Текст книги "Щекочу нервы. Дорого (сборник)"

2

У сотрудницы турагентства были накладные ресницы, причем такие огромные, что, когда она хлопала ими, от ветра шевелились странички перекидного календаря.

– Меня зовут Гертруда Армаисовна, – медленно говорила она, откинувшись на спинку крутящегося кресла и посасывая пухлыми губами кончик авторучки. – Наше агентство работает по контракту с актерами, декораторами, пиротехниками и каскадерами «Мосфильма». Вы либо сами придумываете тему игры – но это будет стоить дороже, либо выбираете ее из наших заготовок и определяете свою роль. Сценарист пишет сценарий. Два дня на подготовку площадки – и начинается действо!

Юдин с первого раза ничего не понял, потому как его внимание было сосредоточено не на словах сотрудницы, а на ее груди. Два полушария томились в тесном платье и выглядывали из-за него, словно полированные лысины солдат, сидящих в окопе. Юдин думал, переспал бы он с ней или нет, а если да, то сколько бабла отвалил бы за эту радость. Сотрудница была сложена непропорционально, все детали в ней были словно сняты с других людей: грудь несоизмеримо больше плеч; голова маленькая, сплюснутая, зато нос большой, словно клюв у вороны; ноги крепкие, мясистые, бройлерные, а вот бедра узкие, и попка как резиновая грелка без воды. Издали ей можно было дать двадцать пять, а вблизи – тридцать пять. Тяни-толкай какой-то, а не сотрудница экстрим-агентства. Но тем не менее была в ней некая извращенная сексапильность.

– Действо? – переспросил Юдин, переключив внимание на большой плакат, висящий над девушкой. Актер Юрий Яковлев, одетый в костюм царя Ивана Грозного, сердито замахивался мечом.

– Вы любите историю? – Гертруда Армаисовна тотчас перехватила взгляд Юдина. – Древний мир? Средние века? Или новое время?

Она поднялась из-за стола и стала медленно наступать на Юдина.

– Новое время, – ответил Юдин.

– Я так и думала, – с тихим волнительным присвистом произнесла Гертруда Армаисовна. – У вас хороший вкус. Хотите стать знаменитым гангстером Аль Капоне? Или испытать все то, что испытывал Пугачев, сидя в подвале Бутырки? Или прочувствовать на себе последние часы жизни Гитлера?

Юдин представил, как Гертруда Армаисовна взмахивает рукой и все вокруг неузнаваемо меняется, откуда-то доносятся тяжелые гулы взрывов, с потолка сыплется штукатурка, мимо носятся испуганные люди в гестаповской форме и Ева Браун по-паучьи подкрадывается к нему со смертельным шприцем в руке…

– Я предпочел бы прочувствовать на себе лучшие часы жизни турецкого султана, – ответил Юдин.

– Прекрасно, – легко согласилась Гертруда Армаисовна и вернулась к столу. Достала откуда-то пухлый скоросшиватель и принялась листать страницы. – Султан… султан… А не желаете стать монгольским ханом? Это почти то же самое. Заявок много, но есть свободное окно на послезавтра.

– Я не совсем понял, – признался Юдин, прижимаясь спиной к стене, – что значит стать монгольским ханом? Это как? Какой-то наркотический препарат?

– Что вы! Что вы! – с негодованием замахала руками Гертруда Армаисовна. – Какие наркотики?! Только реальность! Я же вам объясняла: актеры, декорации… Допустим, вы пожелали стать монгольским ханом. И вот словно на машине времени вы попадаете в Древнюю Русь. Со своей ордой врываетесь в деревню. А там – хаты, крытые соломой, девушки в длинных белых сорочках, седобородые старцы с большими ендовами…

– С чем, простите?

