Текст книги "Путешествие Черного Жака"

Когда через несколько минут я вернулся с зажженной свечой, он был все еще жив. Жестокая штука эти знаки – никогда не убивают жертву до смерти. Знак растворился, бородач лежал на каменном полу и слепо шарил большими ладонями вокруг себя. Он издавал булькающие звуки пробитым горлом. Большие бордовые пузыри вздувались там и лопались. Я прервал его мучения, уронив с небольшой высоты ему на голову огненную глыбу. Череп размозжило.

А я принялся внимательно изучать погреб.

Не знаю, как я мог в первый раз не заметить подземный ход. Он был замаскирован обычным грубо сделанным дощатым щитом, заледеневшим с одной стороны. Когда несчастный двойник Четырнерия проник в эти стены, щит он отбросил. Я прошел со свечой тот же путь, что и он, и выбрался наружу рядом с гравийной дорожкой, испачкав одежду, с которой уже успел свыкнуться. Все бы ничего, но можжевеловый куст разодрал мои бордовые штаны с бело-голубыми цветами. Надо же, а ведь они выглядели совсем как новые, хотя уже были у людоеда в употреблении. Я стал сильно переживать из-за своей глупости: надо же было забраться в абсолютно пустой подземный ход и ползти по нему в надежде обнаружить что-нибудь стоящее. А теперь я снова без штанов.

Потом я вспомнил про мешок, стоявший у калитки, и поспешил туда, чтобы посмотреть на его содержимое. В мешке оказался мертвый монах в удобной рясе, она была сшита из серой плотной и теплой ткани. В рясе даже имелось несколько карманов. В одном из них я обнаружил подробную карту местности с обозначением ближайших населенных пунктов, как крупных, так и совсем небольших. К карте прилагалось письмо. Его автор избрал адресатом высокопоставленное лицо в просвещенной Миратре, которому надлежало принять брата Жарреро с почестями и препроводить его на богословский диспут, бывший целью его путешествия. Здраво рассудив, что ничто в этом мире не происходит просто так, я облачился в рясу умершего монаха, взял письмо и карту и двинулся прочь от жилища двух убитых братьев-людоедов. Больше меня ничто не могло задержать в этом мрачном месте. Единственное, что я сделал напоследок, это положил в дорожную сумку немного провизии и перекинул ее через плечо.

Дорога начиналась сразу за домом. Она огибала кусты и устремлялась на северо-запад, теряясь в лесу. На всякий случай я прислушался, не доносятся ли из чащи причитания и стоны дроф, и, когда убедился, что воплей и перешептываний не слышно, быстро пошел по тропинке.

Несмотря на то что я руководствовался картой и все время сверял направление движения по случайным ориентирам, вскоре я понял, что заблудился. Только что я топал по четко прорисованным местам – и вдруг мне стало ясно, что на карте изображена совсем другая местность и до нее еще необходимо добраться, чтобы сориентироваться. Как горемычного брата Жарреро занесло так далеко?! Впрочем, я тоже блуждал в этом проклятом лесу уже очень давно. Лес был как будто заколдован, он заставлял путника сбиваться с дороги, направлял его в непроходимые дебри.

Доверять словам людоеда о том, что до Катара рукой подать, по вполне понятным причинам не следовало. Единственное, что я мог сделать в этой ситуации, это продолжать двигаться в одном и том же направлении. Логично было бы предположить, что рано или поздно я выберусь к какому-нибудь городу.

Скоро тропинка стала разветвляться. Потом я понял, что иду по звериной тропке, попробовал вернуться, но вскоре исчезла даже тропка. Лес словно издевался надо мной. Я стал яростно ругаться и проклинать несправедливость судьбы, столь неблагосклонной ко мне. Еще несколько часов я бесцельно блуждал в поисках тропинки, а потом продолжил движение на северо-запад. По крайней мере, направляясь туда, я удалялся от дроф. Уже одно это обстоятельство указывало на правильность выбора направления.

В рясе монаха мне было тепло и уютно. Эти служители бога, хотя и утверждают, что ради своей веры готовы поступиться многим и претерпеть любые муки при жизни, на самом деле очень любят комфорт и удобство.

