Текст книги "Обреченный"

Глава 11

Стас натянул ласты и сказал, что поплывет к камню, который, словно панцирь гигантской черепахи, торчал из воды метрах в ста от берега. Шелестова он с собой не пригласил.

Сначала аскет плыл на спине, и был отчетливо виден на голубой поверхности бухты, потом надвинул на лицо маску и нырнул. Время от времени показывался кончик его трубки, и исчезала снова, с каждым разом удаляясь все дальше и дальше от берега.

Даша и Шелестов лежали на песке у самой воды. У вас своя игра, у меня – своя, подумал Шелестов и, кинув прощальный взгляд на удаляющуюся трубку, стал выводить пальцем на спине Даши невидимые узоры. Девушка сначала думала, что по ней топчется муха, и, не отрываясь от чтения какого-то обрывка газеты, хлопнула себя ладонью по спине. Наконец, она поймала его палец, заломила его и сказала, что более надоедливой мухи не встречала в своей жизни. Потом она повернулась на спину и закрыла глаза. Муха принялась атаковать возвышенности ее тела. Даша уже не реагировала, притворяясь спящей.

Стас был где-то на половине пути, прошло минут пятнадцать, как он вошел в воду. Значит, еще столько же он будет плыть до камня, столько же ловить крабов и еще полчаса возвращаться обратно… Зачем это я подсчитываю, думал Шелестов. Не все ли мне равно? Он усмехнулся, врать самому себе – занятие веселое. Нет, скорее скучное.

– Может, поцелуемся? – предложил Шелестов. – Твои губки наверняка вызовут у меня какие-нибудь сладкие ассоциации и давно забытое томление души.

Даша не ответила, не открыла глаза. Она дышала глубоко и ровно, будто бы в самом деле спала.

Вдруг он подумал про Стаса, точнее, представил, как врач, пробивая головой упругие волны, устало и тяжело гребет далеко от берега, на котором оставил своих друзей. Вдох из-под руки, выдох в воду, вдох из-под руки, выдох… Его мышцы налились свинцом усталости, глаза покраснели от соленой воды, легкие болят от долгой и тяжелой работы. Под ним десятки метров глубины, никого рядом, надеяться можно только на себя. Но друзья, конечно же, следят за ним, и сильный выносливый офицер, ветеран Войны, готов в любую секунду броситься ему на помощь. Ведь он привык совершать сильные поступки, это нормально для него, в его наградном листе описана дюжина случаев, когда он рисковал жизнью ради своих друзей, он приучен мерить дружбу по самой высокой отметке… Так ведь, Шелестов? – спрашивал себя Саня, глядя на свою руку, лежащую на плече Даши. Ты точно уверен в том, что эта парочка лишь разыгрывает любовь, что это всего лишь модель, бутафория, картонная декорация? Ты хорошо подсчитал, через сколько времени твой друг вернется обратно?

Он скрипнул зубами, поднялся и отошел в тень каменного козырька, который нависал над берегом. Там он сидел до тех пор, пока Стас, пошатываясь, не вышел на берег. Врач кинул на песок ласты и маску, обвел взглядом камни, но не заметил Шелестова, лег рядом с Дашей на горячий песок и прикоснулся губами к ее плечу. Даша вздрогнула, словно ее ударило током, кинулась к морю и нырнула в волны.

Черт вас разберет, мысленно выругался Шелестов, надежнее прячась за камни.

Ужинали молча. Каждый с деланным любопытством смотрел в свою сторону: Даша – на море, Стас – на каких-то жучков, пасущихся по хлебным коркам, Шелестов – в свою чашку. Потом Стас залез в палатку и затих.

Даша дремала над грязными тарелками. Покачнулась над каменным столом и, не открывая глаз, тоже исчезла в палатке. Минуту было тихо. Потом раздалось приглушенное мычание. Стенка палатки вспухла. Шлепок, возня, восклик Даши: "Отстань!"; девушка выскочила наружу и пошла по берегу к хаосу камней, поправляя волосы.

Шелестов едва успел справиться со своим бутербродом, когда из палатки вылез Стас. Как ни в чем не бывало он сел у очага, взял кружку, отхлебнул, поморщился: "Остыл!" Потом с любопытством посмотрел на Шелестова.

– А ты почему не вмешался?

– Куда?

– Не куда, а во что… Я же пытался изнасиловать Дашку. Разве ты не слышал, как она со мной боролась?

