет! – обрадовался Пеликанов. – Вот и нет, вы вовсе даже и не сын гражданина Каца.

– Вы ошибаетесь… Я сын!

– Да помолчите вы… – Пеликанов даже повысил голос, ладонью хлопнул по столу. – Органы знают.

Петя дико смотрел на Пеликанова. Тот даже ухмылялся эдак злобно и вместе с тем победно: вот я знаю, а ты вовсе и не знаешь.

– Никакой вы не сын Исаака Иосифовича Каца… – напряженно, с ударением произнес Пеликанов, внимательно глядя на Петю. – И вот как раз это обстоятельство вы совершенно напрасно скрыли от органов.

Незнакомец

Нельзя сказать, что Пете захотелось убить Пеликанова. Захотелось со всего размаха двинуть ему, как говорили в школе, «с разворота в глаз». Или пнуть в бок, целя носком сапога в печенку. Давно хотелось, но тут захотелось так сильно, что даже стало трудно с собой справиться. Так они с Пеликановым и меряли друг друга взглядом, когда вдруг открылась дверь, обычнейшая дверь позади Пеликанова: дверь в другую комнату Первого отдела, где хранятся всякие важные документы.

Петя как-то и не думал, что кто-то может сидеть в комнате, пока он беседует с Пеликановым… Но вот дверь открылась, и вышел из двери такой незаметный, неприметный человек лет тридцати пяти – сорока. Очень обычный человек, с очень обычным, невыразительным лицом. Петя не уверен, что смог бы узнать на улице этого неприметного человека. Много таких пролетарских лиц, лиц умных деревенских мужиков, попадается на улицах, в магазинах, пивнушках, трамваях… словом – решительно везде.

А вместе с тем незнакомец Пете понравился. Чувствовался в нем ум, и чувствовалась в нем сила. Сила была в жилистой фигуре, крупных кистях рук с набрякшими венами. В энергичной сторожкой походке. Человек двигался, стоял, прислонившись к косяку двери, даже разминал папиросу как сильный, опасный зверь… В нем неизвестно почему очень угадывалась способность быть смертельно опасным.

С первого взгляда Пете напоминал он ягуара. Почему ягуара? Непонятно… Наверное, потому, что Петя знал: леопард – самый мелкий из крупных хищных кошек. А этот стоящий человек никак не мог быть самым мелким… Как-то с ним это совсем не сочеталось. Человек улыбался Пете… Не широко – одним уголком рта, но улыбался. Вид у человека был такой, словно Петя ему тоже нравился.

При появлении человека Пеликанов вскочил, уронив что-то со стола, вытянулся по стойке «смирно».

– Погуляйте пока, – небрежно бросил человек. Пеликанов даже засопел от спешки, выматываясь из кабинета.

– Впрочем, мы тоже уйдем, – сообщил незнакомец Пете Кацу. – И скажи-ка, а не пора тебе обедать?

– Еще не знаю… – разлепил губы Петя. – Вы кто?

– Зови меня товарищ Васильев, ладно? А обедать нам и правда пора. Пошли, Петя, пора поговорить с тобой серьезно.

После всех событий и чудес последних дней Петю трудно было удивить. Тем более «товарищ Васильев» внешне был приятнее даже Арнольдова, не говоря о Пеликанове, милицейском следователе и Чаниани. Не говоря о том, что речи вел приятнее и тембр голоса у него был нормальный, мужской, а не визгливый мяв, как у Пеликанова.

Но куда он ухитрился угодить?! Чего от него нужно всем этим людям?! Петя никак не мог понять.

– Давай, товарищ Кац, сядем вот тут…

Из тесной комнатки Первого отдела вела дверь в другую комнатку, побольше, со шкапами и большим кожаным диваном. Здесь тоже висел портрет Сталина и плакат, изображавший мордатого парня с безумным выражением лица. Парень прижимал к груди красную книжечку и возводил очи горе. Под изображением помещены были вирши такого содержания:

 
Кто бед и тревог не боится,
Кто сердцем дорогу нашел,
Кто к нашей победе стремится —
Такие идут в комсомол.
 

Еще в этой комнатке стоял небольшой удобный столик; за этот-то стол присел Петя, подчиняясь руководящему жесту «товарища Васильева». Васильев что-то приказал по телефону, сел напротив.