Кошмар пятый
КУЛЬТ СВЯТОЙ БЕВЬЕВЫ

Психея стала оживать, и едва сквозившая мысль начала мало-помалу облекаться в видимое тело… Богиня! О мой бог, у богини была голова насекомого…

Н. В. Гоголь. Портрет

К шести часам следующего дня кущи наконец расступились. К этому времени я был зол отчаянно, ибо шел всю долгую ночь и весь непомерно жаркий день. Карта покойного брата Жарреро так и не давала мне возможности воспользоваться ею и выбраться к людям – изображенная на ней местность была где-то далеко. К тому же в этих широтах с погодой, будь она неладна, творилось нечто невообразимое – с неба все время сыпал мелкий и противный дождь, под ногами хлюпало, к тому же серые, быстро бегущие по небу облака плохо скрывали жаркое солнце, старательно испарявшее во мне остатки влаги…

Но вот лес стал редеть, все меньше мне попадалось высоких деревьев и непролазного ельника, все больше тоненьких стволов молодняка и низкого кустарника, на котором алели гроздья ядовитых ягод. Кустистый папоротник и хвощи отвоевывали все большие территории. Я выбирался на открытые пространства, что позволило мне наконец-то вздохнуть свободнее и поверить в свои силы. Признаться, их оставалось немного. Я уже начинал думать, что лес никогда не кончится и мне суждено здесь умереть. Позади остались болотистые и опасные места, где над моей светлой личностью надругались болотные дрофы, а потом мной едва не поужинали братья-людоведы и душелюбы.

Через некоторое время мне посчастливилось набрести на ручей, где я с жадностью напился и пополнил запасы пресной воды в дорожной сумке.

После того как я скрепя сердце вышел из воды и продвинулся еще дальше по холмистому редколесью, впереди вдруг показалась крутая каменная стена, на которую взбирался дикий плющ и мшистые щупальца леса. После встречи с «милейшим пророком» я настороженно относился к жилым постройкам и их хозяевам.

Прокравшись около полумили к северу по колючему кустарнику, росшему у самого основания стены, я затаился наконец в дебрях остролистого есеня. Моему взору предстали высокие деревянные ворота и ведущая к ним с севера присыпанная мелкой щебенкой тропинка. Ворота были приоткрыты. Возле них высокая женщина в черных монашеских одеждах и высоком клобуке беседовала с мужчиной средних лет в монашеском балахоне. Я прислушался – и даже с такого расстояния мне удалось уловить их короткий разговор. Женщина приветствовала брата Ариоро, прибывшего в обитель святой Бевьевы по пути в Миратру. Брат Ариоро, по всей видимости, собирался остановиться здесь на ночлег.

Монах поразил меня своим высокодуховным видом. В мое сердце даже закралась жуткая зависть. Хотел бы и я так выглядеть в его годы. У него были широко распахнутые голубые глаза, чей свет добирался даже до отдаленного кустарника, где я прятался.

Они придавали его лицу выражение детской невинности. Он был довольно коренаст, но вся его крепкая фигура не создавала впечатления неуклюжести и скованности, а только уверенности и силы. Седые волосы голубоватыми воздушными прядями лежали на плечах, но брат Ариоро совсем не выглядел старым, похоже, ему было что-то около пятидесяти.

Его наконец пригласили внутрь, и он исчез за створкой медленно притворенных за его спиной ворот.

Кажется, настало время свериться с картой брата Жарреро. Я вынул ее из кармашка рясы и радостно вскрикнул. Предчувствия меня не обманули. На самой южной границе изображенных на ней земель была обозначена и обитель святой Бевьевы. Название монастыря выведено было ярко-красными чернилами, красивый монашеский почерк придал буквам округлую стройность. Саму обитель неизвестный географ изобразил черными красками. Не всю, а только ее часть. Я возблагодарил небо и усердие того монаха, который не поленился и включил монастырь в карту. Теперь я знал, куда двигаться дальше.

