Текст книги "Темная лошадка"

Глава 16

ЗА НОЧЬ ПАЛАТКА ПРОМЕРЗЛА НАСКВОЗЬ, и когда я разжег примус, то стены и потолок, мохнатые от инея, словно усыпанные кристаллами соли, потемнели и обильно прослезились. Пришлось срочно эвакуировать спальные мешки и выкидывать их на снег.

Пока мы с Мэд ползали по палатке, собирая вещи, Глушков смотрел на нас через щелочки опухших век страдальческим взглядом, словно лежал на смертном одре, а мы его отпевали. Его состояние у меня не вызывало беспокойства. Слабость и головная боль – естественные симптомы у человека, который впервые поднялся на высоту выше четырех тысяч метров. Лучшее лекарство от «горняшки» – это активные движения. Я сказал об этом неприметному герою, но он не отреагировал.

Наши разбойники с утра были немногословны и малозаметны. Тенгиз был похож на исправившегося хулигана: он пожелал нам с Мэд доброго утра, причем к девушке обратился по-немецки («Guten Morgen, Frau!»), растопил на примусе кружку снега, умылся, почистил зубы и причесался. Его просветленные глаза излучали добро и кроткость. Мне казалось, что он непременно должен сказать словами из анекдота: «Это я только кажусь злым и сердитым, а на самом деле я белый и пушистый». Бэл, не дожидаясь, когда Мэд приготовит кофе, отправился топтать тропу по перемычке, соединяющей предвершинный взлет Донгузоруна и пирамиду Когутая, увенчанную каменным козырьком, словно кепкой.

Я сидел на камне, греясь в солнечных лучах, и смотрел на комки облаков, налипшие к краям кулуаров и ущелий. Солнечный свет топил их, как снег; прямо на глазах облака таяли, редели, и вскоре сквозь них можно было различить мохнатые островки леса, тонкую нить шоссейной дороги и россыпь серых домиков. Гельмут, раздевшись до пояса, натирал себя снегом. На фоне ледников, облаков и дымчатой глубины ущелья он напоминал героя рекламы, пропагандирующей здоровый образ жизни.

– Как вы думаешь, Стас, – говорил он, кряхтя и охая. – Когда я был молодой, я был очень здоровый мужчина?

Гельмут напрашивался на комплимент. Его впалая грудь, поросшая редкими седыми волосками, покрылась розовыми пятнами. Руки казались непропорционально длинными. Над поясным ремнем выпирал дряблый животик. Для своих лет Гельмут выглядел неплохо, но я не мог сказать, что немец пышет здоровьем.

– Наверное, вы запросто купались в проруби, – помог я Гельмуту «удивить» меня.

– В проруби? – усмехнулся он, принимая из рук Мэд полотенце. Тщательно вытерся, надел плотную байковую майку, поверх нее – свитер. – Ихь воле видерхоле… Я должен вас разучивать…

– Разочаровать, – поправил я.

– Я был тонкий, слабый солдат, – с удовольствием признался Гельмут. – Когда мы шли на три тысячи, я не мог нести винтовку. Падал, падал, кушал снег. Лойтнант кричал, фельдфебель кричал… Я много болел. Пневмония, ангина, тонзиллит.

– С трудом верится.

– Но это есть правда. – Гельмут застегнул куртку и пригубил пластиковую чашку с кофе, которую ему подала Мэд. – Все говорят: плохо, что молодость убежала. Я говорю: хорошо. Молодость – это есть болезнь. Когда человек молодой, он делает ошибки. Много ошибок. Потом он их исправляет. Всю жизнь, которая осталась, он лечит раны.

– А вы уже залечили свои раны?

Гельмут не сразу ответил, глядя в чашечку и причмокивая губами.

– Трудный вопрос.

Мэд подлила мне кофе. Она приготовила его в полуторалитровой алюминиевой кастрюле и не рассчитала – получилось слишком много, если учесть, что Бэл и Глушков в утренней трапезе участия не принимали. Тенгиз, как и я, не отказался от добавки и, прихлебывая из чашки, с аппетитом уминал бутерброд с паштетом.

Через полчаса, когда мы свернули и упаковали палатку в чехол, вернулся Бэл. Кажется, он был не очень доволен результатами разведки маршрута.