– Скажи правду, товарищ Кац: боишься меня?

– Не боюсь… Мне просто непонятно, зачем все…

Петя немного приврал: он чувствовал, что товарищ Васильев чем-то отличается от всех петиных знакомых. Петя не боялся… Голос не заставлял насторожиться насчет Васильева… Но что Васильев отличался – это точно.

– Зачем ты нам? Объясню. А меня не боишься ты напрасно; постепенно поймешь, почему. А Пеликанова боишься?

– Опасаюсь…

– И зря. Пеликанов – так, мелкая гнида. Он не сам по себе, ты не думай: ему велели тебя прихватить.

– Чаниани?!

– А что? Для Пеликанова даже Чаниани – царь и бог. Чаниани тебе не верит, потому что не знает ничего. А я знаю, и я тебе верю.

Трудно описать, каких размеров камень упал с петиной головы. Из органов… верит… ему!

– Вы знаете, я попал в историю…

– Знаю. И в какую историю ты попал, знаю, и почему попал, тоже знаю. И тех, кто тебя убить хотел, знаю. Они и правда германцы.

– Меня еще два раза пытались убить… Раз – шли за мной… следили. А сегодня утром пытались ткнуть шилом.

– Рассказывай.

Петя рассказал во всех подробностях. Васильев задавал короткие вопросы, например: а сколько метров было до следившего за ним человека, когда он заметил Петю и побежал? А девушка у обочины – она была светлая или темненькая? Сколько ей может быть лет? Петя честно старался отвечать и закончил вопросом:

– Зачем же все-таки им меня убивать? Если они и правда из германской разведки?

– Это я тебе расскажу. Будь готов – тебя еще много раз будут пытаться убить. Или пока мы своей цели не достигнем, или они.

– А почему Чаниани мне не верит?!

– Потому что у него информации нет. Будь я на его месте, ты и для меня был бы самый подозрительный тип. Если такие люди, как разведка, убивают кого-то посреди Ленинграда, они многим рискуют. Если решились – значит, есть на то веские причины.

– Но вы же верите…

– Верю, потому что у меня информация есть. А теперь давай про тебя, товарищ Кац. Если ты, Петя, меня не устроишь, я тебя, конечно, отдам Пеликанову. Даже не специально отдам, а просто отступлюсь – и разбирайтесь сами. Тогда придется тебе его бояться. Но вообще-то Пеликанов потому и злобствует, что ты его и умнее, и сильнее. Если будешь слушать меня и учиться, многого сможешь достигнуть. Знаешь, в чем Пеликанов все-таки прав?

– В чем же?

– А в том, что Исаак Кац – твой приемный отец. Ты вообще что самое раннее помнишь?

– Самое раннее?..

– Да. Ты себя, скажем, четырехлетнего помнишь?

– Нет…

– Вот видишь? Человек должен себя в четыре года помнить, а ты не помнишь. Значит, есть на то причины. А пятилетнего себя помнишь?

– Пожалуй… Но не себя помню, а деда. Глядя на деда, я впервые захотел знать иностранные языки.

– Как так?

– Дед молился на древнееврейском… У него был полосатый талес… Это такой молитвенный платок…

– Я знаю, что такое талес.

– Так вот, на дедушке талес, и он говорит на непонятном никому языке… Мне было так интересно, что даже в животе сделалось холодно. Я потом деда спрашивал, он учил.

– Но древнееврейского все-таки ты толком не знаешь?

– Несколько десятков слов, понимаю молитвы.

– Еще что помнишь?

– Из пяти лет? Как собираем грибы… Дед палкой отодвигает траву, а я рву и складываю грибы в корзинку.

– Крым помнишь?

– Нет, Крым не помню… Разве море… Море немного я помню. Я там купался – потому, наверное, запомнил.

– Помнишь, как сидел в море?

– Ну да… Вокруг оно колыхается… поднимается – и сразу вниз… я его ладошкой мерить пытался…

– А кто тебя ждал на берегу?

– Не помню… Я помню только море.

– А отца в Крыму – помнишь?

– Отца не помню.

– А не можешь ты помнить отца в Крыму, – веско сообщил ему «Васильев». – Хорошо, что не врешь.

– Почему не могу?

