Текст книги "На пути Орды"

* * *

Наконец-то Аверьянов вытянул из ящика литровую бутылку «Smirnoff». Теперь оставалось забить опустевшее после нее место чем-то мягким и снова натянуть растяжку, идущую от угла ящика к крепежной серьге каркаса контейнера, выведенной сквозь декор-обшивку. Фиксируя тягу, Николай почувствовал, что его как-то шатнуло, – отчетливо крутануло мозги, как после центрифуги.

«Да, на пустой желудок пить – тут уж как ни закусывай…» – подумал он.

Теперь оставалось накатить рулон тяжелой колючки на самый верх и принайтовать его так, чтобы загородил водку: ящик со спиртным не должен бросаться в глаза случайно заглянувшему в контейнер. Придерживая рулон одной рукой, он начал выбирать слабину транспортировочной ленточной сети, стараясь завести ее слегка под рулон и там прихватить фалом, чтобы рулон не скатывался… Это ему удалось, но тут он как провалился куда-то: знакомое чувство невесомости, возникающее в пикирующем самолете, охватило его. Продолжая крепить фалом сеть, Николай с удивлением отметил, что тяжеленный рулон стал вдруг легче пушинки.

Чувство невесомости стало как-то беспощадно нарастать, уничтожая ощущение самого себя, своего тела. Осталось как бы одно сознание, присутствующее зачем-то в контейнере, витающее между ящиком водки и поплывшим в воздухе рулоном колючей проволоки.

«Теперь обрезать фал, все убрать за собой и прочь отсюда – от греха! Обрезать фал! Немедленно обрезать фал и смываться как можно быстрее!»

* * *

Полковник Боков и Медведев тоже задержались на полигоне: ситуация была не из простых, и оба, обремененные опытом прожитых лет, знали, что большинство тяжелых, мучительных вопросов не решаются кавалерийским наскоком, а требуют долгой и кропотливой осады, ведущей – в конечном итоге – к мозговому штурму и победе.

Запершись в кабинете Михалыча, они не спеша выдвигали версии и, мысленно прокрутив их в мозгу, безжалостно давили их аргументами.

Большинство версий порчи крышки багажника обладали тем пороком, что, объясняя многое, они не могли внятно ответить на два незначительных, но каверзных вопроса: «Зачем?» и «Кому это было выгодно?». Оба вопроса, конечно, сливались, по сути, в один – в проблему поиска мотива преступления, но и Медведев и Михалыч не могли заметить этого, замутив свое перетруженное сознание литром «Русского стандарта».

Время катилось к полуночи, им требовалось какое-то озарение, внезапный прорыв.

– Пойдем, Саш, покурим, – предложил Михалыч. – Заодно еще раз багажник осмотрим.

– Пойдем, Михаил. – Медведев накинул на плечи пиджак. – Покурим и посмотрим!

* * *

Замкомвзвода, лейтенант Калнин, отошел от костра по малой нужде.

Ночь была безлунная, глаз выколи. В сорока метрах от поляны не было видно ни зги. Без фонаря ориентироваться можно было только на желтое пятно светящего за спиной костра. Спотыкаясь и пару раз едва не упав, Калнин отошел довольно далеко от поляны: за день на его долю выпало немало приключений, и теперь он решил побыть хотя бы пять минут в тишине, вдали от гомона выдохшегося праздника. Хотелось выйти на опушку и просто постоять в тишине, глядя на едва различимый черный горизонт, на яркие звезды над головой, на тонкие, острые рога только что родившегося месяца.

Компанию и пьянку как отрезало, стоило ему погрузиться во мрак набирающего летнюю силу майского леса; он не сообразил, что, находясь на полигоне, он никоим образом не выйдет на опушку, а упрется в бетонный трехметровый забор с шестью рядами колючки поверху.

Уперевшись в забор, он зачем-то пошел вдоль него, остановившись лишь после того, как почти потерял из виду желтую, теряющуюся во мраке звездочку костра, одновременно поняв, что попал в зону интерфейсных линий и кабелей контроля, проходящих вдоль периметра полигона – высокого бетонного забора…

В этом месте споткнуться о кабель и упасть было проще пареной репы даже днем.