– Здесь, – сказал он мне, водя по карте пальцем, – ледовая стена. Пройти очень трудно.

– Знаю, – ответил я.

– А если обойти по леднику Долра?

Я пожал плечами.

– Как прикажешь. Но так мы потеряем день.

Бэл задумался. Потом кивнул на Глушкова, который, сидя на снегу, расправлял вкладыш в ботинке.

– Как у него с ногами?

– Ничего страшного.

– А почему он такой зеленый?

– Гипоксия.

Бэлу не понравилась моя манера отвечать на вопросы. Он ждал от меня инициативы, предложений и советов. Я же демонстрировал полнейшее равнодушие к замыслам террористов и ставил себя вровень с остальными заложниками.

– Так я не понял, – с оттенком нервозности переспросил он. – Ты сможешь провести нас по ледовой стене?

– Завинтим крюки, – упаковывая свой рюкзак, ответил я. – Навесим перила. Пойдем на жюмарах.

– Это сложно?

– За Глушкова поручиться не могу.

Бэл скрипнул зубами и, скривившись, как от горькой пилюли, посмотрел на неприметного героя, который все никак не мог натянуть на ногу ботинок.

– Пусть уйдет с моих глаз, – сквозь зубы произнес Бэл Тенгизу.

– Эй, дегенерат! Глушкинштейн! – крикнул Тенгиз, мелко и часто сплевывая под ноги. – Мы тебя отпускаем! Вали отсюда.

Я не ожидал столь щедрого жеста со стороны бандитов. Но свобода, которую они дарили Глушкову, была условной. Все равно, что открыть дверь в летящем самолете и сказать пассажиру: «Ты свободен, парень!» Без страховки, без помощи Глушков не смог бы спуститься.

– Пожалей парня, – сказал я Бэлу. – Он сам не дойдет. Первая трещина станет его могилой.

– Может, мне его проводить до Азау? – начал заводиться Тенгиз, входя в свой привычный образ. – Может, обаный бабай, мне его на руках отнести, на шею посадить?

– Мне кажется, что ты себе льстишь, – заметил я.

– Ты на что намекаешь?

Я повернулся к Бэлу.

– Разумнее было бы отправить вниз Глушкова и Гельмута.

– Бэл, он вконец обнаглел! – воскликнул Тенгиз. – Может, всех вниз отправить?

– Заткнитесь оба! – прервал Бэл и посмотрел на меня, блеснув черными очками. – Дай немцу веревку и необходимое «железо». Пусть уходят вдвоем.

– Да ты что! – возмутился Тенгиз, но Бэл подвел черту:

– Все! Разговор закончен.

Бэл поторопился закрыть тему. Когда я достал из рюкзака моток пятидесятиметровой веревки и кинул его Глушкову, тот наклонился, поднял веревку, подошел ко мне и вернул бухту в мой рюкзак.

– Я никуда не пойду, – сказал он.

Я ударил его по руке, взял за грудки и как следует тряхнул.

– Парень, ты нездоров! – зашептал я. – У тебя кислородное голодание мозга! Сам ты можешь этого не осознавать, но мне ты способен поверить?

Он не сопротивлялся, и лицо его оставалось спокойным. Глушков терпеливо дожидался, когда я оставлю его в покое. Он ничего не соображает, понял я, отталкивая его от себя. Глушков сел в снег и не торопился снова встать на ноги.

– Инструктаж закончен? – спросил Тенгиз, подходя к нам. – Тогда разберись с фрицами.

Я повернулся и посмотрел на Гельмута. Старый немец крепко обнимал внучку.

– Гельмут, вы готовы? – крикнул я, догадываясь о том, что он мне ответит.

– Что я должен делать? – спросил Гельмут.

– Отправляться вниз.

Он отрицательно покачал головой.

– Я хочу один вопрос, Стас! Я вам прикажу: иди вниз, но оставь здесь свою дочь, свою жену. Вы пойдешь?

– Обаный бабай! – воскликнул Тенгиз. – Я такого еще не видел! Мы сроднились так, что нам теперь вовек не расстаться!

– Не надо делать вид, будто ты не понимаешь, почему Гельмут не уходит, – ответил я.

