Текст книги "Нешелковый путь. Автостопом на край Земли и путешествие на вершины России, Армении и Ирана"

Из Хибин в Мурманск выбираемся попутками. За рулем – оптимистичный паренек, занятый обслуживанием дорог. Уверяет, что регион обязан процветать благодаря расположению: именно здесь начинается Северный морской путь (СМП) – кратчайший маршрут по морю, связывающий Европу и Азию. Чтобы добраться из Южной Кореи в Англию традиционным путем через Суэцкий канал, придется преодолеть 23 тыс. километров по воде, по СМП почти вдвое меньше – 14 тыс. километров[28]28
  Северный морской путь. Досье / Информационное агентство ТАСС / 2018 – 1 март. URL: https://tass.ru/info/4999806?ysclid=ld5tdwse51858648316.


[Закрыть].

Правда, вода в СМП открыта только два – четыре месяца в году. В остальное время восточная часть маршрута занята трехметровыми льдами. А для их преодоления нужен атомный ледокольный флот, и он строится – уже готовы семь таких судов. Ни у кого, кроме России, таких ледоколов нет. Потому что нет задачи их строить и обеспечивать круглогодичное судоходство среди льдов[29]29
  Литова А. Россия активно обновляет свой флот: к 2035 году планируется построить более 1000 новых судов / газета «Ведомости». 2022 – 15 дек. URL: https://www.vedomosti.ru/industry/infrastructure_development/articles/2022/12/15/955368-rossiya-aktivno-obnovlyaet-flot?ysclid=ld5tiw71tc819633871.


[Закрыть].

Мурманск – прибрежные сопки у берега, занятые лесом блекло-серых панелек, которые, будто сторожевые собаки, рамками окон глядят в ночь. Мурманск – единственный в России незамерзающий порт и крупнейший в мире город за Северным полярным кругом. Причины этого явления мне не раз за кухонными переговорами объяснял отец, поглядывая то на меня, то на дымящий в кружке чай:

– А ты знаешь, почему Мурманск не замерзает, а, Андрюх?.. Все дело в теплом течении Северо-Атлантическом, это продолжение Гольфстрима, вот с ним скандинавам повезло. В Восточном полушарии наоборот: из Северного Ледовитого океана выходит холодное Курильское течение, весь наш Дальний Восток омывает – от Чукотки с Камчаткой до Приморья… Поэтому там холодно… Вот если бы в другом направлении течение двигалось… Владивосток бы курортом был, теплее Сочи… В СССР план был, проект: построить плотину и перекрыть Берингов пролив, закупорить Северный Ледовитый океан… Это бы изменило климат на всей планете…

Наверняка.

Но сбыться этим планам не суждено было. А вот мурманский порт, где разворачивать реки вспять необходимости не было, построили, причем еще в России императора Николая II. Планировали-то еще при его батюшке Александре III, даже место выбрали – в 30 километрах севернее Мурманска, поближе к выходу в океан.

Это был еще дикий край, оторванный от основной России; дорог от Петербурга к мурманскому побережью, по которым мы теперь едем, не было: ни железнодорожной, ни автомобильной. Тысячу километров занимали скалы, хвойные леса, усеянные озерами и болотами, как черными пятнами шкура долматина. Редкие поселения можно было найти только вдоль морского побережья. А в глубине полуострова – тайга.

Разведывать обстановку к забытым берегам отправился целый министр финансов Сергей Витте. Он понял стратегическое значение полуострова для России – овладение Северным Ледовитым океаном. Но для этого нужно было построить порты, торговый и военный, город при них, который бы их обслуживал, и дорогу туда. Император Александр III, кажется, согласился, но распоряжений по строительству не отдал – умер.

Витте своего все-таки добился, причем не через императора, а через Государственный совет. Порт начали строить, правда не военный, только торговый. Железную дорогу отложили до лучших времен… А настали худшие: началась Первая мировая война. Россия к ней оказалась не готова, недооценили масштаб и длительность противостояния. Впрочем, никто не был готов к такой войне.

