Текст книги "Орден для поводыря"

Глава 3
Трофеи

Трупы складывали ровными рядами вдоль едва заметной тропинки. Десятки, сотни раздетых донага тел. Вились мириады мух. Остро пахло кровью и смертью. И не смейте говорить, будто смерть не пахнет.

В стороне, в старом русле какого-то безымянного ручья, лениво ковырялись несколько выделенных купцами мужичков. Предполагалось, что это будет одна общая, братская могила. Мертвых уже не спросишь, как именно они хотели бы быть погребены, а время не ждет. Жара быстро сделает это мероприятие еще более отвратительным.

У истыканных стрелами валов форта Корнилов, Безсонов и оба оставшихся в живых зайсана яростно спорили по поводу раздела трофеев. Я не хотел вникать в частности, но все огнестрельное оружие мятежников должно было попасть в арсенал крепости. Каким бы оно убогим ни было, но вооружать туземцев никакого желания нет.

Объединенные отряды победителей уже отправились в стойбище Турмека. «Перегнать скот», – скаля остатки гнилых зубов, пояснил Мангдай. Врал, гнида. Иначе к чему бы ему отказываться от участия в «перегоне» казаков? Грабить и насиловать они туда рванули. Беззащитное население не самого бедного в Чуйской степи князька должно было стать еще одной жертвой этой скоротечной войны.

Хотел вмешаться. Запретить. Есть же какие-то нормы… Женевская конвенция, едрешкин корень. Штаб-капитан не дал. Отговорил.

– Это не наш монастырь, ваше превосходительство, – сказал он. – Их нужно хотя бы попробовать понять. С точки зрения номадов, уже одно то, что они выбрали, чью сторону принять, достойно такого вознаграждения. Вмешаетесь – решат, что их лишили награды. Станут говорить, что белый длинноносый амбань ничуть не лучше маньчжурского. Пусть их…

Принтца я нашел на бастионе подле все еще пышущей жаром пушки. В одной выправленной, перемазанной глиной и сажей рубашке он, раскинув руки, валялся на жесткой траве. Я даже сперва решил, что он мертв, и был несказанно рад своей ошибке.

У временного коменданта Чуйской крепости выдался нелегкий день. Как он сам признался тем же вечером, следующий же штурм мог Турмеку и удаться. Многие из неопытных солдат, едва ли больше двух раз до этого палившие из своих ружей, заклинили стволы лишними пулями и стрелять уже не могли. Даже не знаю, сможет ли седой фельдфебель починить эти допотопные самопалы.

Боеспособными остались лишь казаки и всего восемь из ста пехотинцев. Пушки не успевали прочищать, и порох стал вспыхивать прямо в тряпочных картузах. Со всего гарнизона было только трое раненых. Причем двоих фейерверкеров опалило порохом, и лишь в одного бойца попала стрела. Благо ранения, хоть и неприятные, но легкие, и доктор обещал скорое выздоровление.

А вот теленгиты раненых добили. Возможно, что и своих тоже. Деловито так прошлись по полю, время от времени тыча саблями. О потерях я союзников не спрашивал. Честно говоря, было все равно. Хребет взбеленившемуся зайсану и его «эскадрону» сломали русский офицер Андрей Густавович и его рыдавшее от страха малолетнее разноплеменное воинство. А добили уже мы с Безсоновым. Если и после этого туземные князьки умудрились потерять хотя бы одного воина, то грош им цена, таким союзникам.

Впрочем, я их и звал не воевать, а разделить с нами победу. Согласитесь, это несколько разные вещи. Никуда они теперь не денутся. Через три дня начнется ярмарка на ручье Бураты, это в тридцати пяти верстах от крепости. А за день до ее начала Могалок с Мангдаем от лица всех своих людей должны принести клятву верности его императорскому величеству Александру Второму Освободителю.

Кстати, я хотел, чтобы это был последний в местной истории торг в урочище Бураты. Отныне и навсегда ярмарка должна проходить в окрестностях Кош-Агача. Так, чтобы прибывшие торговые караваны могли видеть черно-желто-белый имперский флаг над дозорной вышкой крепости.

– Герман Густавович! Ваше превосходительство! – мне показалось, как-то жалобно позвал Артемка. – Тама, с той стороны… За острогом, значить. Уж все накрыли. Вас токмо с их благородием ожидают.

