Текст книги "На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918"

Твердый был начальник генерал Плеве, наш командующий армией, настойчивый, неумолимый. Но 26-го он почему-то сдал в своей твердости, видимо, смягченный достигнутыми успехами. По просьбе командиров корпусов, – особенно домогался командир 5-го корпуса, генерал Литвинов[97]97
  Литвинов Александр Иванович (1853–1932). Окончил 1-ю Московскую военную гимназию. На службе с 08.1870. Окончил 3-е военное Александровское и Михайловское артиллерийское училища (1873). Выпущен подпоручиком в 1-ю конно-арт. бригаду, затем служил во 2-й конно-арт. бригаде. Участник Русско-турецкой войны 1877–78. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1882). Капитан (1882). Старший адъютант штаба 4-й кав. див. (11.1882–09.1884). Полковник (1889). Нач. штаба 2-й кав. див. (04.1890–01.1891). Начальник Елисаветградского кавалерийского юнкерского училища (01.1891–06.1896). Командир 4-го лейб-драгунского Псковского полка (06.1896–06.1899). Ген. – майор (1899). Ген. для поручений при войсковом наказном атамане войска Донского (06.1899–09.1900). Начальник военных сообщений Варшавского ВО (09.1900–11.1904). Нач. штаба Виленского ВО (11.1904– 10.1906). Ген. – лейтенант (1905). Командир 1-й кав. див. (10.1906–03.1911). Ген. от кавалерии (1911). Командир 5-го арм. корпуса (с 03.1911). Во главе корпуса вступил в войну. Участник ПМВ. Кавалер ордена Св. Георгия 4-й ст. (25.09.1914). В ноябре 1914 на совещании командного состава в Седлеце назначен командующим 1-й армии вместо отрешенного ген. П. К. Ренненкампфа. 02.04.1917 уволен со службы с правом ношения мундира и пенсией. С 1918 в РККА.


[Закрыть] – на 27-е была дана армии дневка. Это была досадная ошибка. Верно, что войска сильно были измучены. Уж очень всем хотелось передохнуть. Но бывает обстановка, повелевающая выжимать из войск все, на что они только способны. Кому ж неизвестен яркий исторический пример, данный великим мастером военного дела, российских войск победоносцем, Александром Васильевичем Суворовым, когда он, спеша предупредить противника на р. Требии, шел к ней усиленными переходами, не обращая как бы внимания на чрезмерное утомление войск, растерял до 50 % состава отряда отсталыми; достиг переправ ранее противника; тотчас вступил с ним в бой; дрался день, другой, на третий – лучший из его генералов, князь Петр, как он звал генерала Багратиона, взмолился к нему, что нет уж сил, что у него в ротах осталось по 40 человек. «А у Макдональда нет и по 20! Атакуй, с чем Бог послал!» – ответил ему Суворов. И атаковали: противник был побежден. Прямо нечеловеческими усилиями. Эти усилия исторг из своих войск великий полководец по велениям обстановки. Не добейся он этого, может быть, дальнейшее течение его Итальянской кампании приняло бы совершенно иной оборот.

Положим, тут у нас вопрос о том, выжать из войск еще усилия или не нужно, не стоял так остро, но истинное понимание обстановки, как она слагалась в эти дни в районе Томашов – Рава Русска и решение, ею вызываемое, требовали проявления еще некоторых усилий, и толь ко одних усилий, без жертв.

Подробно обстановки на фронте наших 3-й и 8-й армий мы не знали. Но суть нам была известна. Сопоставляя же то, что за четыре дня нашего стремительного наступления мы (только 17-й корпус) встретили более или менее серьезного противника лишь у Томашова, а 5-й, 19-й и 25-й корпуса его почти не имели, словом, то, что с фронта 5-й армии противник исчез, – с тем, что в районе Равы Русской и к югу идут сильные бои – 27-го, сидя в школе в Майдан– Гурко и слыша в направлении Равы Русской глухой орудийный гул и тучи пыли с дымом в облаках над этим районом, – мы верно прозревали слагавшуюся обстановку: с нашего фронта австрийцы почти все там, против 3-й армии, и для содействия ей и для возможно полного эффекта поражения противостоящего неприятеля, с глубоким охватом его левого фланга, нам надлежало идти и идти вперед возможно быстрее, и отнюдь уж не останавливаясь на дневки. Сутки были упущены. Противник получил некоторую возможность избежать полной катастрофы. На 28-е мы были в районе Рудка-Брусло, 20 верст на запад от Равы Русской, а 29-го, когда противник был в полном самом поспешном отступлении, – в районе Сенявка – Радруж. Можно себе представить, какой бы разгром постиг его, если бы мы там (Сенявка – Радруж) были не 29-го, а 28-го, когда он был еще у Рава Русска – Магырув – Вишенька, как это наглядно показывает ниже приведенная схема[98]98
  См. схему 8.


