Текст книги "Дни Солнца"

– Ты… – прохрипел не-Ян.

– Что?

– Тебя…

– Ме-ня? – С изумлением, словно на раскрытую книгу, Хирург положил руку себе на грудь. – Они предложили тебе – меня?

– Да нет же! – ошалело закричал не-Ян. – Нет! Они… они хотят судить… они уже осудили тебя!

Хирург обернулся к своим телохранителям.

– Не ты принес эту новость.

– Не я, – согласился не-Ян. – Но только я знаю, что они на самом деле хотят… Послушай, ты зря плохо думаешь о них. Они знают твою силу. Казнь – пыль в глаза императору.

– Казнь – всегда казнь.

– Пойми их правильно. Кровь льется рекой, и они не могут позволить тебе оставаться в городе. Ты сам виноват. Что делаешь, смотри. Поносишь и позоришь их на всяком углу. От встреч уклоняешься. Ни о каком союзе не хочешь слышать. Но в одном нисходишь до них – принимаешь их помощь молча, как должное.

– О чем ты?

– Как – о чем? Ну а та твоя выходка в храме – неужели ты считаешь, что смог бы уйти живым, не прикрывай тебя их люди? Неужели ты думаешь, что и сейчас никто не беспокоится о тебе, кроме этих молодчиков за спиной?

– Я думаю, что, помимо меня, твои доброхоты обеспокоены обратным – угрозой, которую они видят во мне, – тихо сказал Хирург. – Но я не понимаю другого – зачем им понадобилось говорить тебе, что я не встречаюсь с ними?

– Как? – выпучился не-Ян.

– А вот так. Они предложили тебе подмену – казнь невинного, но ты называешь это третьим соглашением. Они предложили тебе – нет, ты предложил им, сам – убрать меня в глушь (не могу же я расхаживать после смерти по городу), убрать туда, где я уже не смогу видеть ничего, кроме их великодушной охраны… И это ты тоже называешь соглашением?

Не-Ян стоял, склонив голову, кулаки его были сжаты.

– Это не будет невинный человек, – произнес он упрямо. – Это будет убийца. Его ждет яма. Он…

– Нет, это будет невинный человек, – отрезал Хирург. – Из-за того, какую и чью вину ему придется… И – как!

– Это не имеет значения.

– Нет, это имеет огромное значение! Три года… – Хирург поднял руку с тремя выставленными пальцами, – тебе понадобилось всего три года, Ян, чтобы растерять все свои мозги! – Вздохнув, он прошелся к дереву, под которым сидела Диана, и обратно. – Послушай, а может, ты просто решил отомстить мне? Ну – скисшее первенство? Это я еще ладно. Упечь с глаз подальше… Ну?

Не-Ян стоял без движения, как соляной столб. Хирург еще раз прошелся к Диане, мимоходом, словно собаке, подмигнул ей и вернулся к не-Яну:

– Ладно, прости…

У подножья холма послышался шум. Это было похоже на ветер. Один из людей Хирурга с мечом наперевес сделал несколько шагов вниз по склону и всмотрелся в темноту. Тут, как будто вспомнив о чем-то, Хирург протянул руку к не-Яну и взял его за бороду. Не-Ян охнул, и борода наполовину отвалилась от подбородка. Диана обомлела. Рассеянно взявшись за бороду, не-Ян оторвал ее вовсе и бросил. На помолодевшем лице его, с еще не зажившим Т-образным шрамом – таким же, как у Хирурга, – на левой щеке, застыло выражение досады.

– Ты… – тихо сказал Хирург.

«Ветер» между тем усиливался, внизу склона трещали ветки и шуршала трава. Воздух наполнялся рябящим факельным светом.

– Дурак! – воскликнул Хирург. – Боже мой, какой дурак! Беги… они же…

Он было повлек не-Яна вглубь, к калитке, но снизу уже поднимались солдаты с мечами и копьями, торжественно, как знамена, несли себя старцы в священнических одеждах, спешили какие-то возбужденные оборванцы, от трескучих факелов в саду становилось светло и шумно, как днем. Гортанно звучала чужая речь.

– Да не меня – его! – сказал Хирург подступившим к нему охранникам и указал на не-Яна. – А ты – уходи, – бросил он Диане, но, видя, что она не понимает ни слова, взял ее за руку и подтолкнул к калитке.

