Текст книги "Горячий снег"

Андрей Днепровский-Безбашенный
Горячий снег
(новые ощущения жизни)

И падал в землю человек,

В горячий снег,

В кровавый снег…

Слова из песни

Виктор Романович Кислородов жил в деревне Колдырёвка. Раньше в жизни его никогда не били, а сегодня это случилось. Сегодня он умудрился попасть под раздачу…

Деревня Колдырёвка считалась центральной усадьбой колхоза. По размерам это была приличная такая деревня, не то, что некоторые хутора в семь домов и три доски.

Виктор Романович всю свою сознательную жизнь прожил в этой деревне, он в ней родился и вырос, отсюда его забрали в армию, здесь он дослужился до парторга колхоза и буквально месяц тому назад с почестями был отправлен на пензию, на заслуженный отдых.

Ещё с вечера Виктор Романович решил съездить на автобусе в район, оформить там пенсию, зайти к секретарю райкома и получить в торжественной обстановке медаль «За доблестный труд», а если останется время, то заглянуть к стоматологу на предмет нового протеза на нижнюю вставную челюсть.

С вечера бывший парторг ворочался на печной лежанке, грел свои старые кости и никак не мог уснуть. Он думал, что в жизни приобрел, наверное, больше, чем потерял. Ещё он думал о том, что, будучи человеком спокойным и выдержанным, умел справедливо и метко говорить на колхозных собраниях, что ни слово, то золотой слиток… Поэтому, наверное, он и стал парторгом, хотя ему много раз предлагали пойти в председатели. Но председателем он стать побоялся, потому, что на его трудовом веку уж больно много их поменялось. Кои были посажены, кои свергнуты, а кои просто уволены по собственному желанию. А Виктору Романовичу хотелось, какой никакой, а стабильности, вот он и оставался в парторгах, так как спрос, если что, всегда был с председателя.

В задачу парторга того времени входили борьба с распространением идей и контроль, за поражением умов, его это вполне устраивало, он всё время оставался в колхозе как бы вторым лицом, вторым человеком. Как-то раз по настоятельной просьбе одного председателя он даже попытался внести коррективы в устав колхоза и исправил там два параграфа на тему правоты председателя: – Председатель всегда прав – это было по его первому параграфу, а по второму – Если же председатель не прав, то нужно было смотреть параграф первый… Но оба параграфа тогда не прошли, его тогда тоже едва не свергли за зажатие критики и демократии. Но это было давно и, как говорится, неправда.

А так, любил Виктор Романович ездить в район. Любил он там постоять на центральной автобусной остановке, посмотреть на утреннее скопление людей и подумать, что все они возникли не просто так, а каждый сугубо индивидуально, что жизни каждого из них предшествовало много разных событий, например таких: как любовь и прочие стечения разных жизненных обстоятельств. И что хромосомы меняются в это самое время каждую секунду, и задержись бы все эти случайности, то шли перед ним теперь уже совершенно другие люди, но сама жизнь бы от этого не изменилась.

Ещё он думал седой головой с толстыми щеками как у налима, как ему сохраниться среди этих меняющихся обстоятельств, и приходил к выводу, что лучше всего, меняться вместе с ними, с этими обстоятельствами…

Заносчивым с людьми иногда бывал Виктор Романович, и даже крутоватым. Не любил разгильдяйства, пьянства и особенно матершинников, делая таким людям замечания, он всей душой пытался повысить культуру поведения.

Он ещё много чего не понимал в жизни, он не понимал, почему у его соседа, что живёт справа, иной раз бывает побитая морда? Ну ладно, тот был пьяницей, а когда Виктор Романович приехал проведать своего племянника служившего в армии и увидел на его лице следы неуставных взаимоотношений, подумал, что всё это случайность и такое бывает только с теми людьми, которые неправильно себя ведут в какой-то конкретной обстановке или ситуации.

– Так ты дал бы им сдачи-то? – решительно советовал он племяннику.

