Текст книги "Тревожная осень"

– А две пробы дали положительный результат, причем эти точки находятся в разных долях железы.

– Ошибки быть не может? – забыв о вежливости, прервал доктора Андрей Семенович. – Вы знаете, – он попытался затянуть прежнюю песню о своем тридцатипятилетнем исследовательском стаже и ошибающихся лаборантках.

Теперь его так же невежливо оборвал Жизнев:

– Я не работаю с ошибающимися гистологами. Но, если вы хотите и у вас есть лишние деньги, я могу отправить стекла в Штаты.

– А можно мне их забрать и показать еще кому-нибудь здесь?

– Бога ради. Завтра после двух часов дня можете получить стекла в регистратуре.

Андрею Семеновичу показалось, что Жизнев насупился еще больше. Эх, не надо было слушать ненормальную Марину. Но что сделано, то сделано.

– Вернемся к нашей теме, Андрей Семенович, – произнес Жизнев.

«Может, кажется, что он мрачный, – подумал Андрей Семенович. – Просто мне самому невесело, и поэтому все выглядит сумрачным».

– В этом случае нужна операция, которая называется радикальной простатэктомией. Если ее делать в Петербурге, я рекомендовал бы вам… – Жизнев назвал две авторитетные больницы. – Операцию я могу провести сам, вместе с коллегой, который специально приедет из Москвы. Он очень хороший хирург, – кажется, в голосе доктора впервые за сегодняшнюю встречу начали пробиваться человеческие нотки. – Операция и послеоперационный период займут около двух недель, и все это будет стоить…

Андрей Семенович не услышал сумму – так далеко в этот момент он был от всех мирских ценностей. Господи, разве можно сейчас говорить о деньгах?

– Операция опасная, Александр Владимирович? – почти шепотом спросил он у Жизнева.

– Серьезная. И с большой кровопотерей, – ответил Жизнев. – Как вариант, ее можно провести за границей. Я рекомендовал бы Америку, куда сам возил Николаича. Еще возможны Германия и Израиль, – он обозначил суммы, в которые это «удовольствие» обойдется в каждой стране.

– А надо? – по-прежнему шепотом, ненавидя и презирая себя за это, спросил Андрей Семенович.

– Если с сердцем проблемы, обязательно, если нет, можно делать и у нас, – более дружелюбно ответил Жизнев.

– Вы будете меня сопровождать, как Николаича? – спросил Андрей Семенович, как ему показалось, уже нормальным голосом.

– Да, конечно. Это решаемо.

– Подождите-подождите, – вдруг встрепенулся и почти закричал Дымов. – Вам, наверное, Николаич рассказывал, что у нас был сотрудник, Володя Пенкин, самый молодой профессор в институте. Он потом уехал в Штаты, и у него там обнаружили аналогичную опухоль. Так ему вставили две радиоактивные иголки, и он несколько лет живет и горя не знает.

– Это не ваш случай, Андрей Семенович. У вас две плохие пробы, взятые из разных долей железы. И вообще, данный метод не слишком хорош. Вы как технарь должны понимать: стопроцентный успех возможен, если вы попадете иглой прямо в центр новообразования, что маловероятно. В вашем случае этот метод непригоден.

– Да, но Миттеран вообще лечился таблетками, – начал снова гнуть свою линию Андрей Семенович.

Жизнев сразу его прервал:

– И поэтому умер раньше времени от рака простаты.

Андрей Семенович хотел сказать, что раньше или позже это ждет всех, но промолчал. Да и устал он возражать. Короткий разговор забрал у него все силы.

– Ладно, Александр Владимирович, спасибо за информацию. Я подумаю и позвоню вам.

– Хорошо, Андрей Семенович, – голос Жизнева внезапно потеплел. – Звоните.

Дымов подумал о Марине, и как она будет ругаться, если он не заберет стекла.

– Да, кстати, Александр Владимирович, завтра мой водитель заедет за стеклами в регистратуру? Только мне не хотелось бы посвящать его в суть дела. Пусть это будет пакет для Дымова, и водитель его просто заберет.