Шелестов едва не поперхнулся кусочком мокрого сахара.

– Что ты пытался сделать?? Изнасиловать??

– Ну да.

Шелестов отшвырнул кружку от себя, встал:

– Вот что, уважаемый господин доктор! Тебе не кажется, что мы здесь все немного поехали мозгами?!

Стас пожал плечами, поднял кружку с песка, отряхнул ее и поставил на "стол".

– Догони и успокой ее, – попросил он.

– Нет уж! Это сделаешь ты. Это твоя девушка, ты и разбирайся с ней.

– Ей нравишься ты, – спокойно ответил Стас. – Она в тебя влюблена. Разве ты не видишь? Не сдерживай себя, ты не предашь меня.

– Что?! Не предам тебя?!! Да пошли вы вместе со своими моделями на х…!

Стас неторопливо вынул из кармана пластиковый футляр, достал солнцезащитные очки, надел их, старательно поправляя дужки за ушами, и уставился на Шелестова. Он слишком долго смотрел на товарища, и Саня отвел взгляд в сторону.

– Между мной и Дашей ничего нет, – сказал Стас бесцветным голосом. – Ты прав, мы смоделировали ситуацию для эксперимента.

Шелестов усмехнулся, покрутил головой.

– Послушай, – произнес он, – когда у тебя закончится лапша, которую ты все время пытаешься повесить мне на уши?

– Я врач, – напомнил Стас вежливо.

– Но ведь это жестоко!

– Жестоко по отношению к кому? К тебе?

– К ней!

– О Даше не беспокойся. Она в курсе. Она тоже хочет быть нейропсихологом. Ее ждет блестящая карьера.

Стас зло рассмеялся.

– Зачем ты врешь?! Я же видел, как ты умирал от ревности!

– Я рад, что ты этому поверил.

– И ты нарочно оставлял нас наедине?

– Разумеется!

Шелестов чувствовал, как в нем все клокочет от злости. Насколько мог сдержанно он сказал:

– Мне это не нравится. Мне противно смотреть на все это.

– К сожалению, я не вижу иных способов вернуть тебе память.

– Память, память! Да что ты зациклился на ней? Да мне и даром не нужна эта память!! Я же не код доступа к сейфу с миллионом баксов забыл!! Я Войну забыл!! И слава Богу!! И не хочу ее вспоминать, понимаешь ты это или нет?

– Как же ты собираешься защищаться на суде? Надеюсь, ты не забыл, что на тебя заведено уголовное дело?

– А вот это уже не твое дело!

Стас снял очки и вздохнул:

– Жаль, что мне пришлось раскрыть перед тобой карты и разрушить такую удачную модель любовного треугольника… Ладно, будь по-твоему. Давай просто отдыхать и наслаждаться жизнью. Мы все свободны от каких бы то ни было обязательств друг перед другом.

Они молчали. Море тихо шептало рядом. Даша сидела далеко от них на песке, обняв коленки и опустив на них голову. Стас поднялся и, насвистывая мелодию, пошел по берегу – в противоположную от Даши сторону. Он опять надел очки, хотя солнце зашло за гору, стало сумрачно, и Шелестов не понял, зачем он это сделал.

Глава 12

Стас тихо посапывал в левом углу палатки. Шелестов лежал в правом. Даша – между ними. Стараясь не шуметь, Шелестов выбрался из палатки и стал собирать свой рюкзак. Он взял несколько пачек вермишелевого супа, плитку для сухого топлива, свернул и подвязал к рюкзаку спальный мешок, уложил одежду.

В пять часов стало светать. Он поднимался к шоссе. Шел быстро, не думая о том, куда и зачем идет. Сам процесс движения доставлял удовольствие. За два часа он добрался до мыса Караул-оба, расстелил спальник на плоском камне в тени сосны, влез в него и спал до тех пор, пока снова не наступило утро.

Его разбудили чайки, которые лаяли и хохотали над ним. Он еще не видел их в клейких сумерках, сквозь которые проглядывали лишь силуэты валунов и кривые сосны, похожие на горбатых карликов, обступивших его со всех сторон.

Разулся, затолкал в рюкзак кроссовки и носки. Рюкзак и спальник опустил в глубокую расщелину между двумя валунами и привалил сверху булыжником. Оставил при себе только удостоверение личности офицера, спички, завернутые в полиэтилен, да оставшиеся деньги. Снял майку, повязал ее вокруг тела. Ничего мне больше не надо, думал он, ничего я больше не хочу. Жаль только, что нет холщового мешка, да веревки, чтобы подпоясаться.