[Закрыть].

28-го мы выступили из-под Томашова для преследования разбитого противника. Через село Лащовка мы вышли на шоссе Томашов – Белжец. Над нашими головами летал неприятельский самолет. Впервые мы видели его. Из колонн по нему открыли ружейный огонь. И пошла такая хаотическая пальба, которую с большим трудом начальники прекратили. Облетев район Томашова, разведчик повернул назад и скрылся в южном направлении.

Думается, что все им виденное было главным мотивом для решения австрийского командования – немедленно отходить, пока еще есть к тому возможность, ибо все пространство в районе Томашова кишело огромными колоннами, как лавина надвигающимися на тыл 4-й австро-венгерской армии. «Вот тебе и разбитая 5-я русская армия», – небось думали в австрийском штабе.

Около полудня мы въехали на ст. Белжец, или вернее – на место, где была она, ибо мы нашли тут кучи угля, пепла и еще много громадных костров: станция и все, что ее окружало, представляло груду развалин пожарища. Кто ее сжег, нам было неизвестно. Все пожарище было покрыто группами пеших и конных, попадались и двуколки. Все жарили, пекли, варили и во всех видах ели яйца, огромные склады которых были нами захвачены здесь. Мы тоже последовали этому примеру и наелись австрийских яиц до тошноты.

Движение войск сильно затормозилось: весь район Белжеца был переполнен войсками, наши колонны переплелись с колоннами 21-го корпуса[99]99
  33-я и 44-я пех. дивизии, а также упоминаемая автором 69-я второочередная.


[Закрыть] и кавалерийских дивизий. Будучи послан к начальнику 3-й дивизии с приказанием, я с трудом протискивался по шоссе к югу от Белжеца среди обозов, парков, двуколок, принадлежавших различным час тям и двигавшихся в разных направлениях, казалось, в полном хаосе. Обратила мое внимание одна обозная колонна, почти сплошь состоявшая из австрийских походных кухонь и повозок, даже с австрийскими же и лошадьми. Хотел спросить, кому принадлежит этот обоз. Но как раз в этот момент со мной встретился всадник-офицер, оказался приятелем-однокашником по академии, штабс-капитаном Новицким[100]100
  Очевидно, Новицкий Порфирий Порфирьевич (1884 – после 1917). На службе с 15.02.1901. Окончил Ташкентское городское 4-классное училище, Тифлисское пехотное юнкерское училище (1906). Выпущен подпоручиком в 168-й пех. Миргородский полк. Окончил Николаевскую военную академию (1912). Штабс-капитан (22.04.1913). Участник ПМВ. Капитан (22.04.1915). Старший адъютант штаба 43-го арм. корпуса с 10.1915. И. д. штаб-офицера для поручений при штабе 43-го арм. корпуса с 01.1916. Подполковник (02.04.1917). И. д. нач. штаба 120-й пех. див. с 04.1917.


[Закрыть], котор ый на ходу успел сказать, что обоз принадлежит его доблестной, молодой (второочередной) 69-й дивизии (21-го корпуса), которая имеет уже массу трофеев. Начальника 3-й дивизии я нашел за Белжецем по дороге в с. Бржезина. По всему полю стояла пыль от проходивших войск. Тут же проскакал штаб 9-й кавалерийской дивизии, которая теперь только, к сожалению, выскакивала вперед для преследования противника.

Вернувшись, я уже не застал штаба на «Белжецкой яичнице», а догнал его за с. Белжец, по дороге на Ловчу.