Споткнувшись о какую-то распределительную коробку размером с кирпич и сбив с нее кофр, Калнин нагнулся, чтобы исправить содеянное. Но, сообразив, что в темноте можно без труда поймать высокое напряжение на оголенных точках крепежа силового кабеля, лейтенант скомандовал сам себе: «Стоп, встать, – ни с места!» и, расстегнув брюки, с наслаждением выдохнул…

Он не заметил, что там, в коробке линейного усилителя, совершенно незаметной в темноте, на мгновение вспыхнула искра короткого замыкания, неяркая, но бело-голубая.

* * *

В группе нуль-навигации сразу засуетились.

– Что это было?!

– Напряжение упало на полсекунды.

– Ты что?! С чего?

– У местных спроси. Мы от полигона питаемся. Я их силовой подключил.

– Заче-е-ем?!?

– Бензинчик сэкономить. Наш генератор, знаешь, сколько жрет?

– Боже мой!

– Ты смотри, смотри! У тебя же фазы разбежались!

– А что я сделать-то могу?!

– Сейчас тепморальный дребезг начнется, если не задемпфируешь все, кроме седьмого!

– Если я задемпфирую седьмой, возрастет добротность, – так к повороту раскачает, не поймаешь.

– Ну, упустил, дурак, теперь задребезжало!

* * *

Аверьянов быстро протянул руку туда, где три минуты назад положил нож.

Ножа не было.

Не отпуская фала, Николай провел по поверхности ящика ладонью, но ножа так и не ощутил. Скосив глаза, он вдруг увидел свой нож, спокойно висящий сам собой в воздухе, в полметре от головы. В тот же момент нож исчез в том месте, где висел, и одновременно с этим возник – лежа на ящике именно там, куда Аверьянов его положил.

Он быстро схватил нож, но мгновенно понял, что обрезать ему уже нечего: рулон колючки лежал на полу, ящик с выпивкой не был привязан, а бутылка «Smirnoff» сама собой встала на свое место в ящике, совершенно непонятно как исчезнув из его рук.

Рефлекторно, почти не думая, Аверьянов вытянул из ящика литровую бутылку «Smirnoff». Подумал: «Теперь остается забить опустевшее после нее место чем-то мягким, снова натянуть растяжку, идущую от угла ящика к крепежной серьге каркаса контейнера, выведенной сквозь декор-обшивку».

Фиксируя тягу, Николай почувствовал, что его как-то шатнуло, отчетливо крутануло мозги, как после центрифуги.

Внезапно мелькнуло: «Все это уже было только что! Все повторяется».

И тут же снова мелькнуло: «Все это уже было только что! Все повторяется».

На лбу мгновенно выступил холодный пот: «…было только что! Все повторяется».

Николай ощутил, что его рот растягивается в какую-то непомерно широкую улыбку-оскал – шириною метры, километры, миллионы километров, световые годы, парсеки…

Свет в контейнере погас, раздался громкий звук рвущейся прочной ткани…

* * *

Отставив правую руку с дымящейся сигаретой, Медведев склонил лицо к самой поверхности крышки багажника и прищурился.

– Они все немного разные, следы ударов… Как будто били слегка под разными углами…

Он осторожно прикоснулся к самой крупной вмятине мизинцем левой руки, и в этот самый момент крышка багажника вдруг сильно подпрыгнула вместе с землей и ударила Медведева в лицо всей плоскостью, откинув его от машины метра на три…

– Вот это да! – Медведев встал, отряхивая сзади брюки. – Вот это да-а-а…

– Я тоже устоять не смог, – констатировал Михалыч. – Мне кажется, землетрясение.

– Какое там! – махнул Медведев, подняв и обдув выроненную при падении сигарету. – Я только вот так вот руку с сигаретой отставил, склонился самым лицом, мизинцем чуть прикоснулся…

Медведев в точности повторил свои действия, и в тот момент, как его мизинец коснулся самой большой вмятины, а нос – поверхности крышки багажника, удар повторился, причем на сей раз – с удвоенной силой.

* * *

Сергей, дежуривший возле контейнера, в испуге попятился: контейнер начал таять в воздухе, исчезать на глазах… Исчезнув, он тут же возник снова – на треть погруженный в бетонный пол площадки, на которой был установлен ангар.