– Все будет как вы хотите, – непривычно смиренным голосом сказал Жизнев, и после крепкого рукопожатия Андрей Семенович оказался на улице.

Подойдя к машине, он посмотрел на часы: половина третьего. Странно, ему казалось, что он разговаривал с Жизневым часа два или три, а оказалось – тридцать минут.

«К Жизневу было два важных вопроса, – подумал Андрей Семенович. – Во-первых, каковы шансы выбраться, и, во-вторых, если шансов нет, сколько осталось. Но задать их не хватило духу. Кишка оказалась тонка, или, как говорил его приятель Володька, „писенька тонкая“».

Что делать сейчас? В шесть вечера он договорился поужинать с Александрой Алексеевной. До встречи с ней оставалось около трех часов. Ехать в офис не было сил: мысль о повседневной рутине вызывала тошноту. Куда податься? Здорово, когда все хорошо. Хорошее легко пережить. А если все плохо? К плохому исходу событий тоже надо быть готовым – насколько возможно. В том числе решить, цитируя вождя мирового пролетариата, «главный вопрос всех революций – вопрос о собственности». С ней у него (вернее, уже не у него) может оказаться полный бардак.

Андрей Семенович всегда боялся слова «завещание». Он вспомнил, как в детстве спорил с дядей, который при жизни купил себе место на кладбище.

– Зачем ты это сделал, дядя Митя? – кричал шестнадцатилетний Андрей.

– Я хочу, чтобы после моей смерти у моих детей было хотя бы на одну заботу меньше, – спокойно ответил дядя почти выпрыгивавшему из штанов Андрею.

– Ты что, умирать собираешься? – опять закричал Андрей. – И не все ли тебе равно, что будет потом? У твоих детей есть долг перед тобой.

– Вырастешь – поймешь, – спокойно, но твердо сказал дядя.

Кажется, он вырос. У него были две хорошие адвокатессы, которые вели сложные хозяйственные дела его компании. Отношения с ними у Дымова были скорее дружескими, чем рабочими. И главное, он им доверял, потому что знал – не продадут, на них можно положиться, как на самого себя. К ним он и поехал перед рестораном.

К счастью, «девушки» или «юристки», как он их называл, были на месте и свободны, что случалось редко: хорошие специалисты и (сейчас это даже важнее) порядочные люди ныне в дефиците.

Поболтав с ними о том да сем минут тридцать, он решил перейти к делу. Сказать все как есть? Нет, это не для него. И он применил свой излюбленный прием: начал советоваться как бы в интересах друга, попавшего в ситуацию, в которой находился он сам. Андрей Семенович сделал это настолько артистично, что ему поверили. А чтобы ситуация выглядела совсем правдивой, он попросил разрешения связать стороны напрямую.

– Можно я дам моему другу ваш телефон, и он получит платную консультацию из первых рук?

– Нет, Андрей Семенович, консультацию – пожалуйста, но профессионально мы этим не занимаемся, поэтому никаких денег. А телефон дайте: поможем, чем сможем. Или, еще лучше, запишите телефон нашего друга. Он отличный нотариус, за него мы ручаемся.

Андрей Семенович был готов расцеловать своих дорогих «юристок». В наше время, когда деньги стали символом эпохи и ее единственным культовым героем, отказаться от платы за ни к чему не обязывающую консультацию было поступком.

Уже прощаясь, одна из «девушек», Ольга Дмитриевна, сказала – как резанула:

– Андрей Семенович, передайте вашему другу, чтобы он не тянул в любом случае. Еще при советской власти мы участвовали в паре процессов о разделе имущества между родственниками. И, скажу я вам, с заседаний люди выходили больными. Каждому цивилизованному человеку при наличии более одного наследника необходимо составить завещание. Пусть берет эту мысль на вооружение.

«Уже взял, – подумал Андрей Семенович, садясь в машину. – Вот я и начал делать то, что нужно сделать до операции. Пора называть вещи своими именами».

Он взглянул на часы.

– Поехали, Ванечка, в «Благодать».

Сидя за столиком в ресторане, он болтал с Александрой Алексеевной о всякой всячине, о меню и прекрасном виде из окна на Летний сад и Неву, но чувствовал себя так, будто его поджаривают на сковороде. Больше всего ему хотелось достать справку, выданную Жизневым, и спросить:

– Ну что?

