Текст книги "Змеюка на груди"

Вот и теперь, после смерти своего обидчика, после избавления от тяготивших его обязанностей, после чудесного освобождения из индейского плена, он всей душей обратился к своей верной подруге.

Фима познакомился с Ритой сразу после армии. Он тогда собирался поступать в университет, и каждый вечер ездил заниматься русским языком, с которым у него всегда были нелады. Репетитор жил аж в Медведково. Путь был долгий, сначала на метро, потом на трамвае. Чтобы не скучать в транспорте, Фима придумал игру: он выбирал какого-нибудь человека и пытался представить себе, сколько ему лет, чем он занимается, с кем живет. При этом он придумывал для него имя, фамилию, адрес. Иногда получалось очень забавно. Однажды тон заметил в метро негра. Тот внимательно читал газету «Правда» и при этом грыз морковь. Фима тут же окрестил его Василием, определил подсобным рабочим на овощную базу, и поселил в Подмосковье. Каково же было его удивление, когда негр, сложив газету, обратился к стоящей рядом пассажирке на чистом русском языке: «Женщина, как мне проехать на Савеловский вокзал?»

Однажды Фима, возвращаясь от репетитора поздно вечером в полупустом трамвае, обратил внимание на девушку, которая невесть чему улыбалась, глядя в темное окно. Там, за окном был нудный осенний дождик, а ей тут в трамвае, было хорошо, может быть оттого, что вдруг припомнилось что-то приятное. Девушка была такая уютная, домашняя, что Фима невольно потянулся к ней. Он подсел рядом и выпалил сходу все, что насочинял про нее: «А я про вас все знаю. Вас зовут Маргарита, вы работаете на швейной фабрике, живете с матерью и собираетесь учиться в техникуме». Девушка посмотрела на него с испугом и сказала: «Не на фабрике, а в ателье».

Если бы кто-нибудь до этого сказал Фиме, что он вот так запросто сможет познакомиться в трамвае с девушкой, он бы не поверил. А вот ведь познакомился. Правда, понял это он только после того, как проводил Риту до дома.

Они шли под одним зонтом, и Рита невольно прижималась к его плечу. Но он не ощущал никакого трепета, который обычно сопровождал, пусть даже невольное прикосновение к женскому телу. Они были, как брат и сестра и им было хорошо вместе, как бывает хорошо брату и сестре.

В первый же вечер Рита рассказала Фиме свою историю. Это была обычная история девушки с окраины, которая мало чего хорошего видела в жизни. Отца она не знала, но многие ее подруги, которые росли в полных семьях, ей даже завидовали. В тех краях, где она росла отцы были либо вечно пьяными и опасными чудовищами, либо жалкими безвольными существами под каблуком у озверевшей от тягостей жизни жены. Риту никто не баловал сладостями и нарядами, зато никто и не бил, не обзывал. Отец ее ушел из семьи, когда ей едва исполнился год, то есть даже и не ушел, а просто однажды не вернулся после очередного «ухода в люди», как он любил выражаться. Он не пил и не воровал и в общем был хорошим мужиком, но верил в бога, и не как все, по праздникам в церкви, а на тайных вечерях на квартирах единоверцев.

Каждый, кто исповедовал учение его секты. Должен был в месяц наставить на путь истинный пятерых заблудших. А где их взять, пятерых-то? Поначалу он обходился коллегами по работе. У него было много коллег, потому что он работал в автобусном парке, механиком, их хватило почти на целый год. Но потом его поперли с работы за пропаганду религии, и пришлось ему довольствоваться соседями. Это была не самая благодатная почва для того, чтобы сеять семена истинной веры. Пару раз миссионеру крепко доставалось от заблудших овец, которые напоминали скорее упрямых баранов, закосневших в атеизме и православной ереси. И тогда он пошел в проводники. Каждая поездка была для него «хождением в народ». И вот однажды этот пастырь уехал и канул. Жена пробовала его искать через железнодорожное начальство и через милицию. Ей сказали, что в Казани он сошел с поезда и больше его никто не видел. Он отвалился от семейного дерева, как сухой лист естественно и безболезненно. Жене даже не пришлось его оплакивать, потому что он мог быть среди живых. Она, конечно, ждала и надеялась, но на переживания у нее было мало времени, приходилось много работать, чтобы прокормить себя и ребенка. Душа ее уже раскрылась для дочери, и вскоре образ мужа выветрился из ее памяти. Мать Риты работала в больнице медсестрой, и каждый рубль стоил ей бессонных часов наполненных человеческим горем.