– Спасибо тебе, дружище! – помнится, выкрикнул я и сжал ладони в приветственном жесте, глядя куда-то в сторону высокой сосны, чьи ветви шуршали, ласкаемые руками ветра.

Потом я ненадолго замялся. Подумать только, обитель Бевьевы! Женский монастырь! Смущение тронуло мое коварное сердце. Следовало ли мне, такому порочному и нечистому, нарушать уединение этих смиренных женщин, променявших мирские радости на служение культу, свято верующих в идеалы чистоты и непорочности?! Наверное, я должен по широкой дуге обойти обитель и двинуться дальше, не нарушая привычного для монахинь порядка вещей. Имею ли я право входить в храм? Ответ был очевиден. Нет. Не имею. Я не имею такого морального права.

Я постучал в ворота, и ответ не заставил себя долго ждать. В смотровое отверстие выглянули прелестные темные глазки.

– Здравствуй, сестра, – поприветствовал я бровки, реснички и мягкий кроткий взгляд, – я – брат Жарреро. Мне нужен ночной приют. Мой путь… э-э-э… довольно дальний.

– Сейчас я открою, брат мой, – створка ворот отворилась, и я прошагал мимо двух монашек, встречавших меня на пороге в сладкую жизнь.

Лес продолжался и на территории монастыря. Мелкие кустики росли по сторонам от засыпанных щебенкой аккуратных дорожек.

– К нам уже прибыл сегодня брат… – пробормотала одна из монахинь, похоже, это была именно та, чьи глазки так понравились мне в смотровом отверстии; на ее лице вдруг разлился отчетливый румянец.

Кто знает, какие мысли закрались в ее маленькую головку, заставив щечки заалеть, подобно двум спелым яблочкам?!

– Брат Ариоро, кажется, – важно заметил я.

– О, вы знаете брата Ариоро, – вступила в беседу другая, и в ее голосе я услышал некоторую несвойственную монахиням уверенность и твердость, а может, ее интонации показались мне слишком грубыми после робкого и тоненького голоска первой прелестницы.

– Меня накормят? – спросил я, прикидывая, понадобится или нет изображать голодный обморок.

– Конечно. Давай я провожу тебя, брат, – скромная монахиня сделала плавный жест ладонью и пошла вперед, приглашая меня следовать за ней.

– Проводи меня, сестра, конечно, проводи, – я отбросил свой капюшон и пожаловался: – а то я ничего не ел вот уже два дня.

– Мы что-нибудь придумаем, – сказала она.

Глаза у нее были сиреневатые. Никогда не видел я прежде таких глаз. Они немного напоминали глаза Тересы, но в них не было озлобленности, ненависти ко всему живому, черствой жестокости колдуньи. На меня удивительные очи прелестной монахини глядели ласково, с выражением не знакомой с мужскими объятиями кротости…

Я вымылся в огромной бадье с горячей водой. При этом меня оставили совершенно одного в гулком подвальном помещении. Я принялся с наслаждением плескаться, напевая кабацкую песенку, которую слышал еще в Гулеме, одном из городков, где мне суждено было побывать во время своих странствий, но потом очнулся и вспомнил о статусе служителя церкви.

За завтраком, хотя для остальных было уже время обеда, я встретился с братом Ариоро.

– Здравствуй, возлюбленный брат мой, – сказал брат Ариоро.

– Здравствуй, брат мой, – откликнулся я эхом, ломая жирную куриную ножку.

Три сестры наблюдали за нашей трапезой, смиренно застыв по правую и левую руку, ладони они сложили в молитвенном жесте.

– Могу я узнать, досточтимый брат мой, куда ты держишь путь? – поинтересовался Ариоро, и лазурит его глаз пронзил мои желтоватые очи.

– Неисповедимы пути его, – ответил я.

– Неисповедимы пути, но исповедимы пожелания этих путей. Вот и я сбился с дороги, но угодил в эту угодную богу обитель и очень благодарен ему за это, ибо познакомился здесь с матерью-настоятельницей, поистине самой прекрасной из женщин…

– Я не привык руководствоваться только пожеланиями, его длань ведет меня вперед, – перебил я монаха.