Россия только с началом кампании мобилизовала 5,3 млн человек. Всех их надо было одеть, обуть и вооружить, а это миллионы сапог и десятки миллионов метров «серошинельного сукна» для униформы. Да еще обеспечить транспортом и снабдить боеприпасами. Произвести столько было невозможно. В стране таких мощностей не было. Закупали где только можно: во Франции, Англии, затем в Японии и США.

Нужно было вообще все! Самолеты, мотоциклы, станки, вагоны, паровозы, пулеметы, винтовки, гранаты, взрывчатки, средства связи… Не хватало снарядов и патронов… колючей проволоки… униформы… В России выдавали 17 млн метров «серошинельного сукна» в год, а армии было мало! Требовалось еще 5,7 млн – везли из-за океана американское сукно. И все бы ничего. Но противники блокировали основные каналы поставок товаров в Россию – Черное море и Балтийское.

Ситуация на фронте переменилась в 1915-м чудовищно. Начался «снарядный голод», а за ним и Великое отступление. Поставки вооружений нужны были срочно! Оставалось единственное решение – везти через Северный Ледовитый океан. Здесь у России был единственный действующий порт – Архангельск. Но он замерзал, а Мурманск – нет! Вот и пришлось аврально тянуть ту самую железную дорогу. Тысячу километров путей в условиях Арктики проложили за полтора года!

Длинная северная дорога воевала за нас и во Второй мировой, спасая Россию.

Через Арктику в СССР конвоем шли вооружения, боеприпасы, транспортные средства, промышленное оборудование, нефтепродукты, сырье, продовольствие… Стране пришлось дорого заплатить за помощь союзников: Россия рассчиталась с США за поставленные в 1940-х годах товары только в 2006 году!

Териберка криминальная

 
А ты все та же – лес, да поле,
Да плат узорный до бровей…
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка…[30]30
  Блок Александр. Россия.


[Закрыть]
 

Из окна автомобиля Мурманская область предстает в трех ипостасях: Кольский промышленный, Кольский туристический и Кольский военный. Весь северный шельф океана усеян закрытыми городами. Это поселки, где базируется флот: Полярный, Видяево, Североморск и Североморск-3. Они закрыты, въезд по пропускам. Исключение – Териберка. Едва ли не единственная распахнутая для туристов дверь к берегам Северного Ледовитого океана. Раньше и она была закрытой.

Мрачная картина Андрея Звягинцева о жизни в русской глубинке прославила деревню, сюда едут со всех концов России и из Китая[31]31
  На краю ночи. Что ищут китайцы в заполярном селе Териберка / Журнал «Огонек» / 2019 – 23 дек. URL: https://www.kommersant.ru/ogoniok.


[Закрыть]. Из Мурманска в Териберку есть автобус, но рейс часто отменяют в силу непогоды: 120-километровую дорогу заметает, ежечасно на дорожном полотне вырастают плотные сугробы. Пробиться через них можно только на высокой скорости, иначе встрянешь.

Несколько раз за день по трассе проезжает снегоуборочная машина. Нужно подловить момент и проехать вслед за ней, пока дорогу снова не присыпало. Дело осложняется тем, что, как только портится погода – а происходит это мгновенно, – видимость падает до метра. Мы не знали, доедем или нет.

Утром топчемся у развязки на Териберку, ждем попутку. Редкие машины просвистывают, лишая нас надежды на успех в самом начале пути. Здесь, на краю земли, застопинг потребовал инновационных решений, пришлось воспользоваться указателем как маяком: я влезаю на него и поднимаю ногу для приседания пистолетиком. Первый же водитель, охренев от такого исполнения, приглашает в машину.

В белой мгле колеса то и дело цепляют снежные горки, застревают и прокручиваются, пару раз машину заносит, но выскакиваем.

С темнотой подкрадываемся к океану. Бредем по схваченному морозом песчаному берегу под угольно-черным небом. Колею дороги просвечивают красные лампочки китайского продмага.

Мне приглянулась праздничная фоторамка окна в спальной трехэтажке – навожу объектив. Окликнул местный в камуфляже, оглядываюсь… Хрясь! – засадил мне бутылкой в челюсть.

