Текст книги "Орден для поводыря"

Андрей Дай
Орден для поводыря

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Огромное спасибо господам Алексею Герасимову (Сэй Алек), Евгению Орлову, Павлу Ковшику, Сергею Гончаруку, Владимиру Игрицкому и сударыне Александре Андреевой за неоценимые советы и помощь в поиске информации.

Пролог

Всегда любил Алтай. Влюбился с первого взгляда, едва увидев его неистовые бирюзовые реки и серые, с ржавыми и белесыми потеками, камни. Ну и конечно – сосны. У нас, на севере Западной Сибири, сосны обычные. Пусть тоже величественные, кучерявые и стройные, но все-таки блеклые какие-то. На Алтае же сосны золотые. Стоит выглянуть солнцу – и бор вспыхивает, блестит. Словно и не деревья это, а столбы, поддерживающие гигантский купол общемирового храма.

Впервые попал в горы еще юношей. Летом, после получения аттестата, отправились с отцом в турпоездку по Чуйскому тракту. На новеньких блестящих «Жигулях», радуясь солнцу и ветру, не задумываясь ни о чем. От Бийска до Кош-Агача. Хотели и дальше на юг, но в Акташе нужно было брать пропуск в пограничную зону, а во времена СССР это было не так просто сделать.

Бывал и потом несколько раз. После малахольного переворота, когда КПСС стало нельзя, а порнуху по телевизору можно, Республика Алтай сделалась какой-то донельзя национальной. Высшие посты в Горно-Алтайске быстренько поделили старшие семьи алтайцев, которые тут же радостно распродали «в аренду» самые вкусные места горной страны новосибирским и барнаульским коммерсантам. У северного берега Телецкого озера, где я еще застал огромные травянистые луга и лес, отражающийся в воде, понастроили шикарных домов отдыха и пансионатов. У причалов появились современные моторные катера и яхты. Говорят, из озера все еще можно пить, но я бы не рискнул.

Окрестности озера Манжерок тоже преобразились. Не знаю, ищет ли кто-нибудь в этом бассейне для купания отдыхающих, наполовину заросшем камышами, знаменитые «чертики» – водяные орехи и если ищет, то находит ли? Или после постройки горнолыжного спуска там даже рыба перестала водиться? Сие мне неведомо. Совещание по вопросам вскрытия и выставления на торги концессий на разработку месторождений из госрезерва проходило там зимой. Да и не до рыбалки было. Утром – пара докладов. Потом коньяк и горные лыжи. Вечером банкет.

А мне всегда хотелось плюнуть на все, бросить в багажник «лексуса» палатку со спальником и рвануть в горы. Куда-нибудь, где нет назойливых туристов, не ловит сотовый и не продают мед. Где в чистых хрустальных ручьях живут маленькие стремительные рыбки, а в небе парят огромные орлы…

Понимал, что это только мечта. Что бесконечные дела не отпустят и там, что спутниковый «Ирис» ловит везде. Но сама возможность этого как-то грела давно проданную золотому тельцу душу.

Как там, в рекламе какого-то французского авто? «Не в этой жизни»? Вот уж точнее не скажешь.

Глава 1
Тропы

Кто же знал, что всего через три месяца после моего, так сказать, нового рождения в новом теле и новом мире я окажусь на Алтае. С палаткой, скруткой из жестких солдатских одеял и верхом на капризной кобыле по кличке Принцесса. Ни сотовой, ни спутниковой связью здесь и не пахло. В реках полно рыбы, в небе – орлов. На скалах нет-нет да показывались надменные круторогие козлы, а в распадках изредка шуршали кустами косули. И ни одного туриста на тысячу верст вокруг. И мед никто не продает, даже если очень хочется его отведать. Вот куда, едрешкин корень, приводят мечты…

Отряд растянулся по тропе версты на четыре. Где-то впереди, за очередной, бог знает какой по счету, скалой, в авангардном охранении двигалась полусотня с хорунжим Корниловым во главе. Нет, не тем Корниловым – Иваном Яковлевичем, – что без большого успеха охранял мое спокойствие в Томске, а с его средним братом Михаилом. Младший из братьев, Артемка, служил у меня денщиком. Так-то Михаил командовал четвертой сотней Томского казачьего полка, но сам вызвался в поход и даже согласился остаться в будущей крепости на зимовку. Кто-то ведь должен был подготовить долину к массовому переселению станичников, которое мы с майором Викентием Станиславовичем Суходольским планировали начать будущей весной.