– А этот обмороженный Глушкевич почему не скачет вниз?

– Спроси его сам.

Тенгиз шагнул к сидящему Глушкову и коснулся его спины кончиком ботинка.

– Эй, чучело! Тебе мало приключений?

– Вы дарите мне свободу? – спросил Глушков, не оборачиваясь.

– Точно так, Глухенберг. И свободу, и веревку к ней в придачу.

– Значит, я могу поступать так, как захочу?

– Именно, кролик. Что в твоей больной голове взбредит, то и делай.

Глава 17

ПОСЛЕДНИЙ, ПЯТЫЙ, КРЮК ВХОДИЛ В ТЕЛО ЛЕДНИКА, как в масло, но на последнем довороте раздался оглушительный треск. Ледяная глыба дала трещину, которая белой паутиной пронзила голубую толщу льда. Я повис на веревке, упираясь «кошками» в стену. Подо мной, метров на двадцать ниже, замер Гельмут.

– Эй, что случилось? – донесся до меня голос Бэла.

Я промолчал. Это казалось чудом, что трещина не увеличивалась в размерах и кусок льда размером с платяной шкаф, который она отсекла, оставался неподвижен.

– Помаленьку, Стас, помаленьку! – тихо умолял Гельмут. Он стал постепенно протравливать веревку, позволяя мне сантиметр за сантиметром опускаться вниз.

Я поравнялся с ним, накинул веревку на карабин и только потом облегченно вздохнул. Гельмут подмигнул мне и потрепал рукав моего пуховика.

– Я не очень люблю падать, – признался он.

– Я тоже.

Поочередно страхуя друг друга, мы спустились на балкон, к подножию стены. Перила из веревки были навешаны. Я принялся закреплять на них жюмар – приспособление, которое скользит по веревке только вверх.

– Выдержит? – спросил Тенгиз, дергая за веревку, как за цепочку сливного бачка.

Без всякого желания напугать, я пожал плечами.

– Стопроцентной гарантии дать не могу.

– Тогда лучше ты иди первым.

– Как прикажешь, – ответил я и взялся за жюмар. – Но в этом случае страховать тебя будет старый Гельмут или Глушков.

– Ну тя на фиг! – Тенгиз схватил меня за капюшон. – Давай страхуй! И, не дай бог, сорвусь – зашибу всех к чертовой матери!

Он оттолкнул меня в сторону. Я взялся за страховочный репшнур. Мэд, глядя на то, как Тенгиз неловко тюкает шипами в лед и не слишком уверенно поднимается вверх, подошла ко мне, подняла свободный конец репшнура и обвязала его вокруг талии.

– Правильно! – отозвался сверху Тенгиз. – Нет уз святее товарищества. Сам погибай, а меня выручай…

Я приналег на репшнур. Тенгиз с четвертой попытки ухватился рукой за проушину крюка и сильным ударом вбил зубья «кошки» в лед.

– Черт его возьми! – прошептала Мэд. Веревка все еще прижимала нас друг к другу. – Он чуть не разбился.

– Так что ты хотел сказать? – спросил я Глушкова, наблюдая за конвульсиями Тенгиза и протравливая веревку.

– Проблема в том, что… что я боюсь высоты, – ответил Глушков и стал покашливать.

– Да что же ты… – свирепея, начал я, но не нашел слов, которые бы выразили все мое негодование, и лишь непроизвольно дернул веревку на себя.

– Эй, спасатель! Полегче дергай, я не воздушный шарик! – попросил сверху Тенгиз и закинул ногу на карниз.

Я отдал веревку Мэд, крепко схватил Глушкова за плечо и отвел в сторону.

– Послушай же меня, парень! – зашептал я, почти вплотную прислонив свое лицо к облупленному глушковскому носу. – Ты мог в бочке, на канатке, ты мог еще в автобусе признаться, что боишься высоты, и тебя бы оставили в покое. Тебя, такого серого чмошника, вообще бы не заметили, если бы ты не выставил свою впалую грудь вперед! Какого черта ты напросился идти с нами? Ты, придурок, подумал о том, что теперь я должен обхаживать тебя одного, как младенца, вместо того, чтобы помогать всем остальным?

