Текст книги "Пандемия паранойи"

– Окно открой, пока он не остыл!

Я не понял: кто должен был остыть, но приказ выполнил. Ещё одна пара рук попала под быстрые удары. Серёга успел воткнуть паяльник только пару раз. Руки исчезли и ставни плавно вошли в паз нижней планки.

В комнате пахло кровью и жареным мясом.

– Шашлыки. Продолжение. – Я умею шутить не вовремя.

– Как ты можешь? – Маша зажгла свет. – Меня сейчас вывернет!

– Отбились? – Сашка смотрит на кровавые потёки на осколках стекла и ламинате пола. – Прямо Бишкек, какой-то…

– Будет тебе Бишкек. – За ставнями нас услышали.

– Акрам, пёс кудлатый, ты, что ли? – Серёга смотрит в закрытый проём окна насмешливо и зло.

– Я, дорогой. Зачем ругаешься?

– Ты бы двигал отсюда потихоньку. Сейчас менты приедут. И срок ты будешь мотать там, куда Аллах не заглянет.

– Ты за Аллаха не думай. Ты за себя думай. Никто не приедет. Будем вас резать медленно и долго. По ниточкам распустим.

– Акрам, чего базарить? Давай жечь!!! Суки выскочат – своими руками порву!!! – Вмешивается в переговоры кто-то из банды.

– Сжечь всегда успеем. Идите, перевяжитесь. Аптечка в машине. – Голос у Акрама очень спокойный. Люди, которые проиграли сражение и собрались бежать, так не говорят. У него интонации победителя. И полиции он не боится.

– Связи нет. – Лена крутит свой Айфон, пытаясь поймать сигнал. – Вообще ничего.

– Что, хозяин, полицию будешь ждать или откупаться? Я добрый, если ты богатый. Всех отпущу. Как говорят евреи: лучше жить в одном ботинке, чем умереть в двух.

Я не слышал, чтобы евреи так говорили. И богатых среди нас нет. Да и не отпустит Акрам никого. Ему зачем свидетели? Его доброта обернётся кровью сразу, как только мы откроем дверь. Все это понимают. И мы, и он.

А потому: никаких торжественных церемоний по сдаче ключей, оформлению дарственной, подписанию мирного договора на условиях аннексий и контрибуций не будет. Хочешь забрать дом – бери силой. Только мы будет отбиваться до последнего: жечь паяльником, резать ножами, грызть глотки зубами, если ничего другого не останется.

Именно в этот момент просыпается мозг. Просыпается и рисует картину, как мы грызём глотки зубами. И мне становится страшно. Сначала за себя. Потом за Машу и сына. Страшно до дрожи. Страшно настолько, что если сейчас кто-то скажет: «Давайте отдадим ему всё!» – я соглашусь отдать. Хотя понимаю: что ни одного шанс на милость Акрама нет. Но шанса, перегрызть врагам глотки не существует вовсе.

Только все молчат, а, значит, сдачи крепости не будет. Я обречён на подвиг.

***

– У них есть машина. – Серёга недолго переживал из-за отсутствия связи. – Интересно, где стоит? Есть ли охрана и сколько их в банде?

– Этот, как его? Акрам. Он сказал, что в бригаде десять человек. – Вспомнил Сашка.

Мы сидим в гостиной на диване. Разговариваем шёпотом, чтобы нас не услышали на улице. Со стороны спальни сына тянет сквозняком, но дверь в его комнату мы не закрыли. В гостиной вообще открыты все двери, кроме входной и балконной. Сергей сказал: «Так проще контролировать периметр.» С Сергеем никто не спорит: он человек военный, знает, что такое периметр и как его контролировать.

– Мог и соврать. Трое держали рольставни. Акрам умный. Думаю, только командовал. Как минимум четверо, точно. – Я пытаюсь сообразить: сколько человек я видел с балкона. Но всё произошло так быстро, что я даже приблизительно сориентировать не могу. Серёга, словно подслушав мои мысли, спрашивает: «Ты же их видел?»

– Не их. Тени, какие-то. Я вообще сначала думал, что это соседская собака.

– Лучше бы собака, – Маша из-за собачьих набегов с соседями пару раз ругалась. Сейчас между «кудлатой собакой Акрамом» и соседским волкодавом наверняка бы выбрала волкодава. Тот хоть и здоровенный, но от метлы улепётывал будь здоров.