Двигались медленно, с остановками. Так как в авангарде колонны – 35-я дивизия – то и дело натыкались на отдельные партии противника. Местность была очень пересеченная, лесистая. Приходилось обследовать разведкой подозрительные рощи и лесные площади, не засел ли там противник. Наученная горьким опытом 15 августа у Тарношина, дивизия теперь была осторожна. До боевых столкновений, впрочем, ни разу в этот день не доходило, ибо колонн целых частей неприятеля не попадалось. Все были какие-то обрывки, отбившиеся и скорее ищущие случая сдаться в плен. Все они двигались почти перпендикулярно к нашему направлению и скрывались по лесам.

Поздно, в темноте, мы пришли в Ловчу, остановившись в первой попавшейся тесной и грязной хате. Нескольким человекам из нас пришлось раскинуть гинтера[101]101
  Т. е. разложить чемодан-кровать системы поручика И. И. Гинтера.


[Закрыть] на чердаке за недостатком места внизу. Часть деревни, когда мы подходили, еще горела. Войска корпуса заночевали в районе Ловча – Рудка – Брусно. О противнике стало окончательно известно, что он поспешно и повсеместно отступает, стараясь, видимо, ускользнуть, чтобы не быть захлестнутым нами с севера.

Мы не раскидывались со штабом в эту ночь. Отдали лишь краткие распоряжения для продолжения с рассветом преследования противника, причем указаны были лишь направления каждой дивизии; 35-й на Грушов, 3-й – на Немиров, то есть прямо на юг. Это уже помимо директив свыше. Со штабом армии связь была утрачена. Мы же, молодежь, понудили наше солидное начальство, командира корпуса и начальника штаба к энергичному продолжению движения на юг: мы еще все же надеялись что-либо захлестнуть от бывшего фронта 4-й австрийской армии. И наша надежда едва не сбылась. Опоздали, может быть, на несколько (3–4) часов.

Движение было того же характера, что и накануне. У д. Рудка, на противоположном (северном) от нас берегу ручья мы сделали привал. И только что сели подзакусить, селение, где еще никто из нас не был, вспыхнуло.

Посланные казаки конвойной сотни, имевшей, между прочим, очень энергичных и толковых офицеров, ни души живой не нашли. Точно сама деревня воспламенилась от одного нашего приближения. Между тем ясно было, что поджог – сигнал противнику о нашем приближении: подходила колонна главных сил 35-й дивизии.

К вечеру войска корпуса прошли железную дорогу Рава Русска – Любачув на участке Слотвины – Горинец. Сколько-нибудь крупных частей противника не видели. Замечали лишь следы его поспешного отхода: отбившиеся партии, брошенные повозки, оружие, патроны, бродившие лошади.

Ночевали в районе Сенявка – Радруж – Слотвины. Штаб корпуса – в одной из дорожных казарм, близ ст. Слотвины. При этом в занятом районе уже после того, как войска расположились, было изловлено несколько партий отбившихся от своих частей австрийцев. Этот бродячий, без фронта, противник, помню, создавал в штабе корпуса весьма нервное напряжение, так как пока что выяснялось, что имеется дело с партией, а не с серьезными силами противника, все оставались в напряжении; ночью же приходилось принимать особые меры обеспечения верной доставки распоряжений и донесений.

Вошли в искро-телеграфную связь со штабом армии. Однако он не остановил нас и не дал нам нового направления, хотя уже и ясно было, как день, что мы слишком вклинились поперек движения 3-й нашей армии.

30-го мы еще продолжали движение на юг. Штаб корпуса шел в голове правой колонны 35-й дивизии, шедшей, вследствие плохих дорог, побригадно. Около полудня, выходя из лесистой полосы между ручьями Слотвинка и Вишня, против с. Грушов, мы, наконец, увидели влево[102]102
  См. схему 9.


[Закрыть] верстах в 5–7, в направлении с. Завадов неприятельскую колонну, которая спускалась с возвышенности. В голове нашей колонны заметили неприятеля. Мортирная батарея в это время подходила к опушке леса. Она тотчас снялась в лесу и прямой наводкой открыла огонь по замеченной колонне. Дистанция оказалась почти предельной. И, пожалуй, лучше было бы, если бы мортиры и не открывали огня. Тогда эта колонна была бы нашим трофеем, так как мы могли бы ее накрыть и пресечь ей путь неожиданно. Теперь же противник понял грозившую ему опасность и принял меры. К с. Клонице – Дрогомысль он развернул заслон, прикрываясь которым, продолжал уходить на с. Нагачув.