– Неважно! – отмахнулась Гертруда Армаисовна. Она уже наполовину ушла в мир воображения, и ее широко раскрытые глаза сверкали как бриллианты. – А вы – жестокий и беспощадный завоеватель. Вы приказываете своим воинам сжечь деревню. Соломенные крыши вспыхивают, как факелы. Черный дым коптит небо, заволакивает солнце. Повсюду беснуется пламя. Девушки, подхватив подолы рубах, в ужасе бегут к лесу, но вы настигаете их на своем вороном коне и начинаете насиловать…

– Как насиловать? – уточнил Юдин, чувствуя, как у него екнуло сердце.

– Как-как! Разве вы не знаете, как это делается?

– По-настоящему? – волнуясь от открывшейся перед ним перспективы, уточнил Юдин.

– Конечно, по-настоящему! В этом-то вся изюминка!

– А мне потом мотать срок?

Гертруда Армаисовна осеклась, цокнула ногтями по полированной поверхности стола, посмотрела на Юдина иронично, как он часто смотрел на Милу.

– Все это – игра, молодой человек, инсценировка. Понимаете? Деревня – бутафорская. Люди, участвующие в массовке, – актеры. И девушки не совсем обычные, а… как бы вам сказать… в общем, профессионалки своего дела. Разве что кони и огонь будут самыми настоящими.

«Вот это да!» – подумал Юдин, чувствуя, как у него взопрела спина и учащенно забилось сердце. Ему было неловко признаться даже самому себе, что предложение сотрудницы экстрим-агентства попало не просто в «десятку», оно угодило в самые затаенные уголки его души, выковырнуло их на поверхность, придало им конкретные и ясные контуры. Юдин даже предположить не мог, что именно этого – безграничной власти, приправленной некоторой долей жестокости, – ему так остро хотелось, но это желание до сих пор где-то пряталось, ничем не выдавая себя. Монгольский хан! Воин, поработитель, захватчик, насильник! Вот из чего состояла вторая, скрытная, потусторонняя суть Юдина!

Ему трудно было скрыть свои чувства. Юдину казалось, что Гертруда Армаисовна заметила его волнение и мысленно смеется над ним: все вы, мужики, такие! Если бы он курил, он бы непременно закурил, чтобы чем-то замаскировать свое смятение. Гертруда Армаисовна принялась раскладывать перед Юдиным фотографии, словно пасьянс. Фотографии были похожи на кадры из фильмов: и конница во главе с Чапаевым неслась на пулемет, и танки шли ромбом, кромсая гусеницами горячий снег, и гангстер палил из двух пистолетов по дверям банка.

– Это лишь некоторые эпизоды игр, поставленных нашим экстрим-агентством. Как видите, у наших клиентов богатая фантазия. Кто-то пожелал стать генералом и командовать танковой армией, кто-то – гангстером и ограбить банк… Вы вот возжелали стать монгольским ханом. Кстати, очень, очень интересная роль. Мужчины, которые испытали ее на себе, были просто в отпаде.

«Конечно, это естественное желание, – успокаивая себя, подумал Юдин. – Не я один такой. И нечего этого стыдиться. Все мы где-то в душе немножко доминанты, самцы и деспоты. Это заложено в нас природой. Силой разума мы сдерживаемся, ведем себя цивилизованно, а во время игры расслабляемся и становимся теми, кто мы на самом деле».

– Мне главное, чтобы нервы пощекотало и чтоб вот здесь продрало как следует, – признался Юдин и постучал себя кулаком по груди.

– Это я вам гарантирую, – без тени сомнения ответила Гертруда Армаисовна и положила перед собой чистый бланк договора.

Все складывалось очень удачно. Мила улетала в Анталью завтра утром, и Юдин после ее отлета мог спокойно скакать со своим войском по деревне, жечь, грабить и… и чинить прочие ханские безобразия.

– Что тебе сказали в экстрим-агентстве? – спросила она, примеряя у зеркала белую футболку с лиловым цветком на груди.

Юдин скорчил гримасу, словно выпил хлористого кальция.

– Так… – уклончиво ответил он. – Чепуха какая-то.