Смотрю на жену. Она напугана. Напугана больше чем я. Никогда Машу такой не видел. Мне хочется обнять её и сказать что-то обнадёживающее, но я понимаю: пока она хоть и боится, но держится. Если её обниму, начнутся слёзы, истерика. А истерика в четырёх стенах может вызвать цепную реакцию и сделать ситуацию вовсе мерзкой. Внутренние конфликты всегда катастрофичнее внешних угроз. Хотя бы потому, что внешние – объединяют, а внутренние – разделяют и делают нас слабыми.

Гляжу на Лену с Серёгой. Они сосредоточенны: активно ищут выход из ловушки, в которую мы оказались. Для них это очередной «попадос» и из всех предыдущих они всегда выбирались. Хотя иногда с серьёзными потерями.

У Сашки вообще глаза горят. Он уже видит, как совершит подвиг и всех освободит. Его бы придержать надо, а то наделает дел.

А я… Я, если честно, растерян. Уже не столько напуган – идиотский образ с зубами на шее врага, который подбросил перевозбуждённый мозг, умер так же внезапно, как и родился, но на смену страху пришла растерянность. Я не понимаю, что происходит, а, значит, не могу ответить на любимый вопрос Ильича и товарища Чернышевского: «Что делать?»

Мне понятно, что Акрам и его люди просто так не уйдут. Не для того готовились. А они готовились: связи в посёлке нет, значит, что-то сделали с ближайшей базовой станцией. То есть, телефоны молчат в радиусе, как минимум, трёх-пяти километров. И вся эта площадь под их контролем. Зачем?

В нашем посёлке 24 участка. Достроено пять домов. Постоянно живут четыре семьи.

Акрам что-то кричал о выкупе. Но это смешно. Три семьи из четырёх на дом копили годами, продали городские квартиры, влезли в кредиты. Что на нас заработаешь кроме геморроя? Хозяева волкодава – при деньгах, но столько возни ради одного богатого дома? Глупо.

Чего Акрам добивается? В чём цель? Джихад? Ерунда. Если бы это мигранты пошли мстить неверным, они бы общались на киргизском или таджикском. Но всё, что я слышал – это отборный уличный русский. Причём, без акцента.

Да и сам Аркам, не брезгующий водкой и свининой, мало похож на правоверного последователя пророка Магомета.

– О чём задумался? – по взгляду друга понимаю, что он не ждёт ответа. У него уже есть план. Но, по инерции выкладываю: «Не могу понять: зачем они это делают?»

– Не важно. Важно, что нам делать.

– В ванной обрезки труб. – Сашка уже разработал план действий, – Нужно взять их, пойти и отделать этих придурков! Нас трое, их четверо. Ну, пятеро. Почти паритет. К тому же фактор неожиданности.

– Помолчи, фактор! – Кажется, планы сына испугали Машу больше ночной атаки Аркама.

– Нас не трое, а пятеро, – поправляет Лена. Бизнес приучил её, оставаясь женщиной, быть настоящим мужиком.

– Трубы – это хорошо. А если у них оружие? А если их табор, человек двадцать? – Мне ясно, куда Серёга клонит, но я хочу, чтобы он сам озвучил свой план. Его план – его ответственность.

– Нужна разведка! – проявляет недюжинный интеллект Сашка, – Я вылезу через окно в ванной.

– Ты там не пролезешь! – Маша права: окно в ванной под самым потолком и совсем маленькое. Ребёнок лет десяти протиснется, если, его, конечно, не на гамбургерах растили. А Сашка с его плечами застрять сможет, а пролезть вряд ли.

– Там рама снимается. Четыре винта открутил и вперёд!

– А я–то думаю: чего он в ванной по три часа зависает! – Машу изобретательность сына вывела из состояния испуга. – Ты куда бегал, паразит?! Мы же на самоизоляции! Нас оштрафовать могли!

– А вот…– Сашка понимает, что попался с поличным.

– Ничего выкручивать не будем, – Сергей снова берёт инициативу в свои руки, – Если мы через окно вылезем, то они через него влезут. Есть другой способ выбраться наружу?

– Пойдём. – Иду к кухонной зоне. Под крайним шкафчиком снизу спрятан рычажок-защёлка. Поворачиваю. – Помоги!

Вдвоём с Серёгой сдвигаем секцию кухонного гарнитура и открываем вход в убежище.

– Хо, да ты, я смотрю, подготовился! Граф Монтекристо!

– Ну, в графе не мечу, сокровища не обещаю. Просто кое-что предумострел.