Брат Ариоро сильно раздражал меня своими богословскими репликами, потому что это отвлекало от трапезы: расспросы смиренного служителя церкви плохо влияли на мое пищеварение. С каждой новой фразой, требовавшей от меня определенного напряжения, голос мой становился все более глухим и грубым.

– Но пожелания, возлюбленный брат мой, также приходят к нам свыше… – продолжал монах, называя меня возлюбленным повторно. Это настораживало.

Почесывая свою темно-русую бороду, Ариоро улыбнулся. Улыбка его была обаятельна и светла.

– Брат мой, ты еще очень молод. Тебе так мало ведомо. Например, то, как далеко может простираться благодать господа нашего.

– Ну почему же, – возразил я поспешно, – могу себе представить.

– Нет-нет… Господь. Как бы тебе это объяснить…

Монаха явно влекло к богословским дискуссиям. Если он задержится в обители Бевьевы, я, чего доброго, лишусь аппетита совсем, начну чахнуть на глазах и завяну подобно цветку на почве, лишенной живительной влаги… Ну вот, кажется, я начинаю использовать богословские образы.

– Господь вмешивается не только в дела слуг своих: он интересуется мыслями, внушает идеи и образы…

Я жестоко закашлялся. Просто кошмар какой-то! Кусок не лезет в горло.

– …но и лукавый не спит. В его силах…

– Брат Ариоро! – заорал я так, что монах вздрогнул и замолчат, его голубые глаза удивленно расширились. – Вы… вы… вы ведь уезжаете завтра?

– Да, – брат Ариоро продолжил трапезу, – меня ждут в Миратре. Я преподаю там богословие…

– Жаль, мне было необыкновенно приятно с вами пообщаться…

– Брат мой, ты сам заметил, что пути господин неисповедимы. Уверен, мы вскоре встретимся, – брат Ариоро поднялся.

– Сестра моя, – обратился он к одной из монахинь, – проводи меня в храм, где я смогу помолиться и облегчить свою душу благочестивым покаянием. Не хочешь ли ты, возлюбленный брат мой, присоединиться ко мне?

Я едва не подавился снова:

– Позже, брат Ариоро. Сначала мне следует закончить трапезу, назначенную мне господом.

– Буду ждать тебя, брат…

– Брат Жарреро…

– Буду ждать тебя, брат Жарреро…

Ариоро удалился в сопровождении монахини, оставив меня в тягостных раздумьях по поводу предопределенности путей, уготованных нам господом, и муторной тягостности богословских диспутов…

Вечер подкрался незаметно. Длинные тени вползли, словно темные змеи, и удобно расположились в обители святой Бевьевы.

Меня провели по каменному давящему сводом коридору к комнате, где я мог отдохнуть. Одной из провожатых была удивительная красотка, с которой я познакомился у ворот. Прежде я никогда не заигрывал с монахинями и теперь не знал, с чего начать разговор с ней, а разговор, несомненно, следовало с чего-то начинать: перспектива провести ночь одному была крайне неприятна, а белокожая скромная смиренница так волнующе дышала справа от меня. От нее, разумеется, укрылось, что я прислушиваюсь к ее дыханию, но не укрылись мои взгляды, красноречивее которых могли оказаться, пожалуй, только жесты, но жесты в ее сторону я пока себе не позволял.

В более чем скромной комнатке, куда меня привели, стояла крепкая с виду кровать и кривой шаткий стул, на который я сразу же уселся, положив ногу на ногу.

Провожатые принялись застилать кровать, сохраняя глубокое молчание, а я продолжил тягостные раздумья о богословских диспутах. Мысли мои были отягощены желаниями немедленной интимной близости с одной из монахинь, предпочтительнее вот с этой черненькой сиреневоглазой. Она соблазнительно нагнулась над постелью, поправляя простыню. Так и подмывало пощупать, насколько упругими окажутся ее ягодицы и грудь, но я сдерживался, резонно рассудив, что в обители святой Бевьевы поднимется страшный переполох, если она, чего доброго, раскричится, что почтенный брат Жарреро ухватил ее за задницу.