Два силуэта скрывались в темноту, второй, оборачиваясь, шепнул:

– Вы извините его…

Догоняет тошнота, кажись, сотряс. Вызываем в отель фельдшера, тетенька замеряет мне все, что умеет: пульс, давление, температуру… Не исключает перелом. Ночью меня забирает бригада врачей. Заползаю в карету и ложусь на черную кушетку. Раскачивает, как рыбацкое судно на волнах. Скорая спешит со мной в мурманскую районку…

Рентген показывает ушиб мягких тканей. К медучреждению подъезжает полицейский. Приглашает на переднее уазика рассказать о нападении в Териберке. Разузнав обстоятельства происшествия, намекает, чтоб я написал отказную, и я пишу.

– Где, думаешь, мы его искать будем? Там таких полпоселка – камуфляжных бухих упырей.

За полгода до

Лето застало меня сбитым к углу комнаты, стряхивающим окурки на пол. Я кочевал из одного СМИ в другое в надежде найти лучшее место, но ничего не менялось. Я не решался озвучить свои желания быть документалистом и продолжал до некоторой степени делать то, что не любил, в будущее чего не верил, и готов был свернуть с этой дороги в любой момент.

Шло время, я теперь ни черта не понимал про свою жизнь. Работать стало трудно, как вода в кастрюльке на огне, испарялись душевные силы. Исписал десятки листов с темами фильмов, что казались важными. Я становился похож на перебродившее домашнее вино, уставшее ждать, – требовались решительные действия…

Я взял паузу в компании и через день убедил себя, что хочу снимать документальное кино. Снимать решил про Чечню. Уговорил соседа по квартире Антона Селиванова поехать со мной на Кавказ в качестве видеооператора с его Blackmagic. Мы терялись в строгинских двориках Москвы, распуская дым от самокрутки возле окон белобрюхих панелек П-44, и я, как иногда со мной случается, в маниакальном порыве стал убеждать его, что необходимо собирать чемоданы, брать видеоаппаратуру и драть на самолет в Грозный. Я был готов ехать на последние 30 тыс., бросая текущую работу и новую – в тот момент моего выхода ждали в крупном медиахолдинге.

Но вдруг не выдержал диалог со своим шефом и добрым другом в одном лице, в ответ на предложение отпустить меня на месяц в Чечню снимать фильм без сохранения зарплаты и купить его, если понравится, он ответил категорическим отказом.

– Я тебя не понимаю, Андрей. Эта тема мне неинтересна. Что с тобой вообще происходит?!

Я рассыпался и стекал каплями по квартирным замасленным стеклам. За день я сменил маниакальное возбуждение на глубокую стадию депрессии. Пять дней я почти не вставал с дивана, разве чтобы помочиться и сгонять на бесплатную сессию к психологу, который отказался выдать мне направление на покупку антидепрессантов под предлогом того, что я выглядел улыбчивым, мать его.

По итогу тогда я все равно потерял работу, причем сразу две: ту, с которой собирался уйти, и ту, куда собирался выйти, – на финальном этапе я соскочил, решив остаться на прежнем месте.

Прежнее место прекратило существовать на следующий день. То, от чего мне не хватало сил уйти, ушло само… И я отправился на север. Автостопом до Териберки – проветрить мозги мурманским ветром… Это было временное решение. Куда поворачивать по жизни, я тогда так и не понял. Кажется, зная, чего хочу, но не веря в это и не делая этого…

 
В полумраке по трассе до Мурманска,
                 без подсветки
За тобой марширую по слякоти, мимо разметки.
 

 
Кроме нас – никого. Ночь в лесу, до города —
                 километры.
Пальцы мерзнут в ботинках, в голове нет идей,
        а в кармане – синей таблетки.
 

Глава 2
За полярным кругом

На исходе июня я снова оказался в центре Кольского полуострова в окружении горбатых малахитовых хребтов, похожих на многоэтажных спящих китов с каменистыми плавниками.

В Хибинских горах, за полярным кругом, третий день дождь. Прячемся в палатке, закутавшись вдвоем в один спальник. Тела слипаются в коленях, толкаются пальцы ног. Розовые косички Раисы, заплетенные ею, чтобы не мыть голову в походе, раскатываются по моей груди. Сейчас 3:00. Но свет уже заполнил внутренность палатки и заползает в глаза. Тьма, кажется, даже не наступала. Это называется полярный день, или белая ночь.