– Доброе утро!

Шелестов вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Сверху, на валуне, сидел сухощавый бродяга, похожий то ли на эстетствующего бомжа, то ли на Иисуса.

– Чаю хотите? – спросил он, осторожно спускаясь ближе к Шелестову… – Здесь у нас недалеко лагерь… Вы ведь один, я не ошибся? Одному здесь скучно… – Он почесал щетину, посмотрел по сторонам. – Я целый месяц в одиночку болтался по всему побережью… Потом познакомился с Маслиной…

Бродяга легко прыгал с камня на камень, его босые ноги беззвучно касались их наждачной поверхности. Шелестов не мог понять, как этот человек ориентируется в каменном хаосе. У него уже все давно смешалось перед глазами: сосны, камни, черные щели и гроты. Наконец, путь им преградила худенькая девушка в широкой майке и сиреневых плавках. Ее волосы были мокрыми, они слиплись и превратились в гладкие и блестящие косички. Наверное, она только что искупалась, а вытерлась майкой. Бродяга куда-то исчез.

– Ты кто? – строго спросила она у Шелестова.

– А ты кто?

– Поднимайся сюда, тогда познакомимся.

– А ты не кусаешься?

– Только когда целуюсь. Почему ты бродишь здесь один?

– Так получилось… Ты куда меня тащишь, амазонка?

Девушка взяла Шелестова за руку и повела за собой, вверх по склону. Теперь ее майка шестидесятого размера развевалась как короткая юбка.

– Скажи честно: ты испугался, что можешь отбить девчонку у своего друга и потому сбежал? Так ведь?

– А ты из милиции?

– Ну, так или не так?

– Сначала ответь, откуда ты знаешь о девчонке и друге.

– Я вас видела вместе несколько раз и все поняла… Прыгай за мной, не пугайся, я не буду давать тебе повода для того, чтобы ты влюбился в меня. Все должно произойти само собой.

– Послушай, ты мне нравишься.

– А ты мне нет. Зачем ты связался с Бродягой? Он чокнутый и к тому же достал нас своими нравоучениями. «Это грешно, Бог вас покарает!» – передразнила она.

Ее выгоревшая майка сползла с одного плеча, оголяя розовую, шелушащуюся от солнца кожу. Она послюнявила пальчик и провела им по его лбу: "Ты испачкался". Когда она наклонялась к нему, Шелестов видел в разрезе майки ее маленькую грудь с сосцами, похожими на два прыщика.

– Что ж ты такой жадный? – спрашивала она, гладя его по щеке с такой осторожностью, словно новорожденного.

– В каком смысле?

– На земле уже ничего не осталось светлого, кроме любви. И, кроме всего, это ничего не стоит. Ты пожалел своей любви. Почему?

– Ничего я не пожалел! Просто мне не нравится, когда меня используют втемную… И вообще, я инвалид, обуза любой компании.

Она долго остановилась, оценивающе взглянула на Шелестова, усмехнулась.

– Меня зовут Галька, – представилась она и протянула ладошку.

– Галина?

– Нет, не Галина, а Галька. Камешки такие есть в море – гладкие, отшлифованные. И я на них похожа, тоже гладенькая. – Она вдруг задрала майку к подбородку. – Вот, смотри, похоже?

– Похоже. Хорошо, что тебя не Персиком зовут, а то бы пришлось другое место показывать…

– Ну ладно! – перебила она Шелестова. – Хватит ерунду всякую говорить. Пойдем к нам. У нас тут недалеко лагерь, мы каждое лето собираемся, и нас с каждым годом все больше и больше. Мы учим людей любви и боремся со злом… В общем, сам увидишь. Тебе там будет хорошо.

– А как ты меня представишь?

– Я буду звать тебя Обреченным, потому что…

– Хорошо, что не Приговоренный…

– …потому что думаешь, будто любовью можно сделать другому человеку зло, и копишь ее в себе, боишься растратить понапрасну, ищешь ту единственную и неповторимую, которая, как тебе кажется, была бы счастлива с тобой. Так и будешь жить в клетке, которую сам для себя смастерил, и умрешь вместе со своей нерастраченной любовью, и вгонишь ее, нераспустившуюся, в сырую землю…

– Как мрачно! Погоди, дай высморкаться… слезу вышибла.