Сам майор, кстати, давно отстал. Еще в Барнауле. А я задерживаться в горнозаводской столице АГО не счел нужным. Красивый, конечно, город, но уж больно неприветливый. Как закрытый «почтовый ящик» советских времен. Подумать только! Я целые сутки в Барнауле пробыл, а горный начальник не удосужился меня к себе пригласить. И ежегодное заседание горного совета – слабое тому оправдание. Можно подумать, у них там регламент и Фрезе минутку выделить не мог. Варежка, он же Пестянов Ириней Михайлович, порассказывал про их совещания. Это когда несколько десятков высших чиновников АГО на полмесяца весь Барнаул на уши ставят. Лучшие номера в гостиницах, банкеты в первоклассных ресторациях, лихие гонки на тройках по главным улицам сибирских Афин. Баня, водка и доступные девки. Знакомая картина. И ведь когда-то еще успевают годовой бюджет верстать, себя не забывая! Выдающиеся люди!

Впрочем, зачем горному начальнику с кем-то еще совещаться? У него ведь и дети есть, и зятья из известных – тьфу, блин! – горных династий. Тот, что постарше из зятьев, женатый на Анне Александровне, Владимир Александрович Кулибин, внук того самого Ивана Кулибина, который будто бы изобрел паровую машину, – пристав Зыряновских серебряных рудников. Ну, это что-то вроде командира-директора. Бог и царь в одном флаконе. Второй, женатый на Надежде Александровне, Леонид Александрович Карпинский, только из горного опять же института – и сразу в помощники пристава на те же самые рудники. И ведь ничего удивительного. Серебро – главный источник прибылей АГО. Там и должны состоять свои люди. Ну, чтоб деньги не мимо проплывали, а к рукам успевало что-нибудь прилипнуть.

Думаете, я огорчился этаким к себе невниманием? Напротив. После изучения первых отчетов Иринея Пестянова я боялся при встрече с Александром Ермолаевичем Фрезе брякнуть что-нибудь не то. Не пришло еще время ссориться.

Зато никто не мешал заниматься своими делами. Не путался под ногами и не задавал глупых вопросов. Я спокойно посетил окружное училище – естественно, горное. Пообщался с управляющим – подполковником Ярославцевым Михаилом Александровичем. Передал тому привет от директора училищ Томской губернии, статского советника Михаила Логиновича Попова. Имелся у меня там корыстный интерес. Во-первых, князю Кострову зачем-то очень нужен был какой-то барометр-анероид, а во всем немаленьком Томске лишнего не нашлось. А во-вторых, не помешала бы пара-тройка смышленых ребятишек, еще не испорченных горной круговой порукой и сведущих хоть чуть-чуть в геологии.

Зачем? А зачем Кострову барометр? Он что, самолетам нелетную погоду предсказывать собрался? Сказал – очень нужен, я и пошел добывать. Согласитесь, действительному статскому советнику и томскому гражданскому губернатору это проще сделать, чем надворному советнику, хоть и князю.

А молодые специалисты мне нужны даже больше, чем князю прибор. У меня озеро в тайге спит, с которого туземцы нефть лопатами собирают, а губернская столица без асфальта в пыли задыхается. Мне неподалеку от будущего поселка Яшкино известняки нужно добывать, уголь из-под Анжеро-Судженска выкапывать, и железо там рядом. Да и про Чуйскую долину я с того памятного совещания на озере Манжерок кое-что помню. Там бы тоже в земле поковыряться не помешало.