– Что? Что накрыли?

– Ну дык ясное дело чево. Скатеркой бочку спод зелья огневого и накрыли. И мясо поджарили. Дохтур и хлебное вино уже всем прописал. Для здоровья, значицца.

– Бочку? – В голове не укладывалось, как можно теперь, когда сломанные человеческие фигурки еще не прибраны, не преданы земле, есть жареное мясо и пить водку. Это же как нужно к жизни относиться, чтобы…

– И правда, Герман Густавович, – неожиданно поддержал денщика капитан. – Пойдемте. Полдень уж давным-давно миновал, а у нас с вами с утра маковой росинки… А здесь и без нас обойдутся.

– Как-то не хочется, – искренне признался я, тем не менее вставая с травы.

– Это из вас еще сражение не вышло, – приговаривал Принтц, аккуратно подхватывая меня под локоть и утягивая в обход бастиона на удивительно зеленый в этом серо-ржавом краю луг. – Организм, знаете ли, все еще в баталии. По себе знаю. Я вот тем годом по Туркестану хаживал, так…

Трупы действительно выглядели неаппетитно. И не стоило их разглядывать. То ли дело насаженные на шомпола ароматные, пузырящиеся кипящим жирком мясные кусочки. Мм! Живот тут же отозвался довольным урчанием. Гера мысленно потер руки в предвкушении пира.

Пучок тоненького, остренького дикого лука. Горсть серой соли на тряпице. Несколько отварных картофелин. Размякшее на жаре, оплывшее по краям, нарезанное толстыми ломтями сало. Несколько испеченных на камнях лепешек. И мясо. Господи, как же я далеко от хрустящих скатертей, снежно-белых салфеток, холодных бликов хрусталя и обманчивой глубины серебряной посуды! Где-то мои нежно любимые сдобные булочки с корицей? Где тающее на горячем хлебе сливочное масло? Пельмешки… О-о-о! Крепенькие, умело закрученные в «сатурны» пельменьчики. Посыпанные перцем и политые сметаной!

А рука, пока я предаюсь мечтаниям, уже хватает обжигающие, еще слабо шкварчащие куски. Пучок лука в соль. Много ли надо усталому, голодному телу!

– За победу! – Андрей Густавович поднимает небольшую походную рюмочку с хлебным вином.

– Надо, – кивает моим сомнениям доктор Барков. – Примите на веру.

Да и грех это – не пить с командовавшим обороной крепости офицером за его доблесть. Поднимаю чашу:

– За вашу доблесть и стойкость, господа русские воины!

В кулаке Безсонова рюмка превращается в наперсток, но он и его умудряется поднять как-то торжественно. Миша Корнилов стесняется траурно-черных ногтей, но тоже берет напиток. Это и его победа. Это он личным примером, шашкой и допотопным однозарядным пистолем отбил попытку неприятеля влезть с тылу. Тогда-то шальная стрела и поранила невезучего солдатика.

Хлеб есть хлеб. Человечество придумало тысячи коктейлей, сотни способов выпить хмельной напиток и десяток видов идеальной закуски. Только так ничего и нет лучшего, чем занюхать хлебную хлебом. И заесть горячим мясом. Все-таки наши далекие предки были хищниками, что бы там археологи себе ни навыдумывали.

– Вашбродь, пищали туземные куды складывать? – Артемка так и не освоил этикет. А может, и ну его? Кто еще станет меня веселить?

– М-да, – озадачился Принтц. – Действительно – пищали… Ничего полезного…

– Скажи, пусть сюда сначала несут. Посмотрим на чудо китайской технической мысли. – Водка – универсальное лекарство. Вот вроде и выпил-то граммов тридцать – пятьдесят, а уже легче. И усталость куда-то спряталась, и мысли побежали живее.

– Дрянь, – сразу поделился впечатлением о захваченном оружии временный комендант. – Был бы добрый кузнец, куда полезнее было бы стволы во что-то другое перековать.

– Совсем ничего нельзя выбрать?

– Абсолютно. Фитильные фузеи… или, как метко выразился наш юный друг – пищали. Вы, я слышал, большой ценитель оружия. Не желаете взять себе несколько экземпляров? Для коллекции, так сказать…

– О! Отчего же нет?! Почту за честь. И как образцы из прошлого, и в качестве памяти об этих днях.