Однако это было бы поступком слабого человека, а выглядеть слабым, да еще в присутствии женщины, он не мог себе позволить. А еще ему очень хотелось поскорее встать из-за стола и поехать домой, к жене и дочери. Но он повторял про себя: «Учитесь властвовать собой» – и делал все, чтобы оставаться приятным собеседником. Только после десерта, когда пришло время попросить счет, Андрей Семенович вытащил из бумажника справку и передал ее ничего не понимающей докторше.

– У меня, вероятно, проблема, Александра Алексеевна, – произнес он лишенным эмоций голосом, а сам жадно впился глазами в ее посуровевшее лицо.

– Да, – сказала она и попыталась отхлебнуть из пустой чашки.

– Еще кофе, Александра Алексеевна? – встрепенулся Андрей Семенович.

– Спасибо, нет, и так перекормили. Проблема действительно есть, – потирая виски, сказала она. – Нужна операция, и чем раньше, тем лучше. Вы должны знать, что она является инвалидизирующей.

– Что значит «инвалидизирующая операция»?

– Я называю эту операцию так, потому что, если она пройдет неудачно, может возникать непроизвольное мочеиспускание, особенно когда человек волнуется. В этом случае ему до конца жизни придется пользоваться памперсами.

У Андрея Семеновича перед глазами мгновенно встала сцена из кинофильма «Вор» Павла Чухрая, в которой главный герой под грозным взглядом отчима в буквальном смысле описался. Причем сначала камера оператора показала испуганное лицо мальчика, оцепеневшего от стыда, а потом позорную лужицу под ногами и капли, предательски падающие с брюк на землю. Затем воображение показало, услужливо и в подробностях, его самого во время нервного разговора в одном из больших кабинетов (посещение которых при его работе являлось суровой необходимостью) и лужицу уже под его ногами. Он чуть не взвыл от душевной боли, захлебываясь в волне пахнущего мочой позора, и едва не закричал:

– Нет, нет, нет, Александра Алексеевна! Что мне делать?

– Нужно оперироваться в хорошем месте, хорошими руками и лучше за границей. Так надежнее.

– Помогите, Александра Алексеевна. Я буду благодарен, – сказал Андрей Семенович и почувствовал, как тяжело двигается сухой язык во рту, а пот, казалось, заливал его целиком – от макушки до пяток.

«Это вид лужицы под ногами довел меня до такого», – отрешенно, как будто не о себе самом, подумал Андрей Семенович.

– О какой благодарности может идти речь, Андрей Семенович, – как-то слишком спокойно сказала Александра Алексеевна. – Конечно, я вам помогу. Я сейчас этим не занимаюсь, но у меня есть знакомый профессор, хозяин и генеральный директор фирмы, отправляющей пациентов на лечение за границу. Завтра же ему позвоню. Не беспокойтесь, все будет хорошо.

Она даже положила свою сухую узкую ладонь на его руку и на миг ласково прижала ее к белоснежной скатерти, чего ни разу не бывало за 15 лет их знакомства.

– Все будет нормально, – уже с большей убедительностью сказала она. – Завтра я ему позвоню, и, думаю, послезавтра появятся новости.

Андрей Семенович понял, что пора заговорить о чем-то другом. О чем хотел, он уже спросил, узнал даже кое-что сверх плана. Да, задал не все вопросы – кишка опять оказалась тонка, но снова мусолить тему болезни было неудобно. И вообще, как говорил Штирлиц, в разговоре запоминается последняя фраза, а Андрею Семеновичу не хотелось, чтобы в их разговоре в его любимом ресторане в этот погожий вечер последней была фраза о болезни. Он резко переменил тему, и они начали перемывать кости общим знакомым.

Через полчаса ужин завершился. Они поблагодарили друг друга за прекрасный вечер, и Дымов проводил Александру Алексеевну до ее машины.

– Теперь можно и домой, Ванечка, – блаженно растягиваясь на заднем сиденье, сказал Андрей Семенович.