Подумать только, всего-то и дел. Брат Жарреро ухватил сестрицу, как ее там, за задницу. Но опыт и врожденная осмотрительность подсказывали мне, что покамест делать ничего предосудительного не стоит. Будь она одна, может быть, и не возражала сильно, но вместе с ней была еще одна сестренка, лет пятидесяти, ловко заправлявшая в пододеяльник пуховое одеяло.

Мне ничего не оставалось, как дожидаться их ухода и страдать от неутоленной чувственности. Затем я разделся догола, ибо всегда спал нагим, и улегся под одеяло. У меня был нелегкий день и в целом неблагополучный месяц. Мне просто необходимо было отдохнуть. За долгое время пути я впервые оказался в нормальной постели, и теперь тело мое испытывало острейшее наслаждение, когда я вытянулся в полный рост на белой простыне и через несколько мгновений благополучно заснул.

Про брата Ариоро и его благочестивые призывы предаться вместе вечернему покаянию и молитве я и думать забыл. Уже во сне меня тревожили призывы совсем иного свойства.

Через несколько часов меня разбудил вкрадчивый осторожный стук в дверь. Я вскочил с постели, поспешно натянул штаны и распахнул дверь. Увиденное убедило меня, что бог все же есть.

На пороге с распущенными длинными волосами, одетая в темный монашеский балахон со сброшенным бесформенным капюшоном стояла она… моя прелестница. Взгляд мой заскользил по ее фигуре вниз, потом вверх… Балахон скрывал красоту ее стройного тела, но в некоторых складках и рельефных выступах я мог уловить то, что заставило мое сердце учащенно забиться. Я резко схватил ее за руки и втащил в комнату. После чего принялся целовать ее губы, шею, волосы, обнимая девушку за тонкую талию. Она слабо сопротивлялась моим нетерпеливым ласкам; ее ладони упирались мне в грудь, но, очевидно, оттолкнуть меня не смели. А может быть, не желали. Через секунду я уже повалил ее на кровать.

– Послушай, – почти выкрикнула она, с трудом сдерживая готовый сорваться с губ страстный стон, – я пришла по делу.

– Ну конечно, – в перерывах между поцелуями прорычал я, – тебе что-то понадобилось в этот час в этой комнате… – Брат Жарреро, – у нее не было сил, и слова она договаривала с придыханием, – над тобой… нависла… смертельная… опасность… ах…

Я был слишком возбужден, чтобы насторожиться, я срывал с нее одежду. Она хотела еще что-то произнести, но я стремительно вошел в нее, прервав на некоторое время всякие разговоры… Наслаждение захлестнуло меня… Подчиняясь стремительному ритму, она закусывала губы, изгибалась и царапала мою спину длинными, острыми ногтями. Почти не чувствуя боли, я продолжал бесконечное движение…

Едва все было кончено, до меня внезапно дошел смысл ее слов. Я вскочил с постели.

– Сестра, – проорал я, – какая еще опасность?! Опасность здесь?! В обители святой Бевьевы?!

После всего что происходило со мной в лесу, я был настороже почти всегда.

Глядя на мою голую решительную фигуру, тыкающую в нее не только указательным пальцем, бывшая смиренница стала хлопать глазами. Ее робость наконец отступила и она заговорила, а то я уже совсем было начал опасаться, что после потрясающего акта любви она утратила эту славную способность навсегда.

– Надо спешить, – ее голос звучал теперь чуть громче, чем прежде, – иначе они придут за тобой. Факельное шествие уже началось.

– Факельное шествие?! Да что здесь, черт возьми, происходит?! Они что, собираются меня распять за маленькую шалость?!

Монахиня теперь смотрела прямо на стремительно съежившийся после ее слов орган, и я решительно прикрыл его ладонью.

– У меня нет повода не верить тебе, – сказал я, – давай скорее одеваться. Что же ты лежишь?! Вот черт! Скорее! Факельное шествие уже началось!