– Ваше превосходительство, мы тут это… – Степаныч кивнул Мише. Тот резво припустил в сторонку, к какому-то свертку. – Примите от нас подарочек… Для памяти об… об нас, вопчем.

Корнилов откинул попону и вытащил саблю в ножнах. Не слишком кривую, как это предпочитают теленгиты, и украшенную без аляповатой роскоши. Вполне себе милое оружие и со вкусом. Принял, конечно. Поблагодарил. Жаль, с парадным мундиром мне шпага положена…

Похожее, но без серебра на ножнах, оружие казаки презентовали и Принтцу. Тот обрадовался и растрогался, полез целоваться к Безсонову. Вроде и выпили всего рюмки по три.

Потом принесли ружья. А следом за загруженными древними карамультуками солдатами прибежали Гилев с Хабаровым. Поздравили, выпили, закусили и стали требовать отдать допотопный огнестрел им. Я рассказал в качестве анекдота историю про индейскую национальную избу – фигвам. Они посмеялись, переглянулись и предложили выкупить трофеи. Не деньгами, так порохом и съестными припасами. И углем пообещали крепость на год обеспечить. Корнилов на правах офицера, остающегося начальником русского форпоста, согласился.

Я уточнил, что одну аркебузу оставлю себе. Никто не возражал. Всей честной компанией пошли выбирать. Конечно, не сразу. Купцы показались Баркову отвратительно трезвыми, а Безсонову очень захотелось выпить с Гилевым за победу. Подозреваю, ему все равно было, с кем и за что пить. Три или четыре малюсеньких рюмочки не оказали никакого влияния на богатыря, и он этим обстоятельством был всерьез опечален.

– Иди, Василий, выпей со мной, – приказал он купцу. – За нашу славную баталию и за господ Андрея Густавочича и Германа Густавочича.

Судя по неловкому языку, сотник все-таки недооценил коварство хлебного вина. А заодно здорово повеселил нас с Принтцем.

Шустрый Хабаров метнулся к импровизированному столу и набулькал «лекарства». Серебряные походные стаканчики совершенно не впечатлили инородца, и ничтоже сумняшеся он выбрал оловянные солдатские кружки. Безсонов даже крякнул в знак согласия.

Солдаты так и стояли, рты пораскрыв, возле относительно аккуратно сложенных пищалей. Причем даже пытались принять стойку «смирно». И все потому, что с другой стороны кучи, порозовев от смущения, вытянулся, пожирая глазами капитана, фельдфебель Цам. А вот сам Принтц на иудейского унтера никакого внимания не обращал.

– Взгляните, Герман Густавович, вот на этот экземпляр, – тыкал кончиком дареных ножен Андрей Густавович. – Чудная! Не побоюсь этого слова – чудесная схема спускового устройства. Насколько же прихотливо должен действовать разум неведомого китайского мастера, выдумавшего этакую… гм… бесполезную бессмыслицу.

– Зато каков ствол! – уже догадываясь о причине заинтересованности томского фельдфебеля, не мог не заметить я. – Это же настоящая ручная пушка! Вы лишь представьте, любезный Андрей Густавович, сколь много в этакую-то мортирку можно пуль шомполом забить!

Я отгадал. Щеки Цама побагровели, а глаза стали из просто грустных – несчастными.

– Тем не менее, ваше превосходительство, сколько же труда было вложено в украшение этого сомнительной военной ценности приспособления. Полагаю, приобретение сей аркебузы в коллекцию спасет не одну жизнь. Избави вас, уважаемый Герман Густавович, от попыток выстрелить из этого…

– Ваше благородие! – вклинившись в паузу, пропищал провинившийся унтер-офицер. – Господин штабс-капитан…

Мимо пробежал Артемка с новой порцией жареного мяса. А за ним, дергая казачка за рукав и рассерженно шипя, – отец Павел. Видимо, что-то очень уж интересное священник пытался втолковать отмахивающемуся от приставаний Артемке, что в их разговор немедленно ввязался врач.

– Ну, за фузею-то грех не выпить! – зычно объявил Безсонов, запихивая под мышку выбранный мной экземпляр. – Фадейка, ирод! Где ты там? Господа пищаль выбрать изволили, а ты вина не разлил ищще? А ну как передумают батюшки наши начальники, на твое невежество глядючи!?