– Я ещё чего-то не знаю про своих мужиков? – Маша смотрит на меня с нескрываемым подозрением и поднимается с кресла.

– Успокойся. – Усаживает её обратно Лена. – Не время. Потом разберёшься.

– И куда ведёт дорога?

– Там небольшой бункер и лаз за пределы участка. Фактически в лес.

– Ну, батя, ты даёшь!!! А я, дурак, через окошко бегал. Все ребра ободрал. Дашка даже думала, что ты меня бьёшь!

– Какая Дашка? – для Маши сегодняшняя ночь стала не только шоком, но и чередой открытий.

– Она на параллели учится. Живёт в «Светлом».

Посёлок «Светлый» – следующая автобусная остановка. Минут пятнадцать быстрой ходьбы. Если Сашкина Даша там, то она тоже в зоне боевых действий. Но я свои догадки не озвучиваю. Так и Маше спокойней и у Сашки поводов для подвигов меньше. А то соврётся и полетит спасать.

– Сын, женщины на тебе! Отвечаешь головой!!

– Но голова должна остаться целой! – Перехватывает инициативу Серёга. – А потому, забирай маму, тётю Лену и спускайся сюда.

– Здесь два рычага – показываю Сашке механизм, – довольно тугие, но ты мужик сильный, справишься. Закроешь вход, а потом дверь в бункер. Понял?

– Сделаю.

Спускаемся по бетонной лестнице, открываю дверь, нащупываю выключатель.

– Ты здесь Адольфа ибн Гитлера случайно не прятал? – Серёге сооружение нравится. Он осматривает стеллаж с продуктами, три раскладушки, прислонённые к стене, умывальник с водой. Подходит к унитазу, скромно пристроившемуся в углу, – Компоновка несколько вызывающая, но…– Серёга подбирает формулировку, – разумная.

– Спасибо. Старался. – Сдвигаю по направляющим стальной лист. За ним бетонная труба. – Извини: дальше только на четвереньках.

– Кто сказал, что мы произошли от обезьян? – Серёга включает фонарик на телефоне, ныряет в трубу и уже из бетонных колец гулко заканчивает, – От кротов, батенька, от кротов!

– Не ори, – шепчу ему вдогон, – не факт, что нас не слышно.

– Да здесь лужа! – Я слышу всплеск, – спасжилет не предусмотрен?

– Снег тает. Не думал, что сюда попадёт.

– И что дальше? – шепчет Серёга.

– Посмотри: наверху два болта на «барашках». Открути барашки, потом поднимем крышку.

Я жду, когда Серёга справится с крепежом и втискиваюсь к нему в узкий вертикальный лаз. Крышка подаётся тяжело.

– Держи дистанцию! Мы только друзья. – Я в очередной раз убеждаюсь, что на Серёгином юморе Голливуд оставил свой неизгладимый отпечаток.

– Успокойся. Ты не в моём вкусе. – похоже, и на моём тоже. – Давай на «раз-два».

Внезапно я понимаю, что страх и растерянность прошли, едва мы начали что-то делать. Ничто так не лечит нервы, как простая механическая работа.

Люк вместе с тяжёлой, влажной землёй, дёрном и остатками снега медленно сдвигает и открывает серое предрассветное небо.

Когда я заказывал забор, думал, что двухметровый, глухой металлопрофиль – правильный выбор. Заглянуть через него во двор сможет разве что Арвидас Сабонис или Майкл Джордан. В этом смысле я не ошибся. Беда в том, что ни я, ни Серёга до баскетбольных стандартов не доросли.

– И что мы с этой Великой Китайской стеной будем делать? – вопрос риторический. У Серёги уже есть решение, – Ты сверху или я?

– Давай сначала улицу осмотрим. – Мне не нравится ни роль подставки, ни роль надстройки.

Мы выглядываем за угол забора. У калитки, за ещё не растаявшим сугробом, дремлет потрёпанный серенький микроавтобус УАЗ. Рядом с ним строительный балок. Тоже изрядно потрёпанный долгой жизнью и многочисленными переездами. Людей не видно.

– Ну, если эта колымага заводится, мы на ней легко уедем… – Серёга быстро и бесшумно пробегает к сугробу у калитки. Это куча грязного снега – жалкие остатки моей зимней титанической работы. Я растил сугроб с ноября по апрель, расчищая выезд с участка и путь к калитке. Северная сторона, тень от забора и он, на наше счастье, дожил до мая: за ним можно спрятаться, если в балке или машине есть люди. На него можно подняться и заглянуть во двор.