Господи, неужели этот, казавшийся бесконечным, день закончился, и можно перестать думать, что и кому говорить, как он выглядит со стороны? Все, домой, к жене, дочке и теще, которую он, вопреки общепринятым нормам, любит. Он запустил процесс, завтра-послезавтра к нему начнет стекаться информация, так что можно будет не переживать, а действовать, бороться. Все! Пора вырубить рубильник, питающий энергией бег мыслей. До завтра.

Проснувшись на следующий день, как обычно, в 8 утра, Андрей Семенович решил: «Сегодня никаких мыслей и действий, касающихся „простатных“ проблем. Просто жди ответа от Александры Алексеевны и работай. Ты уже два дня по-настоящему не работал, и это становится ощутимо, ведь оба зама в отпуске. А какая кипа непросмотренной почты скопилась в офисе!»

Плотно поработав часа три, Андрей Семенович почти забыл о своих проблемах. На грешную землю его вернул звонок Марины. Своим обычным бодрым голосом она сообщила, что сегодня в 15.00 они должны быть у одного известного профессора, который расскажет Андрею Семеновичу, что делать. Кроме того, он должен передать ей стекла, чтобы она могла вывести Жизнева на чистую воду.

Договорившись о месте встречи и поблагодарив Марину за заботу, он подумал: «Если Жизнева можно вывести на чистую воду, зачем идти к профессору? А если нужно идти к профессору, значит, Жизнева вывести на чистую воду нельзя».

Еще пару месяцев назад он, несомненно, всласть поиздевался бы над отсутствием логики у всех женщин и у нее, Марины, в частности. Но сейчас ему было не до шуток. Поэтому без пяти три он ждал ее в условленном месте со стеклами в кармане.

На вопрос гардеробщицы, куда они идут, Марина ответила: «На четвертый этаж», – и Андрей Семенович был удостоен ехидной усмешки разбитной тетеньки в гардеробе. В недоумении Дымов взглянул на поэтажный план больницы и понял причину ехидных подмигиваний: на четвертом этаже располагался Центр репродуктивной медицины.

– Ты видишь, – сказал он Марине, – она подумала, что у нас с тобой не получается завести детей. Вот ты и ведешь старого перечника лечиться, а может, и учиться делать детей.

– Да ладно, – отмахнулась она, – чтоб это было вашей единственной проблемой.

И вот они у профессора, точнее говоря, не у одного – в кабинете сидели целых два доктора наук.

– Ну-с, – сказал первый, – что вас ко мне привело, батенька?

– Привела меня к вам эта справка, – Андрей Семенович протянул доктору листок.

Ему очень хотелось в ответ на «батеньку» назвать профессора «маменькой», но он сдержался.

– Так, – сказал профессор, прочитав справку, – можно и операцию сделать. Хотите, я сам ее вам сделаю?

– Можно или нужно? – мгновенно отреагировал Андрей Семенович.

– Понимаете, все зависит от вас, – неопределенно протянул профессор.

– К сожалению, не от меня, – Андрей Семенович снова встрепенулся, – тут не я начальник, а вы. Вы врач. А меня партия и родина учили не на врача, а на инженера. Так что, как вы скажете, так я и должен делать.

– Эту хворь можно лечить и уколами, и таблетками.

– А как лучше? – Андрей Семенович едва сдерживался, чтобы не сорваться на крик.

И опять ответ прозвучал неопределенно:

– Это зависит от многих факторов.

В этот момент открылась дверь, в кабинет вошла женщина в белом халате и протянула профессору прозрачный полиэтиленовый пакет, заполненный, по всей вероятности, разными хирургическими инструментами. Во всяком случае, несколько скальпелей Андрей Семенович видел точно. Профессор бережно поместил инструменты в пустой мятый пакет с логотипом магазина «Пятерочка», на котором на букве «о» были отчетливо видны следы томатной пасты. Все это он положил в дипломат. Заметив недоумевающий и даже негодующий взгляд Андрея Семеновича, будто оправдываясь, сказал:

– Пригласили делать операцию в другой больнице, а я всегда оперирую своим инструментом. Он стерилизованный, но, когда приеду, его там еще раз простерилизуют.