– Может, мне отказаться от Антальи и поехать с тобой на какой-нибудь экстрим?

Тут надо было сыграть тонко. Юдин сделал вид, что обдумывает это предложение. Стал вспоминать, что Мила ненавидит более всего. Во-первых, отсутствие душа. Затем – жесткую постель. И еще холод. И, конечно, сырость.

– Давай, – ответил он, ничуть не сомневаясь, что жена откажется. – Меня ребята давно приглашают в байдарочный поход по Таймыру. Романтика! Палатки, костер, тундра, песни под гитару. Правда, погода там неважная, комары, сырость. Да и снег может пойти в любую минуту.

– А мы купим непромокаемую палатку и пуховые спальные мешки, – вдруг проявила небывалый аскетизм Мила. – Мне давно хотелось побывать с тобой на краю света! – И она легкомысленно пропела: – «Держись, геолог, крепись, геолог! Ты ветру и снегу брат!»

Юдин незаметно сконфузился. Развивать тему Таймыра становилось опасно. Кто знает, какие бредовые идеи поселились в черепной коробке этой дуры? Мила глядела на мужа насмешливо и выжидающе, словно хотела сказать: что, дружочек, струсил? Ответ был за Юдиным. Он чувствовал, что, если сыграет ва-банк и согласится поехать с ней на Таймыр, – она поедет.

– Тебе нельзя ночевать в палатке, – сказал он, дурея от собственной жестокости. – Застудишь яичники и тогда вообще будешь безнадежной, как старая смоковница.

Он напомнил ей о ее беде, о нематеринстве, неполноценной женскости. Мила продолжала улыбаться, но уже не так. Теперь ее улыбка больше напоминала гримасу обиженного, готового заплакать ребенка.

Он не стал провожать ее, и Мила поехала в аэропорт на автобусе от «Речного вокзала». Чтобы исключить какие-либо неприятные недоразумения, ближе к полудню Юдин позвонил в справочную и выяснил, вылетел ли самолет в Анталью. Ему подтвердили, что не только вылетел, но уже благополучно приземлился. Тогда Юдин позвонил жене на мобильный. От вчерашнего разговора у него остался неприятный осадок в душе, и ему хотелось сказать Миле что-то ласковое и приятное. Она ответила. Фоном за ее словами стоял акустический гул и путаная многоязычная речь.

– Как ты долетел, лапусик? – притворно сюсюкая, спросил Юдин.

– Замечательно! Только здесь очень жарко. Я на рецепшене, сейчас оформлюсь и сразу пойду на пляж. Так хочется поваляться на песочке! А почему у тебя голос такой напряженный?

– С чего ты взяла? Нормальный у меня голос.

– Нет! Я же чувствую! Какой-то напряженный голос, будто ты собираешься сделать что-то плохое.

– Тебе показалось, лапусик, – начал заверять ее Юдин, чувствуя, что у него в самом деле изменился голос.

Размалывая кофе в золотой мельнице, которую отобрал у ростовского должника, Юдин пытался представить, как бы отреагировала жена, если бы узнала, что он готовится с увлечением сыграть роль насильника. Лицо жены и произносимые ею слова в воображении Юдина почему-то получились размазанными и неопределенными. Зато чувство стыда, которое он испытал, было на удивление сильным и хорошо выраженным. Такого стыда не возникло даже в тот момент, когда жена узнала про массажный салон. «Массаж, конечно, это совсем другое, – вынужден был признать Юдин. – А интерес к насилию попахивает маньячеством…»

Кофе убежал, и Юдину пришлось дожидаться, когда плита остынет, чтобы ее можно было отмыть. Теперь ему не давала покоя мысль, все ли он сделал для того, чтобы жена никогда не узнала про игру в монгольского хана. В договоре с агентством Юдин указал вымышленную фамилию. Сейчас он даже не мог припомнить, какую именно. То ли Брянчанинов, то ли Брянсков, то ли Брянчев. Домашний адрес тоже извратил до неузнаваемости, лишь указал площадку у продуктового магазина, где его должна будет ждать машина. Гертруда Армаисовна ничего не перепроверяла, ей было наплевать, где живет и как себя именует клиент. Ей были нужны только деньги.