И что, я сам, что ли, должен богатства искать? Из меня такой геолог, как из Жириновского балерина. Я на карте могу пальцем ткнуть, где именно смотреть, но серебряную руду от базальтового окатыша вряд ли отличу. А уж коксующийся уголь от обычного, топочного – и подавно. Так что ребятки нужны были позарез. Причем именно что не всякие-любые. Свои карманы набивать втихаря я, конечно, не собирался, но и шуметь на весь мир об открытых богатствах губернии тоже не хотел. Месторождения должны разрабатывать те люди, которые на мои условия согласятся, а не присланные Петербургом расхитители или, еще того пуще, иностранные подданные.

Большая часть, не менее восьмидесяти из каждых ста, учащихся в окружном училище – это дети чиновников местной администрации. Их судьба предопределена самим фактом рождения – продолжать династию геологических инженеров. Из училища почти все они отправлялись в институт.

Примерно пятнадцать из этой же сотни – отпрыски офицеров расквартированных на Алтае воинских подразделений 9-го Донского казачьего полка и 35-го Барнаульского линейного батальона. Командиры русской императорской армии, как люди вполне состоятельные, тоже способны обеспечить детям достойное будущее. В стране достаточно военных учебных заведений.

И оставшиеся пять – питомцы опять-таки горных заведений общественного призрения. Сироты-то есть. Каким боком к ним повернется жизнь после того, как они перешагнут порог училища, ведал один Господь Бог. У них за плечами не маячил обширный, связанный круговой порукой «попилов» кабинетских доходов клан. При выборе любой карьеры им пришлось бы начинать с самого низа, даже будь они семи пядей во лбу. Чаще всего эти сироты так всю жизнь и прозябали писцами и журналистами в конторах горной администрации.

Так что я, надеясь получить преданных и неболтливых, сведущих в геологии ребятишек, по сути, давал им шанс выбиться в люди. И примерно это Ярославцеву и заявил.

– Как же, как же, понимаю, – сделавши жест, словно моет руки, обрадовался тот. – Вы, дорогой Герман Густавович, известный меценат. Конечно, наш святой долг позаботиться о бедных сиротах… Но и вы меня поймите, ваше превосходительство. Из казны по пятьдесят рублей на каждого в год тратилось. Оно хоть и дело благое, а коли вы их с собой заберете, так они государю императору затраты уже и не вернут поди…

Почему-то я даже не удивился. Сторговались на пятистах рублях. Ассигнациями. За троих. За такие деньги я мог выпускника горного, прости господи, института нанять. Но одного. Так что заплатил. Единственное что – потребовал право выбора. Чтобы горный работорговец дебилов и лентяев не подсунул за мои же деньги.

Благо деньги, хоть и хранились у меня, но именно моими личными не были. Пять тысяч серебром выделил томский воинский начальник – на закупку припасов в Бийске и у туземных племен. Еще пять – финансовый департамент губернского правления, на нужды обустройства таможенного поста и утверждения власти государя императора российского во вновь приобретенных землях. Тратить я их волен «по собственному усмотрению», ни перед кем не отчитываясь. Такая вот бухгалтерия.

Поручил выбор юношей князю. Он как раз, сверкая улыбкой до ушей, из Пятого отделения по делам частных золотых промыслов прискакал. Ну чисто ребенок. Выпросил у тамошнего начальника, коллежского советника Степана Ивановича Гуляева свой прибор и рад. Много ли надо для счастья…

Я бы тоже очень хотел познакомиться с Гуляевым, но не сложилось. Жаль, конечно. Много о нем слышал. Мало того что он своего по сестре племянника, юношу со взором горящим – Дорофея Палыча, к наукам приобщил, так и сам человек в губернии известный. Работает над основанием новых промыслов; занимается улучшением культурных растений и разведением новых пород скота и сельскохозяйственных растений; химией немного балуется, особенно прикладной; сахарную свеклу к Сибири адаптировал; по Алтаю постоянно путешествует, лекарственные растения изучает. Готовый будущий профессор будущего Томского университета.