– Чичас, чичас, – засуетился Хабаров.

Между тем иеромонах оставил в покое моего денщика и направился прямиком к Цаму. К моему удивлению, за ним последовал и Барков.

Пока низкорослый купец разливал, явились мужички. Собрали разложенные на траве ружья и потащили упаковывать добычу для перевозки.

– Василий Алексеевич! – позвал Гилева Принтц. – Поделитесь соображениями. Вам это железо для каких целей понадобилось?

– Так для торговых, ваше благородие, – оскалил зубы прирожденный первопроходец. – Туземные калмыки жену готовы продать за самую плохонькую фузею. Так что знатный торг у нас выйдет!

– Избави боже, – шутливо перекрестился капитан. – Под страхом смертной казни не решился бы огонь вести из этого… Только и пользы, если в качестве экспоната в музеум.

– Ура! – с чего-то воодушевился сильно охмелевший сотник, поднимая свою кружку.

Выпили. Лук кончился – как всегда, когда именно его и захотелось. Правда, мяса на бочке было уже так много, что куски стали валиться на землю.

Отец Павел и от томского фельдфебеля своего не добился. Стоял там, огорченно и растерянно хлопая небесно-голубыми глазами, и не знал, кого еще побеспокоить. Да на пьяненьких нас посматривал укоризненно.

– Андрей Густавович, а что это солдаты тут столбами выстроились? – наконец решился я удовлетворить свое любопытство.

– Солдаты? – делано удивился капитан. – Где же вы, ваше превосходительство, здесь солдат видите?

– А эти? В мундирах…

– Только что в мундирах, – поморщился жестокий командир. – Еще могут ямы рыть. Или тяжести носить. А вот служить… Разве солдат русской императорской армии может по горсти пуль в ружье шомполом забить? Так что…

– Да полноте вам, – вступился я за молодых евреев. – И на старуху бывает проруха. Назначили бы им урок, а унтер и исполнит… Пока же в дозор их, что ли, отправить…

– Кого-то еще ожидаем? – блеснул глазами Принтц.

– Ну… О циньской крепости все размышляю…

– Разумно, – мгновенно понял суть проблемы разведчик. – Цам? Слышал распоряжение господина генерал-майора? Исполнять! Об уроке этим… криворуким после поговорим.

– Точно так, ваше благородие! – обрадовался фельдфебель. – Спасибо, ваше превосходительство!

– Отличным офицером мог бы стать, – поморщился Принтц. – В бою голову не теряет и разумом не обижен. Жаль, иудей. Ему бы учиться…

– Составьте список отличившихся, – посоветовал я. – Постараюсь представить к награде. Быть может, кавалеру будет позволено…

– Непременно, – улыбнулся офицер. – И в своем докладе особо отмечу. Эй, доктор! Что там у вас?

Барков охотно подошел. И попа чуть ли не силой притащил.

– Отче вот наш скандалит, – поделился с хитрым прищуром врач и икнул. – Утверждает, что среди погибших инородцев были христиане.

– Земля им пухом, – всовывая новые рюмки нам с капитаном в руку, прошелестел Хабаров. – За царствие небесное!

– И что с того?

– Желал бы обряд совершить. Отпеть, значит.

– И что же ему мешает?

– Так там шаманы туземные камлают. Он опасается, что теленгиты возражать станут. Просит отделить тела христиан…

– Да ну что вы, в самом деле, – всплеснул руками Андрей Густавович. – Честный отче! Их там никак не меньше трех рот. Что же это! Прикажете всех переворошить?!

– Так и я говорю, ваше благородие, – обрадовался Барков. – Говорю, бросьте вы, отец Павел, ерундой-то маяться. Отпевайте всех сразу. Господь всемогущий и сам агнцев от козлищ отделит!

– И то верно. А казаки присмотрят, чтобы инородцы не посмели вас обидеть.

– А-а-а хде это наши боевые товарищи? – заревел обиженным медведем Безсонов, распугав рассевшихся на бастионах ворон. – Хде, итить, доблестные засра… зайсанцы?! Что же это?! Они с нами чашу за победу русского оружия да за отцов командиров поднять брезгуют?