Капли воды рассыпаются по куполу палатки. Постукивает. Звук рассеивается от центра к периферии, волнообразно. Облако мороси повисло в холодном воздухе над хвойным лесом и посыревшей черно-серой землей.

На десятки километров во все стороны – нет ничего, кроме сумрачной низкорослой лесотундры, темно-синих, цвета индиго, озер и скалистых бурлящих ручьев. Города спрятаны по ту сторону хребтов.

Хибины – горный массив в центре Кольского полуострова. Добраться сюда можно на поезде Москва – Мурманск за полтора дня, далее – автобусами до Кировска, заложенного в 1930-х годах у склонов горы Кукисвумчорр. В черте города расположен рудник, где из шахт, пробуренных в горе, круглосуточно вывозят апатито-нефелиновые руды, из которых затем производят удобрения для сельского хозяйства[32]32
  Месторождения Кукисвумчорр и Юкспор. Nedra Expert – IT-платформа для недропользователей и геологоразведочных компаний. URL: https://www.nedraexpert.ru/subsurface/1144749093/1?ysclid=ld5u9pz0oz553567466.


[Закрыть]. Составы с минералами с грохотом двигаются по железной дороге на юг.

Срытые горные хребты, осыпавшиеся почти до основания, – как яркое свидетельство губительного воздействия человека на природу. По соседству – многоэтажная свалка отработанных камней, смешанная с твердыми бытовыми отходами. Однако именно добыча руд десятилетиями обеспечивала людей рабочими местами и оправдывала сам смысл существования города в этих краях, среди мрачно нависающих горных хребтов, где редко бывает сухо и тепло.

Город – беспорядочно разбросанные грязно-красные облупленные панельные пятиэтажки, безнадежно и безмолвно озирающиеся дырами оконных рам, безучастный лай ржаво-серых собак, кривые ряды железобетонных гаражей и зудящие красно-бурые линии ЛЭП, паутиной охватившие город. Здесь чувствуешь себя пойманным в ловушку. Привкус металла во рту, тошнота обволакивает десны и язык. Больно любить этот безысходный, замшелый урбан и почти невозможно остаться к нему безучастным.

Испытываю облегчение от бегства из города-зоны. Микроавтобус забрасывает в лесистую горную долину, где лицо тут же облепляет мягкая, свежая морось. Дальше пешком – 130 километров по лесотундре и каменистым перевалам с забитыми снарягой и тушенкой рюкзаками.

Богатырь из Саратова

Первый подъем – перевал Географов. Это нижняя точка в гребне горы. Каменистая тропа ведет туда по лысому склону, под подошвой влажнится желто-бежевый мох и вьются прижатые к земле худые, проворные деревца-стланики.

Наверху – узкий, заваленный камнями проход, зажатый между черными почти отвесными стенами породы. Ветрено. Но это не может заставить одеться Дениса, крепкого мужика из Саратова, почти весь поход идущего в майке и шортах.

– Зачем тебе забитый столитровый рюкзак, что носишь? – спрашиваю.

– Все как положено: куртка теплая, штаны. Я здесь, за полярным, не был, погоду не знаю, – штатно рапортует Денис.

Погода его явно не удивила. Обдуваемые проскальзывающим к коже пронизывающим ветром перевалы он проходит в той же майке, редко заменяя ее футболкой, разве что в дни непрекращающегося дождя-косохлеста. Ветровку накинет единожды, после девятичасового марша под градом водных пуль в поисках непродуваемой стоянки для ночлега.

Денис учит меня колоть дрова не лезвием топора, а обухом – обратной стороной. Засаживаешь колун поглубже в древесное тело и с разворота хреначишь его об стоящее под ногами пнище.

После пары десятков раскрошенных палок и обрубков бревен чувствуешь себя великолепно – как после хорошего секса. К тому же альтернативы в условиях палаточного городка нет: правилами группы интимные отношения с участниками запрещены…

Обустраиваем жилище среди низкорослых берез. Крючья прокатной палатки, крепящиеся к дугам, оказываются поломаны, загнуты. Приходится разгибать подножным камнем. Еще одно открытие: заполярная береза тугая и слабо дается топору, или же финский топор – говно.