Может, то, о чем говорил профессор, и было обычной практикой, но от мысли, что живого человека будут резать скальпелем, принесенным в грязном пакете из «Пятерочки», Андрею Семеновичу стало не по себе. Он решил задать последний вопрос и попрощаться с этим человеком. У него возникло ощущение, что содержание кислорода в воздухе, заполнявшем кабинет, катастрофически падает.

– Профессор, не знаете ли вы, где эту операцию можно сделать за рубежом?

– Через две недели я еду на конгресс в Малайзию. Там увижу коллег, переговорю с ними и спустя примерно месяц сообщу вам через Марину.

– А мне целый месяц гулять с этой заразой в теле? – вероятно, излишне резко спросил Андрей Семенович.

– Это неопасно, спешки нет, – заявил профессор, и под его настойчивым взглядом нечто подобное, но очень неубедительно стал говорить второй доктор медицинских наук. – Да, кроме того, я сейчас выпишу вам лекарство, зилодекс называется. Принимайте его и спите спокойно до моего приезда.

Андрей Семенович хотел съязвить что-то вроде «спать-то спать, да не заснуть бы навеки с этим лекарством», но вместо этого покорно достал бумажник и спросил:

– Сколько я вам должен, доктор?

– Ну, в общем-то, я для вас ничего не сделал…

Андрей Семенович молча вытащил тысячерублевую купюру и положил ее на дипломат со стерилизованным инструментом, покоившийся на пустом столе. Банкнота проворно перекочевала в профессорский брючный карман, после чего Дымов встал, поблагодарил докторов и обратился к Марине:

– Пойдем, а то морочим головы занятым людям.

Марина все поняла.

– Ладно, Андрей Семенович, давайте стекла и учтите, что из ста возможных путей к истине у вас осталось девяносто девять. Я полетела, а вы уж меня извините. Просто мне обоих рекомендовали как…

– Перестань, – неожиданно смягчился Дымов, – даже при Сталине сын за отца не отвечал, а тем паче ты за профессора. Все, разъехались, а то у меня через полчаса совещание. Будем на связи.

Он чмокнул Марину в щечку и побежал к машине.

Едва он вошел в приемную, секретарь сообщила:

– Андрей Семенович, вам звонила Александра Алексеевна по какому-то очень важному делу. Кроме того, через две минуты у вас начинается совещание.

– Склероза у меня еще нет, а часы есть, – в необычной для себя грубоватой манере ответил Дымов. – Соедини меня с Александрой Алексеевной и никого ко мне не впускай. Совещание начнется через 5 – 10 минут.

Александра Алексеевна, как дела? – спросил он, услышав в трубке ее голос.

– Все в порядке, Андрей Семенович. Мне прислали факс из Израиля. Сбросить его секретарю?

– Ни в коем случае, – он чуть не выпал из кресла. – Только этой информации секретарю не хватало. Вернее, не хватало, чтобы она оказалась у нее. Я сейчас пришлю к вам Ванечку. Запечатайте конверт и передайте, пожалуйста, ему. Да, кстати, Александра Алексеевна, хочу сказать, что все ваши головные боли, связанные со мной, будут обильно компенсированы анальгетиками.

Этими словами Дымов давал понять, что все заботы о нем будут оплачены.

– Ладно вам, Андрей Семенович. Лечитесь лучше, – так просто, словно речь шла о лечении тонзиллита, сказала Александра Алексеевна. – Кстати, человек, приславший факс, завтра вам позвонит, чтобы обсудить варианты, как с Израилем, так и с Германией. Ну пока. Всего наилучшего.

Дымов снял трубку прямой связи с секретарем:

– Людмила, отправь Ванечку к Александре Алексеевне. У нее для меня есть письмо. И созывай народ на совещание.

«Пошел процесс, пошел, – он чуть не хлопнул в ладоши от удовольствия. – Все-таки командовать парадом буду я! Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить».

За два часа, пока шло совещание, он ни разу не вспомнил о своей хвори.

«Почему?» – подумал Андрей Семенович, осознавший этот факт только после того, как сотрудники встали и начали покидать кабинет.