– Не надо ехидничать, Обреченный.

– Но скажи мне, нимфетка, разве можно любить кого попало?

– Любить надо не кого попало, а всех. Подумай сам, если все будут любить всех, то на земле не останется места для мерзкой ненависти. И люди перестанут убивать друг друга. И исчезнут террористы и камикадзе. И будут распущены армии, и переплавлены авианосцы. А ты искусственно сдерживаешь в себе чувство, в котором нуждаются тысячи несчастных. Почему у нас есть доноры, и люди делятся кровью, а вот любовью, если ее много в сердце, считается зазорным поделиться с ближним?

– Да нет, не зазорно, хотя я так и не понял, как это проделать на практике. Боюсь сказать нечто неприличное…

– А вот Бродяга считает, что зазорно и даже грешно, – перебила Галька.

– Может, он имеет ввиду не любовь, а прелюбодеяние?

Галька скривила губки в презрительной усмешке:

– Прелюбодеяние! То, что дает жизнь всему на земле – разве грех?.. Все, что делается человеком под знаком любви, не может быть грехом!

Галька снова стала перебирать камешки. Шелестов взял ее за локоть.

– Значит, по-твоему, все должны друг с другом… подряд? Вот представь, что у тебя есть любимый мужчина. И ты узнаешь, что помимо тебя он любит еще двадцать женщин, и у каждой проводит очередную ночь, совершенно бескорыстно делясь с ними любовью…

– Да, так должно быть.

– Ну а семья, дети?

– Семья – это ошейник, намордник. Она сдерживает человека, не дает раскрыться его лучшим чувствам. А детей должно быть столько, сколько даст Бог. Если ты будешь любить всех, кто рядом с тобой, не возникнет проблем с рождением и воспитанием детей.

– Галька, а ты любишь Бродягу?

– Конечно! Я его обожаю, хоть он и зануда.

– И ты сможешь спокойно наблюдать, как он ласкает какую-нибудь Ракушку или Медузку?

– Увы, он не хочет никого из нас ласкать, но если бы это случилось, у меня голова пошла бы кругом от любви! Чем больше он будет любить девушек, тем сильнее я смогу полюбить его. Он добрый, сильный, великодушный. – Она снова стала гладить лицо Шелестова, провела пальцами по бровям, носу, губам. – Не надо его слушать! Неужели ты не можешь полюбить хотя бы меня одну? От тебя тянет холодом и безразличием, как из морга.

– Только не говори, что ты меня обожаешь. – Он осторожно убрал с лица ее руку. – Слова, милая, это еще не любовь.

– А что такое любовь, по-твоему?

– Не знаю. Должно быть, поступки… Интересно, от кого ты всего этого понахваталась?

Она вела его за руку, и они уже ни о чем не говорили. Под огромной скалой, похожей на рог носорога, на ступенчатых, похожих на террасы, площадках цветными пятнами бросались в глаза палатки. Между камней вился прозрачный дымок, двое парней пристраивали над очагом металлический лист, высыпали на него блестящие, овитые водорослями мидии. Совершенно голая девушка с ровным бронзовым загаром возилась с кочаном капусты, отламывала от него листья и, скручивая их в трубочку, укладывала на дно черной от копоти кастрюли. Две другие, одетые в той же скупой степени и напоминающие русалок, сидели на плоском камне и взбивали ногами воду.

Галька подождала, пока Шелестов увидит все и, не сводя с него глаз, стянула с себя майку, кинула ее под ноги, куда затем съехали и плавки. Села на камень, обняв колени.

– Ты хочешь есть?.. Через час будем обедать. Тогда я тебя и познакомлю со всеми.