Одевалась она неспешно. Наверное, просто не умела быстрее, чем вызвала закономерное раздражение. Затем она повела меня. Мы пробежали через анфиладу, потом выбрались в круглый обширный зал, где гулкое эхо наших шагов звучало угрожающим рокотом, отражаясь от теряющегося во мраке свода. Здесь моя провожатая остановилась – так резко, что я наткнулся на нее.

– Тшш, – прошипела монахиня.

Между колонн, опоясывающих зал, я увидел на расстоянии ста метров огни, упорядоченно передвигавшиеся в темноте. Слабые сполохи играли на скрещенных на груди руках, складках длинных балахонов и наброшенных на лица капюшонах. Едва различимые фигуры медленно двигались вдоль стены, отбрасывая неверные длинные тени в нашу сторону.

– Факельное шествие, – прошептала провожатая.

– Тише ты, – проговорил я.

Мрак и едва различимые зловещие очертания фигур произвели на меня такое жуткое впечатление, что я прикрыл ей рот ладонью, дабы она больше ничем не могла выдать нашего присутствия. Едва шевеля губами, я проговорил:

– Куда идти, чтобы выбраться отсюда?

– Лучше всего туда…

Мы свернули в боковой проход и быстро побежали прочь. Мне пришлось пригнуться, потому что стремительно снижавшийся потолок грозил вскоре воссоединиться с полом. Смиренница замечательно ориентировалась в полумраке. Должно быть, пользовалась этим подземным ходом много раз.

Интересно, если она так хорошо была знакома с расположением комнат и коридоров в монастыре, зачем она привела меня в зал и показала факельную процессию? Наверное, можно было совершенно спокойно миновать это угрожающее зрелище? Холодок пробежал по спине.

– Дорогуша, – прошипел я, – нельзя ли было с самого начала пойти другой дорогой?!

– Стоп! – вдруг выкрикнула она.

Я выглянул из-за ее плеча, ее склоненная голова уже упиралась в самый потолок. К тому времени я сложился почти вдвое, всерьез подумывая о том, чтобы продолжить бегство на карачках. Увиденное заставило меня содрогнуться.

В чане для омовения, где я совсем еще недавно плескался и напевал кабацкую песенку, плавали части человеческого тела. Вода с багрово-красным отливом слегка посверкивала, горящие повсюду свечи создавали траурный жутковатый эффект.

– Это – брат Ариоро, его сердце и символ мужественности они возложат на алтарь Бевьевы, – проговорила моя спутница.

– Прекрасная новость, – заметил я.

– Вот что ожидало тебя, если бы не я, – торжественно продолжала она гнуть свою линию.

Последняя реплика, видимо, призывала меня обратить внимание на то, до какой степени я должен быть ей благодарен за спасение. Должно быть, у нее были насчет меня далеко идущие серьезные планы. Что ж. У всех свои заблуждения. И не всегда правильно рассеивать их сразу. Но в то время я был слишком молод и самонадеян, чтобы это понимать.

– Если ты пообещаешь мне обручиться со мной в Миратре, мы убежим отсюда, – заявила наглая монахиня, глядя на меня миндалевидными глазами.

– Чего?! – спросил я.

– Если ты пообещаешь обручиться…

– Да, я слышал тебя, – резко оборвал я ее.

Расчлененное тело благочестивого брата Ариоро в дрожащем свете свечей выглядело страшно, оно будоражило мое богатое воображение и даже заставило некоторое время сомневаться. Подумать только, я всерьез подумывал о том, чтобы с ней обручиться!

– А что мы будем делать дальше? – спросил я, словно раздумывая. На самом деле я судорожно искал решение, мозг мой бурлил возмущением и яростью.

– Дальше – ты будешь работать на благо короны Миратры, думаю, тебе удастся устроиться вольнонаемным торговцем коврами или кем-нибудь в этом роде, я читала в свитках легенду про Андерия и Аннет, он был именно торговцем коврами, а она жрицей закона… Я буду готовить тебе еду и ухаживать за нашими детьми…

– Ага, значит, и дети будут?! – продолжал я делать вид, будто раздумываю над ее предложением.

– Дети… – Она мечтательно улыбнулась. – Их будет много.

– Десять? – поинтересовался я.