На второй день переносим провиант с лагерем к горной реке Малой Белой, минуя ущелье Рамзая, в котором я бывал в январе. Тогда это была заваленная снегом ловушка, белесая бесчеловечная пустыня, где не было никого, кроме хлестающего по рукам со свистом штормового ветра – под 20 м/c. Отсюда налегке пойдем к высшей точке Хибин – горе Юдычвумчорр, всего-то 1200 метров над уровнем моря. Вершина ее – длинное и плоское, будто вспаханное поле, но не земли, а камней.

День без сострадания к себе

В тумане юношеского мытарства я бредил и тупел от ожидания экстрамомента, меняющего все замерзшее и закисшее бытие. Будто наступит день, и ты сможешь проявить себя. В ожидании на берегу столбенеешь, дряхлея. Ожидание выматывает. Удача приходит то ли с аппетитом во время еды, то ли с приключениями в пути. Стартуешь из оглушенной декабрьским вихрем белесой пустоты, молчания снегов.

Твои первые шаги, крошечные лисьи шаги, едва заметны в толще снежных масс, едва уловимы даже зорким глазком. Расчищая завалы, оказываешься мальца легче и бодрее, слегка умелее и быстрее, чуть талантливее и ловчее. А в остальном так же бредишь в ожидании чуда, только несешь болезнь мечтателя не стационарно, но на ногах своих.

Выкапываюсь из глубины спальника, как животное из конуры. Выбираю между сырыми носками и не очень сырыми. Разницы нет, ботинки все равно насквозь мокрые еще с позавчерашнего дня. Из сухого – только флисовая кофта, в которой я сплю и бодрствую, минус только один – сквозит забродившей вонью.

Зубы чищу в горной реке, набирая в ладони леденящую прозрачную воду, выхлебывая и обдавая лицо свежестью.

Туманная морось скрывает набухшие горные вершины Хибин, как кофточки и лифчики прячут наспевшую женскую грудь. Долина реки Кунийок. Хвоя лесов и чернота земли промокли под трехдневным дождем.

Отсыревшие дрова непригодны для розжига. На дне влажной кучи древесины удается нащупать пару сухих палок. Обстругиваю худые бревнышки топором, снимая с них бересту, – ей вместе со щепками и парой салфеток предстоит вспыхнуть огнем.

Гаснут спички, истлевают бумажки, скатываясь в маленькие почерневшие сгустки.

Юрий, бывший военный летчик и действующий садовод, припас кусочек сухого розжига, внешне похожего на кубик сахара. Я подкладываю его под горстку веток. Ему удается сохранять еле заметное пламя около минуты. За это время хвоя с берестой берутся огнем. Спасибо тебе, бог костра.

Над пламенем вешаю два котелка: в одном будет томиться каша, в другом – пыхтеть вода для чая.

После завтрака решаем продолжить путь. Молимся, чтобы морось не стала дождем.

Рюкзаки повисают на позвоночниках, толкаемся в путь. Пока – по грунтовке, что вскоре окунется в речной поток.

До противоположного берега – метров пять по скрытым бегущей водой валунам. Перехожу босой, гляжу на мерзнущие стопы, дышу глубоко.

Через полчаса дорогу снова преграждает река, надо бродить. За вторым бродом следует третий. Кажется, никто уже не утруждается разуванием и обуванием. Это бессмысленно.

– Это водный поход, полные ботинки воды, – засек Иван, тоже бывший военный, – о его прошлом напоминает камуфляж.

Тропа виляет по берегам речки, заставляя продираться сквозь набухшие влагой кусты лесотундры. Лямки набитого 90-литрового рюкзака стягивают плечевые суставы и давят на мозг – раздражают.

Выйдя из леса мокрыми и задолбанными, оказываемся на широкой каменистой тропе у черно-серых склонов, с них струйками катятся ручьи. Последняя остановка.

Закидываемся сухофруктами, запивая полуостывшим чаем. Впереди – мрачное безлесое ущелье, которому не видно конца, можно спутать с входом в Мордор – Кирит Горгор (в переводе с киплинговского синдарина – «Ущелье ужаса»).

В ущелье лютует ветер, близкий к штормовому. Толкает в спину, со свистом и шипением забираясь под куртку, кусая кожу. Ущелье – аэродинамическая труба естественного происхождения.