При этом распоясавшийся сотник размахивал десятикилограммовым фальконетом так, словно это была дирижерская палочка.

– А-а-р-ртемка! А ну тащи этих союзникав сюды! Счас-то мы их поспр-р-рашаем, повыпы-ы-ытывам, че это они, мать, нас игрируют!

Денщик нерешительно взглянул на меня и сорвался с места, только получив утвердительный кивок.

– Полезно, – согласился Принтц. – Весьма, знаете ли, скрепляет дружбу…

– Народов, – хихикнул я, протягивая руку к насыпанной прямо поверх «шашлыка» новой порции луковых перышек. – Во! А это еще что за чучело?

Так и застыл с пучком торчащей изо рта травы, разглядывая нового персонажа на нашей сцене – непонятного дядьку в чудной одежде, которого посланные за князьками казаки притащили «заодно».

– А это, господин генерал, судя по зверятам на… гм… халате, субалтерн-офицер китайской армии, – любезно поделился наблюдениями штабс-капитан. – Тайджин.

– А откуда же он тут взялся?

– Сие мне не ведомо, – развел руками мой собеседник. – Но не его ли вы ожидали увидеть?

– Артемка? Ты откуда это чудо-юдо выкопал?

– Так ить, вашество, Герман Густавович, они приехали, да и ну на калмыков наших руками махать. Те и на коленки брякнулися. А туточки и мы с ребятами. Неча, мол, нашенских инородцев сапогами иноземными пихать. На то теперя только у господина губернатора воля. А ихняя пацанва с вилами наступила. Так мы это…

– Договаривай, чего уж там, – сквозь всеобщий хохот смог выговорить я. – Живы хоть?

– Дышуть вроде, – сконфузился от повышенного внимания денщик. – Мы их пока там положили, на валу…

– Этих немытых все больше и больше! – собирая глаза в кучу, посетовал сотник. – И, шоб их, все трезвые! Непорядок!

Китайский офицер едва-едва доставал богатырю до груди.

– Пей на, – всовывая край кружки между зубами пленного, потребовал Степаныч. – За Рассею-матушку!

Незваному гостю не оставалось ничего другого, как глотать обжигающую жидкость.

– Ну-ну, – ласково приговаривал добрый казак. – Не торопись. Подависся еще впопыхах… Эй, да развяжите ему ручонки-то. Нехай сам посудину держит. Вишь как нравится угощение-то нашенское! Поди я китаёзу в няньки не нанимался.

Артемка тоненько и как-то коварно хихикнул, разрезая накрученные на запястья вражины веревки. И сразу отскочил. А китаец в тот же миг оттолкнул солдатскую кружку ото рта и, что-то хрипло проговорив, ударил Безсонова кулаком в грудь.

– Экий ты… Забияка, – обрадовался сотник. И отвесил стоящему в какой-то нелепой позе маньчжуру легкую оплеуху. Конечно, легкую, по его, Степаныча, меркам. Гостю этого вполне хватило, чтобы кубарем покатиться прямо под ноги доктору Баркову.

– Что он сказал? – награждая парой солдатских кружек робко подошедших к нашей бочке зайсанов, спросил Принтц.

– Ругался. Называл вашего воина медведем и варваром. – Мангдай оказался полиглотом. – Угрожал. Нужно отрубить ему голову. Или вырвать язык, чтобы он более не смел…

Штабс-капитан не мигая смотрел на разглагольствующего кочевника. Так смотрят на квакающих в пруду лягушек, прежде чем отловить и всунуть соломинку под хвост. Или на кусок мяса, чтобы решить – жарить целиком или порубить на фарш.

– Довольно, – наконец выдохнул разведчик. – Пей.

И туземцы тут же припали губами к олову поднесенных чаш.

Безсонов, сидя на траве рядом с оглушенно трясущим головой китайцем, казался просто глыбой. Взрослым рядом с подростком. И соответственно к тому относился. Уговаривал ничего не понимающего, с ужасом на лице, озирающегося гостя отведать нашего немудреного угощения, впихнул в ручонку кружку с водкой и даже нежно приобнял за плечи.