Глушков молчал, сопливо сопел, покашливал и ковырял нос. Бэл косился на нас, прислушивался к моему злобному шипению, но вряд ли догадался, какова была тема нашей краткой беседы.

– Теперь пошел вон, – закончил я, повернулся и пошел к Мэд.

– Отправляй девчонку! – приказал Бэл. – За ней – деда, недоразвитого, потом меня.

Мэд достигла уровня карниза, отстегнулась от страховочного репшнура, смотала его, как лассо, и скинула вниз. Тенгиз суетился около нее, пытаясь помочь, но девушка оттолкнула его руку и выбралась на ледник сама.

Гельмут поднимался медленно, но техника у него была неплохой, и я немного позавидовал неуемной жажде к жизни и вершинам.

– Вперед! – кивнул я Глушкову, когда немец благополучно выбрался на ледник.

Тот подошел ко мне на слабых ногах и сразу же ухватился обеими руками за веревку. Я чуть ли не силой оторвал от нее героя.

– За веревку будешь хвататься, когда надумаешь повеситься, – терпеливо пояснял я. – А сейчас одной рукой цепляешься за вот эти ступеньки, а во второй руке крепко сжимаешь айсбайль. И вгоняешь его в лед… Сильнее, с замаха… Вот, уже лучше. А жюмар шаг за шагом передвигаешь вверх.

Глушков сделал два шага по стене, остановился и, повернув голову, посмотрел вниз.

– Чего уставился? – вздохнул я. – Вниз, голубчик, смотреть не надо. Только вверх. Пошел!

Бэл, несмотря на свой немалый вес, поднимался достаточно уверенно. Ему не хватало ловкости и гибкости, но этот недостаток он компенсировал силой. Он легко подтягивался, ухватившись за древко вбитого в стену айсбайля, вставал на одной ноге, удерживаясь всего на паре зубьев, и на протяжении всего маршрута ни разу полностью не загрузил страховку.

Глава 18

ТЕНГИЗ НЕ ДАЛ МНЕ ДАЖЕ ВЫБРАТЬ ВЕРЕВКУ и снять с рук петли ледовых молотков, подтолкнул в спину и повел вдоль узкой поперечной трещины к черному скальному бастиону.

– Это, спасатель, по твоей части, – сказал он неопределенно.

Рядом со скалами стояли Бэл и Гельмут и смотрели себе под ноги. На снегу полыхало яркое оранжевое пятно пуховика. Мне сразу стало ясно, что это.

– Сорвался со скалы, – сказал Бэл, кивая на то, что лежало у его ног.

Я сел на корточки, рассматривая замерзшее тело альпиниста, одетого в оранжевый комбинезон из скользкого каландрированного капрона, туго перетянутого страховочной обвязкой. Он лежал на боку, поджав к животу ноги, словно страдал от холода и пытался сберечь остатки тепла. Приоткрытый рот был набит снегом, под носом застыли две черные льдинки запекшейся крови. Похоже, что при падении он ударился о камни головой. Шапки на покойнике не было, и волосы, вмерзшие в лед, выгорели на безжалостном солнце почти до белизны.

Я тронул рукой страховочный карабин с привязанным к нему обрывком веревки, свинтил муфту и снял его. Веревку слегка прихватило морозом, но я без усилий оторвал ее от льда и намотал на руку. Конец веревки, явно обрезанный острым предметом, показал Гельмуту. Тот кивнул:

– Это не есть обрыв.

Снова присел у трупа. Комбинезон был расстегнут до пояса, и на бежевый свитер покойника, играя радугой, опускались снежные опилки.

Я поднял глаза и посмотрел на Тенгиза.

– Ты обыскивал?

Тенгиз выпучил глаза.

– Ты что на меня наезжаешь, конь бенвентийский! На кой хрен мне покойника обыскивать? Я поссать на него брезгую, а ты говоришь – обыскивал.

Я перевел взгляд на Бэла. Тот пожал плечами.

– Я не прикасался к нему… А чего, собственно, ты всполошился? Какая тебе разница, обыскивали его или нет?

– Для меня – большая. – Я просунул руку под пуховик мертвеца и нащупал нагрудные карманы. Так и есть! Пусто!

Если этот альпинист регистрировал свой маршрутный лист в нашей КСС, потом пропал без вести, а я своевременно не организовал поиск, то за такую халатность меня в два счета уволят с работы и дисквалифицируют.

