Текст книги "Хелли"

Хелли
Андрей Фесенко

Ты – горький звездный сок. А я —

Я – помутневшие края

Зари слепой и бесполезной.

Максимилиан Волошин. «Как Млечный Путь, любовь твоя…»

Март 1907 г.

Редактор Астанина Наталья

Корректор Ахунова Венера

Оформление Мелесин Геннадий

© Андрей Фесенко, 2023

ISBN 978-5-0051-2844-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

В моем почтенном возрасте многие люди хватаются за перо и приступают к написанию мемуаров, стремясь поведать миру о пройденном жизненном пути. Я же совершенно уверен, что моя биография абсолютно неинтересна миру. Не стал я знаменитым ученым, артистом, спортсменом или писателем. А жил и трудился, как и большинство людей: утром уходил из дома, вечером возвращался. Летом уезжал с семьей за город. Вечерами смотрел телевизор, рассеянно слушая последние новости. В общем, нет у меня никакого смысла разворачивать панораму своего бытия. Да, конечно, можно убедить себя в том, что судьбы моего поколения – зеркало времени, что выпало на его (то бишь поколения) долю много испытаний. Но уж сколько сказано и написано об этом! Нет, не стоит повторяться лишний раз. Но рассказать об одной встрече я бы хотел. Она длилась всего лишь несколько минут, но озарила неземным светом мою душу, дала надежду на лучшее и веру в то, что не напрасны и не бессмысленны наши мечты.

Первое время я часто вспоминал об этой встрече, мечтал снова испытать то сладостное, волнующее чувство тайны. Но… со временем краски тускнели, расплывались, а затем и вовсе стерлись. Так бывает, когда просыпаешься и виденное во сне еще свежо в памяти, но тут же рассеивается, словно маленькое облачко. В итоге, завертевшись в сумасшедшем водовороте событий, затянувшем меня и моих близких после 1914 года, я не заметил, как быстро пролетела целая жизнь!

II

Рассказ мой, возможно, будет сумбурен, но я буду стараться по возможности не отвлекаться от главной темы. И еще: несмотря на то что я по образованию филолог, совершенно не обладаю изысканным слогом. Поэтому все, о чем я пишу, не является повестью или рассказом. Скорее, это нечто вроде суховатых заметок.

Пожалуй, вначале разумно кратко поведать читателю о собственной скромной персоне.

При рождении я получил имя Михаэль. Но так меня никто из домашних и близких не величал, а обращались ласково: Мика.

Появился я на свет зимним морозным утром 1900 года в Санкт-Петербурге. Семья наша жила тогда на Васильевском острове, на Кадетской линии. Достаток наш назвать великим нельзя, но мы и не бедствовали. Одним словом, относились к среднему классу. Родители мои имели хорошее добротное образование. Отец, Георг Фридрихович Штейнер, инженер по транспортной части, славился также как знаток живописи малых голландцев и увлекался коллекционированием курительных трубок. Мама, Александра Дмитриевна, – выпускница Мариинского института. Знала в совершенстве четыре языка и одно время преподавала литературу в Императорском Санкт-Петербургском университете.

Я и моя старшая сестра Фредерика росли в атмосфере высокой и требовательной нравственности. Бывало так: мы с Фридой, к примеру, слишком эмоционально и шумно играем в пиратов. Кричим: «На абордаж, сизый Хью!» Отец смотрит на нас так строго, что сразу не хочется быть пиратами. Выдержав паузу, он говорит, отчетливо произнося каждое слово, словно чеканя шаг: «Вы, кажется, забываете, что в нашей семье так никто никогда не вел себя». Далее непременно следует напоминание, что мы – потомки нюрнбергских бургграфов дома Гогенцоллернов и должны быть достойны этого обстоятельства.

Каждый год, весной, отец снимал дачу в Петергофе, и мы уезжали туда сначала на выходные дни и праздники, а потом оставались на летние каникулярии с 1 июля до 15 августа. В солнечные дни я играл с местными мальчишками в прятки, салки, бабки и в другие игры. Было очень весело!