Он посидел несколько секунд, закрыв глаза, и вся его жизнь, начиная с детства, пронеслась перед ним. Чуть покачиваясь в кресле, как в поезде, он пролетал сквозь полустанки прожитых лет.

Если Лев Толстой помнил себя с крестин, то Андрей Семенович, оглядываясь назад, все первые годы своей жизни до школы видел будто в тумане. Хотя нет, не все. Он отчетливо помнил: когда ему исполнилось три года, отец привез подарок – трехколесный велосипед. Сопровождаемый родителями, он сразу поехал кататься. Папа с мамой говорили о чем-то важном и вспомнили о сыне, лишь отойдя от дома километра на три. Оба всполошились, и отец захотел взять его на руки, но маленький Андрюша категорически отказался и продолжал крутить педали уже ничего не чувствующими, одеревеневшими ногами. Когда они наконец добрались до дома, Андрюша почувствовал привкус крови во рту: он так сжал зубы, что прикусил губу. С тех пор в его лексикон вошло выражение «на зубах». Оно буквально было родом из детства и означало нечто весьма трудное.

И еще один эпизод из дошкольной поры стоял у него перед глазами. 5 марта 1953 года. Андрюша с матерью идут по Кировскому проспекту. Только что объявили о смерти Сталина. Из всех громкоговорителей доносится траурная музыка, кругом флаги с черной окантовкой, многие плачут. Услышав разговор двух женщин о том, что Сталина убили, он выхватывает игрушечный пистолет и начинает стрелять, желая поразить насмерть врагов, поднявших руку на вождя. Испуганная мать пытается утащить его поскорее с людских глаз, а он вырывается и рвется отомстить неизвестно кому.

Ну а потом – это уже хорошо запомнилось – школа, в которую он пошел с твердым пониманием, что у него старые и не совсем здоровые родители и больная сестра, и, чтобы выбиться в люди, ему нужно быть первым, всегда и везде. Дальше понеслось. Школа с медалью. Университет с отличием. И работа, работа, работа, а с 1992 года – не столько во имя познания и совершенствования, сколько как средство борьбы за существование, ради куска хлеба. И для себя, и для семьи, и для команды – людей, которые ему поверили. Все бегом и бегом, постоянное сопротивление окружающей среде кулаками и зубами.

И вдруг он понял, почему на совещании, где обсуждали планы и перспективы команды на ближайшие пять лет, он забыл о напасти. Всю жизнь, с раннего детства, он провел в движении и борьбе и в этом состоянии чувствовал себя как рыба в воде. Болезнь пыталась его остановить. Лишь теперь он осознал, что даже кратковременный отказ от привычного образа жизни, простая остановка станет его поражением. Значит, останавливаться нельзя. Но ему надо не просто не отступать, а наступать, двигаться вперед. Только вперед!

Он позвонил секретарю:

– Людочка, Ваня должен был привезти мне конверт от Александры Алексеевны.

– Да-да, сейчас, Андрей Семенович.

Через секунду Людмила внесла в кабинет тщательно запечатанный конверт. Вскрыть его трясущимися руками не удалось. Дымов выругался, выскочил в приемную, схватил ножницы со стола Людмилы и, не обращая внимания на ее недоуменный взгляд, влетел обратно в кабинет. И вот перед его глазами лежат два листка бумаги.

«Уважаемая Александра Алексеевна, – прочел он на первом листке, – посылаю вам сообщение наших израильских партнеров о решении вопроса с вашим протеже. Было бы целесообразно, чтобы я напрямую вышел с ним на связь. Если вы сочтете нужным, сообщите мне его телефон. С уважением, академик какой-то академии, доктор медицинских наук, профессор».

Дальше шла неразборчивая подпись.

«Рядом с заявлением о членстве в такой академии неплохо бы писать размер вступительного взноса», – молнией пронеслось в голове Андрея Семеновича.

«С другой стороны, какое мне дело? Лишь бы свел с нормальными людьми, и пусть членствует хоть во всех академиях мира», – подумал он и жадно схватил вторую бумагу.