– Да не получилось у меня… Сдачи им дать – потупив взгляд, виновато отвечал племянник с подбитым глазом.

– А ты им дай, дай, пусть они отпор-то почувствуют, тогда к тебе относится, совсем по-другому станут… – настоятельно продолжал советовать племяннику дядя Витя.

Вообще дядя Витя думал, что попасть «под молотки», может только сильно пьяный и же несознательный человек. (Ох, как же он тогда ошибался, как ошибался…).

Он ещё долго не мог уснуть, про себя рассуждая от печки… – Что, например общего между пионером и пенсионером? Наверное, то, что ни у того ни у другого нет денег… – ещё роились полусонные мысли в его голове.

Но когда сон наконец-то сморил его в корень, Виктор Романович не то, что бы уснул, а так, забылся, находясь в прострации завтрашнего дня…

Утром чуть свет его разбудила жена, и новоиспеченный пенсионер, быстренько собравшись по утреннему морозцу заспешил на край деревни к автобусной остановке, которая находилась на отшибе, на самом краю села. По дороге Виктор Романович находился в счастливых прелюдиях тех событий, которые ожидали его сегодня. Он даже заранее вышел из дома, дабы гарантированно не опоздать на автобус.

Зимнее солнышко ещё не взошло, а бывший парторг уже семенил на остановку, по пути представляя себе, сколько раз он ходил по этой дороге и сколько всего передумал.

На остановке он ожидал увидеть много народа, но там никого не было. Потом на остановку подошли совершенно незнакомые два молодых человека, от которых сильно разило водкой, судя по всему, они ещё не ложились спать. Молодые люди жадно курили и неистово крыли матом, чем дико ранили тонкий слух Виктора Романовича, и, зацепив его за душу, они просто вывели его из себя. Споря, ребята всё время дёргались, ёрничали и вели себя как-то неадекватно. Пенсионеру где-то в глубине души показалось, что у них большие проблемы, поэтому ребята и были такие нервные.

– А нельзя ли с матом быть как-нибудь, полегче? А? – сделал им предупредительно осуждающее замечание Виктор Романович, обведя здоровых парней своим суровым разящим парторговским взглядом. – А то культура поведения у вас, знаете ли, хромает, исправляться вам надо товарищи, перестраиваться… – продолжил он, было, свою воспитательную мысль, но тут неожиданно наткнулся на их холодные взгляды, от чего его слова как бы застыли в воздухе.

Молодые люди сначала виновато переглянулись, как бы осознавая своё нехорошее поведение в общественном месте, чем сейчас являлась автобусная остановка, потом один из них боязливо оглянулся по сторонам и после секундного замешательства конкретно выдал Виктору Романовичу.

– Ты чо? Самый крутой, что ли? Круче варёных яиц? – слегка дав ему под дых, вдруг спросил он Виктора Романовича. – Тебе чо, старче, тебе больше всех надо…?

– Вы что себе позволяете, товарищи?! – возмутился только что испеченный пенсионер, но тут понял, что сейчас его будут бить… и возможно сильно, и что его вставная нижняя челюсть наверняка вылетит и сломается… А тут ещё это предательско-мандражирующее ощущение пробежало по всему его телу, как перед тем боем, когда заранее знаешь, что будешь сильно пострадавшей стороной с бо-о-о-о-льшими такими потерями. От таких ощущений Виктора Романовича вдруг стали простреливать нехорошие мысли, он стоял и думал, что ему теперь делать…? Попытаться трусливо бежать, но молодые сразу его догонят, просить у них прощения, тогда зачем он к ним полез со своей культурой? Звать на помощь, но вокруг никого не было… Принять неравный бой в борьбе со сквернословами, где полная победа окажется на их стороне? Но ему так нехотелось быть битым… И тут он понял, что ему неизбежно предстоит экзекуция и последнее – быть битым, и что ему теперь не поможет даже сам господь бог… В общем, бывшему парторгу, как говорили в его деревне, кругом были одни «вилы».