Само собой, выпили за русско-китайскую дружбу. Очень быстро захмелевший чулышманский зайсан осмелел и, паскудно ухмыляясь, переводил сюсюканье сотника. Тайджин рыкал что-то в ответ, но мы уже никогда не узнаем, что именно. Откровенно забавлявшийся Мангдай, похоже, больше фантазировал, чем толмачил.

Дальше, после очередного тоста – уж и не важно, за что именно, – память сохранила события урывками. А Герочка, гад, весь вечер что-то пытавшийся мне втолковать, отчего чуть голова не пошла кругом, только ржет. Помню, как зажгли костры и зайсаны предложили казачьим офицерам очиститься по телеутским древним традициям. Прыгать, короче, заставили. И сами прыгали, пока это непотребство не прекратил Барков, заявив, что не станет лечить ожоги, коли кто в пламя шлепнется.

Потом вроде бы пели. Краснов вызвал на луг дюжину голосистых дядек, и те залихватски выдали:

 
Шел казак на побывку домой,
 
 
Шел вдоль речки тропинкой веселой.
 
 
Подломилась доска, подвела казака,
 
 
Искупался в воде ледяной.
 

Знал, что песня старая. Мои дед с бабкой здорово ее пели и ругались на нас с отцом, ни слухом, ни голосом не обладающими, когда пытались подтягивать. А сейчас кто ж рискнул бы мне перечить? Так что мог подвывать в свое удовольствие…

Наш зарубежный гость, принуждаемый любвеобильным сотником, тоже пытался петь. Хотя бы гласные тянуть. Только слов, в отличие от меня, он не знал, так что получалось забавно. Еще смешнее стало, когда Мангдай стал переводить субалтерну смысл того, чему тот пытался подпевать. Наверняка ни до, ни после этого дня тайджин никогда более не пел песню о русском казаке. То-то у него глаза квадратными сделались. Хотя черт его знает. Чужая душа – потемки. Тем более что наш доктор утверждал – у монголоидов вообще души может и не быть.

 
Был казак тот еще молодой,
 
 
Да к тому же еще холостой,
 
 
Эх, дощечка-доска, подвела казака —
 
 
Не дошел он до дому весной.
 

Тут Безсонов заплакал. Это помню. И даже знаю почему. Наверное, дом вспомнил. А китаец принялся что-то хлюпающему носом гиганту втолковывать. И похоже, сотник даже его понимал…

Принтц сцепился языком с Барковым. Спорили до хрипоты о Божьем промысле в свете расового вопроса. Корнилов торговал водкой с зайсанами. После бесславной гибели Турмека и большей части его «эскадрона» огромные земельные угодья остались без хозяина. Мангдай с Могалоком уже мысленно прибрали бесхозное, а тут коварный хорунжий с бочонком спиртного. Гилев с Хабаровым что-то тихонько обсуждали с Костровым у костра. А Артемка кормил остывшим мясом казачий хор. И только мне совершенно нечем было заняться. Или я просто не помню?

Просыпался долго и как-то трудно, раздельно. Сначала глаза открылись, потом мозг заработал. И то с помощью матерящегося Геры. Нашел себя на толстенной, пахнущей каким-то животным кошме, в бревенчатом пороховом складе.

Похмельный синдром во всей его красе. В голове – бяка, во рту – кака. По телу словно бульдозер полночи катался, и слабость такая, будто бы вторую половину темного времени суток я тот механизм сам и толкал.

Слава богу, взрослым людям не нужно изобретать лекарство от этой, одной из самых распространенных в Сибири хвори. Всего-то и делов – встать, пройти пару сотен шагов до края оборонительного вала к нашему лугу и там отыскать хотя бы граммов тридцать того отвратительного самогона, что мы глыкали вчера. Обычный житейский подвиг с достойной наградой.