Расступившийся бетон, разорванный темпоральным полем, создал ударную сейсмическую волну, от которой на многие километры вокруг все заходило ходуном…

В ту же секунду контейнер исчез вновь, появился под самым потолком ангара, но, не успев упасть, растворился и вновь возник – в трех метрах от места, где стоял минуту назад, но как бы «клюнув» входным люком вниз, в бетон, косо «утонув» в бетонной площадке…

Второй удар оказался куда мощнее первого…

Отбросив автомат, Сергей пополз к выходу из ангара, а затем побежал, придерживаясь, однако, руками за землю. Впервые в жизни ему пришлось бежать на четырех, внезапно подпрыгивая от толчка вверх – метра на два, – как цирковому пуделю.

«Вот жизнь собачья-то!» – подумал он, вылетая сквозь треснувшую обшивку ангара, как лев сквозь обруч.

* * *

«Да что ж такое-то?! – подумал Калнин, пошатнувшись от первого толчка, и схватился за ближайший ствол, чтоб не упасть. – И выпил-то пустяк, меньше литра, всего-то! А как качнуло! Верно Аверьянов сказал: не пей шампанское пивными кружками, если уж виски стаканом пьешь. Зря я старлея не послушал! Он командир, я обязан был подчиниться ему, не упрямиться, не своевольничать!»

После второго удара Калнин понял, что выпивка тут ни при чем: немного алкоголя полезно в любых количествах.

Тут, очевидно, настал час «Х». Стратегические бомбардировщики начали наконец бомбить вещевой рынок в райцентре. Вот дело в чем! Однако, встряхнувшись после третьего удара и окончательно протрезвев, Калнин понял, что ночью ни один идиот не стал бы бомбить вещевой рынок: черные по ночам не торгуют. Да даже и днем: вещевой рынок приводили бы в порядок осколочными и зажигательными, а тут явно работал тяжелый фугас: такая дура под тонну зарывается в землю метров на пять-восемь, и там уж шарахнет так, что фундаменты из земли выпрыгивают…

Он вспомнил сотни землянок бомжей, усеявших окраину Дьяконовской пустоши, – пустоши, используемой всей областью в качестве свалки пищевых отходов, испорченных продуктов питания, а также в качестве кладбища скота, умершего от огорчений и невзгод, связанных с бескормицей. В памяти всплыло, что осмотревшие два месяца назад эту пустошь «Врачи без границ» после знакомства с прилежащим стойбищем бомжей, сказав: «Ну, знаете… Всему же есть границы!» – уехали, не попрощавшись с губернатором.

– Решили, стало быть, бомжей… Из временных жилищ, – ну, ясно, – в постоянные… – сказал Калнин вслух и замер, держась за дерево. Дождавшись удара и переждав его, он совершил очередное перемещение в направлении костра. – Реформа ЖКХ у них… Земля им пухом!

* * *

Третий удар застал Медведева встающим, – на этот раз его, стоящего на корточках, кинуло вбок. Летя с полусогнутыми ногами, он успел сориентироваться и устоял. Однако судьба не дала ему времени опомниться и распрямиться: последовала серия новых толчков…

Михалыч вцепился правой рукой в ручку водительской двери «опеля», а левой – в зеркало заднего обзора, подпрыгивая вместе с автомобилем.

То, как Медведев «плясал Камаринскую» вокруг автомобиля, – вприсядку, делая почти двухметровые скачки, – навело полковника на мысль о том, что причина происходящего землетрясения таится, возможно, совсем не в крышке багажника «опеля»…

При первой же наступившей между толчками паузе Михалыч огляделся и обомлел.

Ангар стоял раскрытым, с вырванной крышей. Тем не менее стены, которые раньше подпирала изнутри легкая ажурная арматура и поддерживал поддув – нагнетаемый внутрь ангара мощными насосами воздух, – продолжали стоять. Как такое могло происходить, было совершенно непонятно: покореженные трубки и уголки арматуры торчали тут и там из прорех пластиковой оболочки ангара, зияющая дыра площадью несколько сотен квадратных метров, образовавшаяся на месте крыши, снимала даже малейшую надежду на сохранившуюся маломальскую эффективность поддува.

Внезапно в дыре возникло свечение: из недр ангара начали быстро расти гигантские иголки какого-то исполинского инея, светящегося всеми оттенками розового – от теплого, почти алого, до холодного сиреневого.