Он сел с ней рядом, испытывая странное чувство нереальности происходящего вокруг. Галька рассказывала ему о том, что их стало намного больше, чем два года назад. А основала эту Страну Любви Маслина. Она – идеолог, Старшая Сестра. Работает учительницей в Москве. Прекрасный организатор. Готовится издать первый номер газеты и заявить о любовной войне против тотальной ненависти всему миру… Что касается любви, то здесь никто никому ничего не должен. Каждый волен любить кого заблагорассудится. Сегодня, к примеру, мы делимся любовью с тобой, Обреченным. Завтра – я с Ласковым. Послезавтра – с Бором… Тебе хочется любить меня и завтра? Пожалуйста, Ласковый не станет мешать, нам будет хорошо и втроем, и если мы захотим принять любовь Бора, то и он не окажется лишним… Тебя смущает, что мои губы говорят одни и те же слова любви разным мужчинам? Но они не лгут. Тебя смущает, что тело, которое ты целовал, теперь целует другой? А ты предпочел бы, чтобы это тело насиловали, били и резали, как где-то в Чечне или в Израиле?.. Нет, все-таки, чтобы целовали? Тогда не ревнуй, успокойся, поцелуи не пачкают тело, не делают его порочным, не уродуют его, они делают его счастливым. Не в этом ли смысл самой человеческой жизни?

– Галька! Я тебя с утра ищу!

Закрывая солнце, перед ней выросла грузная фигура длинноволосого блондина. Он в шортах, над поясным ремнем нависает рыхлый животик. Волосы сзади перехвачены резинкой. На шее блестит никелированная цепочка с амулетом в виде клубка змей. Блондин взял Гальку за руки, приподнял, поцеловал.

– Это Обреченный, – представила она Шелестова.

Блондин улыбнулся, протянул руку:

– Бор.

Шелестов старательно вглядывался в глаза упитанного миссионера, пытаясь разглядеть там кладезь человеческой доброты. И представил Гальку, упирающуюся руками в камень, и как ивовыми ветвями качаются ее ниспадающие мокрые волосы, и как розовыми каплями качаются ее груди, и как толстопузый Бор старательно ляпает брюхом по ее ягодицам… А потом над ней извивается ласковый Ласковый, держит свое худое тельце на тонких ручках, а засаленные волосы елозят по угловатым ключицам. А потом присоединяется свежепринявший веру Обреченный, которому вдруг приспичило именно сейчас поделиться своей нерастраченной любовью, и Ласковый, как истинный джентльмен, уступает ему вожделенное лоно, а Галька, не открывая глаз, все шепчет и шепчет вечное "I love you"…

Все это старо, как мир, думал Шелестов, бредя между камней, целующихся пар, спящих под одеялом длинноволосых людей неопределенного пола. Все это уже было, и всякий, кого не устраивает официальная мораль, придумывает свою. Сексуальный коммунизм! Групповуха! Неужели Галька искренне верит в то, что говорит? Долой моногамию, примитивную верность, неандертальскую ревность и жадность, скрытую за красивым понятием целомудрие! Воскресните, несчастные жертвы убогой любви Ромео и Джульетта; встаньте с рельс Анна Каренина; наденьте спасательный круг, Мартин Иден; Александр Сергеевич, обнимите Дантеса; сними с крюка веревку, Игорь Якименко, мой однокашник, ушедший из жизни из-за неразделенной любви… Хватит сцен! Тысячи изломанных судеб – ради чего? Не забивайте свои головы ахинеей – любовью к единственному и неповторимому, верностью и целомудрием. Любите всех, как богатые раскидывают нищему народу монетный дождь!

– Ты откуда, приятель? – спросил Бор, протягивая пачку сигарет. Шелестов взял одну, машинально раскрошил ее в пальцах. Табак упал на воду, поплыл крохотным сплавом по волнам.

– Из Москвы.

– Понятно… Тебя там Галька ищет. Только я хочу дать тебе один совет: ты в наши понятия еще не въехал, и нечаянно можешь нарваться на неприятность. Но я надеюсь, что к Гальке ты особо клеиться не будешь. Она девочка наивная, нехорошо, если ты воспользуешься ее доверчивостью. У нее и без тебя хватает. Врубился, чувачок?

Шелестов встал. Бор был высокий, почти на целую голову выше. От него разило табаком.

– Бор, ты знаешь, я в самом деле еще не въехал. От тебя, например, меня тошнит.

Блондин засопел, склонил голову.

– У меня просто желудок выворачивается, когда я на тебя смотрю, – добавил Шелестов.

– Заткнись, а то урою, – прорычал Бор.