Уже даже и собрался к Степану Ивановичу на ужин набиться. Поди не выгнал бы гражданского губернатора. Да и по письмам от племянника наверняка о моих помыслах наслышан. Сам-то парень уже на опытной ферме от Каинска неподалеку трудится. У Ерофеевых. Говорят, доволен, располнел на купеческих харчах. И Матрену, или как ее там, с собой привез.

Собрался, да не поехал. Пришлось срочно подполковника Льва Христиановича Познера посетить, командира того самого барнаульского подразделения, из числа которого Дюгамель расчеты к моей артиллерии выделил. У меня и приказ полковника Денисова с собой был. Только Познеру, похоже, Денисов с Дюгамелем неавторитетны показались. Первого июня фейерверкеры уже должны в Бийске были быть, а второго, когда мой флот у барнаульских причалов пришвартовался, они еще и не думали выдвигаться.

Совсем, блин, страх потеряли. Ну да ничего! Я их научу Родину любить. Взял с собой, кроме грозных бумаг от Дюгамеля, еще и два десятка казаков. И револьвер. Так подполковника и приказывал арестовать и под домашний арест посадить – ласково размахивая пистолем. Тот нервно улыбался, надеясь то ли на чудо, то ли на немедленную помощь тьфу-горных покровителей. Но за кончиком ствола следил неотрывно. Видимо, слава обо мне как о грозе трактовых разбойников успела уже и до кабинетских земель докатиться.

Заместителю, майору Власову, предъявил распоряжения начальства. Тут же заставил написать рапорт, присовокупил к нему письмо – собственную версию событий и отправил в Омск генерал-губернатору. А майору сказал, что коли узнаю об освобождении Познера из-под ареста без санкции Дюгамеля – сильно обижусь. Найдутся рычаги, чтобы безвестного майора на Камчатку чукчей сторожить отправить. Он поверил. И даже людей к пушкам тут же нашел – снял охранение от «заведения», где мать-их-горные начальники смету расходов обмывали. Причем вид у Власова был такой, словно я ему не Чукоткой грозил, а орден во все пузо выдал. Как у объевшегося сметаны кота, у майора был вид. Чую, наступило в Барнауле веселое времечко. Прикрываясь моими бумагами, заместитель много чего натворить успеет.

Да и солдаты от известия, что путь их на самую границу с Китаем лежит, в обморок не падали. Так побежали собирать вещички, будто за ними гнался кто-то. А когда узнали, что останутся служить в новой крепости, до нового распоряжения генерал-губернатора, так и вообще: к пристани пока маршировали – песни пели. Это ж как нужно людей замордовать, что они ссылку в тьмутараканьские горы за избавление почитают! Остальные-то, те, кто в «Афинах» оставались, этим искренне завидовали. Это же сразу видно!

В случае войны расчет одного орудия в российской императорской армии составляет двенадцать человек. При службе у пушки в крепости вполне достаточно восьми. Плюс опытный унтер. Со мной из Барнаула ушли на Чую пятьдесят один человек. Захотел бы больше – дали бы. Хоть сотню. Добровольцами были все поголовно.

Командовать расчетами назначили молодого поручика Сашу Геберта, а ему в помощь дали фельдфебеля Казнакова – седого уже дядечку с пышными бакенбардами и усами. Среди солдат вообще оказалось много молодежи. И поляков. Такая вот у меня русско-еврейско-польская армия получилась…

Пока я Познером занят был, Суходольский по городу рыскал – рабочих на строительство Чуйского тракта вербовал. Вернее, пытался. Не так-то это просто – обдумать предложение, собраться, с женой попрощаться и в дебри Южного Алтая камни ворочать отправиться. Так что ни фига за этот день у Викентия Станиславовича не вышло. Он еще в пути сомневался, да только я, дурень, не верил. Он и на том, что в Бийской крепости мы и подавно рабочих не найдем, настаивал. Пришлось нам расстаться. Он остался людей собирать, а мы следующим же утром в Бийск отплыли.