– Вот плесень-то! – ахнул Михалыч, остолбенев.

Иней вырвался из ангара наружу, бесшумно заполнив собой и розовым светом всю площадь только что зиявшей мраком дыры, вырос до высоты пятиэтажного дома и прекратил свой рост.

Иголки в вышине начали медленно приближаться друг к дружке, смыкаться, не извиваясь, как гибкие нити или змеи, а слегка надламываясь по длине, все в большем количестве точек. Иней на глазах превращался в огромную, неярко светящуюся, розовую луковицу, составленную из миллионов тончайших многометровых кристаллов.

Завершением трансформации явилось появление в верхней части луковицы – там, где у обычной луковицы появляется зелень перьев, – непонятного, неподвижно висящего в воздухе черного предмета.

Предмет выглядел как обычная черная хоккейная шайба: метра два – два с половиной в диаметре и около метра толщиной.

– Кошачий грузик, – уже стоящий рядом с Михалычем Медведев указал на шайбу.

– Что?

– Если в ноль-контейнере был запущен живой человек, то в стартовой луковице всегда возникает вот это… Почему, неизвестно.

– Кошачий грузик? – переспросил Михалыч.

– Да. Назвал так кто-то еще лет двадцать назад, – приклеилось. Даже и в документах. …Знаете, как котят топят? В мешок! И камень еще туда, для веса. Ну вот: перед вами розовый мешок, а этот предмет, шайба, – груз. Отсюда и пошло: «кошачий грузик».

– Мешок? Не очень похоже, по-моему.

– А по-моему, очень похоже, – невесело кивнул Медведев. – Правда, я больше вашего знаю про это про все… Кто из ваших там мог бы оказаться, нет у вас предположений на вскидку?

– Только два варианта – Аверьянов! – не думая, с ходу ответил Михалыч.

– Аверьянов… – загнул палец Медведев.

– Ага, – кивнул Михалыч.

– Вы же сказали: «два варианта»?

– Ну, Аверьянов, – либо старший, либо младший. Третьего не дано.

– Лучше бы старший. Если «лучше» – уместное слово.

– Это почему?

– Когда ребенок сирота – горе. Большая беда. Но если сиротеют родители, это вообще…

– Вы хотите сказать… – Михалыч указал взглядом на медленно гаснувшую стартовую луковицу.

– Да, – ответил Медведев. – Толчки были от временного дребезжания на старте. Перегрузка. Удары. Несовместимые с жизнью. Это труп.

– Но… – попытался возразить Михалыч.

– Но зато наш Али-Баб-эль-Ладен получил в своем Бухрейне отсрочку: теперь сорок разбойников появятся по его душу месяцем позже.

* * *

Старшего лейтенанта Николая Аверьянова, действительно, уже не было бы в живых, если бы не одно обстоятельство: локальный темпоральный дребезг грузового отсека контейнера то отставал, то снова фазировался с временной болтанкой оболочки контейнера. В те мгновения, когда контейнер било об бетон, грузовой отсек вместе с Аверьяновым еще жил на полсекунды в прошлом, в ожидании удара, скачком догоняя затем контейнерное время – во время паузы – как раз между ударами.

И его самого, и сопровождаемый им теперь груз спас наиболее общий и фундаментальный закон Мироздания, утверждающий, что дуракам, новичкам и пьяным необычайно, сказочно везет.

К дуракам Аверьянова-старшего трудно было отнести, но соответствие двум другим требованиям было безукоризненно. Поэтому, видно, он уцелел, отделавшись лишь ссадиной на локте и звоном в ушах от сильного удара лбом об ящик с водкой.

* * *

Среди руин бывшего помещения группы ноль-навигации в полном мраке раздались тяжелые шаги командора Медведева.

– Есть кто живой?

В темноте раздался хруст битого стекла: видно, кто-то встал на ноги.

– Все живы, Александр Васильевич… – прозвучал тоскливый шепот справа.

– Это хорошо.

– Куда уж лучше… – послышался убитый горем шепот слева.

– Под трибунал пойдете…

– Не без этого. – Хруст раздавливаемого стекла раздался откуда-то сзади.

– Все, до одного!