Шедший в голове колонны 138-й Болховский полк был двинут начальником дивизии вперед. Болховцы очень быстро развернулись и повели наступление по обе стороны дороги на Клонице. Противник не выказал особенного сопротивления. Болховцы скоро заняли Клонице и, не останавливаясь в нем, продолжали наступать дальше, тесня противника. Правее болховцев пошли затем нежинцы. Тем не менее колонна противника, хотя и сильно пощипанная, с отъеденным хвостом, успела выскользнуть. За нею гнались до самого Нагачува. Вероятно и еще бы дальше гнались полки 35-й дивизии, но впутались они снова в свои войска, части 10-го корпуса[103]103
  Включал 9-ю и 31-ю пех. дивизии; обе показали себя незаурядно в ходе войны.


[Закрыть], правофлангового 3-й армии.

3-я дивизия несколько отстала. Она достигла Завадов – Вержбляны. На ее пути было брошено противником бесчисленное количество повозок, кухонь, лошадей, парков, складов с продовольственными и боевыми запасами. 9-й Ингерманландский полк, шедшей 30-го в авангарде 3-й дивизии, с большим трудом прошел через Немиров, совершенно забитый обозами и парками противника. Было насчитано до 3000 повозок, зарядных ящиков и всевозможных других упряжек.

Штаб корпуса расположился в Грушове. Селение было очень небольшое. Но в нем находились казармы крупной кавалерийской части (кажется, здесь квартировала бригада венгерской конницы) и штаб. Мы тут нашли огромное количество обмундирования и конского снаряжения; особенно много было одеял и попон; также мы приобрели для себя здесь отличные английские седла. В помещении главного начальника гарнизона, отличном, даже роскошном особняке, окруженном парком, мы и разместились. Перед нами тут постоял какой-то крупный австрийский штаб, как говорили жители – штаб армии. Это возможно, потому что здесь мы нашли большой запас чудного издания австрийских карт 5-верстного масштаба. Мы с удовольствием ими потом пользовались, так как они необычайно были ясны и точны.

К вечеру сюда из 35-й дивизии поступило много пленных и различных трофеев. На последние началась какая-то охота даже всеми чинами штаба. Кажется, не было солдата при штабе, писаря, денщика, который бы не имел австрийской лошади с полным снаряжением, австрийской винтовки или карабина, или револьвера с соответствующим запасом патронов в кожаном австрийском ранце; австрийского одеяла; все питались австрийскими консервами, галетами и даже попадались плитки шоколада.

Все это разбросано было противником почти на всех путях в районе Рава Русска – Немиров – Грушов.

На 31 августа мы уже отдали распоряжение войскам оставаться на месте, так как ясно было, что пора убрать корпус куда-то назад, ибо он оказался на пути движения частей нашей 3-й армии. Мы стали ждать для того распоряжения штаба армии.

На этом преследование наше с маневром во фланг и тыл противнику окончилось. Войска, особенно 35-я дивизия, выказали много энергии и резвости и не их вина, что им пришлось уже пройтись лишь по отдавленным хвостам ускользнувшего противника. Потеря суток под Томашовом, как упоминается выше, тому причиной.

В Грушове мы постояли одни сутки. Отдыхали. В штаб все время доставляли партии пленных и различные трофеи. Войска отдыхали.

Из штаба армии пришла директива, коей корпуса армии, главным образом 5-й и 17-й, оттягивались назад, чтобы очистить район, по которому двигалась 3-я армия. Ее правый фланг, 21-й корпус, направлялся на Любачув.

Во исполнение этого 1 сентября мы выступили из Грушова на Любачув. Туда же двинулись и дивизии: 35-я из района Начачув – Дрогомысль, 3-я из района Завадов – Вержбляны. Замечательную картину представлял из себя наш штаб, когда мы вышли из Грушова. Наша штабная конница значительно возросла в числе, ибо помимо конвойной сотни и эскадрона Кинбурнских драгун, следовало еще до полусотни конных: все писари, денщики, чины команды связи, хозяйственные чины – все это было «конно и оруж-но». У всех оказалось по австрийской лошади с полным снаряжением и все до зубов были вооружены различным австрийским оружием.