Я майору денег две тысячи оставил и бумаги, конечно, попросив догнать нас в Бийске. Жаль, и этот план рухнул. Не смог я его долго ждать.

Васька Гилев изъерзался весь – в дорогу выступать торопился. Это у меня «государственные интересы», а ему главное – торговля. Упустишь ярмарку – и сиди жди, время теряй.

А как, стервец, встретил меня – закачаешься. Бабы в сарафанах с хлебом-солью, оркестр. На берегу Бии причалы из бревен, флагами и разноцветными лентами украшенные. Словно великого князя встречали, а не начальника губернии.

Сам Василий Алексеевич в столичном сюртуке. На манжетах батистовой рубашки золотые запонки. Высокие кавалерийские сапоги блестят. Местный городничий, Иван Федорович Жулебин, бедным родственником рядом с купчиной первогильдейным смотрелся. Но ничего, не обижался. Видно, достигнуто у него с местным торговым людом полное взаимопонимание. Припрятана где-нибудь кубышка с пенсионными накоплениями.

Воинов моих разместили в крепости. Так-то она давно уже из реестра оборонительных сооружений выписана, в каторжную переведена. Но велика для трех сотен кандальников, достаточно еще места в обширных казематах и солдатских казармах. Лет пятьдесят назад гарнизон до двух с половиной тысяч доходил. Как служивых из Бийска на юг, в киргизские степи перевели, население города сразу вдвое сократилось.

Городок небольшой. Меньше Каинска. Но народ здесь другой. Свободный, лихой, веселый. Много торговцев, вокруг бескрайние поля и сады. Основывался как военное поселение. Потом горнозаводским считался, но барнаульским начальникам был малоинтересен. Значительных месторождений вокруг нет, половина земледельцев – потомки казаков, люди вольные, спину перед инженерами гнуть не привыкшие. И наделы у местных переселенцев куда как больше, чем у кабинетских. Оттого и достаток.

В городке уже было несколько каменных зданий. Красивая церковь, множество лавок, вдоль реки – огромные амбары. И хотя «Уфа», первый пароход, пришедший в Бийск, – чудо расчудесное вроде цирка, привлекающее всеобщее внимание, но у причалов множество парусных толстобрюхих корабликов. Урожая хватало и себе, и на продажу.

Меня с офицерами Гилев зазвал в гости. Я думал, хвастаться будет, но нет. Оказалось, у него на подворье, в сарае пушки лежали. Те самые, что мне генерал-губернатор со стен брошенной крепости взять разрешил.

– Шестифунтовка, – непонятно чему обрадовался Сашенька Геберт. Неужели не верил, что ему найдется работа? – Ядра-то есть?

– А как же, ваше благородие, – хмыкнул Гилев. – И ядра и пульки. И по тридцать выстрелов на ствол приготовили. Лафеты только вот подгнили. Но скрепы уже сбили. Доски поменяют, кузнец обратно кольца склепает – и готово. Можно в путь отправляться.

– Пальнуть пробовал? – полюбопытствовал я.

– Хотел, ваше превосходительство, – честно признался купец. – Но боязно. Эка силища-то!

На вид жерло ствола было сантиметров десять и смотрелось вполне серьезно. Тут я впервые подумал, что наверняка хватило бы и пары штук. Все-таки пушки – это больше политический аргумент, чем военная необходимость. А тащить эти бронзовые чушки придется все пять сотен верст. Плюс ядра с какими-то пульками и порох для зарядов.

– Тяжелые, – уважительно выговорил фельдфебель Герцель Цам. Не удивлюсь, если он думал о том же, о чем и я. – Пудов, видно, в двадцать?

– Двадцать два, – кивнул купец. – И лафеты в двадцать пять. Да пороху – два фунта на выстрел. И ядрышко – кажное по шесть фунтов. Но ты, служивый, не боись. Не на себе потащим. Лошадей много припас – дотянут. Нынче трудно с монголом без пушки разговоры разговаривать. Их китайские люцини подзуживают нас на крепость проверить.