– Может быть, и десять…

– Не бывать этому никогда!!! – Я так яростно закричал, что сам испугался: участницы факельного шествия могли меня услышать.

– Что?! – Ее руки, ранее известные мне лишь как сосуд нежности, внезапно напряглись, ладони сжались в жилистые кулаки и уперлись в бока. – Тогда ты не выйдешь отсюда, брат Жарреро, не будь я Варра Луковый Росток!

– Поглядим! – я решительно развернулся и пошел по коридору.

Все, чего я хотел, – это немедленно убраться прочь из страшной комнаты с останками благочестивого брата Ариоро… Я шел по коридору решительно и быстро, готовый ко всему.

Через некоторое время слух мой уловил тончайшие голоса женского хора, кое – кто из дамочек премерзко фальшивил. Пели они нечто странное и неприятно напоминающее симфонию тризны анданской церкви. Подозреваю, что тризну справляли по брату Ариоро и мне. Подумать только, они отрезали у брата Ариоро, почтенного брата Ариоро, бывшего мне столь симпатичным, символ его мужественности. Оставалось надеяться, что произошло это уже после его смерти. Представить себе иное было бы слишком страшно.

Стало очевидным, что с некоторых пор меня преследует злой рок. Сначала я заблудился в лесу, потом меня изнасиловали дрофы, потом хотел съесть отвратительный отшельник-гомосексуалист Латуний Цизераний, черные боги забери его душу, а теперь эти монахини, которые, если приглядеться, и не монахини вовсе, а озверелые фанатички – служительницы культа святой Бевьевы. А Бевьева, если опять же приглядеться, – и не святая вовсе, а какая-то богомерзкая тварь.

Кажется, я начинал ненавидеть того картографа, который не поленился и начертал обитель святой Бевьевы своей трижды проклятой рукой. Трудоголик хуже алкоголика во сто крат. Правда, не был ли предупреждением с его стороны красный цвет округлых букв? Оставалось только гадать.

Конечно, я запросто мог бы напасть на этих «монахинь» и попытать счастья в борьбе, но их было довольно много, и кто знает, какие веские аргументы находились в их поражающем арсенале. Глядишь, они припрятали где-нибудь пару колдовских свитков. И в момент смертельной опасности извлекут их на свет божий и применят. Мне же был настолько дорог мой символ мужественности, что я никоим образом не желал им рисковать. Даже в малой степени.

Обитель не была лабиринтом. Это было хорошо продуманное сооружение из анфилад и винтовых лестниц с центральным колонным залом. Должно быть, здесь справлялась черная месса и проходили кровавые жертвоприношения. Ход вывел меня в темный двор обители.

Стояла ослепительно прекрасная звездная ночь. Россыпи огненных песчинок сияли в вышине, слагаясь в соцветия яркий фигур – созвездий. Впрочем, рисунок неба совсем не заинтересовал меня по причине того, что я был занят спасением своей персоны. Казалось, что свет звезд кто-то отсек на уровне верхушек самых высоких деревьев, внизу они вовсе не рассеивали густой мрак.

Послав проклятие силам, которые испытывают мою удачу, я стал перебежками пробираться к стене. Тьма стояла такая, что я не видел перед собой ничего на расстоянии двух шагов. Поэтому сначала обнял один колючий куст, затем другой, потом кусок деревянного заграждения хозяйственной части обители и, наконец, Варру Луковый Росток. Она притаилась в кромешной ночи и завопила не своим голосом, когда я вдруг оказался прямо возле нее:

– Вот он, держите его!

Меня удивляли эти скорые метаморфозы, которые происходят с женщинами. Всего полчаса назад она любит тебя, стонет в твоих объятиях, запрокидывает покорную голову для очередного страстного поцелуя и вдруг – она уже тебя ненавидит, яростно кричит, проклинает тебя, готова предать… Но стоит ей достаточно отдалиться, и она снова тебя жарко любит, снова готова стонать в жарких объятиях. Только кто их сомкнет? Вот в чем вопрос.

– Вот он – здесь, он – здесь! Возле меня! Он здесь!!!