«Откуда еще может всплыть ханство?» – терзался вопросом Юдин. Он вдруг вспомнил про рекламный буклет, на последней странице которого очертил телефон и координаты экстрим-агентства. Вдруг Миле взбредет в голову нагрянуть туда после возвращения из Антальи и поинтересоваться, какой услугой воспользовался ее муж? Маловероятно, и все же такую возможность надо было исключить полностью.

Юдин принялся искать буклет. Еще вчера он лежал на журнальном столике, но перед отъездом Мила наводила в гостиной порядок и наверняка убрала его куда-то. Юдин заглянул в узкий шкафчик под большим, на полстены, телевизором, где обычно лежали старые журналы с программой ТВ. Буклета там не было. Юдин посмотрел в спальне – Мила любила перед сном почитать всякую периодическую лабуду. И там буклета не оказалось. Можно было бы махнуть на него рукой – нет так нет. Но Юдин почувствовал скрытую опасность и проявил упрямство. Он начал методично обыскивать всю квартиру. Опустившись на четвереньки, заглянул под шкафы, диваны и кресла. Детально исследовал кухню, оба санузла, столовую и кладовую. Пропал буклет, словно его никогда и не было!

Юдин пошел на принцип. Он почувствовал, как в нем разбухает злость. Так с ним всегда бывало, если у него что-то не получалось. Но добивался своего Юдин не сдержанным упорством и целеустремленностью, а гневом и злостью. Он перевернул несколько тумбочек, вывалил содержимое комода в спальне и, путаясь в разно-цветной пряже (когда Мила не работала, то выпросила у Юдина вязальную машину и пыталась научиться вязать кофточки и джемпера), пнул ногой женину подушку. Вот ведь какая дура! Кто просил ее трогать буклет? Куда она его подевала?

Отыскивая глазами объект, на который можно было бы выплеснуть злость, Юдин вернулся на кухню и вдруг догадался проверить мусорное ведро. Черный пакет уже был заполнен почти до краев, и Юдин, борясь с брезгливостью, сунул в него руки. Он перебирал картофельные очистки, скользкие пивные бутылки, луковичную шелуху, отвратительные жилисто-мясные обрезки и наконец нащупал что-то похожее на буклет. Выудил его из пакета, отряхнул от налипших на него апельсиновых шкурок и уже хотел было оторвать последнюю страницу, как с удивлением обнаружил, что это уже сделано до него. Он поднес буклет к окну. Странно! Последняя страница, на которой он нашел адрес и телефон экстрим-агентства, была не просто вырвана. Она была аккуратно отрезана, причем так, что линия отреза проходила по корешку буклета.

Разумеется, это сделала Мила, так как больше было некому в их немногочисленной семье. Но зачем? И для чего такая ювелирная аккуратность? Резала наверняка лезвием для бумаги и по линейке, по-другому так ровно не отрежешь. Значит, она страничку с координатами агентства вырезала, а буклет выкинула…

Юдин пребывал в недоумении. На Милу, практикующую в быту порывистые жесты и движения, это не было похоже. Она бы просто рванула страницу из буклета, выдирая ее как придется. А тут прямо-таки тонкая, генетическая работа.