Труднее всего – встать. Мир качается, внутри организма кто-то завелся и пытается вылезти через рот. Еще и дерется, лупит, гад, по черепу. Как ему только мозги не мешают? А вот это ты, Герочка, врешь! Есть у меня мозг. Где-то ведь ты, тварь глумливая, прячешься…

Еще труднее – идти. Земля, что ли, какая-то пьяная попалась? Что это она покачивается? Землетрясение? А что, может, и так. В начале двадцать первого века эти места так тряхануло, что асфальт на Чуйском тракте буграми и трещинами пошел. Больше семи баллов по какой-то там шкале. Были бы тут постройки капитальные – одни руины бы остались…

Останавливаться – легко. Топ ногой, и все. Стоим, на валяющегося у высокого колеса орудийного лафета китайского офицера смотрим. И сами над собой прикалываемся. Смотри, гость, блин, из будущего, на свою страшную китайскую армию. Ждал целый полк? Так вот он весь. Белый, боящийся пошевелиться маленький тайджин, да еще где-то в погребе четверо его отважных, избитых и связанных солдат. А ты чего ожидал, носатый варвар? Что для разборок к черту на кулички, на самый край огромной империи, тебе армию из Пекина пришлют? Этот безымянный богатырь и без того страху на местных князьков нагнать сумел. То-то Мангдай потом над ним измывался, за пережитый ужас рассчитывался.

Это ты мне и пытался еще вчера объяснить, Герочка? А оно мне вчера зачем было? Что бы я с этим делал? Братался бы с нарушителем государственной границы? Или расстрелял его, оккупанта? Я и сейчас-то не знаю, как поступить. По-хорошему бы снять пушки с бастионов да снести этот пресловутый караул Кактын Табатты. А потом и пикеты за границу выдавить. Чтобы не таскался по русской земле невесть кто.

Только, боюсь, купцы этому совсем не рады будут. Им с кем торговать-то останется? С теленгитами? Так их тут тысячи полторы и есть всего. И то включая древних старцев и новорожденных детей. Гилеву с товарищами китайские купцы нужны и монгольские князья. Те, кто много покупает и еще больше продает. И если я тут резвиться начну, поедут сюда торговые люди? Вот и я думаю – вряд ли.

Но и спуску маньчжурам давать нельзя. Каким бы там ни был этот самый караул, но стоит он на моей земле. А в нем иноземные солдаты.

Как же громко топает часовой на наблюдательной вышке. Прямо по мозгам сапогами – топ-топ-топ, топ-топ-топ. Будто в барабан бьет. Китаец вот и уши пытается ладошками прикрывать, а все равно достает этот грохот.

Я побрел дальше. Еще и старался спину прямо держать. Положение обязывает. Не дай бог кто увидит, какая развалина вместо бравого губернатора из сарая выползла. Болтать всякое начнут…

Зря понарыли тут всяких валов. Нормальному чиновнику ни пройти ни проехать. Лестницу бы хоть, что ли, устроили…

Кое-как спустился. Нашел обломок копья и с его помощью…

Вся честная компания была уже в сборе. Подбежал Артемка с рюмкой и кусочком лепешки. Затараторил:

– А мы-то вас будить не стали, вашество. Все ужо с рассвету туточки, лечацца…

Дрогнувшей рукой, пролив несколько капель на траву, я взял лекарство. Поморщился от ядреного сивушного духа, но таки уговорил себя принять микстуру. Выдохнул, глотнул, потянулся к хлебу. Пойло огненной волной обрушилось в отравленный организм. Стал считать. Как всегда, на «девяти» подобное вылечило подобное.

Совсем уже другой походкой подошел к остальным командирам экспедиции. Поздоровался. Посетовал, что нет лимона.

– К чему вам сей фрукт, ваше превосходительство? – удивился Миша Корнилов.

– Восполнить в теле дефицит витамина Це, конечно, – еще больше удивился я. Неужели опять вперед прогресса тороплюсь и они о витаминах еще ничего не знают?

– Что, простите? – тут же заинтересовался Барков.

– Александр Александрович, – укоризненно протянул я, – уж кому, как не вам, знать, что спирт вытесняет из клеток тела витамин и воду. Оттого с похмелья этакая-то жажда.

– Как вы сказали, ваше превосходительство? Витамин Це? Что же это за зверь такой?

– Аскорбиновая кислота. Витамин Це. Вы бы, доктор, поменьше всякими глупостями нерусских графов увлекались, а больше труды современных ученых изучали. Кислота сия и жар в теле усмиряет, и за обмен воды в теле ответственна. Недостаток же ее в организме и к цинге привести может.

– И что же, по-вашему, цингу лимоном можно исцелить?

– Лимоном, или луком, или вот хотя бы капустой квашеной…

– Ой, – пискнул Артемка. – А Астафий Степаныч как ушел к купцам за капусткой, так и застрял где-нито…

– Хорошо бы сейчас капустки, – мечтательно выдохнул хорунжий.