Останавливаемся, чтобы собрать группу, скучиваемся у каменной глыбы. Инструктор Лера, может в шутку, предлагает использовать тактику пингвинов для согревания: замерзшие особи прут к центру стаи, вытесняя наружу подсогревшихся. Циркуляция не прекращается ни на секунду.

Согреться не удается. Холодный ветер прорывается к намокшим конечностям, становится опасно. От холода у меня начинает ломить колени, черствеют пальцы ног.

Люди идут, не останавливаясь на стоянки, не пьют воду, не гадят. Ничего не остается, кроме как идти, чтоб не отморозиться. Расталкивать пальцы ног, приподнимая и сжимая их в сыром, холодном ботинке.

Я дышу, когда делаю шаг. Дышу, чтобы успокоиться, чтобы держать темп. Тропа то холмится, подкидывая на подъеме, то растягивается в линию. Даже самые медленные участники теперь обгоняют, надеясь быстрее пересечь перевал.

Кружит в глазах от камней под ногами. В голове набухает пустота, надуваясь, как гелиевый шарик. Считаю шаги. Пялюсь в искривленный холмистый горизонт. Тошнит. Усталость рвотой подпрыгивает к горлу. Дерьмо.

Впереди зеленится речная долина, над ней триумфальной аркой в полнеба вздыбилась радуга. Кажется, вот-вот дойдем до стоянки и рассыплемся по спальникам – греть одеревеневшие конечности.

Замученный усталостью, поднимаюсь на опушку низкорослого леса. Лежать бы на земле, облизывать и обсасывать желтистые шершавые мхи.

Тропа заворачивает в хвойный лес. Инструктор Лера кружит по лесной опушке, пытаясь понять, где мы находимся, и осознать наличие ближайших стоянок. Говорит, была здесь зимой, пейзажи не схожи. Ее навигатор обещает 700 метров до ближайшей стоянки и два-три километра до «шоколадной».

Идем на резервных силах. Я вообще не вдупляю, кто идет спереди, а кто сзади. Мне давно плевать, где упасть, не плевать только на застывающие, слипшиеся пальцы ног.

Натыкаемся на лесную полянку. Я шмякаюсь весом тела с рюкзаком в лоснящийся бугорок мха. Люди тоже поскидывали поклажу и разобщились по опушке.

Лера говорит, это не та стоянка, до подходящей – еще километр.

– Да срать вообще. Три километра, три километра… Да уже десятку прошли, – выбрасывает Илья, избавляясь от наспинного груза.

– Кто остались полуживые – дойдут и поставят костер. Полумертвым – кутаться по палаткам, – командует гид.

Я нахожу себя полумертвым и встаю под рюкзак, только чтобы дойти и там лечь. Морочусь следом за идущими.

До «шоколадной» стоянки дошаркивают пока не все. Но мне срать. Я бросаю поклажу и судорожно сочленяю палатку с дугами и тентом. Проваливаюсь внутрь, падаю на туристический коврик перед рюкзаком. Вскрываю зиппер, вышвыриваю вещи, нащупывая на дне спальник, и обнаруживаю, что он со всех сторон сырой.

– Сука!

Я в отчаянии. Раиса вытаскивает свой спальник – еще сырее, чем мой, полный воды. Я не понимаю, что делать. Думать нет сил.

В панике хватаю бумажные салфетки и начинаю истерично натирать снаружи и внутри спальник, насквозь промокший в ногах.

Ситуация экстренная, но решение должно быть. Вспомнил про химические телогрейки, что таскаю с собой в походы уже несколько лет. Кажется, настал их час. Выуживаю и защитное термоодеяло, предназначенное для спасения замерзающих людей. Стелю его по всей внутренней поверхности спальника и бросаю внутрь грелки. Не все срабатывают, но часть явно дают тепло.

Снаружи полуживые мужики повесили тент от дождя и столпились под ним. Александр, светленький парень, эмигрировавший из Петербурга в Нью-Йорк и на пару месяцев воротившийся на родину, – наверное, чтобы понять, почему свалил, – сегодня дежурный. Его черед готовить ужин, и я ему не завидую. Он наклепал пару десятков бутербродов с сыром и колбасой, пока на газовых горелках доходили гречка и горячий чай.