Он отправил буклет в мусорный пакет и стал старательно намыливать руки. Вода с урчанием затаскивала пену в мрачные коридоры и пещеры сливных шлангов и канализационных труб. Юдин смотрел на себя в зеркало. А в нем, как ни странно, есть едва заметные монголоидные черты. Кто знает, может, когда-то давно монгольский воин завалил в траву его прапрапрапрабабушку… И побежала узкоглазая хромосома по генеалогическому древу. Вот потому и прет из него доминанта, тянет на насилие, на подавление, на унижение. И нечего тут стыдиться. Это качество воина, солдата, бойца. А Юдин – боец! В ресторане у него кусок в горло не полезет, если он не построит перед собой всех официантов и поварской состав. Как в армии: ну-ка носочки подровняли! Ближе, ближе, к ноге! С какой стороны вас учили меню подавать и водку наливать? Ась? А когда можно тарелку уносить? Не слышу, громче! Как должны лежать на ней приборы, ась? А я ведь тот кусок мяса не доел, а очень хотел это сделать. Только не надо кидаться в посудомоечную и выковыривать из бака с отходами этот кусок. Новый несите! И бегом, пока у меня чувство сытости не появилось, а то всю кайфушку испортите!

Вот так надо с людьми разговаривать. Тогда уважать будут. И к жене это правило относится в первую очередь. Жена должна трепетать перед мужем. Зря, что ли, он ее содержит?

3

Эти мысли возбудили в нем голод, и Юдин пошел в кафе «Катакомбы». Там он выпил две кружки пива. Строить официантов не было желания, хотя в бокал напустили слишком много пены, и она пузырчатой слюной сползла на скатерть. Когда он воткнул вилку в отбивную на косточке, позвонила сотрудница экстрим-агентства. Декорации почти готовы. Актеры готовятся к своим ролям. Завтра утром за Юдиным заедет микроавтобус. Полтора часа езды. Синоптики обещают хорошую погоду.

Теперь Юдин не мог думать ни о чем другом, кроме как о завтрашней игре. Ему не терпелось примерить костюм хана. Жаль, он отказался от видеосъемки. Испугался лишнего компромата… Хм, компромат. Слово-то какое страшное! Он представил, что случится, если Мила увидит фильм, где он насилует девушек. Она будет в шоке. Ну и что? Месяц не будет с ним разговаривать. Ну и что? Будет плакать. Ну и что? Слезы – не чернила, высохнут бесследно. Собственно, ничего страшного не произойдет. Подумаешь, пострадает немного. Но никакой катастрофы не будет! Никакой! Брат не выгонит его с работы, не отберет квартиру, машину, дачу, деньги. Значит, ничего не случится. А жена – она дура. Ее легко можно будет убедить в том, что это всего лишь кино, игра. Вынуждены же актеры кино сниматься в постельных сценах! И все относятся к этому с пониманием.

– Вам понравилось? – спросила официантка, принимая деньги.

– Нет, – ответил Юдин. – Словно говна наелся.

Что за вопрос? Кто разрешил этой распаренной варочными парами девице задавать ему, Юдину, монгольскому хану, такие вопросы? Он вышел на улицу. Позвонить в агентство и заказать видеосъемку?

Он все же решил не торопиться и посмотреть, что из всей этой затеи выйдет. Может, получится такая параша, что ее не то что на пленку писать нельзя будет, но даже вспоминать о ней будет стыдно. И в массажный салон он не поехал, хотя воля кружила ему голову и высвобождала из застенков разума самые разнузданные желания. Сегодня он будет вести себя целомудренно. Это будет дань семейной жизни.

Занять долгий, по-летнему медленно угасающий вечер было нечем, и Юдин рано лег спать, плотно зашторив окно. Уснуть ему сразу не удалось. Он долго ворочался, душу его наполняли смутные тревожные чувства. Он даже немного робел от надвигающейся миссии. Где-то сейчас шла работа, под него моделировался кусочек истории, и Юдин готовился примерить эту модель на себя, потрогать, пригубить ту жутко безграничную власть, коей когда-то упивались сильные мира сего.

Снилась ему мешанина из звуков, отрывочных видений и тягучих ощущений. Встал он рано, под шелест метелок дворников. Тщательно выбрился новым лезвием. Сделал укладку феном, сбрызнул прическу лачком. Ему представлялось, что он готовится к инаугурации. От волнения немного дрожали жилки. Юдин надел новые трусы и носки, сунул в микроволновку парочку замороженных котлет по-киевски. Ожидая, когда запищит таймер, позвонил Миле.