Без всякого стеснения девушка рассказывала незнакомому парню о том, как ей в детстве дарили обноски, то тетя Клава с маминой работы, то соседка по подъезду. Теперь Рита работала в ателье швеей и все тамошние женщины, даже известная интриганка и скандалистка Евдокимовна, опекали ее и жалели.

Фима рассказывал ей о Североморске, где он охранял военно-морскую базу, что сводилось, в основном, к выпуску стенгазеты «На боевой вахте!» и писанию объявлений красивым почерком. Он много шутил, и она искренне смеялась.

После этого они стали встречаться два раза в неделю. Фима никогда не покупал ей цветов, коржики, печенье, засахаренные орешки… Она любила погрызть, а ему нравилось ее угощать. Однако скорее отцом, нежели любовником, хотя разница в возрасте у них была всего три года.

Однажды Рита позвала Фиму к себе, когда ее матери не было дома. На столе стояли бутылка вина и фрукты в вазе. «У меня сегодня день рождения», – пояснила она удивленному гостю. «Что же ты не предупредила меня, – сказал Блюм, – я бы купил подарок». «А он у тебя с собой», – сказала Рита и стала раздеваться. Причем делала она это так , как будто была одна в комнате. Сначала сняла блузку, аккуратно повесила ее на вешалку и убрала в шкаф, потом сняла юбку, сложила ее и убрала в ящик. Затем туда же последовали бюстгальтер, трусики и носки. И все это она проделала совершенно без всякого жеманства и вызова. Так Ева представала перед Адамом еще до грехопадения.

«Сделай меня, пожалуйста, женщиной, только не гаси свет, мне хочется посмотреть, как ты устроен. Я никогда не видела взрослых мужчин голышом, только маленьких мальчиков».

Фима ее понял , как понимал всегда и не стал ничего говорить. Любое слова в этой ситуации было бы ложью, а он не хотел врать этой девушке. Он разделся и сомкнул руки на ее спине. Так они стояли до тех пор пока в их телах не разгорелся огонь.

«Я стала женщиной! Я теперь женщина! – повторяла она, после того как все закончилось, – Ты представляешь, Ритка, женщина! А что по лицу это видно? Я сейчас пойду по улице, и все увидят, что со мной произошло?..»

Фима решил, что непременно жениться на Рите, но только после того как окончит институт или хотя бы на последнем курсе. Но ей этого он не говорил, чтобы чего доброго их отношения не потеряли искренность.

Приближался новый год и из однокурсников предложил Блюму встретить его в компании. Фима сказал, что придет с девушкой, и пригласил Риту. Она захлопала в ладоши от радости, но перед самым новым годом вдруг отказалась с ним идти. Фима говорил ей, что это некрасиво, что она его ставит в неловкое положение, потому что теперь и ему придется отказаться, а на него рассчитывали. Он ее увещевал, просил, стыдил. Она – ни в какую. И тогда Фима в сердцах назвал ее идиоткой, и ушел. Он был уверен, что она позвонит ему на следующий день, в крайнем случае через неделю, но она так и не позвонила. Он нервничал, злился и тоже и тоже отмалчивался. К тому же началась сессия. Прошел месяц, прежде чем он решился позвонить в ателье. Трубку взяла Евдокимовна и спустила на Фиму всех собак, которые накопились у нее в душе за долгие годы борьбы за существование. Оказывается, Рита не хотела встречать идти на вечеринку, потому что случайно прожгла утюгом платье, которое шила специально к этому дню. Она боялась, что Фиме будет стыдно за нее, если она предстанет перед его друзьями в перешитой из старья юбке и блузке.