– Ты чо на вилы-то лезешь? Ты чо оттопыриваешься, старый ты павиан? – уколол его леденящим взглядом тот, что был в наколках, что дал ему под дых, от чего Виктор Романович боязливо втянул голову как черепаха в одночасье, лишившись остатков речи.

– Кистень, давай «накатим» ему от вольного за такой базар? – вдруг не совсем вежливо обратился он к своему приятелю.

И молодые люди неправильной формации, по мнению Виктора Романовича, стали «накатывать» ему от вольного, то есть бить смертным боем. «Накидали» они ему действительно конкретно и от души. Сначала они профессионально насовали ему по почкам, а потом по больной печени, а когда сбили с ног, то вообще метелили всего без разбору почем попало до тех пор, пока Виктор Романович не перестал ощущать на себе глухие удары судьбы. После его подняли, прислонили к остановке и ещё долго били, превращая его лицо с толстыми щеками в совершенно бесформенную массу до самого подхода автобуса. Перед самым автобусом старпера занесли за остановку и, дав пару раз с оттяжкой по лицу, сбросили пинками в кювет. Виктор Романович летел в грязный придорожный снег и радовался, что хоть не убили.

Подошедший автобус ушел, прихватив с собой молодых людей неадекватного поведения, а Виктор Романович остался лежать в снегу, чувствуя, как тот под ним медленно тает…

– Ё… твою мать! – первый раз в жизни откровенно выматерился старый идеологический работник, почувствовав во рту привкус крови и отсутствие вставной челюсти.

– Хули… хули… хули… хулиганы! – наконец-то еле выговорил он, когда его солнечное сплетение стало отпускать помаленьку.

– Во, набросали мне, полную коробочку! И зачем я старый дурак стал их учить жизни? – мысленно проклинал свои нравоучения Виктор Романович. – Ехал бы сейчас себе в автобусе за медалью и смотрел бы в окошко… – плакал он в колючий и горячий придорожный снег, в котором ещё долго лежал, остывая от утренней баталии.

А когда снег под ним растаял, он со стонами кое-как выбрался и побитый поплёлся к себе домой.

Увы, нет тех слов, которыми можно было передать всё то, что чувствовал и ощущал Виктор Романович. Ему было реально горько, больно и обидно. Он шел с этими новыми ощущениями к себе домой и туда дальше по жизни…

– Наверное, мы не совсем правильно воспитывали молодое поколение, наверное, что-то в этом самом воспитании упустили, недоработали… – корил он себя.

Его тело болело, а в мыслях произошел такой страшный сбой и переворот, который был, сродни, наверное, только апокалипсису. Картина, когда он после боя летел и падал в горячий придорожный снег, всё стояла и стояла у него перед глазами…

Раньше он откровенно осуждал тех людей, которые попадали в столь пикантную ситуацию, а тут – на тебе, у самого теперь тоже самое получилось…

Да, судьба на этот раз широкой поступью наступила на Виктора Романовича и забила его в самый дальний угол жизни, где подпёрла суровой неизбежностью. Он теперь стал страдальцем, он долго плёлся домой по окраинной трассе вокруг деревни, как-то стыдно ему было, и за создавшуюся ситуацию, и за то, что племянника «лечил», чтоб тот своих обидчиков без сдачи не оставлял, и вообще за всё то, что с ним только что произошло…

Он шел и корил себя, что всю жизнь неверно мыслил… Может быть, это было так, может быть нет – неведомо. Не было ответа Виктору Романовичу на этот вопрос, воистину не было…

У дома к нему ласково бросился пёс Таран, который тут же принялся облизывать его окровавленное лицо.

– Наверное, у меня почки совсем оторвались – тяжело присев на крылечко тоскливо подумал про себя сильно пострадавший Виктор Романович.