«Дорогой Василий Михайлович, по вашей просьбе мы провели срочный консилиум по вопросу лечения господина Д.

В консилиуме принимали участие: доктор медицинских наук, профессор Zvi Ben-Avraham…» И далее еще четыре профессора с типично израильскими фамилиями. Не еврейскими, типа Коган или Гуревич, а именно с их непонятными Веn’ами и т. д. Ну да бог с ними. И дальше: «Было принято решение о проведении срочной операции. Операция будет проводиться в пригороде Тель-Авива, в частной клинике». Название клиники ему ни о чем не говорило. «В операции будут принимать участие …». Те же пять фамилий из перечня. «С решением прошу не затягивать. С уважением. Профессор такой-то».

«Круто, – подумал Андрей Семенович. – Ох, круто. Прямо веет отчетом директора завода секретарю райкома партии перед началом партсъезда в семидесятые годы».

«Маленькая ложь рождает большое недоверие», – сказал Шелленберг Штирлицу в известном фильме. А от этой бумаги тянуло большой неправдой – начиная аж пятью профессорами с нарочито израильскими фамилиями (и без единого врача!) и заканчивая частной клиникой под Тель-Авивом, о которой в Интернете наверняка нет ни слова. А как торопятся, суки, как торопятся-то! И консилиум срочный, и ответ притарань немедленно. Уж слишком все не соответствует тому, что пытался рассказать об операции Жизнев. Во всяком случае, то, что Александр Владимирович собирался делать ее вдвоем с коллегой, он уловил в тот жуткий день. А тут целых пять на одного. Попахивает бывшими соотечественниками, изголодавшимися по твердой валюте своих старых земляков.

Зазвонил мобильный.

– Еще раз здравствуйте, Андрей Семенович, – раздался в трубке звонкий голос Александры Алексеевны. – Ну как, прочли послание моих знакомых?

– Прочел, Александра Алексеевна, прочел.

– И что скажете?

– Вы знаете, уж больно суетятся израильские товарищи. Так и хочется рассказать им анекдот, в котором семидесятилетнюю хозяйку публичного дома спрашивают, как она умудрилась хорошо сохраниться. Знаете, что она ответила? Что никогда не суетилась под клиентом. Вот так-то! Тем не менее сообщите мой телефон Василию Михайловичу, если не затруднит. Завтра в 10.00 я буду в офисе, пообщаемся. Может, он чего еще предложит, например в Германии. Послушаем.

– Хорошо, Андрей Семенович. Он завтра вам позвонит. Будьте здоровы, – и в трубке раздались гудки.

«Обиделась, что ли? – размышлял Дымов. – А чего она хотела? Чтобы я тут же, как Карлсон с пропеллером в том месте, где спина теряет свое благородное название, полетел в объятия пяти профессоров?»

На следующий день, ровно в 10.00, зазвонил мобильный. На экране высветился неизвестный номер. «Точность – вежливость королей», – подумал Дымов, уверенный в том, что звонит знакомый Александры. И не ошибся.

– Здравствуйте, Андрей Семенович, – проворковал вежливый баритон. – Меня зовут Василий Михайлович, вам должна была рассказать обо мне Александра Алексеевна.

– Да-да, я понял, – не очень вежливо перебил его Андрей Семенович. – Слушаю вас, Василий Михайлович.

– Как вам понравились мои израильские коллеги? – начал баритон.

– Ну как они могли мне понравиться? Пять мужиков и ни одной девушки. Я вообще придерживаюсь обычной ориентации, несмотря на свои хвори. А у вас какие-нибудь немецкие коллеги есть? – задиристо спросил Андрей Семенович.

– Что ж, хозяин – барин. Если говорить о Германии, обычно с такими проблемами, как у вас, мы боремся в университетской клинике города Грюнберга. Профессор Везер – прекрасный хирург, специализируется на операциях подобного типа.

– Вот, уже теплее, профессор. А какие условия?

Андрей Семенович имел в виду не материальные вещи. Но баритон сразу оживился – чувствовалось, окунулся в свою стихию.

– Операция будет стоить двадцать тысяч наличными и где-то на четыре тысячи больше, если по безналу. Обналичка, сами понимаете, чего-то стоит.