– А потому, – так же веско произнес в этом месте Васильев, – что с этим человеком, со своим будущим отцом, ты и познакомился в Крыму… Но вы сразу оттуда уехали. Вспомни, когда ты первый раз увидел отца. Это было в Севастополе.

Петя напряг память… Что-то было в этой истории… Что-то важное, но очень страшное, очень… Такое страшное, такой жутью пахнувшее, что Петя даже благодарен был своему мозгу, не вспомнившему этого ужаса. Хотел вспомнить – но был рад, что забыл. Какой-то кошмар жил позади, и пусть бы он, как думал Петя, там бы навсегда и оставался.

Петя помотал головой с жалкой улыбкой. Если Васильев и был разочарован – он очень умело это скрыл.

– Знаешь, в чем преимущество органов? Есть такая английская поговорка: «Называть кошку кошкой». Не слыхал?

– Не-ет…

– А жаль, с этой поговоркой познакомиться тебе еще придется. Интеллигенция – она выдумывает и сама своих выдумок боится. Вроде пока о чем-то не скажешь – чего-то и не существует. Дикари вот боятся называть медведя: а то заговоришь про него, он и придет. А у нас бояться нельзя, у нас называют вещи своими именами. Например, что твой отец – вовсе и не отец.

– А кто мой отец?

– Пока ты знать этого не заслужил, – развел руками Васильев. – Дальше посмотрю на твое поведение, товарищ Кац.

Вошел парень в форме НКВД, вскинул ладонь под козырек.

– Вольно. Неси еду, парень, и шанцевый инструмент.

– Извините?..

– Ну, чем копают в тарелках? Вилки, ложки…

Тот же парень и еще один внесли подносы с едой, расставляли на столе судки, тарелки, от них сильно запахло по всей комнате. Петя невольно сглотнул слюну: время-то бежало к четырем пополудни. И это было не просто что-то, лишь бы что-нибудь перекусить, не обед из университетской столовой. Настоящий ресторанный обед с жирным наваристым борщом, толстым бифштексом в полтарелки, сыром, бужениной и оливками. Отдельно подали тарелку с фруктами. Петя первый раз в жизни видел такую сервировку. А парни расставили, будто все это обычное дело, откозыряли и пропали.

– Ты водку пьешь?

– Если немного.

– А много я тебе и не дам. Сегодня нам еще работать и работать, Петр.

Васильев ловко разлил водку по рюмкам.

– Ну, за встречу и за то, что ты ко мне попал.

Водка на голодный желудок сразу ударила в мозг. Стали ватными ноги, появился легкий звон в ушах. Все предметы, и Васильев тоже, как бы отодвинулись и в то же время стали более объемными, красочными, интересными. Петя расчувствовался:

– Я еще за то хочу выпить, что вы мне верите.

А вот Васильев не расчувствовался:

– Ты больше сметаны в борщ клади, не экономь. Времени у нас мало, можно сказать, совсем нет. Так что ты лучше, пока кушаешь, расскажи мне, что ты знаешь про Шамбалу.

Петя чуть не подавился коркой:

– Про Шамбалу?!

– А чего ты так вскинулся? Выполняй приказ, излагай.

Не иначе, придала Пете храбрости водка…

– Товарищ Васильев! А почему вы приказываете? Я зачислен в ваш отряд?

Под острым взглядом быстрых смородиновых глазок Петя смешался, но все же закончил:

– Я ведь просто не понимаю, что происходит. Может, вы мне объясните?

Васильев задумчиво положил кусок буженины на хлеб.

– Ч-черт… Вот судьбы мира решаю, а толком не знаю до сих пор, рукой или вилкой надо брать эту вот колбасу… А ты знаешь?

Петя ошарашенно помотал головой.

– А надо знать… Тебе узнать придется, если вернемся. Значит, так… Давай сейчас про Шамбалу, это главное. А потом я тебе объясню, кто ты, куда призван и почему. Договорились?

Петя всмотрелся в глаза Васильева, пытаясь понять этого человека. Ничего он не увидел в этих глазах ни про Васильева, ни про себя, ни про свою с Васильевым судьбу. Темные, как черная смородина, глаза Васильева отражали ум, решительность и жестокость. Да, этот человек чем-то отличался от всех виденных Петей людей! Петя подумал, что лучше всегда быть на стороне человека с такими глазами. И что его вредно сердить.