В 1908 году приказом министра путей сообщения Николая Константиновича Шауфуса отца на два года перевели на службу в Москву, курировать работу Московской железной дороги курского направления. Мы поселились в доходном доме в Георгиевском переулке. Рядом, на Кудринской-Садовой улице, находилась четвертая женская гимназия, куда определили Фредерику. А меня приписали к казенному реальному училищу, которое располагалось рядом.

Надо сказать, что я никогда не питал любви к предметам, дававшимся в этом учебном заведении. С рождения мне чуждо было все техническое. Не видел я никакой прелести в бездушных металлических махинах, законах физики и геометрических фигурах. Моя голова была совершенно не приспособлена к этим сферам. Меня влекла история! Я много читал о великих людях, о разных странах, об открытиях археологов… В те годы память моя была безупречной!

Но отец решил, что Фрида будет учиться в гимназии, а мне следует постигать технические дисциплины, чтобы в будущем продолжить труды на инженерной ниве. Сильно меня огорчало это решение отца. Зато когда приходили к нам гости, я становился центром их внимания. Они непременно просили меня рассказать что-нибудь из истории. И я охотно откликался на эти просьбы, подробнейшим образом описывая тонкости всяких исторических реалий и личностей. Гости хлопали в ладоши и восклицали: «Bravo! Merveilleux!» А один из сослуживцев отца однажды даже заметил, что у него создается чувство, будто я – настоящий свидетель событий, о которых рассказываю. И поинтересовался, знаком ли я с романом Уэллса «В глубь веков». Тогда имя Уэллса мне было неизвестно, но спустя годы, я прочитал этот роман, правда, под другим названием.

Я старался привыкнуть к Москве, но она так и не стала для меня родной. Не было в ней великолепия Петербурга! Все мне казалось здесь каким-то ненастоящим, даже комичным. Красная площадь навевала на меня бесконечную тоску и никак не могла в моем маленьком сердце затмить Дворцовую площадь в Петербурге. И москвичи были для меня совсем чужими, словно я оказался на другой планете. Конечно, быть может, я сам себе это придумал. Но так или иначе друзей в Москве у меня не завелось. Ничего не поделаешь, я – питерец!

III

Уже летом 1909 года люди все чаще стали говорить о приближающейся комете. Пожалуй, не было такой газеты или журнала, которые не писали бы о ней. Одни пугали этой кометой невежд. Другие – напротив, успокаивали читателей, публикуя интервью с астрономами, которые рассказывали о природе комет. У меня сохранилось несколько таких газет. Вот, например, что сообщалось в газете «Русское слово» от 17 апреля 1910 года. «У страха глаза велики. Вчера и третьего дня в редакцию неоднократно обращались по телефону обыватели, утверждавшие, что в воздухе ими чувствуется как бы „запах спирта“, и боязливо осведомлявшиеся, не находится ли этот странный феномен в связи с приближением кометы Галлея. Хотя запахи кометы Галлея еще не исследованы, но едва ли все же от небесного светила может „разить водкой“. Если носы наших собеседников по телефону не галлюцинируют, то спиртуозный запах правдоподобнее объяснить усиленной заготовкой спиртного к празднику. Небесная механика здесь, во всяком случае, ни при чем».

А вот какой стишок появился в журнале «Смех»:

 
Нам минута дорога:
Мир идет к кончине!
На земле стоит булга
По этой причине.
Снаряжен аэроплан:
Отлетит с планеты!
Изучен уж точный план
Гибельной кометы.
Скоро нас кометный хвост
Бросит на лопатки.
Не давайте деньги в рост,
Раздавай «остатки»!
Рассыпайте даром – «так»
Звездные секреты
И постройте особняк
На хвосте кометы.
 

Забавно перечитывать эти шутливые строчки. Но тем не менее было достаточно и глупцов, веривших во вредоносность кометы и панически боявшихся ее. Порой это доходило до сумасшествия. Газеты сообщали, что некоторые люди боятся выходить на улицу, а кто-то даже сводит счеты с жизнью. Большим спросом стали пользоваться специальные таблетки «от кометы» и «антикометные зонтики». Мне, например, довелось видеть, как одна женщина тянула за руку своего маленького сына, направляясь в церковь Покрова Пресвятой Богородицы, находившуюся напротив Вдовьего дома на Пресне. Женщина покрикивала на сына и грозилась, что за непослушание на него обрушится гнев кометы. Тогда я впервые осознал, что необразованных, темных людей невероятно много, и мысленно всегда благодарил маму, папу и нашего учителя Льва Исааковича Хлебородова, которые привили мне правильное течение мысли, спасавшее от мрака невежества.