Очутившись за оградой, Диана поставила кубок на землю и присела на колено. Тотчас она увидела, как кто-то из оборванцев направился к ней, но, проходя мимо Хирурга, растянулся на траве и с воплем схватился за ступню. Из-под его замасленной накидки вывалился короткий меч и моток бечевы.

Пространство вокруг расщепленной яблони как будто замкнулось наклонным цирком. Понадобилась еще минута, чтобы все встали покойно и голоса притихли. Тогда старик в расшитой золотом хламиде подошел к яблоне, мелко, будто хотел сесть, потоптался и воркующим голубиным голосом объявил Хирургу:

– Иди либо сам, либо дай нам его!

– Тебе выбирать, – ответил Хирург. – Подумай, кто тебе нужен.

– И поздно, и нечего думать! – гневно воскликнул старик и взмахнул золотой клюкой. – Не тяни время! Случится то, что должно, и теперь ты не смеешь нам помешать!

Хирург отер ладони.

– Ты привел солдат империи, потому что твои люди больше боятся солдат, а не тебя. Ты защищен их же кровью. Чем еще ты можешь торговаться со мной?

Старик хотел что-то ответить, но только ощерил пустой и черный, как дупло, рот, воздел руки из глубоких рукавов и, на мгновенье выпустив золотую клюку, дважды хлопнул в ладоши.

От толпы отделился сгорбленный подросток, кивнул старику, подошел к не-Яну и трусливо – опять же оглянувшись на старика – лизнул его в висок. Тотчас солдаты сдвинулись с мест, и четверка их каким-то механическим, шахматным движением взяла не-Яна в кольцо. Между ними и охранниками Хирурга было не больше двух шагов, из этого промежутка как бы стал откачиваться воздух, но Хирург поспешил разрядить тишину приказом: «Нет». Его люди отступили. Старик в золотой хламиде обратился к солдатам на латыни. Не-Яна подвели к нему. Один из оборванцев снял с себя одежду, положил ее к ногам старика и, обернувшись, наотмашь ударил пленника по лицу. Не-Ян удивленно схватился за щеку. Он хотел что-то сказать, но оборванец ударил его по другой щеке и плюнул в лоб. Закрывшись руками, не-Ян прошептал что-то, между ладоней по его подбородку бежала кровь. Чутко, словно к двери, обидчик подался к безответной жертве, но тут возле головы его прошуршал меч; он присел и оглянулся на охранника Хирурга, того, что нанес ему удар, и на старика, как будто испрашивая защиты. Диана увидела, что по шее оборванца сходит жирная лента крови, сам он этого еще не чувствовал, а лишь зябко поднимал плечо к голове, стараясь почесать разрубленное ухо. Закричал и переломился в поясе он, когда коснулся раны и увидел на пальцах кровь. Вопль его прозвучал сигналом к общему движению.

Цирк распался загалдевшей толпой. Гроздью, будто ключи в связке, столкнулись мечи. В этом хаосе Диана тотчас потеряла и Хирурга, и его людей. Она поискала вокруг себя, чем можно было бы защититься, но нашарила только пустой кубок. Кувыркаясь с грозным гулом оторвавшейся вертолетной лопасти, над нею пролетело копье, стукнулось древком обо что-то позади, покатилось обратно и опрокинуло кубок. С видом ребенка, которому разрешили потрогать удава, Диана коснулась иззубренного наконечника, но отдернула пальцы: наконечник был вымазан чем-то липким и теплым. Закусив кулак, она снова поглядела в сад и увидела, что свалка сворачивается, все кончено – оборванцы уволакивают в темноту мертвого солдата, обоих охранников Хирурга и еще троих несчастных, таких же оборванцев, между ними ходят священники и торопят их, подгоняют своими золотыми палками. Хирурга она увидела стоящим в стороне и отирающим краем покрывала что-то с виска. Кроме нее, кажется, никто и не замечал его. От происходящего он как будто был отделен стеной, и если бы не потускневший от бешенства взгляд его, направленный вслед людскому сгустку, что уносил не-Яна и артачившихся солдат, если бы не растертые вишневые пятна на виске и ходившие желваки на скулах, Диана решила бы, что весь этот балаган – только следствие его приказа, что он наблюдает за исполнением своей воли.

Подул горячий, насыщенный пылью ветер. Старик в золотой хламиде, было поднявший навстречу Хирургу указующий перст и открывший рот для прощания с побежденным, задохнулся и закашлялся. Даже хламида его потускнела и съежилась от пыли. Палец втянулся обратно в рукав. Пятясь, он пристукнул по земле клюкой, повернулся и пошел за своими людьми. Тут он уже не скупился на окрики и ругательства, и, прежде чем тьма погасила его фигуру, Диана увидала, как он навис над кустом дикой малины и высморкался.