Фима пришел к Рите с повинной, она встретила его приветливо, но сказала, что через месяц выходит замуж. В это было трудно поверить, но Рита не умела обманывать. Вскоре она действительно вышла замуж, но брак оказался непрочным. Муж вступил в какую-то секту и ушел в народ проповедовать учение. На руках у Риты осталась дочь.

В промежутках между авантюрами Фима вспоминал Риту, приносил ей и ребенку гостинцы, чинил краны на кухне и в ванной, подумывал о женитьбе. Но потом опять случалось что-то, что на долгое время удаляло его от этой женщины. Конечно, если бы она сказала ему: «Женись на мне», он бы немедленно согласился и, может быть, был бы счастлив рядом с ней, но она этого не говорила и терпеливо сносила все его приливы и отливы.

Вот и сейчас он в очередной раз решительно и бесповоротно решил открыть новый период в своих отношениях с Ритой. Он купил ей в подарок часики с браслетом, торт и бутылку любимого кагора. Свидание должно было пройти на высоком уровне. Но тут зазвонил телефон.

– Меня зовут Мария Рамирес, – сообщил надтреснутый «птичий» голос. – Я должна была встретиться с вами в общежитии, но вы меня не дождались. Мне нужно с вами поговорить. Не могли бы вы подъехать сегодня к семи часам в отель «Савой». Я буду ждать вас в холле.

Блюм ответил не сразу. Собеседница как будто поняла причину его замешательства.

– Не беспокойтесь, опасность вам не грозит. Но в ваших интересах прийти на встречу.

– Хорошо, – согласился Фима, – но как я вас узнаю.

– Я сама к вам подойду.

Обладательницу «птичьего» голоса Фиму узнал сразу. Ее внешность соответствовала голосу. Она была похожа на большую черную птицу, не на какой-нибудь конкретный вид, а просто на птицу. Высокая, костлявая брюнетка с горбатым носом и круглыми глазами взмахнула руками, снялась с кресла и и подлетела к Фиме.

– Товарищ Блюм? Я Рамирес. Спасибо, что пришли. Я боялась, что после того недоразумения, которое произошло у вас с нашими товарищами, вы не захотите с нами контактировать. Но вы оказались мужественным человеком и пришли. Но здесь неудобно разговаривать. Давайте поднимемся в номер.

Она говорила стремительно, как будто стреляла из автомата. (А, может, она и стреляла из автомата?). Буквы «р», как горох прыгали по мраморному полу гостиничного холла, отскакивали от стен и даже после того, как Мария закрыла рот, некоторое время кувыркались в воздухе.

Двигалась она так же стремительно, как и говорила. Круглый, коротконогий Фима едва за ней поспевал. В лифте, он открыл рот, чтобы спросить к кому они едут, показала глазами на решетку переговорного устройства и прижала палец к губам, дескать, здесь все прослушивается.

Номер состоял из гостиной и спальни. Мебель в гостиной напоминала интерьеры кремлевских дворцов: сафьян, карельская береза, бронза… Темные картины в золоченых рамах и чайные розы в хрустале подчеркивали эксклюзивность апартаментов.

Мария заглянула в ванную, включила воду. Потом выдернула провод из телефонного аппарата. И только после этого сказала:

– Добро пожаловать, товарищ Блюм! Хотите выпить? Есть текила пятилетней выдержки. Очень хорошая. Рекомендую.

Из всех спиртных напитков Фима предпочитал простую водку. За компанию с женщиной он мог выпить и сладкого вина. Что касается всякой экзотической выпивки, то ей он не больно-то доверял. Чаще всего эти хваленые напитки пор вкусу и по запаху напоминали самогон не лучшего качества. Но глоток спиртного был сейчас как нельзя кстати.

– А нет у вас водки. Эту текилу ведь пьют как-то по-особому…

– Ничего особенного, – трескуче рассмеялась Мария, – Все эти заморочки типа «лизни, глотни, кусни» для гринго[6]6
  Презрительная кличка американцев и белых вообще (исп.)


[Закрыть]. Мы, мексиканцы, пьем текилу, как вы русские водку – залпом и без всякой закуски.

Она достала из бара непочатую бутылку и два тяжелых стакана, отвернула пробку и плеснула в стаканы прозрачную жидкость. В воздухе запахло самогоном.