– Вместе с вами? – громко и ехидно спросил кто-то прямо по курсу.

– Водкой у вас здесь пахнет – почему?! – рявкнул Медведев.

– До вашего прихода не пахло, – громко отрезал из мрака все тот же нахал.

– Что?! – рассвирепел Медведев.

– А то! – ответил собеседник. – Вы запах водки не можете сейчас ощущать, – сами выпивши. На понт не надо брать. От вас ведь за версту разит.

– А ты сам не пил, что ли?

– А я не пил!

– Непьющий навигатор? – остолбенел Медведев. – Ну-ка, покажись. – В темноте вспыхнул фонарик, выхватывая лицо… – Сергей Егоров?! – Медведев был потрясен. – Это ты-то непьющий?!

– Я на охране возле контейнера с автоматом наперевес стоял!

– Видел, кто вошел?

– Да старший лейтенант, с которым я днем барахло грузил… Аверьянов, во!

– Ну, что я говорил? – кивнул подошедший Михалыч. – Больше-то некому! …Ну-ка посвети сюда: я тут чего-то раздавил… Наступил – оно катается… Я прижал – оно хрупнуло.

– Компьютерная «мышь» – ничего страшного!

– Стоял на охране, стоял… С автоматом наперевес… – с глубокой обидой в голосе повторил Сергей Егоров. – Все ждал, что сменят меня. Поем, выпью. Вот на тебе, раздавленная мышь! …Дождался!

– Не плачь, – раздался полный оптимизма и надежд торжествующий шепот из темноты. – Мне Барсук литр «Кизлярского» продул! Вдвоем слопаем!

* * *

Хотя солнце сияло весь день, быстротекущая, журчащая на перекате вода только со стороны казалась теплой, – над речкой текли поводья вечернего тумана, который, если веришь в лучшее, мог бы быть принят за теплый пар от горячей воды.

Петровна, стоя на коленях на самом краю мостков, полоскала в речке белье, время от времени оглядываясь назад. Там, на невысоком холме, стояла ее родная Берестиха – крепостишка, а точнее деревенька, огороженная высоким тыном: заостренными бревнами, врытыми в землю всплошную – бревно к бревну… Добежать от речки до ворот Берестихи было раз плюнуть, хоть и в горку, но недалеко: даже старуха Тоша две колоды с водой доносит на коромысле от речки до своей избы без роздыха. Мужики, несущие караул у ворот, сказали ей: чуть что – бросай все и беги!

Берестиха уже третий день с ужасом ожидала появления татар; многие, особенно те, у кого были грудные дети, еще позавчера ушли в леса. Четыре дня назад сбежал на север – под защиту новгородских стен – их малый князь Драгомир Бориславович, прихватив с собой казну, челядь, дружину – около ста мечей – и почти весь запас хлеба, вяленого мяса, медов, имевшийся в Берестихе, – десять телег. Лен и пушнину – еще три возка – Драгомир также прихватил с собой, справедливо полагая, что эти ценности здесь, без него, пропадут.

Остальные же обитатели Берестихи решили выжидать до последнего – авось пронесет: Батый, может, и мимо пройдет, не зацепит. Конечно, все понимали при этом, что сия надежда утлая: село стояло рядом с большаком на Новгород. Отсюда до Новгорода три дня хода. Сто двойных верст. Всем было ясно, что, раздавив стольный град великого князя Юрия Ингваревича, Батый двинет свою Орду на Север, на Новгород, – куда же еще? Ведь Новгород богаче остальных городов русских, вместе взятых, – кто ж этого-то не знает?!

Но людям привычно верить в чудо, сколь тщетно эта вера ни глядится.

Слухи об остановке, задержке Батыевой армады под стенами Города, дошедшие до Берестихи, восприняты были в ней как положительный, успешный результат позавчерашнего молебна.

Тем не менее, вопреки этой радостной вести, дед Афанасий, выполнявший после отъезда Драгомира роль старшего в Берестихе, приказал всем свободным от неотложных дел мужикам копать могилы чуть в стороне от Берестихи – на Лисьем поле, – не менее дюжины дюжин могил. Дед Афанасий знал, что большинство ушедших в леса уцелеет. Они вернутся сюда и начнут новую жизнь. А с чего всегда начинается новая жизнь? О, это было хорошо известно старику.