– Ну ладно, – сказал я, застегивая «молнию» комбинезона. – Поиграли – и хватит. Это уже не смешно.

– Постой, – сказал Бэл. – С чего ты взял, что у него были с собой документы?

– Посмотри, как он упакован, – кивнул я на труп. – Это опытный альпинист. А ни один опытный альпинист не пойдет в горы без документов, без радиостанции или, на крайний случай, без радиомаяка. Ничего этого у него нет, но я подозреваю, что еще совсем недавно все это было.

– Не знаю, – пожал плечами Бэл и посмотрел на Гельмута: – Вы прикасались к трупу?

– Найн! – с возмущением ответил Гельмут. – Я и Илона стояли там! – махнул он рукой в сторону обрыва. – И смотрели на Стас!

– А Глушков подходил сюда? – спросил я Бэла.

Тот неуверенно кивнул.

– Все, вроде, подходили.

– Да! Клюшкофф ходил здесь! – подтвердил Гельмут.

– Эй, недотепа! – крикнул Тенгиз. – Бегом сюда!

Глушков подошел к нам, рассеянным взглядом посмотрел на труп, как человек, давно привыкший к смерти и мысленно похоронивший себя, и занялся своим носом.

– Ты шарил по его карманам? – спросил я.

– По его? – переспросил Глушков, опуская глаза. – По его не шарил.

– А по чьим тогда шарил? – задал я совершенно идиотский вопрос.

– Я? Ни по чьим.

– Чего ты волнуешься? – пожал плечами Бэл. – К чему весь этот шум?

– А к тому, что этот труп теперь будет висеть на моей шее!

– Странно, – усмехнулся Бэл. – Мне казалось, что ты больше обеспокоен своей судьбой заложника. А ты, оказывается, переживаешь из-за такого пустяка. Мы ведь тебя можем хлопнуть. Ты об этом не подумал?

– Могли бы – хлопнули бы давно, – огрызнулся я и пошел к рюкзакам, на которых с ужасным лицом сидела Мэд.

Все не так просто, не так просто, думал я. По альпинистскому кодексу чести обрезать веревку имеет право только тот, кто на ней висит – для того, чтобы спасти жизнь тем, кто страхует и уже не в силах веревку держать. А этого несчастного попросту сбросили – чик ножом по связке, и все. И даже не спустились к нему, не проверили, жив ли, не попытались эвакуировать вниз.

Тенгиз шел ко мне, глядя в карту.

– Куда дальше, Сусанин? – спросил он. – Заставишь лезть на эту скалу?

– С вами полезешь, – буркнул я. – Один Глушков чего стоит… Дай сюда!

– Ты чего? – толкнул меня Тенгиз.

– Вспоминаю, в какой стороне север, – ответил я, возвращая карту.

– И как, вспомнил?

Я махнул в сторону обширного снежного поля, простирающегося левее от Большого Когутая.

– Двигай в том направлении. Я устал топтать тропу. Если все время буду первым, то меня надолго не хватит.

Мы проходили мимо тела несчастного альпиниста. Мэд нарочно отвернула лицо в другую сторону. Глушков, засмотревшись на останки, сошел с тропы, продавил фирновую доску и упал. Гельмут стянул с головы свою шапочку и поднял айсбайль над головой, отдавая прощальный салют.

Глава 19

БЫЛО ПОХОЖЕ, ЧТО У ГЕЛЬМУТА БОЛИТ УХО, и он крепко прижимает к нему греющий компресс.

– Как вы думаешь, Стас, в России есть гласность? – спросил немец, отнимая от уха маленький транзисторный приемник и утапливая в нем метровую телескопическую антенну.

Пот градом катился с меня. При помощи айсбайля и миски я вгрызался в снежник, выкапывая пещеру для ночевки. Я уже углубился на пару метров и начал проходку в стороны, оформляя свод.

– В каком смысле? – уточнил я у Гельмута и отколол большой кусок спрессованного снега, похожего на комок соли.

– «Радио России» слушал, – перечислял Гельмут, поочередно загибая пальцы. – «Новости Ставрополья» слушал. «Минеральные Воды» слушал. Никто не говорит про нас. Может быть, никто не знает, что случилось?