IV

Комету я впервые увидел в конце декабря 1909 года. Отец отвез меня и Фриду в обсерваторию на Пресне. Там служил его знакомый астроном. Звали ученого Сергей Николаевич. Я никогда раньше не был в настоящей обсерватории и был просто потрясен огромным телескопом, который почему-то тихонько жужжал. Сергей Николаевич – человек средних лет с аккуратно подстриженной бородкой и усами – пояснил, что это жужжание издает специальный часовой механизм, медленно поворачивающий телескоп, чтобы следить за вращением небосвода.

– Вы знаете, что такое кометы? – спросил Сергей Николаевич.

Мы с Фридой отрицательно покачали головами.

– Ядра комет – это ледяные глыбы. Их поперечник составляет несколько километров, а масса в миллионы, а то и в миллиарды раз меньше массы Земли. Льды, или, скорее, снега́ кометы – это замерзшая вода с примесью замороженных газов и жидкостей. Когда такой межпланетный айсберг подходит ближе к Солнцу, он нагревается, возгоняется, и у кометы появляется хвост – длинный шлейф газа, который разметывается на многие миллионы километров от ядра кометы. Впрочем, давайте посмотрим в наш телескоп на самую знаменитую комету – комету Галлея.

Первой в окуляр телескопа заглянула Фрида. Посмотрев с минуту, она, не сказав ни слова, отошла в сторону. Потом прильнул к окуляру я.

На черном бархате морозного неба выделялось туманное зеленовато-серебристое пятнышко.

– А где же хвост? – спросил я, не отрываясь от окуляра.

– Подожди, Мика, пусть глаз привыкнет. И смотри как бы боком. Мы этот прием называем боковым зрением.

Едва Сергей Николаевич произнес эти слова, я увидел хвост кометы. Точнее, не хвост, а хвостик.

– Он такой маленький! – сказал я.

– Потерпи, весной мы увидим огромный хвост.

Я любовался этим серебристым пятнышком и думал о том, что сейчас всматриваюсь в такие бездны, о которых прежде и не помышлял. И почему-то в тот момент в голове у меня зазвучала музыка. Это был «Хорошо темперированный клавир» Баха, прелюдия и фуга ми-бемоль №8. Мама и Фредерика часто исполняют эту музыку на домашнем фортепиано. Так и стала эта комета ассоциироваться у меня с музыкой Баха.

Я отошел от телескопа и спросил:

– А кто такой Галлей?

И Сергей Николаевич рассказал о знаменитом ученом Эдмунде Галлее, упомянув, что Галлеем этого исследователя зовут в России, а англичане произносят его фамилию как Хелли.

– Он эту комету открыл? – спросила Фрида.

– Не просто открыл, – ответил Сергей Николаевич, – а совершил настоящий научный подвиг. Во времена Галлея, а это был XVII век, люди не знали путей и законов, по которым движутся в пространстве кометы. Считалось, что перемещаются они по прямым линиям: появляясь из глубин космоса, проносятся мимо Солнца в бесконечность, чтобы навсегда там исчезнуть. Галлей не мог объяснить, но чувствовал, что движение комет гораздо сложнее, чем может показаться. И тогда он задумал провести свое исследование, я бы даже сказал, осуществить настоящее расследование о движении комет.

Сергей Николаевич говорил неспешно, четко произнося каждое слово.

– Исаак Ньютон, учитель и друг Галлея, – продолжал он, – не раз высказывал мысль о том, что, по-видимому, существуют кометы, которые движутся вокруг Солнца и периодически появляются на наших небесах. Он даже предложил способ проверить эту гипотезу. Нужно было собрать старинные записи наблюдений различных комет и по ним определить их орбиты. Если у некоторых комет орбиты окажутся совпадающими, то, значит, они…

– Принадлежат одной и той же комете? – перебила Фрида.