– Ну зачем ты? – Я стремительно надвинулся на нее и поймал за локоть. – Тише, прошу тебя!!!

– А-а-а-а, он здесь!!! – продолжала орать Варра и вцепилась острыми ногтями мне в лицо.

Я резко ударил ее в подбородок, и девушка сразу замолчала и как мешок повалилась на землю…

– Ну вот, – пробормотал я, – видишь, к каким мерам приходится прибегать…

Судя по всему, моя поимка заставила «монахинь» прервать на некоторое время такое важное мероприятие, как факельное шествие.

Со всех сторон ко мне неожиданно ринулись мрачные фигуры в серых балахонах. Чем-то эти женщины напомнили мне отвратительных дроф. Однако во время первой встречи с дрофами я растерялся, здесь же действовал заметно решительнее: речь шла о моем символе мужественности. Резко разбросав тех нападавших, что уже висели на мне, со всей злостью, на которую способен рассвирепевший мужчина, я стал раскидывать вокруг огненные знаки. Чертил их в прохладном ночном воздухе, который уже через несколько мгновений приобрел температуру раскаленного полудня, и швырял. Один за другим. С яростью и энергией, достойной берсеркера. Я слышал вокруг крики боли, стоны раненых. Потом все запылало огненными сполохами, и я стал интересовать их в качестве жертвы много меньше. Служительницы культа Бевьевы удирали с криками ужаса, как и положено жестоким и трусливым бабам, оставив убитых и раненых на поле брани.

Мое внимание привлекла Варра Луковый Росток. Пока я бесновался, поливая огнем все и вся, она пришла в себя и очень резво побежала прочь и скрылась за углом.

Побежденные служительницы культа святой Бевьевы укрылись в монастыре.

Теперь можно было хорошенько развлечься. Распахивать погребки с криком: «Ага, а я вас вижу!», извлекать очередную зареванную «монахиню» из сундука, где она уместилась не полностью, и выслушивать ее оправдания: «Я не виновата, это все они…» Но, представив все эти сцены в красках, я почему-то ощутил жуткую скуку, а скука – женщина, которая бежала от меня еще быстрее, чем служительницы культа святой Бевьевы.

Я немного походил по обители, выкрикивая: «Варра Луковый Росток, я прощаю тебя! Вылезай! Эй, Варра!», но, похоже, она спряталась надежно. А мне хотелось всего лишь еще раз ее приласкать. Сейчас, после всего происшедшего, она казалась мне такой несчастной, такой испуганной и такой глупой, что сердце мое сжималось от жалости.

Я осветил большой колонный зал заклятием факела и здесь, у алтаря, увидел настоятельницу. Она с ужасом глядела на меня. Свой белый клобук настоятельница где-то потеряла. Подвязанные бечевкой седые волосы совсем растрепались. Левой рукой верная старая служительница обнимала статую, изображавшую святую Бевьеву с головой мерзкого насекомого и пышным женским телом.

– Ты пришел, чтобы погубить наш храм, колдун?! – истерично крикнула она.

– Блестящее предположение, – сурово откликнулся я. – Путешествуя по лесу, уничтожаю все храмы, что попадаются мне на пути.

Мои слова вызвали у нее неподдельный ужас. В сущности, она была безумной и очень несчастной женщиной далеко за шестьдесят, и я со свойственной мне добротой решил помиловать ее:

– Скажите мне, дорогуша, где я могу отыскать Варру?

– Зачем тебе Варра, колдун, явившийся к нам под видом благочестивого монаха? Не честно так поступать…

По-моему, она всхлипнула.

Я решил пошутить. Странное у меня поведение: когда кто-то всхлипывает, меня немедленно тянет пошутить.

– Она мне не нужна. Хочу взять в дорогу только ее голову. Люблю красивые сувениры…

Наверное, она все же была сумасшедшей, а может, ее миновало чувство внутреннего эстетизма, потому что она неожиданно предложила:

– Хочешь, возьми голову брата Ариоро. Я был с ней искренен и любезен:

– Ну что вы, голова брата Ариоро вам самим необходима. Может быть, мне взять вашу голову?…