Я передал ему снежный кирпич. Гельмут поднял его над головой и протянул Глушкову. Тот вместе с Тенгизом пристроил его на снежном бастионе, который мы возводили для защиты от ветра.

– Этого не может быть, – ответил я, расширяя свод, чтобы посреди пещеры можно было выпрямиться в полный рост. – Телевидение наверняка в каждом выпуске рассказывает про нас.

– Дайте-ка мне посмотреть на ваш приемник! – попросил Тенгиз и протянул ладонь.

Ничего не подозревая, Гельмут отдал ему радио. Тенгиз взвесил прибор, покрутил какой-то тумблер и, неожиданно замахнувшись, кинул его в пропасть.

– Так будет лучше, – сказал он. – И вам спокойнее, и нам.

– Зря ты так, – сказал я Тенгизу. – Достаточно было вынуть батареи. Он той штукой ловил Берлин – последнее утешение.

– Купит новый. И вообще, я не вижу ничего странного в том, что о нас не говорят по радио, – пожал плечами Тенгиз. – Не говорят, значит, не о чем говорить. Упустили они нас, вот и стыдно об этом всенародно объявить. Пусть Глушкинсона это настораживает.

– С чего бы мне… – пробормотал Глушков и попытался изобразить что-то вроде улыбки.

– Как это – с чего? Ты что ж это, меня уже за своего друга принимаешь, а? Ты ж заложник! Кандидат в покойники! Пушечное мясо! Въезжаешь, Глухер фон Дебильсон?

– Сейчас мы все в одной связке, – негромко ответил Глушков, вытирая нос рукавом. – Ситуация уравнивает…

– Нет, все-таки нравится мне этот лопоухий! – широко улыбнулся Тенгиз и похлопал Глушкова по плечу. – Молоток! Философ! Ты кем работал при жизни?

– Курьером.

– Курьером! – Тенгиз поморщился. – Теперь все ясно. Теперь мне понятно, почему тебе так хочется уравняться с нами.

– Вы меня не совсем поняли, – разговорился Глушков. – Я не хочу уравняться с вами. Это без моего желания, непроизвольно делает ситуация. Я же только испытываю себя, определяю, где предел возможностей.

– Ты слышал? – заглянул ко мне в пещеру Тенгиз. – Вот народ пошел! Хапает без зазрения совести, где только может. На халяву волю тренирует, храбрость развивает и ни разу, засранец, не поблагодарил.

– Принимай кирпич! – сказал я и ткнул Тенгизу в лицо снежным обломком.

– Повежливее! – напомнил о своем положении Тенгиз. – Раскомандовался!

Когда пещера была готова и я стал заносить в нее вещи, ко мне присоединилась Мэд. Мы вместе разложили и разровняли палатку на полу, а поверх нее расстелили кариматы.

– Тебе нравится этот отель? – спросил я.

Девушка рассеянно кивнула. Она была чем-то озабочена и думала о своем. Я тронул ее за подбородок и вопросительно посмотрел ей в глаза. Мэд вздернула брови и кивнула на вход.

В пещеру зашел Глушков, поставил в углу канистру с бензином и примус и снова вышел. Я заметил, что он успел замусолить мой пуховик, который я ему по доброте душевной дал поносить. Наверное, когда ел, то ронял куски каши и тушенки на грудь. Правильно сказал Тенгиз – засранец.

Мэд привстала, выглянула из проема и снова подсела ко мне, прижимая палец к губам.

– У меня все не выходит из головы тот альпинист, – шепотом произнесла она.

– У меня тоже, – признался я.

– Я не могла тебе раньше сказать, рядом все время кто-то был. Там, на ледовой стене, когда ты поднимался, я случайно заметила…

– Эй, переводчик! – раздался голос Тенгиза. – Ты чем там занимаешься?

Мэд отпрянула от меня и стала распаковывать рюкзак. В проеме показалась голова нашего излишне остроумного недоброжелателя.

– Не помешал? – спросил он, пошловато ухмыляясь. – Миль пардон! Но я вынужден прервать ваше воркование. Скажи своей фрау, чтобы начинала готовить ужин. Бэл вернулся, он голоден и зол.