– Молодец, Фрида! – воскликнул Сергей Николаевич.

– Фредерика, – тихо, но строго произнес отец, – если ты будешь перебивать, мы тут же поедем домой.

– Désolé, papa, – виновато мурлыкнула Фрида и приложила палец к губам в знак молчания.

– Так вот, – продолжил Сергей Николаевич, – по моментам прохождений через перигелий, то есть через самую близкую к Солнцу точку, можно определить период обращения этой кометы вокруг Солнца. За такое дело и взялся Галлей. Собрав сведения о наблюдениях комет за последние триста шестьдесят лет, он составил таблицу, в которой были числа, показывающие форму и расположение орбит этих комет. Ученого поразило совпадение величин, относящихся к трем из них. Это были кометы, появлявшиеся в 1531, 1607 и 1682 годах. Последнюю, кстати, наблюдал и сам Галлей. Оказалось, что они двигались по почти одинаковым орбитам. Могло ли это быть простым совпадением? Одно обстоятельство смущало Галлея. Дело в том, что от первого до второго появления этой кометы прошло семьдесят шесть лет и два месяца, а от второго до третьего – только семьдесят четыре года и десять с половиной месяцев. Почему же эти периоды неодинаковы? Но вскоре Галлей нашел этому объяснение. Двигаясь по своей вытянутой орбите, комета проходит вблизи гигантских планет – Юпитера и Сатурна. Эти планеты своим могучим притяжением отвлекли комету от ее обычного пути, сократив его, а потому она и пришла во второй раз раньше. Тогда-то Галлей и понял, что это были не три разные кометы, а одна, движущаяся вокруг Солнца по очень вытянутой орбите с периодом обращения в среднем в семьдесят пять с половиной лет. И Эдмунд Галлей с уверенностью заявил, что возвращение этой кометы состоится в 1758 году.

Сергей Николаевич замолчал.

– И она вернулась? – спросил я.

– Вернулась. За несколько лет до возвращения кометы французский астроном Алекси́ Клеро уточнил год и месяц сближения кометы с Солнцем. И этот прогноз оправдался. Комету заметили в декабре 1758 года. Это был настоящий триумф науки, друзья! А сейчас мы с вами являемся очевидцами, свидетелями очередного возвращения кометы Галлея.

– А когда она вернется в следующий раз? – спросила Фрида.

– Не скоро, – улыбнулся Сергей Николаевич, – в 1986 году.

Фрида шумно вздохнула.

V

Весна – замечательное время! Природа в Подмосковье просыпается раньше, чем в Питере. Впрочем, возможно, мне так всего лишь казалось. Как и в Петергофе, отец снимал дачу в подмосковном тихом поселке Бутово. Место было очень живописным: много зелени, маленькие прудики, узенькие тропинки, виляющие среди стройных берез. Одним словом – место было чудное, и в апреле-мае мы на выходные уезжали в Бутово. В доме, который мы снимали, часто собиралась большая компания московских сослуживцев отца, а иногда даже приезжали друзья из Питера и гостили у нас. Они долго разговаривали на веранде, пили вино, обсуждали свои взрослые вопросы и новости.

А у нас с сестрой были свои заботы. Фредерика много читала, раскачиваясь на кресле-качалке, я же катался на велосипеде, исследуя окрестности, простирающиеся до железной дороги, выбираться за которую мне было категорически запрещено.

В ночь с 5 на 6 мая Земля прошла через хвост кометы Галлея. Бульварные газеты пестрели всевозможными страшилками о кончине мира, но не произошло ровным счетом ничего.

В пятницу 6 мая мы утром уехали на дачу. Нас ждали четыре выходных дня! 6 мая – день рождения Его Императорского Величества государя императора Николая Александровича. В этот день мы не учимся. 7 и 8 мая – соответственно суббота и воскресенье. А понедельник тоже был выходным, ведь 9 мая – праздничный день, перенесение мощей Святого Николая Чудотворца.