– Я нежусь на солнышке, – томным голосом сказала Мила. – А я позавтракаю и поеду на таможню. Надо товар оформлять, – привычно солгал Юдин.

– У тебя же отпуск.

– Витя попросил. Я не мог ему отказать.

– Не грусти, миленький. Хочешь, я позвоню тебе днем?

– Конечно, динозаврик мой, конечно, звони! Но, скорее всего, телефон будет недоступен. На складах всегда плохо берет.

– Я очень постараюсь… Знаешь, я уже скучаю по тебе. Ты мне приснился сегодня… Но рассказывать не буду, плохой сон… А ты в экстрим-агентство больше не звонил?

– Нет, – сразу же ответил Юдин и чуть было не спросил, куда подевалась последняя страница буклета. Вовремя прикусил язык. Задай он этот вопрос, Мила обязательно спросит, почему он интересуется агентством.

Микроавтобус приехал на полчаса позже. Непропорциональная Гертруда Армаисовна запальчиво извинялась перед ним и при этом сильно моргала. Юдин сел рядом с водителем на двух сиденьях сразу. Теперь Гертруде Армаисовне приходилось вытягивать шею, чтобы заглянуть ему в глаза. А он отвечал на ее вопросы немногословно, не поворачивая головы… Ах, как ему повезло! Деревушка, которую предстоит сжечь монгольскому хану, состоит из семи настоящих, а не бутафорских домов! В деревушке, конечно, уже лет двадцать никто не живет, но домики сохранились неплохо, и гореть будут, как бенгальские огни. «Местные жительницы» все как на подбор, самой старшей двадцати пяти не будет; все свеженькие, сочненькие, росой умытые, цветами увитые.

Все же, несмотря на ударную рекламу, Юдин не мог избавиться от назойливой мысли, что готовится какой-то подвох, что не будет никакой игры, а произойдет нечто неожиданное, гадкое; что его, Юдина, используют для какой-то гнусной цели, может, попытаются ограбить (он нарочно не взял с собой ни копейки), может, убьют и сожрут. Но это скорее было не предчувствие, а сама фантазия Юдина. Он придумывал всякие страшилки, нагоняя туману таинственности на потрепанный салон микроавтобуса, который наверняка вволю потрудился в качестве маршрутного такси, на молчаливого водителя в серой кепке, из-под которой выбивались дымчатые и пышные, как у Пушкина, бакенбарды, и на унылый однообразный пейзаж, открывающийся из окон машины.

Вскоре микроавтобус свернул с шоссе и затрясся по грунтовке. Юдин понял, что до сладкого мгновения властного восхождения осталось совсем чуть-чуть. По разбитому деревянному мосту переехали загаженную речку и остановились на поляне, поросшей лохматой травой. Гертруда Армаисовна шепотом объявила, что они погрузились в далекое прошлое нашей страны, но Юдину помешала абстрагироваться матово отсвечивающая в кустах крыша грузового автомобиля.

А в остальном все было очень правдоподобно, особенно когда Гертруда Армаисовна вместе с водителем облачили Юдина в пахнущий нафталином стеганый халат, подпоясали его кушаком да натянули на его ноги высокие, как ботфорты, кожаные сапоги. Потом Гертруда Армаисовна с водителем незаметно исчезли, и Юдин пошел к черным, просевшим от ветхости хатам. На трухлявых бревнах посреди заросшей травой улицы сидела группа ряженых. Увидев Юдина, они вскочили, дружно затоптали окурки, повалились на колени и, путаясь в потертых полах своих халатов, стали тюкаться бритыми головами о землю. Юдин мысленно отметил, что мужчины здорово смахивают на туркменов, которые часто восседают на заплеванном асфальте у Казанского вокзала с протянутой рукой. Но в общем исторический реализм поддерживался неплохо. «Воины» очень правдоподобно раболепствовали и одновременно лобызали его сапоги. Юдину это нравилось, он великодушно подставлял носок сапога мокрым губам и поглядывал на деревню, притихшую в ожидании нашествия.