Я пытаюсь добраться до сугроба также стремительно и неслышно как Серёга, но роль ниндзи не для меня. Поскользнувшись на жидкой грязи, шлёпаюсь на чёрный от копоти, пористый снег.

– Тише.

– Извини.

– Ещё скажи: дяденька, я больше не буду.

Мы лежим и слушаем сумерки. Из-за забора доносятся обрывки фраз и приближающиеся шаги. Я не сомневаюсь, что мы успеем добежать до лаза и закрыть крышку раньше, чем нас догонят. Но после этого единственный путь отступления из дома будет закрыт. Я перестаю дышать.

Шаги затихают, кто-то невидимый звенит струёй мочи по металлу забора, удовлетворённо вздыхает и уходит в глубь двора.

– Как ты заведёшь без ключей? – это, наверное, мой самый глупый вопрос за сегодняшнюю ночь.

– Откроется и заведётся с одного пинка.

Я понимаю, что «с пинка» – это образ, но, наверное, внезапно разбуженный среди ночи мозг, начал давать сбои и нарисовал мне картину как мы всей компанией стоим и пинаем машину. Она, под ударами, распадается на ржавые запчасти. Походит Серёга. Пинает мотор и то заводится с одного пинка. Серёга смотрит на нас и поучительным тоном говорит: «Вот так, детишки, техника правильного обращения требует!»

– Чего ухмыляешься? – как Серёга в сумерках разглядел моё лицо? – Не веришь, что заведу?

– Верю, успокойся. Я представил, как мы её будем пинать.

– Вот дебил! – Говорит Серёги удивлённо и сердито, – Нас убивать пришли, а у него какие-то фантазии!

Мне ответить нечего: действительно дебил.

Мы медленно вползаем на сугроб и осторожно заглядываем во двор.

Незваные гости расположились со всеми удобствами: закатили на участок ещё один балок, поставили палатку. На мангале, где мы вчера жарили шашлыки разогревают консервы. Судя по аромату – тушёнка. Ни то ночной пир, ни то ранний завтрак. Вокруг мангала и на скамейках у стола семь человек.

– Вон ещё двое,– Серёга указывает на угол дома. – Пост. Чтобы не сбежали.

– Ну, посмотрели. Что дальше?

– Ага, десять… – Серёга кивает на ель за мангалом. Мы вокруг неё справляли Новый год. Десятый член бригады Акрама под ней справляет нужду.

– Вот свиньи! – я понимаю, что если этот табор задержится у меня в гостях на пару дней, то убирать за ними придётся все лето.

– С этими всё ясно. – Серёга сползает с сугроба, крадучись обходит УАЗик, удовлетворённо хмыкает, обнаружив открытую дверку. Затем повторяет манёвр, исследуя балок. Дверь вагончика закрыта на висячий замок. Серёга прикладывает ухо к стенке.

– Странно… Ладно. Пошли.

– Что «странно»? –шепчу я.

– Потом.

***

В бункере тихо. Сашка валяется на раскладушке, разглядывая монитор ноутбука. Меня, если честно, раздражает эта его привычка «залипать» в Интернете. Ну, я понимаю: компьютер отличный инструмент, чтобы выполнить проект, сочинить презентацию, написать текст, проверить информацию. Да, в конце концов, выплеснуть эмоции – погонять какую-нибудь стрелялку или победить всех в стратегию.

Но когда сын ползает по социальным сетям, улыбается монитору, разговаривает с ним, злится на него, удивляется ему – со стороны это выглядит полной шизофренией. Особенно, если Сашка проваливается в пропасть виртуального общения на сутки. Ну, возьми руки в ноги, встреться с человеком и поговори не через провода, оптоволокно или радиоэфир, а живьём, чтобы увидеть его реального, а не виртуальную фантазию на тему: «Какой он, мой собеседник?»

– Я ему сказала: «нет»! – Взгляд у Маши сердитый и я понимаю, что пока мы ходили на разведку, в бункере велись бои местного значения.

– Батя, мне нужно идти!– Это не просьба, не вопрос. Сын меня ставит перед фактом.

– Если ты собрался взять трубу и мочить врагов, то очень не советую. Там минимум десять бугаев. – Серёга повторяет интонацию Сашки. И все понимают, что в разговоре поставлена жирная точка. Такая основательная, что после неё ни то, что слово – звук окажется лишним. Но понимают все, кроме сына.