В воскресенье у нас собралась веселая компания. Приехали коллеги отца и подруга мамы. Все были с детьми: две девочки, кажется, такого же возраста, как и Фрида, и мальчик, мой ровесник. Был он чистеньким, аккуратным, в тщательно выглаженном костюмчике. В близко посаженных серых глазах читалось некое чувство превосходства, что сразу не вызвало у меня никакого желания общаться с ним. Справедливости ради, я попытался с ним побеседовать о каких-нибудь интересных вещах, но быстро выяснилось, что его ничего не интересует.

Зато неожиданной радостью для меня стал приезд Сергея Николаевича. За праздничным столом он объявил, что привез с собой небольшой телескоп и мы будем наблюдать комету Галлея. Эта новость была встречена радостными возгласами, а мамина подруга заявила, обращаясь к детям:

– Вы слышали? Сегодня вечером мы будем наблюдать комету Галилея в телескоп.

Сергей Николаевич улыбнулся и очень мягко поправил женщину:

– Прошу прощения, мадам, комету Галлея, – он слегка растянул это слово, намекая на заблуждение подруги мамы, – мы сможем узреть только на рассвете.

– Нет, Сергей Николаевич, это невозможно! – всплеснула руками мадам. – Ведь детям надо спать, нельзя нарушать режим дня!

– А я не буду спать, – заявил мальчик, – я хочу в телескоп посмотреть.

– И не думай, Алеша, – строго сказала мадам, – режим есть режим.

Алеша скис, покраснел.

– Не будем спорить, друзья, – вмешался отец, – пусть дети лягут пораньше спать, чтобы встать до рассвета и провести настоящее астрономическое наблюдение.

Вскоре всех детей выпроводили на улицу, чтобы не мешали взрослым разговорам. Девочки быстро выбежали в сад под предводительством Фриды и принялись играть в свои девчачьи игры.

А я отправился кататься на велосипеде. Исколесив окрестности, я вернулся только к вечеру. Взрослые на веранде живо обсуждали газетные новости; набегавшиеся девочки изредка зевали и было видно, что их клонит в сон; мальчик Алеша в одиночестве бродил по саду и размахивал тонким прутиком.

Увидев меня, Алеша подошел и попросил прокатиться на велосипеде.

– Катайся, – сказал я равнодушно.

Алеша вдруг улыбнулся так, словно сбылась его заветная мечта, и укатил.

После раннего ужина все дети в полном составе добровольно отправились в страну сновидений.

В два часа ночи меня растолкал отец:

– Мика, вставай. Ты хотел наблюдать комету.

– Проспал? – с ужасом воскликнул я, вскочив как ошпаренный.

– Нет, не проспал. Просто надо заранее собраться, мы пойдем на привокзальную площадь.

«Привокзальной площадью» местные жители называли обыкновенный небольшой пустырь близ Бутовского железнодорожного вокзала.

– Зачем? – спросил я, натягивая брюки.

– Здесь, на даче, мешают высокие деревья. А на площади место ровное. Там лучше всего будет видно комету. Одевайся теплее. Пойду будить остальных.

Одевшись, я вышел на веранду. Было еще темно, но на востоке сквозь деревья уже пробивался едва заметный голубоватый свет приближающегося рассвета. Над головой мерцали серебром звезды.

На дворе Сергей Николаевич проверял содержимое небольшого чемодана.

– Привет, Мика! – улыбнулся он, увидев меня. – Готов к встрече с кометой?

– Здравствуйте, Сергей Николаевич! Готов!

– Сейчас соберутся желающие, и мы двинемся.

Как только Сергей Николаевич произнес эти слова, из дома вышли отец, двое его коллег-друзей, Фрида с девочками и Алеша. Мама и ее подруга, видимо, решили не ходить.

– Что же, дамы и господа, – сказал Сергей Николаевич, – в путь!

Освещая путь фонариками, мы пошли по тропинке, которая вела к «привокзальной площади»..

VI

На пустыре было тихо. Сергей Николаевич принялся устанавливать телескоп неподалеку от небольшого кирпичного здания вокзала. Инструмент был старинный – медная, местами потертая труба, которая крепилась на специальной установке с координатными кругами.