Полоская белье, Петровна держала в голове, помнила: «Чуть что – бросай все и беги». На душе у нее было муторно, грудь теснили нехорошие предчувствия. Эти предчувствия заставляли ее постоянно оглядываться на возвышающуюся над ней Берестиху, словно проверяя – не исчезла ли она, не растаяла ли в опускающейся на землю ночи, как град Китеж из детской сказки.

Вместе с тем Петровна не забывала осматриваться и тут, понизу. Лес на том берегу, дорога, выходившая из него, из кустов опушки, подходящая затем к переправе, ныряющая в брод и далее поднимающаяся к Берестихе, – все находилось под ее постоянным и неусыпным наблюдением.

Однако готовность ее оказалась ущербной готовностью обреченной к неизбежному: там, где она совершенно не ожидала никаких неожиданных происшествий, прямо перед собой, в воде, она увидела сначала голую ступню, а затем и весь скрытый водой труп мальчишки лет пятнадцати с татарской стрелой в груди.

Обомлев от ужаса, она подняла глаза, окидывая взглядом речную гладь. По реке, багровой от садящегося солнца, плыли мужские и мальчишеские тела: одно, второе, третье… Журчала вода на перекате…

Оцепенев, Петровна не могла заставить себя даже шевельнуться в тот момент, когда на том берегу речки, на дороге, выходящей из леса, показались трое громко говорящих, ничего, видно, не опасающихся конных татар. Смотреть, замерев, на них приближающихся было не страшно, даже интересно: Петровна никогда не видела ордынцев. Да и вообще главное – удержать взгляд на татарах, не опускать его на реку. Это было действительно верное решение, так как на реке творилось ужасное.

Одно тело на самой середине переката быстрина навалила на камень, развернув набок. Мертвец, со стрелой, торчащей прямо изо рта, приоткрыл один глаз и, видно заметив обезумевшую от страха Петровну, вдруг встал в полный рост и пошел по броду скованной, угловатой походкой, по колени в воде, – прямо на нее…

Глаза Петровны стали мгновенно размером в половину лица; выроненный ею из рук тяжелый мокрый половик с шумом рухнул в воду.

– А-а-а-а!!!

Игнач, трясясь от холода и пытаясь успокоить Петровну, протянул вперед руки, растопырив пальцы. Продрогнув в воде насмерть и сжившись со стрелой во рту, как с неотъемлемой частью самого себя, он не смог сразу понять, чем так напугал Петровну, с которой был хорошо и давно знаком.

– Чур, чур меня! – Петровна перекрестила надвигающегося на нее «мертвеца». – Чур меня! Назад, Игнач! Назад!

Игнач услышал характерный плеск за спиной, и возглас Петровны «Назад!» прозвучал в его ушах предупреждением.

Он неуклюже обернулся. Скованное холодом и бездействием тело плохо слушалось его.

На середине переката, там, где он «застрял на камне», осматриваясь, стоял татарский всадник. Еще двое ордынцев на том берегу, отпустив поводья, продолжали беседу. Исход событий на переправе был им известен: мокрый русский был безоружен, а баба на мостках – весен тридцать – не столь и свежа. Значит, немедленно оба умрут.

– Две штуки, две стрелы, Ядгар!

– Конечно! – ответил им с переката Ядгар.

– Убить, не ранить! Сможешь?

– Хорошо. Смотрите и учитесь!

Доставая стрелу, Ядгар сконцентрировал взгляд на первой жертве – мужчине – и вдруг увидел, что у того уже торчит стрела изо рта, что не мешает ему стоять на ногах и даже оглядываться.

– Его уже убили! – крикнул ордынец своим, быстро обернувшись, не совсем уверенным голосом.

– Мы видим, – ответили те.

– Отруби ему голову.

– Посмотрим, как стрела в горле застряла, почему повезло.

Убрав лук, Ядгар выхватил саблю и ударил коня пятками, направляя его прямо на слегка покачивающуюся на ногах, явно лишенную сил жертву. Лучше всего сбить с ног конем безоружного и, описав рядом с упавшим победный круг, вытянуть жертву за волосы… Лихой удар – и голова останется в руках, а туловище с плеском плюхнется в реку.

Да! Именно так и поступит Ядгар!