– За приятное знакомство.

«Вот это еще большой вопрос, – подумал Фима, но текилу выпил. Вкус напитка был лучше, чем запах, но все равно керосин.

– Приготовляется из сока синей агавы, древний индейский рецепт, – пояснила Мария.

– А из чего приготовляется та гадость, которую мне вкололи ваши люди, чтобы я потерял сознание и при этом вел себя как нормальный человек?

– Пайота, – улыбнулась Мария, как будто речь шла детской присыпке, – кровь души. Брухо[7]7
  Колдуны


[Закрыть] применяют ее, чтобы отделить духовную субстанцию от физической, и спаси первую от разрушения в критические моменты. Действие этого снадобья ограничено во времени и не ведет к необратимым изменениям. Мои друзья прибегли к нему для вашей же пользы. Вы могли стать жертвой сил, которые нам противостоят.

– А разве та сила, которая огрела меня по башке, лучше? Головорезы, которые затащили меня в общагу ваши люди?

– Диас и Санчес простые деревенские парни, что с них возьмешь. Вы напали на их след, мешали им выполнять, хотели их задержать, а может быть и устранить. Что им оставалось делать? Но поверьте мне, убивать вас никто не хотел. Мы собирались просто изолировать вас на некоторое время.

– Чтобы спокойно замести следы убийства.

– Диас и Санчес никого не убивали.

– Значит, это вы пришили бизнесмена или кто-то другой из вашей банды.

– Мы не банда и здесь не для того, чтобы убивать.

– Хорошо, хорошо, я вам почти поверил, и совсем поверю, если расскажете для чего вы здесь, – сказал Фима, плеснул на дно стакана еще текилы и откинулся в кресле, всем своим видом давая понять, что готов выслушать самые невероятные объяснения.

– Мы здесь для того, чтобы найти одну вещь, которую у нас украли. Не стану скрывать, что она имеет для нас большое значение. Это, можно сказать, национальное достояние.

– Вы хотите сказать, что представляете интересы мексиканского правительства?

– Не совсем так. Эта вещь принадлежит не государству, а определенной части общества, самой бедной, самой угнетаемой, но без которой Мексика не была бы Мексикой. Я говорю об индейцах.

– Значит вы индейка, то есть, простите, индианка, или как там?

– Нет, я из креольской семьи, но я поклялась до конца жизни бороться против эксплуататоров за социальную справедливость. Вы же советский человек, вы должны меня понять. Я не верю в то, что народ, давший миру Ленина, может отступиться от его идей. То, что у вас сейчас происходит – это временное затмение. Вы переболеете этой капиталистической лихорадкой и прозреете. Весь мир продолжает в вас верить. Все человечество смотрит на вашу страну с надеждой. Да, я родилась в буржуазной семье, но я горжусь тем, что у меня хватило сил вырваться из этого болота и влиться в ряды борцов за свободу всех угнетенных. А у нас, в Мексике, самые угнетенные – это индейцы. Я не скрываю своих убеждений. Я – марксистка и, если хотите, хуаристка[8]8
  Последовательница идей Бенито Хуареса (президент Мексики в 1867– 1872 гг., борец за социальные и политические права коренного населения)


[Закрыть]. Нельзя быть патриотом Мексики и не отстаивать интересы коренного населения.

– Не так чтоб уж очень хочу. Все мы капельку хуаристы, но это еще не повод для того, чтобы хаять папу с мамой. Это как-то не по-божески.

– Я атеистка.

– А Ленин почитал родителей, хотя у них не все было чисто по части пролетарского происхождения.

– Не будем сейчас дискутировать на эту тему. Вы ведь детектив? Вы работали на Вартанова и в курсе его дел?

– В какой-то степени да, но его убили, и я не уверен, что это не ваших рук дело.

– Я хочу попросить оказать нам одну услугу – помочь разыскать пропавшую вещь.

– Прежде чем сказать «да» или «нет» я должен знать все о вас и еще больше о пропавшей вещи.