Хирург подошел к калитке. Волосы на виске у него рассеклись от ветра. Диана поднялась.

– Иди в дом, настырная, – сказал он.

Она послушно пошла в черный проем, обрезавший шум ветра и запахи сада, и шагала до тех пор, пока не ткнулась ладошкой в стену. Было слышно, как вошел Хирург, как закрылась за ним дверь и струйка воды пролилась у порога. Крашенные маслом стены мерещились Диане железным сводом, погруженным в ртуть. В канавке, обегавшей свод по периметру, Хирург зачерпнул воды и ополоснул лицо. Появилось эхо – капризный, неверный, крошащийся слепок с холодной ослизлой поверхности свода.

– Как часто мы спрашиваем правила игры, в которую суемся? – неожиданно спросил Хирург.

Диана, будто вопрос мог быть обращен к кому-то другому, осмотрелась.

– Правила?

Голос ее прозвучал неожиданно громко, так, словно раздался где-то внутри нее, в самой середине слуха. Она хотела сказать что-то еще, но тут увидела свинцовые зеркальца воды у самых своих глаз, увидела Хирурга, шлепающего к ней по воде – или всего лишь по мокрому полу? но почему она сама так запросто провалилась в пол? – зажмурилась и уж больше не видела ничего.

Глава VI
Театр

Часть I

Александр был в стендовом тире. Стрельба увлекла его настолько, что, когда кончилась коробка с патронами, его обычная «норма», он сказал, чтоб несли новую. Гвардеец едва успевал заряжать и подавать ружье. В воздухе плыли дымы попаданий. Спустя еще четверть часа, услышав лай, Александр оглянулся на стоявших позади Ивана и Ллойда. Иван смотрел в небо, где должна была появиться очередная цель, а Ллойд, нервно помахивая хвостом, ждал выстрела, чтобы выказать свое неудовольствие. Вылетевшая тарелка перемахнула стрельбище.

– Н-ну! – выдохнул с досадой Иван.

Александр снял наушники и отдал ружье гвардейцу.

– Довольно.

– Еще! – потребовал Иван.

– Можешь идти, – сказал Александр гвардейцу, когда тот разрядил ружье.

Иван, отставив плохо сгибающуюся больную ногу, поднял с земли стреляную гильзу и подбрасывал ее на ладони. Ллойд догадался, что стрельба кончена, обнюхал штаны Александра и фыркнул. Александр потрепал его по загривку и назвал дипломатом.

– Сам ты дипломат, – вступился Иван за собаку.

Александр взял двустволку.

– Да что с тобой? У меня уши отваливаются, а ему подавай стрельбу…

Иван бросил гильзу и отвернулся.

– А я только что пришел…

Взглянув на часы, Александр понял – только что у Ивана завершилась процедура. Звать гвардейца, однако, было и поздно, и невозможно, и он только придумал обещать Ивану пострелять после завтрака. Иван сходил к будке, принес разбитую мишень-тарелку и бросил Ллойду на «апорт». Ллойд побежал за тарелкой, но та развалилась на куски, он долго не мог выбрать, какой из них хватать, однако и выбранный рассыпался у него на зубах. Он принялся шлепать языком, и Иван довольно засмеялся – старый розыгрыш удался в который раз. Тут Александр вспомнил, что дожидался удобного момента спросить брата, в самом ли деле тот видел девушку гуляющей ночью по саду, но Иван, не давая ему раскрыть рта, взял его за рукав, сказал, что хочет показать что-то, и потащил в летний театр.

Театр стоял на месте снесенного флигеля, того, где умер князь Ферзен. Иван бывал тут часто. После смерти Даниила Государыня приказала разрушить не только флигель, но и фундамент, разбить на его месте цветник. Флигель снесли, однако насчет фундамента поступило новое распоряжение – залить цементом. Зачем это нужно было делать, никто не знал, тем более что еще до цветника архитектор предлагал строить летний театр. Театр построили, но не столько для спектаклей, сколько для того, чтоб закрыть уродливую бетонную кляксу. Раз в год освежали краску купола, заделывали трещины, поправляли скамьи и убирали птичий помет. Однажды Государыня собралась пригласить какую-то труппу, но Иван категорически воспротивился затее. Они надолго разругались тогда, и все осталось как было – спектаклей не давали, каждую весну подкрашивали крышу и скамьи, замазывали трещины, каждую осень убирали птичий помет.