Андрей Семенович не занимался обналичкой и не использовал сероконвертные зарплаты. Он всегда с гордостью говорил: «У нас достаточно хорошие головы, чтобы заработать на налоги для государства». Искренне верил, что каждый гражданин должен платить налоги, иначе и на скудную зарплату для милиции не хватит. А без нее, даже такой, как сегодня, кранты. И это коснется всех: и бедных, и богатых. Но как бизнесмен, вращающийся в определенных кругах, он знал стоимость обналички. Поэтому оценка почетного профессора казалось смешной. Однако Андрей Семенович решил дослушать до конца, чтобы получить больше информации.

– В эту сумму входит стоимость не только операции, но и авиаперелета эконом-классом, трансфера аэропорт – госпиталь и обратно, постоянного сопровождения нашим врачом, если нужно – в круглосуточном режиме. Вероятно, вы захотите взять с собой родственников, например жену. Пожалуйста! Тогда цена увеличится тысяч на пять. Вашей супруге мы можем устроить прекрасный шопинг.

Тут Андрей Семенович не выдержал:

– Вы что, считаете возможным такое совмещение – операция для меня и шопинг для жены? Да она ни в какой магазин не пойдет. Это кощунство.

Баритон осекся, но пауза была недолгой. Видать, профессор – крепкий орешек.

– А что такого, батенька? – вальяжно продолжал он. – С месяц назад по такому же поводу, как у вас, мы возили оперировать к профессору Везеру одного замминистра. Его сопровождали жена и дочь, так они накупили товаров тысяч на двадцать пять евро. А пациенту под присмотром нашего доктора сделали прекрасную операцию. Через десять дней он уже ловил щук на Финском заливе. Меня, правда, с собой не взял.

«И правильно сделал», – подумал Андрей Семенович и тут же вспомнил, как Жизнев говорил ему, что после операции нужно минимум две недели провести в больнице. Жизневу он почему-то верил больше, чем профессору.

Дымов почувствовал, что пора заканчивать разговор, иначе у него поднимется давление. Поэтому спросил:

– Скажите, профессор, а почему такая разница между суммами оплаты наличным и безналичным путем? Я понимаю, что вы, может быть, свою часть хотите получить наличными. Ничего не имею против. Но профессор Везер и сама больница – они что, тоже хотят получить за оказанные услуги «под столом»? Как я понимаю, чтобы не платить с полученного налоги? Это, правда, не мой вопрос. Пусть на эту тему голова болит у профессора и немецких налоговых органов. Меня волнует другое: я при такой системе оплаты буду чем-то вроде «левого» больного?

На этот раз последовала более долгая пауза, а когда голос у профессора снова прорезался, он звучал гораздо менее баритонисто:

– Видите ли, Андрей Семенович…

Стоило только на яйца наступить, так уж и не «батенька», – отметил про себя Дымов.

– У нас есть разные детали и методы, которые, как бы объяснить подоступнее…

– А не надо объяснять. По трем причинам. Во-первых, меня это не касается. Во-вторых, мне это неинтересно. В-третьих, ко всему прочему, я еще и тупой. Так что дайте мне денек подумать, и тогда созвонимся.

– Вы не думайте ни о чем плохом, – уже совсем без вальяжности встрепенулся баритон. Впрочем, баритон совсем уже куда-то исчез, и трубка теперь говорила заискивающим фальцетом: – Если для вас это принципиально, несомненно, вы можете сделать безналичный платеж с вашего счета в российском или зарубежном банке.

– Нет у меня счета за рубежом. Все, созвонимся послезавтра, – и Андрей Семенович повесил трубку.

Ясно, это не вариант. Если маленькая ложь рождает большое недоверие, что должна родить ложь типа рассказа о ловле щук в Финском заливе через десять дней после операции? С шопингом еще куда ни шло. В его семье такое невозможно, но семьи бывают разные. Допустим, некоторые жены могут спокойно шляться по магазинам, пока муж лежит на операционном столе. Но мухлеж с оплатой операции, с точки зрения Андрея Семеновича, – веская причина отказаться от их услуг.