Я впрыскиваю в себя темный кипяток и обжигаю десны. Чтобы не околеть – приседаю, глотая жгучую воду. Веду счет.

Инструктор командует разжечь костер, видимо чтобы люди смогли согреться. Но те, кто до усрачки околел от холода, уже попрятались по палаткам, чтобы не сдохнуть, и им точно насрать на костер. Разве что для галочки – мол, действуем штатно, по плану.

Сготовленную гречку с тушенкой разнесли по палаткам, мы свою захватили внутрь резинового домика.

Заглотив ужин с полуостывшим чаем, забрались вдвоем в один полусухой спальник, как звери в конуру, и стали ждать сна.

Выжившие

В сыроватом спальнике жмемся плечами и коленками, не находя рукам свободного места. В нашем убежище тесно, как в московском метро в час пик, но зато почти сухо и вроде тепло. Чтобы развернуться, приходится вытянуть руки над головой и проделать вращение, будто шашлык на шампуре, заваливаясь то на один бок, то на другой.

Сна не было – как на боковой полке плацкартного вагона, где я пролежал две ночи по пути в Апатиты. Солнце тогда почти не садилось, и я наблюдал за светлой гладью озер размером с футбольное поле и выпуклыми сопками, густо покрытыми лесом. Тайга.

Свет, проникающий в палатку, становится невозможно игнорировать. Кажется, это первый теплый день в Хибинских горах. Народ развешивает отсыревшие вещи по периметру: на натянутых между деревьями веревках, хвойных ветках и каркасе деревянной постройки, зачем-то названной баней. Сушимся.

Рядом струится и рыхлится горная речка. Если несколько минут сидеть у воды, однообразный шум ее течения удается фрагментировать, улавливая, где поток проходит, едва касаясь, а где с силой врезается в камни.

Уже неделю нет ни связи, ни интернета. Не докучают сообщения в мессенджерах, и никто не может прервать мерный и величественный, ненавязчивый шепот леса и рокот горных рек. У всего есть свой ритм: речного течения, шуршания опадающей листвы, дыхания и биения сердца.

Припасть бы к сочным желто-салатовым мхам и прислушиваться. Беспокойство уходит, в голове не зудят мысли, не дергает недотрах. Поток воздуха щекочет мое лицо, притрагиваясь к ресницам. Я здесь – на опушке хвойного леса, посреди лесистых горных хребтов. В молчании леса я вспомнил о себе:

«Ты один на этом острове посреди океана, ты – на вершине вздыбленной горы, поросшей многорукими ползучими кустарниками и листопадными каштанами и дубами. Ты один в лесу, один на тропе. Здесь никого нет, кроме твоего страха. Ты боишься неизвестности, боишься идти по неназванной пыльной дороге к горизонту. Что ждет тебя там – ты не знаешь и не имеешь в распоряжении подсказок. Ты – пульсирующая вена на висках, ты – стук сердца. Ты напуган.

Ты ждал, что услышишь стук, войдет человек, что знает о тебе больше, чем ты, или он встретился тебе на шумной площади у вокзала, на пересечении людских потоков, где за спиной сигналят, пробивая привокзальный полумрак фонарями, гудящие в пробке авто, а сверху гремит проходящая электричка. Где ты его встретил?

Ты ждешь, когда закипит молотый кофе в турке, сканируешь глазными яблоками облака, странное пересечение столичных улиц, блеск куполов ХХС из нержавеющей стали, кукольные зеленоглавые башни Кремля. Ты ждешь, когда тебя отпустит дремота и по позвоночному столбу к макушке побежит чистая энергия. Ты чего-то ждешь.

За стеклом плацкарта раскатываются безлесные поля, заросшие или засеянные, их пересекает худая линия автодороги, по ней скользят игрушечные машинки. Ты все еще не веришь в себя и ждешь человека, который скажет тебе, что ты готов, что пора действовать. Этот некто небрежно вваливается в вагон, в котором ты, замерев манекеном, тупишь, пялясь в окно.

– Бросай эту дичь, – сообщил некто, и ты его понял. Но так и не решился вообще ни на что, и день просто прошел, как проходит каждый твой день».