– Скажем так, мы организация, которая борется за права коренного населения Мексики. Мы не сепаратисты, но хотим, чтобы территории, где живут индейцы, управлялись самими индейцами. Мы не сторонники вооруженной борьбы, но если власти не прислушаются к нашим требованиям, мы возьмем в руки оружие…

– Спасибо, я все понял, – прервал Фима пламенную речь хуаристки, и вынужден вам отказать. Бороться за права угнетенных очень благородно, но у меня сейчас нет времени. До свидания. Желаю успехов, – Не без сожаления он выбрался из объятий мягкого кресла и хотел уйти, но Мария схватила его за рукав и как мальчишку бросила обратно в кресло.

– Мы можем заставить вас работать на нашу организацию. Вы задолжали Вартанову крупную сумму и убили его, чтобы не платить. Диас и Санчес задержали вас, когда вы убегали с места преступления. Они могут выступить как свидетели. Он, конечно, был паразит и эксплуататор, но даже ваша продажная власть вынуждена бороться с убийцами. Вы нас выслеживали, и мы за это можем с чистой совестью сами убрать вас. Мы можем сделать так, что вы просто-напросто покончите жизнь самоубийством. Но мы не хотим вашей смерти и предлагаем вам сотрудничество на очень выгодных условиях. Двадцать тысяч долларов вас устроит?

Фима желудком почувствовал опасность, которая исходила от этой мексиканской девки и которой поехала крыша, но ему было стыдно признаться в этом даже себе самому. Если тебя насилуют, как говорила Нинель, и ты ничего не можешь с этим поделать, то попробуй расслабиться и получить удовольствие. Он плеснул себе еще текилы, выпил залпом и сказал:

– Двадцать пять. Но без всякой идеологической трескотни. У меня на нее аллергия. Если уж так свербит, спойте «Кипит наш разум возмущенный» и выпустите пар. Скажите мне прямо, что за вещь вас интересует и, почему вы преследовали виноторговца?

– У него в руках оказалось ювелирное изделие, золотая фигурка пернатого змея Кукулькана из храма древнего народа майя в городе Паленке. Она была спрятана нашими людьми у него на вилле в Испании, но две недели назад пропала оттуда. Мы хотели заставить его вернуть это достояние истинным наследникам. Для этого в Москву приехали Диас и Санчес. Они владеют искусством на расстоянии управлять мыслями других людей. Для этого они сначала поселяют в душе человека свои сны, которые затем прорастают в его сущность. И тогда человек перестает быть собой. Он становится рабом снов и с их помощью его можно заставить все что угодно. Мы хотели, чтобы Вартанов сам пришел к нам и рассказал, где прячет змея. Диас и Санчес уже довели его до нужного состояния. Он ехал сюда, ко мне на встречу, и вернул бы нам Кукулькана, но вам как раз взбрело в голову убить его.

– Ой, мне эти разговоры…

– Теперь вы понимаете, какой вред вы нанесли нашему делу. Если в центре узнают об этом, вам немедленно вынесут смертный приговор. Но я задержала информацию, я на вас рассчитываю, – сказала Мария и тоже хлебнула из стакана. – Я навела про вас справки, вы ведь тоже принадлежите к угнетенной нации. Вас дискриминируют, унижают, а власти закрывают на это глаза, любой пьяный негодяй может вас оскорбить на улице и это сойдет ему с рук, а полиция сделает вид, что ничего не произошло. Я об этом знаю не из газет, меня несколько раз принимали за еврейку и называли жидовкой. Но вы научились приспосабливаться, вы можете плавать даже в серной кислоте, вы поняли, что образованием можно пользоваться как оружием. А индейцы темные и забитые… На юге есть деревни, где до сих пор не знают плуга и поля под кукурузу обрабатывают заостренными палками. Все что они имеют на обед – кукурузная лепешка и горсть фасоли. Они живут в глинобитных хижинах с земляным полом, как тысячу лет назад. Они не умеют ни читать, ни писать. Немногие из них знают, что их предки создали одну из самых великих цивилизаций. Евреи рождаются старыми, а индейцы, как дети, им нужен Кукулькан, чтобы поверить в себя. Это наш долг, долг белых людей вернуть им историю и чувство собственного достоинства. Я прошу вас, верните змея. Если в центре узнают, что я провалила операцию, меня не простят. Они подложат бомбу в машину отца или похитят мать.