Галька резала хлеб, складывала его на камне, который служил столом. Увидев Шелестова, она помахала ему рукой, крикнула, чтобы он нашел себе булыжник, на котором будет сидеть, и тащил его к "столу". Посреди него уже стояли две кастрюли и дымилась горка раскрытых мидий. Две девушки, похожие на русалок, завернулись в полотенца, обнялись в тени сосны и стали увлеченно болтать. Худенькому Ласковому поручили вскрывать ножом консервы. Он с кряхтеньем трудился над банками, и руки его уже были выпачканы в томатном соусе. Бор с ложкой в руке, как Зевс с жезлом, восседал на камне, подстелив под себя одежду. Безликие, неразговорчивые парень и девушка, одетые в какое-то тряпье, с кожаными шнурками, повязанными на лбу, встали у стола, сцепили пальцы рук на груди, закатили глаза вверх и стали беззвучно шевелить губами. Невесть откуда появился Бродяга. Он кивнул Шелестову и сел в сторонке лицом к морю. Бор встретил его возгласом: "Здравствуйте, Мессир! Горю желанием исповедаться!" Галька спрятала остатки хлеба в полотняный мешок, отряхнула руки и пристроилась рядом с Шелестовым.

– А где Маслина? – спросила одна из русалок.

– Она ходила в поселок на переговорный пункт, – ответил Ласковый. – Должна появиться с минуты на минуту.

– Маслина давно здесь, – вставил Бор. – Я только что видел ее у скалы.

– Сейчас мы позовем ее, – сказали русалки и, держась за руки, запрыгали по камням.

Через минуту они вернулись втроем. В сравнении с белокожими русалками Маслина казалась мулаткой. Она была несколько полновата, и даже просторный махровый халат не скрывал ее тяжелой фигуры. Темные, с каштановым отливом волосы дымовым шлейфом колыхались за ее спиной. Губы ее были ярко накрашены бордовой помадой, огромные темно-сливовые глаза смотрели вызывающе и самоуверенно. На ее широких запястьях матово блестели металлические браслеты, а на пальцах сидели тяжелые перстни.

Маслина села во главе стола на маленький складной стульчик, поцеловалась с Ласковым, которому пришлось вытягивать свои губы чуть ли не через весь стол, спросила, с кем сегодня она еще не виделась и только потом заметила Шелестова. Она рассматривала его долго, оценивающе.

– Ну что ж, очень приятно, что количество наших единомышленников растет, – наконец сказала она. – Значит, Обреченный. Живи у нас, сколько тебе захочется. Очищай свою душу от злобы и ревности. Здесь ты будешь окружен только любовью. Ну и мы в свою очередь будем надеяться на твою щедрость.

Она слегка наклонилась в его сторону. Галька наступила Шелестову на ногу, и он понял, чего от него ждут, но не стал подобно Ласковому ползти к начальству по столу. Обошел сидящих, рядом с Маслиной опустился на одно колено и поцеловал ей руку. Бор и русалки вяло захлопали, безликие хиппи стали целоваться взасос, одна из девушек крикнула "Какая лапочка!", Маслина вспыхнула черными глазами и сказала:

– У нас можно и в губы. – И потянулась за хлебом, по-прежнему не сводя с Шелестова глаз.

– У Обреченного все еще впереди, – добавил Бор и подмигнул Гальке.

Галька опустила глаза, сделала вид, что очень увлечена мидией, которая никак не желает раскрывать свои створки. Ласковый и Маслина пялили глаза на Шелестова, русалки снова принялись шептаться и тихо хихикали, рассматривая желтые кусочки мяса, которые они вынимали из ракушек, хиппи жевали хлебные корки, глядя внутрь самих себя. Бродяга неслышной тенью подошел к столу, положил в алюминиевую миску разваренный капустный лист с картошкой, вернулся на прежнее место и, поставив миску на колени, стал брать руками кусочки еды и отправлять в черный рот, спрятанный за усами и бородой. Шелестов-Обреченный без всяких причуд уминал овощное рагу, рыбные консервы, мидии и хлеб одновременно, ему казалось, что ничего вкуснее он в своей жизни не ел.

– Что там на Большой земле? – спросила Маслина Шелестова. Она сидела бочком к столу. Веревочка на ее халате как-то сама по себе развязалась, и наполовину оголилась ее смуглая тяжелая грудь с коричневым соском.

– Не знаю, – ответил Шелестов, с трудом прожевывая картофелину. – Десять дней я не видел ничего, кроме моря.

– Все так же толкутся люди в метро, – не слушая Шелестова, сама отвечала на свой вопрос Маслина, – все так же готовы убить друг друга за то, что кто-то кому-то наступил на ногу, порвал сумкой колготки, за то, что нечаянно толкнул, да? И бабки все бредят политикой и ценами, а «челноки» окончательно двинулись мозгами, не зная, куда пристроить свой товар, а газеты по-прежнему рекламируют проституток, и фильмы только об убийствах и мордобое, и в правительстве все уже давно перегрызлись… Кошмар!