Девочки поеживались и кутались в шаль, прячась от утренней свежести. Я уже знал их имена. Одну звали Алевтина. Она была высокой, худой, с ничего не выражающим лицом. Есть такие лица, которые совершенно невозможно запомнить и описать. Вторую девочку звали Анной. Невысокая, рыжая, с круглым лицом, усыпанным веснушками. Анна была самой веселой. Вот и сейчас она тихо смеялась над какой-то шуткой. Засмеялись и Фрида с Алевтиной. Мальчик Алеша явно скучал. Стоял в сторонке, носком ботинка рисовал на земле невидимые узоры.

Я смотрел на восток, туда, где должна появиться комета. Всю восточную часть горизонта закрывали темные облака, и я заволновался, не испортят ли они наши наблюдения.

Сергей Николаевич закончил установку телескопа и тоже посмотрел на восток.

– Эх, – тихо произнес он.

– Может случиться так, что мы не увидим комету? – спросил я.

Сергей Николаевич потрепал мои волосы.

– Не теряй надежды, Мика, посмотри внимательно.

Я снова повернулся к востоку. Из облаков тянулась кверху туманная голубоватая полоса, напоминающая луч прожектора. И меня пронзила простая догадка: ведь эта полоса и есть комета! Точнее, это ее длинный прямой хвост. Невольно я вскрикнул:

– Вижу! Вижу, Сергей Николаевич!

За моей спиной послышался чей-то громкий глубокий вздох: «Ах!»

Все замерли и смотрели на этот луч, который медленно выдвигался из-за облака все больше и больше. Наконец показалась и яркая зеленоватая голова кометы. Какое это было необычайное и величественное зрелище!

– Прошу к телескопу, – сказал Сергей Николаевич.

Все по очереди стали подходить и приникать к окуляру. Первыми разглядывали комету девочки. До чего же забавно было наблюдать за ними и прислушиваться к их репликам!

– Фрида, что там? – спросила нетерпеливая Анна.

– Как что? – отозвалась Фрида, не отрываясь от окуляра. – Комета. А на ней верхом сидит марсианин.

Анна разразилась звонким смехом. А когда она сама заглянула в глазок телескопа, то первая фраза, которую она произнесла, вызвала общий восторг:

– Ого! Я как будто не на Земле!

Наконец подошла моя очередь. Яркая, зеленовато-голубая точка головы кометы кольнула глаз, когда я посмотрел в телескоп. Вокруг нее вихрем закручивались тысячи тончайших серебристых нитей. И во мне снова разлилась музыка Баха. Нет, нельзя передать словами величия этой красоты!

Мальчик Алеша долго смотрел на комету, не произнеся ни единого слова. Потом отошел от телескопа и стоял неподвижно, не в силах отвести взгляда от нее.

Много лет спустя я случайно узнал, что эта ночь изменила в жизни Алеши все. Он серьезно увлекся астрономией, поступил в университет, выучился на астрофизика и даже защитил диссертацию. А когда началась война, Алеша вступил в народное ополчение и погиб осенью 1941 года под Москвой.

Но это будет потом. А пока… пока мы – дети и любуемся кометой Галлея.

Насмотревшись на комету, папа и его коллеги стали задавать вопросы Сергею Николаевичу, а тот обстоятельно отвечал на них.

– Да, газеты не врут, что мы действительно в хвосте кометы обнаружили цианистый калий и синильную кислоту. Но нам это ничем не грозит, ведь хвост кометы в миллион раз более разрежен, чем воздух, которым мы с вами дышим. Вы же знаете, господа, что в ночь с 5 на 6 мая Земля прошла через хвост кометы?

– Конечно, знаем, – отозвался один из коллег отца, – сейчас только и говорят об этом.

– Так вот, – продолжил Сергей Николаевич, – Земля уже неоднократно проходила через хвосты комет, и эффект всегда был одним и тем же: никакого влияния на процессы в земной атмосфере и на людей вещество хвостов комет не оказывало.

Я отошел в сторону от взрослых и стал наблюдать за девочками. Они словно уже забыли о комете и были увлечены игрой в салочки. Слышался смех. Громче всех заливалась, конечно, Анна. Видимо, привлеченный шумом, появился усатый городовой, несший ночное дежурство. Сергей Николаевич пригласил его к телескопу и стал уверять, что комета не принесет никакого вреда порядку на его участке.