То ли угроза расправы, то ли выпивка, наконец, подействовала, но Мария вдруг сразу как-то обмякла, на смуглых ее щеках проступил румянец, и во взгляде появилось некое сомнение, легкая печать ревизионизма.

Она хлопнула еще текилы, откинулась в кресле и прижав ладони к лицу запричитала:

– Я не хочу, чтобы они причинили зло моим родителям. За себя мне не страшно, моя жизнь мне все равно не принадлежит, и я сознательно пошла на это, А мама… Она тайком от отца пишет мне письма, в которых называет меня trago – ласточкой. Так она меня звала в детстве. А потом я сделала это прозвище партийной кличкой. Теперь я товарищ Ласточка в клетке. Помогите мне, помогите ради бога.

Фиме стало жалко марксистку, он поднялся, чтобы успокоить. Он хотел положить ей руку на плечо и сказать что-нибудь вроде «ну-ну, все обойдется», но вдруг поскользнулся на полированном паркете, и оказался на коленях у ног девушки. Одна его рука была на ее бедре, другая на груди. Она тут же прижала ее своей рукой. При этом она взглянула на Фиму так, как будто хотела спросить «как это понимать?». И сама же ответила на этот вопрос, только уже вслух, но едва слышно:

– Да, только я сперва приму душ.

И тут же каркнула так, что Фима вскочил на ноги, как ошпаренный:

– Muchachos, es posible salir. Ha convenido[9]9
  Ребята, уходите. Он согласился. (исп.)


[Закрыть].

Из спальни вышли Диас и Санчес и молча проследовали к выходу. Ни дать, ни взять слоники с бабушкиного комода.

Фима хотел воспользоваться ситуацией и идти за ними, но Мария крепко вцепилась в его руку.

– Нет, ты останешься и дашь немного любви бедной Ласточке у которой здесь нет никого, кто бы ее пожалел.

Когда Фима наконец покинул номер был уже вечер. Возле входа в отель собралась нарядная толпа. Дамы в вечерних платьях, мужчины с бритыми затылками в смокингах. То и дело к подъезду подкатывали дорогие иномарки и величественный как «Мерседес» швейцар распахивал перед гостями двери. Перед тем как выпустить Фиму, он оглядел его с ног до головы, и нагло ухмыльнулся.

«О, Господи, думал Блюм по дороге к метро. – Ты помогаешь даже тем, кого я не знаю, так почему бы тебе не помочь мне?».

Новый поворот событий не вызвало энтузиазма ни у Розы Марковны, ни у Никиты. Фима рассказал им все о своем свидании с Ласточкой, за исключением того, что было после того, как ушли индейцы. Компаньоны слушали и качали головами, ситуация им явно не нравилась.

– Вот уж не думала, что на старости лет меня ожидает участь Троцкого.

– Вы, Роза Марковна здесь совершенно не причем, – сказал Фима. – Если уж на то пошло, то участь Троцкого ожидает одного меня. Вам лучше сейчас уехать в Харьков и лечь на дно.

– С этой украинской пенсией даже на дне можно протянуть ноги. Бедность, конечно не порок, но это единственное ее достоинство. Сколько, ты говоришь, они заплатят? А сколько стоит эта из змея? Она из золота?

– Самое хреновое, что они иностранцы. Это уже не просто уголовщина, а политика. За сотрудничество с международной мафией по головке не погладят. А если они террористы или сатанисты? – запаниковал Никита.

– Не думаю, – сказал Фима, – но в любом случае это опасные люди. Черт меня дернул ввязаться в эту историю. Где я им найду эту гадскую змею. Вартанова убили, Афанасий исчез… Может они и убили виноторговца…

– Зачем им убивать, если они могли ему заморочить голову настолько, что он сам бы все выложил. Нет, предпринимателя удрал кто-то другой. Возможно, этот кто-то очень не хотел, чтобы Вартанов попал в руки к мексиканцам, – предположила Роза Марковна.