В Любачуве мы только переночевали в доме какого-то богатого «мазепинца»[104]104
  Изменивший России и царю Петру в ходе Северной войны гетман И. Мазепа стал символом национального предательства; здесь: «мазепинец» – галичанин австрийской ориентации.


[Закрыть], который при подходе русских бежал.

Все в его доме мы нашли совершенно разгромленным. На следующий день мы перешли через Дахнув и Цешанув в Люблинец Новый. Дахнув и Цешанув – жидовские местечки – были совершенны сожжены.

Когда мы еще были в Любачуве, приезжал из Ромашова (куда перешел штаб армии) в Олешице (на шоссе, западнее Любачува) наш командующий армией, генерал Плеве. Там он собирал всех командиров корпусов и имел с ними беседу. На этом свидании он выразил особую благодарность командиру 19-го корпуса, генералу Горбатовскому за бои его корпуса 15–19 августа под Комаровым (о них я упомянул на стр. 6 и 7[105]105
  См. с. 58 настоящего издания.


[Закрыть]). Главной темой беседы была предстоящая операция по форсированию р. Сана. Затем также много обсуждали вопрос о снабжении войск, особенно хлебом. Действительно, в этот период нашей боевой деятельности хлеба мы почти совсем не получали. Наши интенданты не могли удовлетворительно разрешить эту задачу. Война оказалась слишком подвижной, и к такой обстановке еще не успели приспособиться. Хорошо еще, что театр войны имел богатые местные средства продовольствия. Да в последнее время помогли трофейные запасы, отбитые у противника.

В Люблинце мы недолго стояли. Обстановка требовала движения вперед. Имелись сведения о беспрепятственном движении частей нашей 3-й армии к Сану. Противник в сильном расстройстве, потеряв почти все свои обозы, продолжал отходить.

3 сентября, согласно новой директиве командующего армией о движении к Сану, корпус выступил из района Люблинец – Жуков двумя колоннами на Цешанув, Дахнов, Олешице. Штаб корпуса двигался по шоссе. Шли спокойно, мирным порядком. У Дахнова наш путь пересекли гренадеры Астраханского полка[106]106
  12-й гренадерский Астраханский императора Александра III полк. Сформирован в 1700 г. В ПМВ в 3-й грен. див. 25-го арм. корпуса.


[Закрыть], и мы дивились, каким образом они тут очутились, когда 3-я гренадерская дивизия – 25-й корпус[107]107
  Включал, помимо 3-й гренадерской, 46-ю пехотную дивизию; входил в состав 4-й армии.


[Закрыть] – была далеко вправо.

Между Дахновым и Олешице на шоссе, против с. Футоры, мы были остановлены офицером штаба армии, который передал нам, что сюда переходит штаб армии, и что корпусу надлежит немедленно установить с ним связь проволочным телеграфом. Я был позван в помещение установленного уже телеграфа штаба армии. Он разместился в огромном господском доме. Я сделал необходимые распоряжения, и телеграфная рота нашего 17-го саперного батальона тотчас потянула отсюда линию.

Ночевали мы в с. Старое Село, а дивизии – в районе его, по обе стороны шоссе. Этот ночлег мне лично памятен тем, что имел много неприятностей от начальства из-за неудовлетворительной работы связи. Это были первые опыты поддержания связи со штабом полевым телеграфом. Самая неблагодарная служба: никогда нет покоя и уверенности, что работа ее будет безотказная. В данном случае, благодаря большому движению по шоссе, наша телеграфная линия часто прерывалась. Хорошо еще, что расстояние было небольшое – 10 верст – до штаба армии. Первые же опыты связи назад, согласно установленному нашим уставом полевой службы основному принципу, что младший ищет связи со старшим, дали неудовлетворительные результаты. Сразу выяснилась необходимость, чтобы старший, не ожидая, когда младший придет к нему со своим концом проволоки, сам шел бы навстречу или даже и до самого его, младшего, штаба. Впоследствии так это и делалось и давало отличные результаты.

4 сентября движение продолжалось. Имелись уже сведения, что противник бросил линию Сана. Сильно укрепленный долговременно Ярославский тет-де-пон[108]108
  Тет-де-пон (франц. tête de pont, от tête – голова, начало и pont – мост) – предмостное укрепление для обеспечения переправы.