– Батя, Дашка одна и очень боится.

– Представляешь,– вмешивается Маша, – он решил, что эта Даша сможет вызвать полицию. Написал ей в ВК. А девочка тоже без связи. Одна в трёхэтажном коттедже. И у неё паника.

Я смотрю на алое от возмущения лицо жены. У неё тоже паника. От страха за сына.

– Батя, вы же с мамой мне все мозги выели: общаться нужно лично. Социальные сети – зло. Вот я пойду, и лично пообщаюсь! Успокою. – Сашка уверен в силе своих аргументов. И, если бы я сказал вслух то, о чём подумал минуту назад, мне нечего было бы возразить. Правильно в народе говорят: «Сказанное слово – серебро, не сказанное – золото».

– Саш, уже светает. Выбраться незаметно – сложно. У нас во дворе, по крайней мере, десяток головорезов. Поверь мне, днём они не пойдут шариться по соседним посёлкам. Эта стая ночная. А вечером и сами отсюда уйдём и Дашу твою прихватим.

– И как же мы все уйдём, если там десяток головорезов? – похоже, я сына не убедил.

– У ворот УАЗик стоит. Заведём, уедем. – Серёга говорит спокойно и уверенно, так, что всем начинает казаться: план побега уже сработал. – Даша далеко?

– На автобусе – пять минут. Пешком через лес – пятнадцать. – Я не убеждён, что Сашка согласился с планом Серёги. В его возрасте бездействовать двенадцать часов так же сложно, как собаке сторожить миску с куском свежего мяса. Инстинкт перебарывает разум.

– Бать, через час пойдут автобусы. Я по лесу – до остановки. А вечером с Дашкой вернусь.

– Мальчик-то правильный вырос,– оценила Лена.

– Ленка, как ты можешь! – Маша в словах подруги комплимента не услышала. Она услышала поддержку безумных планов сына, – Своему бы ты такое не сказала!

Эти слова сорвались зря. Своих детей у Лены с Сергеем нет. Дети – их семейная боль.

– Маш, зачем ты так? – вмешиваюсь я и замечаю, как у Лены опускаются уголки губ.

– Всё! Стоп!! – Серёга понимает, что диалог перерастает в скандал. В нашем положении хуже скандала только публичное повешение. – Пойдёмте, осмотрим дом.

Дом встречает нас тишиной, прохладой и сквозняком из комнаты сына. Никаких попыток проникновения. Рольставни закрыты. Стёкла окон целы.

– Мне начинает казаться, что ни мы, ни дом им не нужны.

– И это странно, – соглашается Сергей, – зачем им двор без дома? Банда любителей пикников?

– Может быть, нас пуганули, чтобы мы сидели здесь и носа не высовывали?

– Возможно…

– Ты что-то в вагончике нашёл?

– Не знаю, – Серёга задумчиво чешет подбородок,– показалось, будто там дышат.

– Кто-то из акрамовских спал?

– Ага и навесной замок на двери. – Друг смотрит на меня, как на больного.

– Заложники?

– Я тоже так думаю.

Пока мы с Серёгой обследуем комнаты, выстраивается очередь в туалет. Дверь закрыта. Маша у двери. Сашка замыкающий. Хотел я сделать два санузла, но пожалел денег. Ну, как пожалел: если денег нет, тратишь только на то, что необходимо.

– Я в бункер! – Сашка ловко ныряет в лаз и исчезает под домом.

– Ты куда? – Маша заглядывает в лаз.

– Спокойно, ма. Я в туалет. А то не дотерплю.

На самом деле, я не такой рациональный, каким пытаюсь казаться. Санузла два. Но одним из них сегодня воспользуются в первый раз. Я как Советский Союз: на европейский комфорт средств не хватает, зато на случай войны всё припасено.

Минут через десять утро пошло по стандартному сценарию. На плите шкварчала яичница с остатками вчерашнего шашлыка, турка источала аромат арабики, тостер выплёвывал хрустящие, подрумяненные хлебцы. Всё выглядело так, будто не было бессонной и тревожной ночи, нападения банды Акрама, ничего такого, чтобы могло испортить жизнь на природе. Не хватало только солнца. Того, которое заливало дом с рассвета до заката. Мы отключили бога Ра рольставнями, выбрав между светом и безопасностью собственный покой. Что, вообще, вполне вписывается в систему обывательских ценностей. Впрочем, искусственное освещение не спасло меня и Серёгу от женского внимания.