Самый старый из «воинов» – с коричневым и сморщенным, как у мартышки, лицом – с олимпийским трепетом поднес Юдину горящий факел, и Юдин, приняв его, повел свое войско творить ханские безобразия. «Воины» предусмотрительно отстали, как бы желая показать, что не претендуют на трофеи своего владыки, но дружно закричали, засвистели, заулюлюкали. И под это звуковое сопровождение Юдин поднес пламя к почерневшей, провалившейся на седловине крыше первой хаты. Гертруда Армаисовна явно преувеличила, когда пообещала, что крыши будут гореть, как бенгальские огни. Отсыревшая и замшелая солома не хотела вспыхивать, как бы старательно Юдин ни тыкал в нее факелом. Неминуемо случилось бы искажение исторической действительности, если бы откуда-то из-за кустов не выпорхнул водитель микроавтобуса с канистрой в руках. Словно черный ангел, поспешивший хану на помощь, он торопливо плеснул бензин на соломенную крышу и тотчас исчез. Пламя принялось радостно пожирать сдобренную огнетворным соусом кровлю.

И как по команде из всех хатенок с воплями и плачем стали выбегать «местные жители». Обещанных седобородых старцев среди них не было. Мужскую часть селян составляли малосимпатичные личности с бомжевато-синими лицами, подпухшими глазами и взъерошенными волосами. Видимо, хан наткнулся на богом проклятую деревню, поголовно пораженную порочной тягой к алкоголю. Но самое интересное заключалось в том, что все мужики как один были в армейских нательных рубахах и кальсонах. Многие из них, виртуозно передавая грешную особенность деревни, едва передвигали ноги; их качало из стороны в сторону, словно часовой маятник; другие, надувая сизые, покрытые капиллярной сеткой щеки, трясли кулаками, рвали на груди рубахи и хрипло кричали что-то невнятное про фашистскую сволочь; третьи, самые сообразительные, догадались, что коварный хан не пощадит ни одну хату, и предусмотрительно прихватили полезную для бомжевания утварь: кто ржавую раскладушку, кто деревянное корыто для поросенка, кто мутную бутылку с неизвестным содержимым.

Впрочем, эти генетические родники популярного в народе порока не вызвали большого интереса у Юдина. Поджигая очередную хату, он плотоядно смотрел на самый лакомый кусок трофея: на босоногих девок с распущенными волосами, которые в меру своего таланта изображали истерику по поводу предстоящей коллективной потери девственности. И хотя ярко выраженный молдавско-украинский менталитет девиц вызывал у Юдина незначительное историческое недоумение, он готовился захватить и сделать своими наложницами всех без исключения.

Пока хан продолжал поджигать дома, несколько девиц, плохо усвоивших замысел сценариста, уж слишком ретиво спасали свою невинность и, демонстрируя завидные спринтерские качества, быстро добрались до темнеющего на взгорке леса. Правда, там они одумались, вернулись обратно и, подхватив подолы рубах, изобразили дубль два. Остальные, наученные их примером, заметно сбавили темп и, продолжая голосить и стенать, перешли на кольцевую орбиту, хороводя вокруг Юдина и постепенно сжимая радиус безгрешной чистоты. Сизолицые основоположники питейной традиции, трусливо оставив своих дев на надругательство хану, скучковались под дальним кустом, где их, по-видимому, ждали бутылки с гонораром, и там, утолив жажду, затеяли вялую драку, которая закончилась всеобщим сном вповалку.

Юдин не без помощи черного ангела поджег последнюю хату, закинул факел в пылающий оконный проем, полюбовался на малиновые языки пламени и саранчовые стаи искр, поправил на поясе кушак и медленной поступью двинулся на девиц. Те, заверещав с новой силой, кинулись врассыпную. В образовавшейся сутолоке многие девицы упали на землю и, предпочитая умереть, чем быть обесчещенными монгольским ханом, стали биться как в эпилептическом припадке, загребая песок накладными ногтями. Те же, кто устоял на ногах, стали бережно рвать на себе волосы и заламывать руки.