Жены дома не было и «учитель жизни», кряхтя, принялся искать в карманах ключи. Войдя в дом, он кое-как разделся и включил телевизор. На экране грациозно и беззаботно танцевали четыре импозантных мужчины, и Виктор Романович с ненавистью переключил телевизор на другой канал. Там под гром песни шла фронтовая хроника.

– «И падал в землю человек, в горячий снег, в кровавый снег…» – отдавала от телевизора чем-то таким героическим.

На экране плелись раненные солдаты и Виктор Романович, почувствовав себя с ними чем-то солидарным, принялся звонить своему другу участковому в надежде на справедливость, прикрывая рукой один глаз, что бы в телефонном диске у него не двоилось.

– Да как же я тут справедливость-то наведу, если ты даже их лиц не запомнил? – сочувственно успокаивал его участковый.

– Да…, запомнишь тут лица…, когда меня так отпиз… отметелили – держась за бока, охал в телефонную трубку Виктор Романович.

– Ну…, это просто хулиганы, ты их, наверное, сам спровоцировал – как мог, успокаивал его друг. – Хулиганы, понимаешь ли, тут ничего не поделаешь, тебе нужно просто с этим смириться, водки возьми выпей, может быть, на душе полегчает… – продолжал успокаивать его участковый. – И впредь с нравоучениями этими будь поаккуратнее. Зачем тебе лишние проблемы на старости лет…?

Душа и тело парторга тем временем никак не хотели мириться с хулиганами, они жаждали справедливого и страшного возмездия. Виктор Романович закрыл глаза и стал представлять себя судьёй, как бы сурово он судил тех хулиганов и сколько бы им «припаял». Как подошел бы к ним в гневе, и кэ-эк бы дал им в лоб…! Но, увы – это были всего лишь желания, и оттого, что они никогда не сбудутся, на душе старче стало ещё тошнее, горше, противнее и больнее…

Достав из шкапчика бутылку водки и налив полный гранёный стакан, битый парторг сразу же врезал его совсем без закуски. На душе у него чуть, чуть потеплело, а тело стало ныть меньше.

Потом он оглушил второй двухсотграммовый стакан, и, подперев голову руками, подбитым глазом задумчиво уставился в окно с видом на улицу.

Немного посмотрев на осиновый, с поздней осени вмёрзший желтый листок, старче стал придаваться глубоким размышлениям на разные темя.

– Вот, мол, как она жизнь-то устроена. Может, в бытности сам был с людьми крутоват, но жизни-то всё строго уравновешенно. Круглая она земля то… – ковырял выбитым пальцем заиндевелое стекло Виктор Романович.

Тут обернувшись, он посмотрел на себя в зеркало. Ба! Оттуда взглянула на него такая физиономия…! Что Виктор Романович перекрестился и грешным делом подумал, что лучше бы его сегодня убили.

– Племянник тут должен из армии на побывку приехать, что я ему скажу с такой рожей? – спрашивал сам себя дядя Витя.

Он снова перевёл взор к окну, к осеннему листочку под тонким ледком и подумал, что всё то, что с ним сегодня произошло, наверное, и есть жизнь… И никуда ему от неё не деться…

Ведь она как этот вмёрзший листочек. Вроде бы и стоит человек крепко по жизни, а крутани его обстоятельства чуть, чуть по-другому и всё, его и не стало, как и этого осинового листочка, которому пришел час, сорвало его с веточки ветром времени, и прилепило по случаю на стекло, где он теперь и зимует.

И то, что с ним сегодня так поступили, это, наверное, тоже деталь жизни… Она, эта самая деталь была перед ним сейчас такая, какая есть, такая и больше никакая….

Ещё он думал о том, что запомнится теперь ему этот день до самой смерти, а до этого он с женой ещё спорил, уверяя супругу, что добро людям, чем зло, дольше де помнится…

Ошибался, наверное, Виктор Романович, и ой как ошибался…

Андрей Днепровский-Безбашенный.

8 апреля 2005 г.