– Мужики, вы бы переоделись. А то, будто всю ночь поле пахали. И не на тракторе, а на себе. – Маша неодобрительно смотрит на нашу извозюканную одежду.

– Как так: из свинарника на диван!? – Поддакивает Лена.

– Пойдём, – киваю другу, – они за грязь сначала живьём поджарят, потом съедят. Но на этом не остановятся: ещё и пылесосить заставят.

– Я – гость! Меня не заставят! – Вяло возражает Сергей, но встаёт. Пока Серёга моется, я собираю чистые вещи.

В столовую возвращаемся, как говорит молодёжь: «на спорте». Серёга в моём новом Адидасе, я в старой Пуме. Просто братья Дайслеры. Лена накрывает на стол. Маши нет.

– А где моя дражайшая половина?

– За Сашкой пошла. Что-то он там застрял и не отзывается. – Лена разливает по чашкам кофе. – Мойте руки и за стол.

– Раскрою секрет, дорогая, мы, когда мылись, руки от воды не прятали. – Серёга демонстрирует жене ладони.

– Остряк, садись, ешь.

– Эй, родственнички, кушать подано. – Кричу в проём лаза. «Родственнички» меня игнорируют.

– Маша, Сашка! Кофе остынет! – ещё не понимаю отчего, но снова возвращается ночное тревожное напряжение.

– Пусти, – Серёга отталкивает меня от лаза и ловко, практически не касаясь ступеней лестницы¸ спрыгивает вниз. Я, едва удерживая равновесие, скатываюсь за ним. В бункере пусто. Металлическая задвижка лаза открыта.

– Поторопились с переодеванием… – ворчит Сергей.

– Машку-то куда понесло?

– Куда, куда,– передразнивает Серёга, – сына спасать побежала.

Ползём на четвереньках по бетону трубы, на выходе снова шлёпаем по луже. Люк открыт. Яркое утреннее солнце навылет пробивает мелкий кустарник, покрытый нежной чешуёй юных листиков. Ветки и ночью надёжно прячут только от слепых, а днём и вовсе ничего не скрывают.

Мы не успеваем сделать и десятка шагов, как натыкаемся на Машу. Её ведут трое мужиков. Руки у жены вывернуты за спину. Она сопротивляется, пытается вырваться, и конвой так увлечён борьбой с женщиной, что замечает нас только тогда, когда мы с разбегу тараним противника.

Серёга где-то успел разжиться дубиной и мастерски, с одного удара вырубает здорового рыжего детину с рукой, перемотанной грязной тряпкой.

Я эффективностью друга не обладаю, но тоже успеваю сбить с ног одного из конвойных и упасть на него сверху. Третий выхватывает из кармана пистолет. Я вижу оружие, но не испытываю страха. Не потому, что безумно смел. Нет. Скорее, я не верю, что кто-то способен взять, выстрелить в меня и убить. Это же не голливудский боевик, где крошат людей направо и налево. Это жизнь.

Маша, почувствовав свободу, бросается ко мне. Я уже никогда не узнаю: искала ли она защиты или хотела помочь. Выстрел застаёт её в шаге от меня. Свой шаг закончить живой она не успевает. Но я это узнаю много позже.

***

Холодно. Сыро. Кто-то тащит моё тело по шершавому бетону к далёкому тусклому свету.

«Если это тот самый туннель, о тором рассказывают выжившие, то в нём ничего волшебного нет». Я чувствую, как от каждого не сказанного слова по мозгам течёт медленная и тягучая боль.

Спустя мгновенье она перерастает в звук: протяжный, разложенный эхом на короткие повторения, стон.

– Очухался? – теперь я слышу и тяжёлое дыхание Серёги. Это он тянет меня по бетонным кольцам лаза. От выхода к бункеру.

– Помоги,– светлое пятно расползается, и четыре руки втягивают меня в бетонный прямоугольник убежища.

– Что с ним?

– Пустяк. Оглушило. – Сергей приваливается спиной к стене и уточняет, – пуля вскользь прошла. Крови много. На черепе царапина. Жить будет.

– А Маша с Сашкой? – голос Лены напряжён.

– Сашка – не знаю. А Маша,– Серёга судорожно сглатывает слюну и неопределённо заканчивает, – там.

– Живая? – Я мысленно повторяю вопрос за Леной.

– Нет.