Пройдя входную арку, Иван отпустил Александра, взбежал на подмостки и скрылся за кулисой. Запах, едва ощутимый подвальный смрадок, стоял в воздухе.

– Сюда! – отрывисто, точно собаку, позвал Иван.

Александр поднялся к нему.

Вытянув больную ногу вперед, Иван сидел на здоровой, в узком проеме между задней глухой стеной и перегородкой, разделявшей кулисы со сценой. Можно было подумать, он что-то рисует на полу.

– Нужно железку, – сказал он, не оборачиваясь, – чтоб поддеть, а?

– Что поддеть? – удивился Александр.

Иван встал и пристукнул пяткой по полу.

– Здесь дверь…

– Какая дверь?

– В убежище.

– В какое еще убежище?

– От Страшного суда.

Александр хотел что-то сказать, пристыдить брата, но осекся, увидев, что может снова обидеть его. Иван не первый год выкидывал подобные трюки, к которым учил всех относиться так же серьезно, как серьезно все относились к его лечению. Однажды, когда он заявил матери, что под одним деревом в саду зарыта рыцарская перчатка и он хочет ее выкопать, даже пришлось инсценировать фокус – Государыней были незаметно отданы распоряжения, и когда затем в условленном месте Иван откопал искомое, ржавую латную перчатку без двух пальцев, радости его не было предела; представление это имело тем более поразительный успех, что в тот день он впервые отказался от обезболивающего укола.

– Послушай… – опять начал Александр и опять не решился договорить, остановленный мыслью, что гуляющая по саду девушка также могла оказаться плодом больной фантазии Ивана.

* * *

После завтрака у него была назначена встреча с князем и княжной Закревскими. Если б не камердинер, он бы и не вспомнил об этом. Александр сказал Ивану, что должен встретить гостей.

– Конечно, конечно, – ответил Иван с напускной улыбкой. – Как-нибудь потом… В лес не убежит.

– Кто не убежит? – не понял Александр.

– Не имеет значения… – Иван смотрел куда-то поверх него. – Поклон ее сиятельству.

– А знаешь, – сказал Александр, – ты жесток.

– Знаю, да, – легко согласился Иван.

Они остановились посреди пустой анфилады западного крыла. Александру показалось, что брат хочет что-то еще сказать ему, но Иван подошел к картине, глядел в треугольную щель между рамой и стеной и, похоже, вообще забыл думать о нем. Александр повернулся и молча пошел прочь.

* * *

Грузный, напудренный князь и девятнадцатилетняя красавица княжна поднялись ему навстречу так спешно, словно видеть его здесь было для них неожиданностью. Почтительная и притом неуловимо развязная поза князя – прогулочная, как однажды заметил Иван – неприятно кольнула Александра, он будто впервые понял то, чему прежде не придавал значения: князь ставил себя с ним на одной доске из-за успехов дочери и был в своем праве. В фигуре Магды, затянутой в чересчур облегающее темно-зеленое платье, как будто пряталась взведенная пружина. Александр встал перед ними и, хотя от него до сих пор разило порохом, зачем-то солгал, что заигрался на корте.

– Прошу. – Он пригласил их к креслам и сделал вид, что не заметил задержавшейся на весу руки княжны.

Визит этот, согласованный еще на прошлой неделе, теперь виделся ему ненужным и даже сомнительным. С позапрошлой ночи, казалось ему, шел отсчет другой, новой жизни, и странно, что его гости ничего не знают об этом. С Магдой они были близки больше года, ни от кого это не скрывалось больше месяца, и вот теперь им предстояло обсуждать условия покупки императорским двором каких-то княжеских угодий.

Наклонив голову, Александр оценивающе, точно только теперь впервые видел их, смотрел на князя и княжну. Магда, конечно, была обижена из-за оставленной без пожатия руки, поэтому ответила надменным взглядом, отвернулась и уставилась на каминную полку. Нимало не заботясь ее обидой, этой игрой, которую знал очень хорошо, он обратился к князю:

– Как добрались?

Князь заскрипел креслом, доставая из кармана платок; несмотря на прохладу, он вспотел, острова пудры выступали на его покрасневшей лысине.

– Имели честь слушать вас в комитете… в этом… как его… – Он взял платок и мял его в руке.