– Ой вей, – тяжко вздохнул унтер-офицер с вечно грустными глазами. – Ваши бы слова да таки Богу в уши.

Посмеялись. Нам, командирам этого похода, на спине трехсоткилограммовые, позеленевшие от времени орудия через горы не тягать.

Гилев действительно отлично приготовился. И впервые за все время своих экспедиций на Чую снарядил почти четыреста вьючных лошадей. Часть под воинский припас, часть под походные принадлежности, но не меньше половины оказались загружены товарами. Да все это с коноводами, приказчиками, носильщиками и слугами. Кроме того, бийский купец нанял три десятка суровых мужичков-охотников и вооружил их специально выписанными из САСШ винтовками Спенсера.

Одну такую я у Гилева выпросил. Вот она, в седельной кобуре – чуше, как ее здесь называют, стволом вниз висит. Иначе нельзя. Трубчатый магазин на семь патронов как раз в приклад вставляется и мусора не любит. Это вам не «калашников». «Спенсер» – оружие нежное, прихотливое, но по нынешним временам невероятно скорострельное. Еще бы калибр поменьше – совсем хорошо было бы. А то тринадцатимиллиметровый заряд так в плечо лягает при выстреле, аж куда целился, забываешь.

И все-таки винтовка хороша. Семь выстрелов за семь секунд и перезарядка. За минуту легко пара магазинов расстреливается. А потом ползаешь на коленках, гильзы собираешь. Переснарядить патроны не получится: идиотский, но жутко прогрессивный кольцевой метод воспламенения не подразумевает смену капсюля. А корпус у патронов-то латунный. Казаки гильзы на кольца для девок пилили…

Вот следом за авангардом Корнилова как раз торговая часть каравана и идет. С ними и мороки больше всего. Из-за них и двигаемся медленнее, чем могли бы. А когда, к вечеру ближе, Гилев место для привала выбирает, так и вовсе «Мулен Руж» и кафешантан начинается. Вроде опытные люди, этой тропой не раз ходили, да и вообще в Алтайских горах не новички, но такую суету умудряются устроить! Без смеха и не взглянешь.

Брали бы пример с пехоты. Герцель своих евреев в ежовых рукавицах держит. Они сразу за торговцами маршируют. Раньше я думал, это невозможно: по горной тропе, где телега-то с трудом протискивается, еще и строем по трое идти. Идут. Фузеи свои на плечо, ранцы тяжеленные, шапки какие-то дурацкие, неудобные – и идут. Еще и с песнями.

Фельдфебель Цам как-то быстро с седым унтером Казнаковым сговорился. Старый и молодой, а характерами похожи оказались. Топчут Алтай вместе. Между двумя отрядами лошади пыхтят – пушки с огневым припасом тянут. Обитые железом колеса камешки в пыль давят. На крутых подъемах или спусках, где кони не справляются, солдаты плечи подставляют. И национальность не спрашивают. Где русак, где поляк, где еврей? Солдаты это.

Мне хорошо видно. Я с конвойным отрядом, штабс-капитаном Принтцем и князем Костровым сразу за пушками пристроился. И уже за мной, в арьергарде, оставшаяся казачья сотня под командой сотника Безсонова пылит.

Еще два десятка кавалеристов с майором Суходольским остались. Мало ли – всяких он людишек набрал, паспорт не спрашивал. Лишь бы руки откуда надо росли да о душегубстве помыслов не было. Но майор отдельным караваном идет. Я его после Барнаула и не видел: он посыльных изредка присылает – письмами обмениваемся.

Бийские купцы что-то вроде фонда строительства дороги организовали. Всю зиму лес готовили, тросы пеньковые, гвозди, полосы железные. Лопаты, заступы и кирки. Порох. Выпускник Корпуса путей сообщения, а ныне командир казачьего полка, сразу и строить начал. Где подпорную стенку подновит, где мостик через ручей перекинет. Так что медленно идет. Если к осени до Онгудая доберется, и то ладно. Самая-то работа дальше, за Онгудаем, за Хабаровкой, от переправы через Катунь до устья Чуи. Там Чуйские бомы, самый сложный участок пути.