Комета поднялась выше в светлеющих небесах; медленным бледным пламенем разгорался горизонт на востоке. Несколько минут я любовался этим фантастическим полотном, а затем снова перевел взгляд на резвящихся девочек. И тут я заметил, что девочек было не три, а четыре.

Откуда взялась еще одна девочка? И кто она? Может, обитательница одной из дач или пришла из какой-нибудь соседней деревни? Почему одна без взрослых в такой час?

Я подошел поближе, стараясь внимательнее разглядеть незнакомку, но она так быстро бегала и прыгала из стороны в сторону, что мне никак не удавалось рассмотреть ее лицо. Я только заметил, что она была в легком белом платье и шляпке с широкими полями. Помню, тогда я подумал, что уж очень легко одета девочка. Ведь утренний холодок был весьма ощутим даже в теплых одеждах.

Устав от бега, девочка присела на лавочку, стоявшую у стены вокзала.

Набравшись храбрости (или наглости) я присел рядом с ней.

– Привет! – сказал я.

Девочка повернула ко мне голову, и наши взгляды встретились.

У нее были удивительные синие глаза. В тот момент я почему-то подумал об Адриатическом море. Два года назад, когда мы отдыхали в Италии, меня поразила синева морских вод. И сейчас на меня смотрели такие же бездонные синие глаза этой девочки. Ее лицо разрумянилось от бега, волнистые пшеничные пряди рассыпались по худеньким плечам.

– Привет, Мика! – бодро сказала она и улыбнулась.

– Откуда ты знаешь мое имя? – спросил я.

Девочка пожала плечами:

– Фредерика сказала. Ты ее брат.

– А тебя как зовут?

Девочка отвернулась и посмотрела на комету.

– Комета?! – вдруг сказала она, то ли спрашивая, то ли радуясь, уклоняясь от ответа.

– Между прочим, это самая знаменитая комета. Комета Галлея, – с видом бывалого знатока выпалил я. – Она так называется в честь ученого Эдмунда Галлея. А англичане называют ее кометой Хелли.

Девочка перевела взгляд на меня.

– Холли, – сказала она.

Мне показалось, что ее глаза стали темнее и глубже.

– Что? – не понял я.

– Сам Галлей свою фамилию произносил как Холли, – улыбнулась синеглазка. И улыбка эта показалась мне снисходительной. Такими улыбками обычно одаривают глупцов.

Это был мой полный и позорный провал. Девочка явно была непростой. И в тот момент она выглядела совсем взрослой.

– Откуда ты знаешь это?

Она снова пожала плечами.

– Так… слышала.

– Все-таки, как тебя зовут?

Она снова улыбнулась, но уже иначе, мягко и приветливо, отчего перестала казаться взрослой.

– У меня много имен. Но ты зови меня… м-м-м… Хелли! Да, Хелли! Мне нравится.

– Хелли? Как комету?

– Да, пусть я буду Хелли.

Я подумал, что эта девочка, как бы это помягче сказать, не совсем нормальна. И лучше всего сейчас – удалиться. Но… я не мог отвести глаз от нее и решил просто сменить тему.

– Хелли, сколько тебе лет?

– Скоро десять. Я родилась летом.

– Здорово! Мы с тобой почти ровесники. Но до лета еще…

– Я знаю, – перебила меня Хелли, – а у нас уже лето.

– Где это у вас? – не понял я.

– Дома. У нас там сейчас лето в разгаре, и через несколько дней мне исполнится десять лет.

Хелли говорила странные вещи, но я решил не выдавать своего удивления.

– Хелли, а где ты живешь?

Она на несколько секунд задумалась, потом ответила тихо:

– В разных местах. Зимой – дома, а когда наступает лето, то становится слишком жарко, и я отправляюсь на Землю. Не только я, конечно, но и многие другие.

– Я не понимаю. Ты очень странно говоришь, – не выдержал я.

Она снова задумалась, словно подбирая нужные слова.

– Мика, я живу очень далеко, – наконец произнесла она.

– В Англии? – неожиданно для себя спросил я и тут же осекся, поняв, что сказал глупость.

Хелли удивленно подняла тонкие светлые брови.

– Почему именно Англия?

– Прости, Хелли. Просто подумалось.