Мэд догадалась, о чем речь, и послушно занялась примусом. Меня разбирало любопытство. Я тронул девушку за локоть. Она коснулась губами моего уха.

– Этот обыскивал труп…

Я с изумлением взглянул на Мэд и одними губами произнес:

– Тенгиз?

Она отрицательно покачала головой.

– Глушков? – с еще большим изумлением спросил я.

Она кивнула:

– Когда ты шел по стене, а мы все следили за тобой. Я случайно заметила…

– Вот как? – в полный голос произнес я. – Но зачем из этого делать тайну?

Я встал. Мэд схватила меня за руку, пытаясь остановить, но я вывернулся и вышел из пещеры.

– Тенгиз! – позвал я.

– Аиньки? – отозвался он из-за снежного бастиона. Над верхним срезом стены показалась лысая голова. Стекла очков были припорошены снегом, и Тенгиз, делая пальцами круговые движения, протирал их.

– Труп, который мы нашли на леднике, обыскивал Глушков.

– Глушидзе?! – Тенгиз как всегда переврал на свой манер фамилию, но снисходительной иронии в голосе уже не было. – Кто бы подумал! Вот тихоня шизданутый! Откуда ты знаешь?.. Сейчас я устрою ему закалку характера!

Тенгиз уже хотел было позвать Глушкова, но я вовремя остановил его:

– Не надо. Давай лучше незаметно обыщем его рюкзак.

– Валяй! – дал санкцию Тенгиз, и я быстро нырнул в пещеру, выволок оттуда рюкзак Глушкова и, подняв его за днище, вытряхнул все содержимое на снег.

Шерстяные носки, чистая рубашка в пакете, санаторно-курортная книжка с путевкой в санаторий «Кисловодск» на имя Глушкова Геннадия Игоревича (дата заезда – 4 марта, тот же день, когда был захвачен автобус), спортивные брюки, книга (рассказы Пришвина), зубная щетка в футляре и кусок нераспечатанного цветочного мыла.

– Бабушкин саквояж! – поморщился Тенгиз.

Я принялся запихивать вещи обратно в рюкзак. Тенгиз открыл «молнию» накладного кармана, сунул туда руку.

– Вот здесь что-то поинтереснее… Ты это искал?

Он перебирал тонкую стопку сложенных листков. Я взял у него бумаги и развернул плотный лист ватмана. Маршрутная карта! Как две капли воды похожая на ту, по которой я вел Тенгиза и Бэла к перевалу Местиа. Красными треугольниками на голубых нитях горизонталей были обозначены места стоянок и даты прохождения участков. Маршрут проходил по южной ветви Главного хребта: траверс вершин Ладевал–Лейрак–Лядешт с выходом на Накра-Тау. Я развернул второй документ. Копия заявки на маршрут. В красной ледериновой корочке – квалификационное удостоверение кандидата в мастера спорта СССР, выписанное в восемьдесят восьмом году на имя Магомета Шаттуева.

– Ну, что дырявишь взглядом бумагу? – нетерпеливо спросил Тенгиз. – Ты его знаешь?

Магомет Шаттуев был лидером двойки из команды «Базардюзи». Он передал заявку месяц назад по факсу через своего представителя в Нальчике. Два альпиниста в одной связке намеревались в первых числах марта пройти траверсом несколько вершин. Я пытался вспомнить фамилию второго альпиниста. Звали его, кажется, Богдан, а фамилия была украинская. Какая-то легкомысленная фамилия, с юморным смыслом…

Я спрятал документы себе в нагрудный карман.

– Ну! – уже теряя терпение, дернулся Тенгиз. – Что ты размазываешь сало по сковородке? Чьи это бумажки? Что у тебя с лицом?

– С бумажками все ясно, – ответил я. – Не ясно другое: для чего они понадобились этому суслику? – И я кивнул в сторону Глушкова.

Я взял Тенгиза за локоть.

– Постарайся не распространяться об этих документах.

– Ясно дело! – загудел Тенгиз, разворачивая ладони. – Могила! Скорее язык сожру!

Когда я упаковывал себя в спальник, плотнее прижимаясь к Мэд, то неожиданно поймал себя на той мысли, что во всей этой странной компании более всего доверяю Илоне и Тенгизу.