[Закрыть] очищен им. А такой же тет-де-пон у Сенявы с боя захвачен частями 3-го Кавказского корпуса[109]109
  Включал 21-ю и 52-ю пех. дивизии, с отличием сражался против австрийцев: восстановлен в Добровольческой армии в 1919 г.


[Закрыть] 4-й армии. Таким образом, становилось очевидным, что переправа наша через Сан должна произойти свободно, без особых задержек.

И действительно, уже в начале перехода этого дня по шоссе нас обогнал понтонный батальон, направленный к Ярославу штабом армии.

Погода в этот день была отвратительная: моросил нескончаемый осенний дождь. Когда мы стали приближаться к Ярославу, по пути нам навстречу стали попадаться группы крестьян. Все они несли много шанцевого инструмента, крупного, – топоры, лопаты, большие поперечные пилы, кирки, мотыги. Для нас это было лишним доказательством того, что противник поспешно уходил, бросив свои склады, которые до нашего прихода, конечно, пограбило окрестное население.

Отлично применены были к местности укрепления Ярославского тет-де-пона: ближайший к шоссе редут мы заметили только тогда, когда подошли к нему почти вплотную. Остановились. Слезли с коней и пошли его смотреть. Основательные постройки. Валялось много светящихся патронов.

К вечеру, сильно намокшие, мы остановились на ночлег в паршивенькой деревушке Конюшков, в домике директора пивоваренного завода. Дивизии расположились в с. Маковиско, Сурохов, Конюшков. Шоссейный мост через Сан у Ярослава был разрушен противником. Ниже его наши понтонеры наводили два моста на понтонах. Выше Ярослава по железнодорожному мосту, который был лишь поврежден, переправлялись части 21-го корпуса. Наш сосед справа, 5-й корпус, тоже подошел к самому Сану у Шовско, обозы же его по недоразумению прошли по шоссе к Конюшкову и вместе с обозами понтонного батальона совершенно забили дорогу. Пробка эта рассосалась лишь к рассвету 5-го.

Ни о каком противнике ничего не было известно. Наша конница была уже далеко за Саном, преследуя в беспорядке отступавшего неприятеля.

Утром 5 сентября по двум понтонным мостам стали переходить на левый берег Сана 17-й и 5-й корпуса, и к полудню они целиком были там. Наши дивизии прошли через Ярослав и расположились на западной и юго-западной его окраинах, выдвинув авангарды по дорогам на Канчуга и Дубецко.

Город Ярослав произвел на нас хорошее впечатление. Чистый, благоустроенный, богатый, красиво расположенный на высоком берегу, который подходил здесь близко к Сану, удаляясь затем в северном пригороде резко к западу.

С особенно приятным чувством вступали в этот древний русский град. Население не особенно пряталось. Многие магазины даже открылись, и мы нашли в них чудные галицийские наливки. Остановились в одном громадном шикарном «Хотеле» на одной из лучших улиц. Через город проходили наши войска под звуки оркестров. Помню, мимо нас прошел 9-й Ингерманландский императора Петра I полк. Обмундирование, снаряжение на людях было уже достаточно затасканное, на лицах похудевших, серых видно было утомление от беспрерывных маршей и плохо проведенных ночей. Но в глазах всех сверкала радость, и виден был большой подъем душевный. Предупрежденные, видимо, командиром полка полковником Карнауховым (генерального штаба, один из моих преподавателей в Тифлисском военном училище), что будут проходить мимо командира корпуса, роты особенно подтянулись и старались идти в ногу и сохранять образцовый порядок строя. Это парадное дефилирование войск производило прекрасное впечатление, необычайно всех бодрило, заставляя забывать усталость, и вселяло в нас чувство гордости и сознание необычайной мощи нашей армии, лавиной катящейся по древлерусской земле.

Ярослав так нам понравился, что мы настраивали уже себя на удовольствие задержаться в нем. Но скоро в этом были разочарованы.

Вечером поздно получен был приказ из штаба армии – 17-му корпусу выдвинуться в южном направлении от Ярослава, чтобы блокировать Перемышль с северо-запада и запада до реки Сан выше крепости.