Суходольский полон энтузиазма. Писал, что, если «и дальше делу будет сопутствовать такая же помощь заинтересованных бийчан», года за четыре до Кош-Агача дорогу доведет. Дай ему Господь сил! А купцам – хитрости. Они и так из кожи вон лезли, бревна повсюду скупая. Это же АГО, здесь все не слава богу. Начальнички почти весь близлежащий лес на уголь пережгли, вместо того чтобы каменный добывать и использовать. Теперь спохватились, но и то в обратную сторону. Все деревья в оставшихся лесах пересчитали, описи составили и продажу запретили. Только на нужды казенных заводов. Бийчанам пришлось зимой за бревнами аж в Кузнецк обращаться. Оказалось дешевле оттуда привезти, чем горным вымогателям взятки давать.

Благо заранее заготовленные бревна только до Алтайского нужны. Дальше, к Черге ближе, – земли туземцев. Здесь власть горных егерей кончается и начинается лес. Маленький подарок туземному зайсану – и, если князек крещеный, никаких проблем. Выбирай деревья и вали. Если Алтайская православная миссия еще не добралась до этих мест – все сложнее и подарки не помогут. В шаманизме, по словам князя, деревья – живые, наделенные душой существа. Срубить дерево – все равно что убить человека.

Алтай середины девятнадцатого века южнее села Алтайское – это вообще другой мир. Будто другая планета. Насколько русские сибирские поселения отличались от того, что я знал в своем времени, настолько же далек оказался уклад жизни туземцев горных долин от оставленной на севере цивилизации. И чем дальше на юг мы продвигались, чем более дальние расстояния разделяли основанные русскими форпосты, тем больше отыскивалось этих отличий.

Уже ко второй ночевке после выхода из Алтайского я вдруг со всей ясностью осознал, что мое отношение к экспедиции как к туристическому походу в корне ошибочно. Куда подевались доброжелательные гостеприимные улыбчивые алтайцы? Откуда, из каких глубин повылазили эти угрюмые, недоверчивые, а часто и злые туземцы? Мы двигались под постоянным прицелом внимательных и совсем не дружелюбных глаз. По каким-то одним им ведомым тропам нас постоянно сопровождали вооруженные примитивными луками небольшие группы кочевников, уклоняясь от любых попыток контакта. В спине свербело. Казалось, стрела с костяным наконечником в любой момент может прилететь из ближайшего куста. А моя армия шагала вперед, даже не затрудняясь выставлением охранения или часовых на привалах.

По сути, растянувшийся вдоль на удивление хорошо накатанной грунтовой дороги караван представлял собой три отдельных отряда. Казаки Корнилова и Безсонова отдельно, купеческая часть Гилева со товарищи – отдельно и пехота Казнакова-Цама – отдельно. На ночевках это особенно хорошо было видно: каждая часть моего сводного «батальона» разбивала свой, отличающийся от других лагерь. Случись что – и отбиваться от нападения пришлось бы по отдельности. Не знаю, почему это обстоятельство ничуть не трогало ни командиров «рот», ни штабс-капитана Принтца – вполне грамотного и разумного человека. Мне такая организация совершенно не нравилась.

Слава богу, я обладал достаточной властью, чтобы иметь возможность настоять на своем. Так что к деревне Муюта подходила регулярная российская армия, а не «банда Орлика», вышедшая из Алтайского. Правда, пришлось совершить некоторые перестановки в командовании.

Во-первых, штабс-капитана Андрея Густавовича Принтца, выпускника Академии Генерального штаба, я временно назначил командиром пехотной роты. Сашенька Геберт только обрадовался – и тут же стал заместителем. Кавалерию я, наоборот, разделил на две части – авангард и арьергард. Корнилов и Безсонов, как вы уже наверняка догадались.