Губастая дева с тяжелыми коровьими глазами вдруг вцепилась в рукав Юдина и, пытаясь свалить его с ног так, чтобы оказаться под ним, запальчиво выдала:

– Не прикасайся ко мне, мерзкий чужеземец!

Тут на Юдина накинулись еще несколько девиц и выдали те же требования. Остальные продолжали хороводить, поглядывая на Юдина гордо и целомудренно, но при этом выполняя вульгарные движения ягодицами, словно полировали ими витринное стекло.

Юдин воровато оглянулся. Место для масштабного надругательства над невинными девами было не самым удобным, но он уже втянулся в игру, увлекся ею настолько, что уже трудно было изменить стремительное развитие ключевой сцены. Издавая воинственные возгласы, Юдин принялся за свое черное дело, и девы одновременно стали сопротивляться ему, да так активно и умело, что в течение получаса по-цыгански ловко выуживали из него его мужское состояние и опустошили его начисто под несмолкаемый треск и вой беснующегося пламени.

Юдин был очень доволен, а концовка игры умаслила его душу как никогда. Обесчещенные им жительницы деревни под звонкое «раз! два! три!» вдруг подняли его на руки и понесли на поляну, где «воины» уже заканчивали сколачивать длинный стол со скамьями, и пока несли, Юдин делил в уме 120 (его вес) на 11 (число обесчещенных им дев). Выходило, что каждой деве перепало около 11 килограммов ублаженного юдинского тела.

Из травяных зарослей материализовались Гертруда Армаисовна и водитель и в четыре руки принялись сервировать стол. «Воины», как и мужская половина жителей деревни, не были допущены к победной трапезе. Вооружившись огнетушителями, они ушли бороться с огнем. За стол сели представитель агентства, водитель и все без исключения девы. Молодая путанистая поросль хихикающим букетом облепила Юдина, со всех сторон подливая в его пластиковый стаканчик водки. Юдин балагурил, смеялся, пил, сожалел, что все так быстро закончилось, и вскоре опьянел до такой степени, что почувствовал себя до слез счастливым. Под одобряющий возглас дев он взгромоздился на стол и потребовал, чтобы его кормили с рук. Ему принялись запихивать в рот ломтики багряного балыка, пучки корейских солений, дрожащие кусочки запеченной свинины, истекающую маслом селедочку и не всегда попадали в рот, и Юдин игриво сердился, плевался во все стороны, что приводило дев в полный восторг. И когда победителю стали заливать в рот с высоты человеческого роста красное вино, представитель агентства торжественно объявила, что фирма приняла решение подарить Юдину вторую игру бесплатно.

Отвернув лицо от винной струи, Юдин честно признался, что для повторной игры ему требуется неделя на восстановление.

– А мы предложим вам другой сценарий! – пообещала раскрасневшаяся от водки Гертруда Армаисовна.

Юдин снова подставил рот под струю и, захлебываясь вином, стал горячо благодарить экстрим-агентство за щедрость и вдумчивую работу с клиентами.

В микроавтобус его занесли девы. Гертруда Армаисовна бережно накрыла Юдина стеганым халатом и дорогой стала рассказывать ему об игре в гангстеров, изобилующей необыкновенно острыми ощущениями и позволяющей игроку почти безгранично импровизировать.

– Я готов!! – кричал Юдин, порываясь вскочить с сиденья и на ходу раскрыть дверь микроавтобуса. – Начинаем сейчас!! А где бабцы?! Телки где?!

Гертруда Армаисовна едва удерживала его, вцепившись бульдожьей хваткой в его брючный ремень. Потом Юдина страшно тошнило, и его голова безжизненно раскачивалась между сиденьями, как у охлажденного рыночного цыпленка.