Однако жертва, неловко качнувшись, не стала принимать на себя удар конской груди. Бросившись в последний миг перед столкновением вперед и вниз, жертва исчезла в воде под конем. Ядгар закрутился в седле, выискивая внезапно исчезнувшую жертву, и вдруг ощутил пронзительно резкую боль в правой ноге, чуть выше ступни. Перенеся нагрузку в левое стремя, Ядгар почувствовал, что съезжает с лошади вместе с седлом – лопнула подпруга.

На какое-то мгновение холодная вода поглотила его, и тут же боль в правой раненой ноге просто ослепила сознание Ядгара: кто-то схватил его прямо за рану – чтобы не выскользнул из рук, и, протянув по воде под конем, немедленно отпустил. Ядгар попытался вскочить, но правая нога не слушала его мысленного приказа, крича, казалось, от боли, а левая нога, пытаясь поймать опору – дно реки – не могла упереться как следует в скользкую гальку дна. «Что делать?» – подумал Ядгар, почувствовав, что левая нога, попав на илисто-глиняный участок дна, вдруг погрузилась по колено в эту грязную кашу. Остановив свое скольжение по дну, Ядгар попытался выпрямиться и осмотреться, но тут же кто-то весьма бесцеремонно схватил его за бородку – тонкую, резко сужающуюся вниз, наподобие корешка репы, самую модную бороду в этом сезоне в Орде…

Вздернув за бородку голову барахтающегося в воде Ядгара к небу, Игнач сказал довольно раздраженно:

– Даже в реке от вас теперь не продохнешь! – И, перерезав Ядгару шею одним полукруговым движением засапожника, – все, кроме позвоночника, – добавил: – Сейчас легче станет. Не суетись.

* * *

Петровна вспомнила вдруг: «Чуть что – бросай все и беги!» Конечно же, можно не сомневаться, тут было «чуть что». Но бросать было нечего: половик плыл уже далеко от мостков, затягиваемый в стремнину, а корзина с остальными тряпками свалилась в воду сама собой, без всякого ее вмешательства. Теперь оставалось только бежать. Но куда? О том, что за ее спиной Берестиха, Петровна внезапно забыла. Взгляд ее был прикован к двум всадникам, понесшимся по броду на едва стоящего на ногах, качающегося Игнача.

Со стороны казалось, что Игнач не падает только за счет того, что держится левой рукой за бороду убитого татарина, пытаясь правой унять бьющий у того из-под самой бороды фонтан крови.

* * *

Сознание стремительно уходило; Игнач плохо понимал, что он делает. Все его силы, все, что еще оставалось в его организме в живых, перетекло вперед и вдаль – в кисти протянутых рук, оживавшие от тепла горячей крови. Не сводя глаз с приближающихся всадников, он понял вдруг, ясно и трезво почувствовал: нет, не успеть, те уже взялись за луки…

Но… «До конца!» – шепнула надежда под сердцем, и Игнач, отпустив убитого – такого теплого, так не хотелось отпускать! – бросился в воду. Ядгарово седло боком легло на дно, с ним – притороченный лук, колчан, полный стрел и воды…

На середине брода всадники слегка повернули коней, вставая чуть боком, чтоб было удобней стрелять. Это привело к небольшой задержке: степные кони, приученные мгновенно останавливаться и замирать как вкопанные при выстреле здесь, остановленные на быстротоке, несущемся прямо под животом, на скользких камнях дна не могли устоять неподвижно. Их надо было заставить стоять! Однако истошные крики всадников только увеличили нервозность.

* * *

Увидев, что там, на середине брода, в дело пошла ногайка, Игнач прицелился ближайшему всаднику в бок, дожидаясь, когда тот, взмахнув рукой, откроет подмышку. Игнач – промысловик, профессиональный охотник – знал, что такой выстрел убивает наповал даже вепря: стрела уходит глубоко, по оперение, пробивая легкие и сердце.

Спуская тетиву, он уже понял, что промахнулся: руки еще не отошли от холода. Действительно, стрела пошла выше, попав ордынцу точно между губ и выбив все передние зубы, вошла в рот и, скользнув там по нёбу, застряла наконечником где-то в районе мозжечка.