Мы молчим. Я не верю сказанному. Лена, кажется, тоже. Это что-то из Хичкока. Три горячих тела на холодном бетоне здесь. Одно холодное – Машино – под яркими лучами майского солнца, там, на асфальте выезда из посёлка.

– Он вообще не должен был попасть. Пьяный. Ствол, наверное, первый раз в жизни держал. В меня в упор промазал. Три выстрела, один труп, одна контузия. Маша случайно на линии огня оказалась. Придурок, целился бы – не попал. А так всё быстро и нелепо… Двоих я уложил. Рыжего тоже нужно было, но не смог. Я его оглушил. У меня ПМ, он без сознания. Подло как-то…

– Подло – женщин убивать! – Не соглашается Лена.

– Я за ней, – пытаюсь подняться и вернуться в туннель. Но мозг не контролирует тело. Он и себя контролирует плохо, – она жива. Нужно только принести домой. И всё будет хорошо.

– Лежи.

– Он прав: нужно принести. – Лена говорит жёстко. Она уже приняла решение и никакими словами её не переубедить.– Даже, если она…

Лена не может сказать вслух «мертва». Пауза затягивается.

– Акрам её знает. Сразу поймёт, что есть выход из дома. – Лена говорит о том, о чём я даже не подумал.

– Сейчас, отдышусь немного и схожу. – Серёга всё понимает.

– Сходим. Один не донесёшь.

Лена права: я не знаю, как Серёга меня допёр, но с Машей проблем будет больше. Она после родов в солидности прибавила, а за полтора месяца безвылазного карантина, ещё килограмм на десть приросла. Я её на руках уже не ношу. Хотя любить меньше не стал. Но лучше любимую не носить, чем уронить.

– Ты здесь сиди. – Сергей слегка придавливает меня к стене, как бы обозначая место, с которого мне нельзя сходить. – Вас двоих мы точно не вытянем. Да, вот ещё что. Я здесь,– Серёга кладёт на стеллаж с продуктами пистолет, – оставлю оружие. На всякий случай. Там ещё три патрона.

– Забери. Тебе пригодится. – Мы оба понимаем, что я прав: я в бункере и оружие только по картинкам и кино знаю. А Серёге, боевому офицеру, пистолет даёт неограниченное превосходство над толпой необученных беспредельщиков.

– Без оружия справлюсь.

Я смотрю, как туннель сначала проглатывает друга, потом всасывает в серые сумерки фигуру Лены.

Одна ночь и от прежней жизни не осталось ничего. Я не знаю, где сын. Я не уверен, что жива жена. Нет гарантии, что смогут вернуться Серёга с Леной. Есть только четыре бетонных стены и маленькая надежда на то, что самое страшное не случилось. И, возможно, не случится.

Минуты тянуться бесконечно. Нет ничего хуже пассивного ожидания, когда развязка зависит не от тебя. Она может быть любой. И остаётся только принять её такой, какой она придёт.

Я ловлю себя на том, что Серёгино «нет» на вопрос жива ли Маша, прошло как-то мимо моих эмоций. Не потому, что Маша для меня ничего не значит. Ближе неё нет никого. Но Машу я знаю только живой и не представляю себе её без жизни. Как и не понимаю: можно ли жить без неё.

Смерть до сих пор казалась мне чем-то из параллельной реальности. Чем-то, что касается других, тех, кто завершает свой долгий путь и устал тащить воз ограничений, налагаемых возрастом и накопившимися болячками. Устал настолько, что теряет желание жить.

Но умереть вот так, от нелепой пули пьяного придурка, который из ста попыток в мишень не попадёт ни разу, это что-то из разряда американских боевиков. Только, ведь, добрый дяденька Голливуд приучил нас к тому, что хороших не убивают. Это плохих парней можно крошить направо и налево. Их не жаль. А главных героев пули не берут и дамасская сталь о них ломается, как спичка. Неужели Маша может быть расходным персонажем в триллере нашей жизни? Это мысль кажется мне абсолютно нелепой.

За Сашку я почему-то не беспокоюсь. Он знает в округе все тропинки, молодой, быстрый. Пока Сашка один, за ним не угнаться. Вот вечером, если решит вернуться сюда со своей девушкой, он станет уязвим. Но до вечера ещё дожить надо. И ему и нам.

«И нам».– На этой фразе мой мозг переключается, как стрелка на железнодорожных путях и состав, гружёный тяжёлыми мыслями и головной болью, летит уже в новом направлении: «Друзья рискуют жизнью, а я лежу в бетонном бункере, как мешок с макаронами из неприкосновенного запаса, как будто меня ничего не касается».