Тридцать гилевских «стражников» составили легкий оборонительный отряд. Купцам, а их в караване обнаружилось аж пять человек, было строго-настрого наказано: в случае любой стычки с кем бы то ни было ни в коем случае не кидаться кого-то спасать. Они должны были остановить лошадей и укрыться. «Стражникам» следовало занять круговую оборону.

– Понял, Василий Алексеевич? – в упор глянул я на Гилева. – Начнут твои стрелки носиться вдоль дороги да пулять во все, что двигается, – брошу и уйду вперед! Будешь с туземцами сам разбираться.

Бийский купчина и не спорил. «Спенсерки» – конечно, оружие прогрессивное, но патронов было неприлично мало. Всего по три магазина на ствол.

– Само-то ружье не больно-то и дорого. По восьмидесяти четырем рублям за штуку. А пульки эти гадские – прямо разорительные. Я думал, мне шестьсот штук до конца жизни хватит, а вышло, что это всего ничего. Взяли же за них по два гривенных за штучку. Как зачнут мои охотнички греметь да рукоятку дергать, прям сердце кровью умывается, – жаловался Гилев. – Прямо вижу, как рублики серебряные в воздух улетают.

Так что для увещевания любителей бабахнуть в торговой части экспедиции ввели штрафы за неоправданную стрельбу.

Теперь и лагерь стали ставить один. Торговцев окружали со всех сторон палатки солдат или казаков. На опасных направлениях устраивались секреты, а у продуктовых шатров ставились часовые.

Нужно сказать, что наведенный порядок только способствовал притирке согнанных из разных мест людей. И если на купцов вместе с их коммерческими интересами мне было в общем-то плевать, то, как сдружатся томские евреи с барнаульскими поляками и казаками, было очень важно. Им еще предстояло построить крепость, а потом и остаться в ней жить. Вне какой-либо связи с относительно цивилизованными землями.

Там же должен был остаться на зимовку и князь Костров. Но за него я не переживал. Его злобные туземные морды вовсе не пугали, а напротив – притягивали. К каждому встреченному на пути улусу он скакал одним из первых. И если бы не припомнился читанный в далеком детстве роман Жюля Верна и его бессмертный персонаж – рассеянный ученый Паганель, я посчитал бы князя простодушным полудурком. А так его научные изыскания только забавляли.

Организация постоянного военного присутствия российской императорской армии в Чуйской степи – лишь одна из моих целей. Причем та, что в общем-то не требовала личного присутствия. Ну да конечно: триста хорошо вооруженных людей в качестве конвоя для высокого чиновника в его вояже по диким краям – хороший повод ввести контингент на спорные территории. Но империя была еще достаточно сильна, чтобы не заниматься пусканием пыли в глаза. В конце концов, майор Суходольский тоже сравнительно высокий чин.

И уж точно я не потащил бы с собой в горы троих выпускников горного училища только ради любования лысыми горами почти безжизненной местности. Совсем молодые ребятишки, лет по семнадцать-восемнадцать, мгновенно сдружились с Сашей Гебертом, под команду которого я их в итоге и передал. Пусть привыкают к порядку.

У подпоручика была карта – часть «Топографической карты Алтайского горного округа» инженер-полковника Мейерна. Не слишком точная, частью выдуманная, но тем не менее это лучший вариант из всех, что попадали мне в руки. Чуть желтоватые листы я торжественно передал артиллеристу еще в Бийске с наказом хранить как наивысшую драгоценность. И только Сашеньке дозволено было наносить на нее какие-либо пометки.

Во время того самого совещания на озере Манжерок мне попались на глаза топографические двухверстки с указанием месторождений всяких полезных ископаемых из числа госрезерва. Значков было много. Большая часть ничего мне не говорила, но уж Ag в кружке – в честь Аргентины, страны серебра – я сразу разглядел. И располагался этот кружок точно к северо-востоку от Кош-Агача. Километрах этак в восьми или десяти. Рядом на карте еще пометка была, что руда загрязнена свинцом, месторождение малое и к разработке нерентабельное. Хотя и расположена жила практически на поверхности.