– Маслиночка, только не надо о грустном! – взмолились русалки.

– Надо! Мы замкнулись в своем райском мирке, а вокруг нас все тонет от ненависти и злобы. Каждую секунду надо помнить о той миссии, которую мы взяли на себя… Когда мы все разъедемся по своим домам, начинайте собирать деньги. Я напишу каждому, и пусть каждый будет готов переслать деньги на газету.

– Маслинка, у меня есть знакомые журналисты, – сказала Галька. – Они давно обещали написать про нас.

– Не надо ждать, пока на нас обратят внимание. Вы каждый день общаетесь с людьми на работе, с соседями. Рассказывайте им про нас, пусть приезжают сюда на следующее лето. Каждый новый человек среди нас – это уже маленькая победа. Не бойтесь насилия. К любви, как и к грамоте, надо принуждать силой.

– Вы, Маслина, вовлекаете людей в блуд, – вдруг отозвался со стороны Бродяга.

– Когда любовь войдет в привычку, – не замечая реплики Бродяги продолжала Маслина, – в повседневную потребность каждого цивилизованного человека, когда любовь к своему ближнему станет естественной нормой жизни и никто не сможет даже думать о том, что может быть иначе, то на земле в одночасье и навсегда прекратятся войны и погаснут все горячие точки.

– Разврат – это есть насилие над душой человека, – снова сказал Бродяга. – А одно насилие всегда породит другое.

Маслина лишь слегка поморщилась:

– Ты согласен, Обреченный, с тем, что я говорю?

Шелестов энергично закивал головой. Галька незаметно придвинула кастрюлю с рагу ближе к нему.

– Ну и хорошо, что ты так легко обратился в нашу веру.

– Не от Бога, а от сатаны ваша вера, – вставил Бродяга. Он все так же сидел в нескольких шагах от стола, вполоборота.

– Всё! – громко сказала Маслина и взмахнула руками. – Мне надоел этот проповедник. Распять его! На скалу грехов его!

Шелестов замер с ложкой у рта. Впрочем, испуг его быстро прошел, когда он понял, что оказался свидетелем безобидного спектакля, причем, надо полагать, премьера его состоялась давным-давно, ибо Бор вместе с другим парнем, обгоревшим на солнце до розовых пятен, уж слишком отрепетированным движением кинулись к палаткам, вытащили веревки, подбежали к Бродяге, который не предпринимал никаких попыток спастись, схватили его за руки и потащили к стене. Миска с остатками капусты звякнула и закатилась за камни. Одна из русалок нацепила на голову Бродяги пучок веток, отдаленно напоминающий венок, другая запищала и захлопала в ладоши от восторга. Бродягу поставили спиной к стене. Он сам расставил руки в стороны, и в мгновение они были привязаны к сплетенным клубкам сосновых корней.

– Не переживай, – шепнула Галька Шелестову. – Он уже привык к этой процедуре… Не будет говорить плохих слов про нас!

Маслина медленно встала, взяла со стола тарелку с овощами и подошла к Бродяге.

– Покормить тебя, страдалец?

Она взяла пальцами вареную картофелину и поднесла к его губам.

– Ну же! Кушай!

Картофелина упала под ноги. Серые крошки остались на бороде и усах.

– Тогда, может быть, ты хочешь этого? – промурлыкала Маслина и скинула с себя халат.

– Браво! – крикнул Бор.

Маслина обняла привязанного к стене человека, провела руками по его худощавому телу.

– Ну, так что лучше? Быть распятым или любить? Молчишь? Молчи, молчи, несчастный… Бор, развяжи его, это безнадежный экземпляр.

Ласковый подал ей халат. Маслина вернулась на свое место, но есть не стала и отодвинула от себя тарелку.

– Прошу каждого самому помыть свои ложки! – сказала Галька.

– Как Гальке идти за водой, так ложки мыть самостоятельно, – проворчал Ласковый.

– Обреченный, – позвала Маслина. – Свои вещи ты можешь спрятать у меня в палатке.

– Там же и заночевать, – добавил Бор.

Маслина усмехнулась:

– Ты волен спать с кем хочешь.