– Вторая версия Стаса, – подумал в слух Никита. – Вартанова убили торговцы наркотиками. Хотели кокнуть Афанасия, но Алик перебежал ему дорогу.

– Ту, где я фигурирую, можно отбросить, – сказал Фима. – Впрочем, вам виднее. Легко рассуждать, когда вам к горлу не приставили мачете.

– А это что за херня? – спросил Никита.

– Четвертая версия – жена, – продолжала дедуцировать Роза Марковна. – Кажется Вероника… Она не еврейка?

– Кто ж ее знает, – сказал Фима. Компаньоны начинали его раздражать. Его жизнь висит на волоске, а они решили поиграть в комиссара Мегрэ и мисс Марпл.

– Вот именно, что мы ничего не знаем, – подчеркнула Роза Марковна. – А уже таки не мешало бы что-то знать.

– Лишнее знание рождает скорбь, – вздохнул Фима. – Это сказал неглупый человек и я убеждаюсь в этом на своей шкуре.

– Если у тебя есть другой выход, то выходи, – пожала плечами Роза Марковна.

– Хорошо, – согласился Фима. – Что вы предлагаете?

– Я думаю, мексиканскую версию нужно отставить. Они нам все равно не заплатят, если мы докажем, что убийство Вартанова дело их рук. Займемся теми, кто мог быть в курсе дел бизнесмена. Это могут быть Афанасий и Вероника.

– Но Афанасия нигде нет, – подал голос Никита. – Вот вы его и найдите, сказала Роза Марковна тоном, не терпящим возражений. – Вы работали в органах, у вас наверно остались связи.

– У нас нет выхода на Веронику, – сказал Фима.

– Вот вы его и найдите. В любой конторе всегда найдется человек, который в курсе дел всех сотрудников. Раньше это были профсоюзные активистки, а теперь…

– Секретарша, – подхватил Фима. – Вот я ей и займусь.

– А я поговорю с Самвельчиком, – сказала Роза Марковна. – Завтра он обещал отвезти меня на рынок. Бедный мальчик, он сегодня звонил, совершенно растерялся после смерти начальника. Не знает, кто ему будет платить, а у него дома сестра замуж выходит… Кстати, насчет денег, что эта ваша птичка говорила насчет аванса? А то тут один профессор обрывает телефон. У него пропал фокстерьер. Готов заплатить любые деньги в пределах разумного.

После смерти Вартанова и исчезновения Афанасия Trade group Realta тихо скончалась, однако оставшиеся сотрудники упорно имитировали трудовые будни, скорее по инерции, чем по необходимости.

К девяти приходил охранник Арам, отключал ночную сигнализацию, и занимал свой пост на вахте. Ровно в десять на работе появлялась Вера Андреевна – главный бухгалтер, и, наконец, Самвел привозил в офис секретаршу Зину, не потому что она была такой важно персоной, а просто они жили в одном районе. Последним приходил телохранитель Гамлет, который после смерти хозяина отпустил бороду и перестал носить галстук.

Для начала, Зина включала компьютер и проверяла электронную почту. Если были послания, то она их распечатывала на принтере, присваивала им номер и клала в папку, на которой было написано «Входящие». Потом заваривала чай и созывала всех сотрудников на чаепитие. Пили сосредоточенно, лишь изредка перебрасываясь фразами вроде «а тепло то как, в прошлом году в эту пору шли дожди» или «что будет с рублем, ума не приложу». Убийство директора и пропажу зама они уже обсудили, действия милиции, которая, по их мнению, ничего не делала для того, чтобы найти преступников, тоже. А о том, что их ждет, они принципиально не говорили, хотя каждый из них прекрасно понимал, что контора приказала долго жить. Их посиделки напоминали бдения у гроба покойника, но собрать вещи и уйти ни у кого не хватало мужества.

После чаепития Вера Андреевна шла в свой кабинет приводить в порядок никому не нужные теперь счета и ведомости, которые и без того были в полном порядке. Все операции прекратились, денег в кассе не было, а получить их из банка она не могла без подписи директора, да там и оставалось-то всего ничего. Остатка едва хватило бы на оплату процентов по кредитам.