«Вместо меня теперь поплывет», – мелькнуло в голове, и только тут Игнач осознал, что до сих пор продолжает сжимать зубами эту дурацкую дудку с оперением…

– Тьфу!!!

* * *

Это нехитрое действие почему-то произвело неизгладимое впечатление на третьего ордынца, продолжавшего бороться с конем.

Только что, в течение считанных мгновений, он потерял разом обоих своих товарищей, кумиров, на правах старших учивших его, заботившихся о нем, защищавших его от несправедливых нападок не только десятника, но и сотника! Как жить теперь в их отсутствие?

Рядом с ним сползал с седла Алихан – лучший рассказчик и акын их тумена: стрела попала ему в источник неповторимого красноречия, сладкозвучных песен, славословий и молитв.

О-о, Алихан как никто умел по-настоящему молиться, то есть выстраивать слова в приятной для Бога последовательности!

Его сразу убила стрела, сразу! Алихан не сумел остаться живым и выплюнуть стрелу, осквернившую уста, славословившие самого каана Бату и лучезарного Берке, брата его!

Этот русский – проклят пусть будет, великий колдун, царь зла!

Он повернул коня к берегу, ударил по бокам пятками и понесся прочь от этого страшного места…

* * *

– Здорово, Петровна!

– До чего ж ты меня напугал-то, Игнач! Ведь так увидишь, может сердце-то и оборваться.

– Согласен. Вон, у двоих оборвалось. Свистни мужикам, коней пусть приберут.

– Тебе что, не нужны?

– Да ты же знаешь, я ж охотник. Конь мне обуза.

– Эк, тебя трясет-то! Пойдем к нам, обогреешься.

– Спасибо, я – к себе.

– Откуда плыл-то? Оттуда, небось?

– Ну. В леса уходите, вот что скажу. Сила сюда – несметная. Все стопчут.

– Уйти. Да как уйдешь-то? Хозяйство.

– Ну, стало быть, и умрешь с ним. Весь тебе сказ. Вишь, они уже рыщут? Разведчиков высылают вперед. По трое, пятеро. Тебе б за стенами сидеть, на речку не соваться. Сейчас, ты ж видишь, всюду гибель. По грехам по нашим.

– Ой, а у нас как раз девки в лес к озеру пошли!

– Зачем?

– А у нас такое поверье есть: в мае, как луна умрет, девкам – в лес. Всю ночь соловьев слушать, а утром искупаться. Тогда замуж скоро выйдешь и счастье на всю жизнь.

– Жизнь-то, гляди, короткая у них может выйти… К Кокошину озеру, говоришь? Это в моих угодьях.

– Верно, Игнач. Там места-то глухие. Ельник. Селений нет. Татарину там даже коня не накормить, только шишками.

– Только он-то, татарин, откуда он знает, что селений там нет, а места глухие. Он рыскает. Куда идти, ищет.

– Что ж делать-то?!

– Надеяться, Петровна, – пожал плечами Игнач. – Верить в лучшее. Больше нечего.

* * *

Потирая шишку на лбу, Аверьянов подумал, что в результате скачка по времени назад весь груз может оказаться в ноль секунд не закрепленным, – без растяжек и страховочной сетки сверху, – как это было пять часов назад, сразу после загрузки. Перспектива получить в лоб рулоном колючей проволоки или ящиком с гранатами ему не улыбалась. Он стал перемещаться ближе ко входу в контейнер, подальше от груза.

Около самого хода фосфоресцирующим светом светилась табличка «Информация о полете», – видимо, врубилось автономное питание контейнера.

Ниже таблички светились две кнопки: «Получить» и «Не надо» – на выбор.

Николай решил получить.

Электронный мерзко синтезированный голос стал выплевывать фонему за фонемой:

– …Первичная диагностика полета: полет успешен, выполняется в неопределенном направлении… навигация отсутствует, временной тангаж не счисляем… При старте зафиксированы четыреста двадцать три сбоя пусковой программы и восемьдесят девять срывов штрихов позиционирования… Снос по времени – отрицательный – в прошлое, переходящий в стаскивание. Срыв… – синтезированный голос запнулся было, но затем быстро закруглил: – Если вы хотите получить дальнейшую информацию о вашем положении, сообщите голосовой пароль допуска или нажмите кнопку «не надо»…