– Я бываю и в Англии, но живу я не там, а гораздо дальше. Ты не поверишь, если я скажу, где моя родина.

– Отчего же?

– Я живу на этой комете.

С минуту я не знал, как отреагировать на ее слова. Просто сидел неподвижно, словно окаменевший, и смотрел на нее. «Она либо сумасшедшая, либо фантазерка», – подумал я. Очень хорошо помню, что я подумал тогда именно так, и это было совсем не свойственно мне, десятилетнему мальчику. «Буду считать ее фантазеркой», – решил я для себя.

Переведя взгляд со спокойного лица Хелли на комету, протянувшую серебристый хвост на полнеба, и снова взглянув на нее, я спросил спокойно:

– Там твой дом?

– Спасибо, – сказала она вместо ответа и, видя мое недоумение, пояснила: – Ты, наверное, решил, что я сошла с ума или что у меня буйная фантазия.

Я прикусил язычок.

– Так поступают все, кому я говорю о себе правду, – продолжала Хелли, – и все смеются надо мной. Но ты – первый, кто не засмеялся… Да, там мой дом. Постарайся поверить мне.

– Ты одна живешь на комете?

– Нет, что ты, я не одна, – она улыбнулась одними уголками рта. – У меня есть родители, есть братья и сестры. Есть соседи… в общем, я не одна.

– А на других кометах тоже живут?

– Не знаю. Может, живут.

– Расскажи мне о своей жизни.

Хелли отбросила непослушную прядку со лба.

– Ничего особенного в моей жизни нет. Как все, я учусь, помогаю маме по дому. Зимой у нас очень холодно и темно. Солнце находится далеко-далеко и выглядит просто как яркая звезда. Потом, когда комета движется к Солнцу, постепенно, но очень медленно теплеет. Становится горячо и пыльно.

– Пыльно? Почему?

– Потому что лед тает… то есть не тает, а сразу становится газом. Из-под ледяной корки начинают бить газовые гейзеры и вздымают ввысь громадные струи пыли. Приближается лето. А когда комета подходит ближе всего к Солнцу, наступают самые жаркие дни. Тогда многие отправляются на Землю. Здесь не жарко.

– Как же вы попадаете к нам? На чем-то летите?

– Нет, Мика, мы не умеем летать. Просто переносимся.

– Как это?

Хелли пожала плечами:

– Я не знаю, как это объяснить. Просто переносимся, и все. Для этого достаточно закрыть глаза на комете, а открыть их на Земле. Каждый год я провожу на Земле свои каникулы. Правда, они очень короткие и длятся, пока комета находится недалеко. Она быстро уходит от Солнца до следующего года.

– Года?

– Да, – кивнула Хелли, – до следующего года.

– Значит, в следующем году ты снова будешь на Земле? Вот здорово! Мы опять встретимся!

Но Хелли совсем не разделила моего восторга.

– Мика, год на Земле и год в моем мире – совсем разные. Для меня пройдет только один год, а для тебя – целых семьдесят шесть лет.

В мое сердце словно вонзилась холодная игла. И на мгновение мне показалось, что все происходящее этим ранним утром – сон: комета, телескоп, странная девочка Хелли… Вот сейчас я проснусь, и все будет как прежде, просто и ясно. Я даже зажмурился на несколько секунд, чтобы прогнать наваждение и проснуться. Но, когда я открыл глаза, передо мной сидела Хелли и спокойно смотрела на меня.

– Это не сон, Мика. Можешь даже прикоснуться ко мне, – улыбнулась она.

Я робко протянул руку и коснулся ее ладони. Тонкая, нежная, теплая.

– Я живая.

– Но… – я не знал, что сказать, – как?

– Что?

– Не знаю, Хелли. Я… я… верю тебе. Но…

– Успокойся, – перебила меня она, – просто запомни самое главное: я из другого мира. Из другого, понимаешь? То, что невозможно здесь, возможно там, в других мирах. Миров много. Ваши ученые называют их другими измерениями. Я живу так же, как и ты. Так же я хожу в школу, играю, мечтаю, радуюсь, печалюсь. Просто я живу на комете, а не на Земле, и в другом потоке событий и времени.