Человек – существо странное. Для нас, зачастую, важнее правильными казаться, чем правильно поступать. Я понимаю, что поступаю глупо, но снова нанизываю на себя бетонные кольца лаза. Наверх пробиваюсь с трудом: Серёга с Леной обо мне позаботились и, уходя, закрыли выход. Сдвигаю всего лишь крышку люка, но мне кажется, что пытаюсь в одиночку растолкать «БеЛАЗ».

Солнечный день падает на меня слепящими искрами, отражается от лужи на полу и беспокойными бликами гладит серый бетон. Жмурясь, гляжу на огненный шар у себя над головой. «Время к полдню… Сколько же я провалялся в бункере? Час? Два? Три? Сутки?».

Солнце исчезает, и я медленно поднимаю голову к тени, заслонившей выход.

– Батя, привет. Ты кого сторожишь? – Сашка разглядывает меня с верху, – Что с головой?

– Пустяки, бандитская пуля, – я ещё не закончил мысль, но уже понимаю, что аллюзия не сработает. Крылатые фразы из старых советских комедий для нынешней молодёжи так же бессмысленны, как для меня их отсылы к продукции Марвел.

– Серьёзно? В тебя стреляли?

– Да, – а что здесь ещё скажешь?

– А где все? – я понимаю, что для сына это дежурный вопрос. Он уверен, что ничего фатального в его отсутствии произойти не могло. По крайней мере, с нами. Я не хочу разрушать его иллюзии. Я не хочу отвечать на его вопрос. И потому, что тяжело говорить и потому, что тяжело говорить об этом.

– Ты один? – перевожу разговор.

– Ну… Там никого нет. Может быть, Дашку родители забрали. У них здесь коттедж, а в городе две квартиры.

Разговаривать, задрав голову к небу, больно и неудобно. И, вообще, довольно глупо общаться с сыном на пороге подземного хода.

– Помоги, – я с трудом поднимаю руки. Сашка легко выдёргивает меня наверх. Здоровый бугай вырос: и спорт с детства и природой не в меня – тщедушного интеллигента.

– Уехала – это хорошо. Здесь опасно. – Смотрю на сына и думаю: «Сашка бы так просто без неё не уехал. Даже, если бы мы его силой тащили.»

– Ты что имеешь в виду? – глаза у сына становятся серьёзными.

– В городе люди. Спокойнее.

– Понятно. – Сашка отворачивается и тихо добавляет,– но она не могла уехать, вот так: не предупредив меня. Хоть в ВК, но обязательно написала.

***

Мы вернулись в бункер. Вокруг нас бетон и тишина. Она наступила сразу, как я перестал говорить. Сашка привалился к стенке, сидит, разглядывает пол, убитый моим рассказом. Тишина тянется так долго, что мне начинает казаться, что в бункере никого нет. Ни меня, ни Сашки. Пустота. Только тишина и бетон.

– Всё из-за меня. Я же дебил, урод недоделанный. – Сашка говорит тихо, как бы самому себе, – Но я всё исправлю!

– Что? – смотрю на сына,– и как?

– Нужно идти и искать их всех: маму, дядю Серёжу, тётю Лену, Дашку!

– Где и искать?

– Не знаю. Но я уже не могу здесь. Это глупо и нечестно! Всё из-за меня и я должен…

Мы, действительно, вырастили хорошего сына. Только хорошим в это мире выжить труднее, чем плохим. И я, настолько жёстко, насколько это у меня может получиться, говорю:

– Ничего ты не должен. А если разбираться в том, кто виноват, то мы сначала до Президента дойдём, потом до вируса, а закончим Всевышним. – Я торможу Сына, хотя понимаю, что он прав. Но согласиться с ним – значит начать действовать. А я действовать не готов. Не потому, что мешает рана. Она здесь не причём. Я не готов к действию давно. Наверное, всю жизнь. Я никогда не был героем. Обывателем, теоретиком жизни – да, героем – нет. В моей биографии случались поступки, которыми можно было бы при случае прихвастнуть. Но и случая такого не представлялось и поступки были результатом обстоятельств. Жизнь не давала выбора. А когда нет выбора, совершить подвиг просто. Сейчас, спрятав свою нерешительность за толстыми стенами подземелья, я имел выбор. Именно возможность выбора делала меня беспомощным и инертным.