Это распоряжение нас немного удивляло; корпуса армии раньше нас подошли к Сану и начали его форсировать; еще 4-го, то есть накануне, части 21-го корпуса должны были уже перейти выше Ярослава на левый берег. Дальше у Радымно переправлялись (или должны были переправляться) 11-й, 9-й и 10-й корпуса. Войск больше чем достаточно, чтобы изолировать Перемышль совершенно. Единственно, чем можно было объяснить бросок нашего корпуса к Перемышлю, что войска 3-й армии стали и отдыхали, промедление же в пресечении путей от Перемышля на северо-запад-запад было нежелательно.

Как бы то ни было, а 6 сентября мы выступили из Ярослава на юг. В стороне Перемышля раздавались глухие выстрелы крепостной артиллерии.

Остановился наш корпус в районе с. Рокетница. Тотчас была направлена разведка в сторону Перемышля, выслан сильный разъезд от 42-го Донского полка на Прухник-Дубецко. Этому разъезду ставилась задача – непременно дойти до Дубецко, а оттуда осветить шоссе на запад и в сторону Перемышля. На 7 сентября предполагалось занять корпусом более широкий район, чтобы сесть по возможности на все пути из Перемышля и тем осуществить блокаду его с северо-запада-запада. Но скоро получилось распоряжение, коим эта задача с корпуса снималась и предписывалось перейти ему в район Пржеворска. В Рокетнице мы первый раз получили почту из России и страшно рады были ей.

7-го это и было исполнено. Корпус занял район Пржеворск – Дебов – Уржеювице – Мацковка. Штаб корпуса расположился в Пржеворске в доме польского магната князя Любомирского[110]110
  При переходе из Рокетницы в Пржеворск нам пришлось пройти через сторожевое охранение 33-й дивизии 21-го корпуса, который теперь только выдвигался к западу от Сана. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Штаб армии перешел в Ярослав. В состав корпуса прибыл тяжелый дивизион из двух гаубичных и одной пушечной батарей новеньких орудий. Передавалась снова в состав нашего корпуса и 61-я пехотная дивизия, прибывшая со штабом армии в Ярослав и составившая временно гарнизон города.

Спешно исправлялась железная дорога от Сокаля на Рава Русска – Любачув – Ярослав для подвоза армии продовольствия и боевого снабжения. Из Владимир-Волынска прокладывалась линия для соединения его рельсовым путем с австрийской сетью в Сокале.

Двое суток простояли мы в Пржеворске. О противнике были слабые сведения. Было известно в общем, что идет еще преследование его нашей конницей по пути на Делебицу и на Ясло, в Карпаты.

В районе Ярослава и к западу от него скопилась масса войск. У Пржеворска стоял наш корпус, южнее – 5-й, сюда шел 10-й, у Ланцута 19-й, еще западнее 25-й – в затылок один другому.

Поэтому, а также ввиду новых замыслов, – тогда нам еще неизвестных, – нашего высшего командования, начался вывод корпусов 5-й армии, затиснутой между 4-й и 3-й армиями, назад за Сан и переброска их к северу.

10 сентября наш корпус выступил из района Пржеворска на Лезахов (на Сане), перешел здесь по понтонному мосту через Сан и расположился в районе Сенявы. Штаб ночевал в богатом имении какого-то польского магната (фамилию его я забыл), заядлого русофоба. Огромный дом видел в своих стенах уже много наших штабов и войсковых частей (помню, на дверях мы читали надписи и 25-го корпуса, и 3-го Кавказского, и даже Гвардейского[111]111
  Объединял войска лейб-гвардии; в начале войны включал 1-ю и 2-ю гвардейские пехотные, 1-ю и 2-ю гвардейские кавалерийские дивизии и гвардейскую стрелковую бригаду.


[Закрыть]), а потому подвергся изрядному разгрому. Громаднейшие рамы с картинами подлинных кистей знаменитых художников зияли пустотой: полотна были большей частью вырезаны. Здесь к корпусу присоединилась бригада 61-й дивизии.

11 сентября корпус, согласно распоряжению штаба – перейти к Кржешову, двинулся дальше по отвратительным после дождей грунтовым дорогам. Наши автомобили с великими усилиями пролезали по разбитым путям.

Ночевали в селе Дабровица (против Лежайска), а дивизии в ней и других селениях в районе Дабровицы.

12 сентября перешли в Кржешов на Сане. Здесь корпус простоял несколько дней и затем двинулся к Люблину, куда перебрасывалась вся 5-я армия для новых операций.

На этом собственно и заканчивается первая Галицийская операция для 17-го корпуса.