Принтц промолчал, но, как, впрочем, и я, сглотнул обильную слюну. Стоило только представить кисленький вкус на языке…

– Позвольте, Герман Густавович, я запишу имя этого великого ученого, – приготовив обрывок какой-то бумажки и карандаш, снова принялся домогаться меня врач. – Того, что открыл эту… кислоту и ее влияние на жизненные процессы.

– Аскорбиновую, господин Барков. А имени я, к сожалению, не помню. Плохо запоминаю имена. Но вы можете сами проверить мною прочитанное. Кислота эта и в хвое молодой содержится, и в лесных ягодах.

От допроса с пристрастием меня избавило явление потерявшегося Безсонова. Он поставил бочонок у ног моего денщика и, склонив голову, подошел ко мне.

– Виноват я, Герман Густавович, – прогудел он. – Грех на душу взял. Китаёза-то трофейный преставился вчерась…

– Да-а-а?

– Сидел вродя, как все, песни с ним пели. Разговоры разговаривали. А то он вдруг побелел весь, обвис… Прямо на руках у меня… Да и окочурился парнишка. Моя в том вина. Штоб мне, дурню, мозгой не раскинуть, что мальчишечке много хмельного во вред, поди, пойдет…

– Перестаньте, сотник, – чувствуя, что вот-вот – и богатырь вовсе расклеится, рыкнул я. Хотя был соблазн его еще помучить. В конце концов, мы в ответе за тех, кого приручили. Пожалел. В первую очередь – китайца. – Если ваш подопечный умер, тогда кто на бастионе у пушки сидит и шевельнуться боится? Немедленно отправляйтесь его лечить. После приведете сюда. Приказ ясен?

– Так точно, ваше превосходительство, – гаркнул казак и рысью перескочил оказавшийся непреодолимым для воинов Турмека вал.

– Что с этим пленным делать, ума не приложу, – поделился я проблемой с Андреем Густавовичем. – Тем более послезавтра начинается ярмарка…

– Понимаю, – кивнул Принтц. – С одной стороны, никакой пользы от циньского караула для нас нет, с другой – не спугнуть бы торговцев.

– Вот именно. К тому же мы еще так и не выяснили, что за птица попала в наши сети. Не может же это быть сам командир гарнизона.

– Скорее всего нет. По чину ему пикетом командовать с полуротой пехотинцев.

– Тогда что он здесь делал?

– Допросим, вызнаем, – пожал плечами разведчик, извинился и пошел искать Гилева.

Васильев, мелкий купчик, по совместительству штатный экспедиционный переводчик, представлялся нам с капитаном более надежным человеком, чем Мангдай.

Ближе к обеду отправились наконец-таки в Кош-Агач. Сок из бочки с квашеной капустой сделал свое доброе дело, и чувствовал я себя не то чтобы идеально, но хотя бы неплохо. Только отчего-то все чесалось. Раздражали ощущение немытого тела и вид мятой, измазанной сажей одежды. Казалось, что и дух от меня идет не лучший, чем от потеющей на жаре лошади. Поэтому я все подгонял и подгонял свою Принцессу, пока за версту до купеческого поселка и вовсе на галоп не перешел.

Так и влетели с десятком конвоя и пленным китайцем в узкие переулки неряшливо застроенного сезонного поселения.

К чести наших купцов надо отметить, что одной из первых построек на месте будущего села стала баня. Все-таки есть что-то еще в наших людях от тех, древних язычников. Даже маленькую часовенку срубить не догадались, а банька – вот она. Прямо на берегу Чаганки – невеликой речки, курице по колено. Однако и тут без антропогенного фактора не обошлось. Прямо у мостков в русле ручья была выкопана яма, обложенная смолистыми лиственничными жердями.

Велев Апанасу, слуге-белорусу, собрать чистую одежду, сбросил прямо в шатре сапоги и босиком пошлепал мыться. Запах запаренных березовых веников подгонял.

И час спустя почувствовал себя наконец человеком. Жаль, пива никто не догадался с собой взять. Или кваса хотя бы. Хорошо было бы кваску испить после баньки-то. Чай – черный, терпкий, ароматный, с травами – тоже хорошо, но все-таки немного не то.