– Договорились… Первоначально Шамбала – это мифическая страна… что-то вроде страны блаженных. Где она находится, в древности указывали в разных местах. Чаще всего считают, что когда-то так называли страну мертвых – по представлениям первобытных народов, в страну мертвых можно прийти или приехать так же, как в любую другую страну. Потом появилось представление, что в Страну Мертвых так просто не ходят: чтобы туда попасть, нужно совершать сложные ритуалы, и находится она не на Земле. А о Шамбале продолжали рассказывать, как о стране, где живут великие мудрецы.

В индусской «Махабхарате» рассказывается, что в Шамбале родится одно из воплощений бога Вишну…

К удивлению Пети, Васильев слушал очень внимательно, даже начал медленней жевать.

– Первые упоминания о Шамбале встречаются в тексте Калачакра-Тантры. Мистики на Востоке считают, что буддистский святой Атиша, или Адиша, принес Калачакру прямо из Шамбалы, в тысяча двадцать седьмом году.

– А на самом деле как было?

– Точно этого никто не знает, но тексты известны с одиннадцатого века…

– У нас тогда правил Ярослав Мудрый? Все правильно?

– Да. Рассказывают, что Калачакра сохранилась со времен Будды Гаутамы… С шестого века до нашей эры. У нас тогда ничего не было, потому что еще не было России.

– А что было?

– Были древняя Греция, Афины и Спарта. В Афинах в это время устанавливалась демократия, а персидские цари собирались завоевать Грецию… Или чуть позже? Да, точно! По легенде, Будда жил еще до первой Греко-персидской войны, примерно с 563 по 483 год до нашей эры… А первая Греко-персидская война началась в 499 году до нашей эры – Будда тогда был уже стар…

– Значит, наука Будду признает?

– Не все его признают… Но многие считают, что Будда Гаутама жил на свете. Что это сын правителя королевства Шакья, принц Сиддхартха Гаутама. Он жил очень спокойно и счастливо, его оберегали от всех бед и тревог. Но однажды он поехал кататься и в один день увидел рожающую женщину, умирающего старика, калеку под деревом и мудрого старца, размышляющего о смысле жизни.

– Именно этих и увидел?

– По другой версии, Будда увидел в один день старого калеку, больного человека, разлагающийся труп и мудрого отшельника. Тогда он понял правду жизни: что мучения, болезни и смерть неизбежны, что бедных больше, чем богатых, и что даже удовольствия богатых в конечном счете все равно превращаются в прах.

– …И тогда Будда в возрасте двадцати девяти лет ушел в отшельники, чтобы создать свое учение, – подхватил Васильев. – Давай о Будде потом… Пока просто скажи, через сколько лет после него жил Александр Македонский?

Петя немного посчитал.

– Получается, примерно через двести лет после Будды.

– Так Калачакру принес Будда?

– Это легенда… Если ей верить, то Калачакра и принесена из Шамбалы, а в самой Шамбале еще, может, много чего лежит, связанное с Буддой. Мы не знаем. Говорят, например, что после смерти труп Будды Гаутамы сожгли, а пепел разделили на восемь частей, и эти части лежат в специально возведенных ступах. Но говорят еще, что часть праха Будды лежит как раз в Шамбале. И потому Шамбала до сих пор – страна святых.

– Другие версии есть?

– Про святых?! Наука не признает святых…

– Про Шамбалу версии есть?

– Их много… Рассказывают, например, что Шамбала была царством в Средней Азии. Ее царь Сучандра побывал в Южной Индии, чтобы приобрести знания, и даже сделался бессмертным. В девятом веке в Среднюю Азию вторглись мусульмане. И тогда царство Шамбалы сделалось невидимым для человеческих глаз. То ли ушло под землю, то ли вообще в параллельное пространство. С тех пор только чистые сердцем, святые люди могут найти дорогу в Шамбалу. Примерно так же во время монгольского нашествия на Русь город Китеж ушел под воду озера Светлояр… И только хорошие люди могут увидеть его в озере…

Товарищ Васильев! Неужели вас интересуют старые восточные сказки?!

– Сперва доскажи… Доскажи, где находится Шамбала и что это такое.

– Пожалуйста… – пожал плечами Петя. Он попросил взглядом разрешения, Васильев кивнул, и Петя налил еще водки.