Арам и Гамлет шли на вахту играть в нарды, а Самвел во двор – приводить в порядок свое хозяйство: пробитый пулями «Фиат», помятый Фимой «Вольвешник» и джип, к которому он питал самые теплые чувства. Зина включала радио и доставала маникюрный набор. В первые дни после смерти шефа ей приходилось отвечать на телефонные звонки: «Александр Григорьевич подойти не может – он умер». Это звучало нелепо и походило на дурную шутку. Некоторые сердились, ругались и бросали трубку. Были и такие, кто соболезновал, просил рассказать подробности гибели Вартанова, спрашивал, когда похороны. Но после похорон звонки резко пошли на убыль, а потом и вовсе прекратились.

Настроение у нее было паршивое. Все подруги съездили, кто в Крым, кто в Турцию и теперь ходили загорелые и посвежевшие, а она все оттягивала отпуск, чтобы продлить лето. А теперь отпуск накрылся медным тазом. Нет, уйти то можно, но на какие шиши. На зарплату денег нет, не говоря уже об отпускных. И Афанасий свалил, фуфло уголовное, а еще крыша называется.

Зиночка не обольщалась насчет своей квалификации: раз взяли на пятьсот баксов без знания языка и стажа, значит – будут трахать. Современная девушка не должна комплексовать по этому поводу, но смотря кто. Она-то надеялась что это будет Алик. Он был, конечно, хам и жлоб, но зато носил элегантные костюмы, яркие галстуки и очки в золотой оправе. Однако вскоре выяснилось, что его сексуальные устремления направлены в сторону мужского пола, а Зиночка досталась Афоне, этому потному борову в наколках.

С ним и говорить-то было противно, не то, что спать. К тому же как мужчина он был полное ничтожество. Чтобы возбудиться он заставлял Зиночку говорить грязные слова. К этому он привык, общаясь с дешевыми марухами. Но это бы еще ничего, Зиночка и сама не при дворе воспитывалась, материться она научилась раньше, чем читать и писать, но вот запах изо рта – это уж слишком. Воняло от Афони, как из помойки и никакие жвачки, никакие освежающие таблетки не помогали.

В конце концов, Зиночка нашла противоядие – каждый раз ложась с Афоней в постель, она представляла себе пятнадцатое число, когда ей на руки выдают конверт с новенькими хрустящими купюрами.

Как бы сейчас пригодились эти купюры, но, увы, здесь ей уже ничего не светило, но и уходить было некуда, и она исправно продолжала ходить на работу, в глубине души надеясь, если не на чудо, то хотя бы на счастливый случай. Но время шло, а случай все не подворачивался.

И вдруг в офисе появился тот самый синеглазый коротышка, который приходил к Алику накануне его гибели. В руках у него был букет, точнее пучок георгинов, за двадцатник от теток у метро. Пиджак от времени превратился в балахон, а шнурок на ботинке развязался, но все равно он был симпатичный.

– А Александра Григорьевича нет, он… – Зиночка не знала, как ему объяснить, чтобы не получилось глупо.

– Знаю, знаю, – сказал Фима и сунул ей в руки георгины. – Я к вам. Нам нужно поговорить, но лучше не здесь. Вы можете уйти с работы пораньше.

– Нет проблем, – тут же согласилась Зиночка, выключила компьютер и подхватила сумочку. – Куда пойдем? Тут за углом есть кафешка, где подают десять сортов кофе.

Фима думал, что обойдется скамейкой в сквере. Хорошо еще, что она не предложила посидеть в ресторане с французской кухней.

Кафешка оказалась стильным местом, которое облюбовала молодежь. По стенам были развешаны маски. В углу стоял деревянный индеец в перьях. Фима посмотрел на него с ненавистью. Но кофе макьято, который порекомендовала Зиночка, был совсем неплох.

– Итак… – сказала она, пригубив ароматный напиток.

– Я частный детектив, – погнал с места в карьер Фима, – работал в последнее время по заданию Александра Григорьевича. Его гибель может быть связана как раз с этим делом, поэтому я подробнее узнать о нем и его окружении. Милиция, наверно вас уже достала. Но поверьте, мне очень важно знать подробности.