– Рожениц, – подсказала Магда, не отрываясь от камина.

– Да, – кивнул князь. – И этот патер…

– Ах так, – воскликнул Александр, радуясь, что они могут говорить о чем-то постороннем, и развернулся к князю. – И что же патер?

Князь вытер шею.

– А что патер… Самоуверенный, доложу вам, наглый тип.

Александр знал, что князь стоял во главе горнодобывающей компании, среди основных пайщиков которой были лютеране, причем не обычные, а иоанниты из числа мальтийских рыцарей, что эта публика досаждала ему и требовала, чтоб через дочь он давил на Александра и тем пытался стронуть с места дело об интердикте. Несмотря на то что это было табу при их встречах, за неимением лучшего Александр решился говорить о мальтийцах – краем глаза он видел, что Магда уже смотрела на него, а не на каминную полку.

– И как же ваши католические протестанты, – спросил он, – ваши рыцари-акционеры не натравили его и на вас?

Вошел лакей с подносом, и, пока он расставлял на столе бутылки и вазы, князь смотрел на слугу так, будто нетактичный вопрос исходил от него, а не от цесаревича. Насторожилась и Магда. Уже в лице, в плечах, во всей ладной фигурке ее просыпалась та грациозная, бесстыдная подвижность, которой Александр был так очарован когда-то.

– По правде говоря, я боялся этого, – расстроенно сказал князь. – В комитете, как вы понимаете, были мои пайщики.

– А этот ваш падре, между прочим, смотрел на меня, – заявила Магда.

– Магда… – сконфузился князь.

Княжна с напускной надменностью оглянулась на отца.

– Смотрел-смотрел.

– Прекрати, ради бога.

– И все равно смотрел!

– Хватит фантазий, прошу тебя!

Александр взял яблоко и стал есть, глядя в окно. За словами о комитете, за всей этой чепухой о роженицах и католиках маячил заранее оговоренный пункт, что в определенный день именитый папаша привозит именитую дочь на свидание к именитому болвану, и само самой разумелось явление повода, чтобы дочь осталась во дворце на ночь. Вспомнил он и о том, что на сегодня ему была приготовлена спальня в гостевом, так называемом садовничьем коттедже. Он чувствовал, что князь и княжна недоуменно смотрят на него, но чем дольше продолжалась пауза, тем более в нем крепло чувство, что, пророни сейчас кто-нибудь из них хоть слово, он выскажет все, что думает о коттедже. Но тишина разрядилась прежде – вошел камердинер и сказал, что посыльный ждет с сообщением.

– Вот как? – Александр бросил огрызок в вазу и вышел в прихожую.

Тут он увидел запыхавшегося гвардейца.

– Ваше высочество, господина капитана… то есть… майора привезли из города… – заговорил тот, стоя навытяжку. – …в общем, в городе был… и они ранены… и просили вас, если можно…

– Кто?

– Господин… майор.

– Хорошо. – Александр отпер двери и, отдуваясь, сбежал по лестнице. Занятый своими мыслями, он плохо слышал гвардейца и совсем не понял, что произошло в городе. – Так, значит, Андрей? – спросил он на ходу, припадая на ногу.

– Так точно, ваше высочество, – отвечал гвардеец. – Их сиятельство.

– И что?

– Не то ранение у них, не то контузия…

Александр встал как вкопанный, и гвардеец едва не налетел на него сзади.

– А за каким чертом он был в городе?

– Не могу знать.

– Жив?

– Так точно.

Они двинулись дальше. Сознание того, что сейчас он может оказаться вблизи третьей палаты и, не исключено, заглянет к ней, радовало и пугало Александра. Он щурился на солнце, дух сырой земли и прели кружил ему голову. Он думал – и эта мысль была не столько мыслью, сколько самим солнечным светом, – что никакие обстоятельства не могут заслонить от него мира и что он, частица этого мира, может лишь тогда испытывать страдания, когда будет страдать и мир, а возможно ли такое вообще? Это детское откровение мнилось ему чем-то неслыханным, тем, что не переживал еще ни один человек, и живо напомнило один из таких же светлых секретов детства – чуткие, желтоватые, прокуренные пальцы отца, который, как убеждали Александра, был некурящий и даже учредил какие-то шутовские штрафы для дворцовых курильщиков. Сам Александр – сказывалась кровь – тоже покуривал, но принимал такие меры конспирации, что никто, кроме камердинера, делившегося с ним сигаретами, не знал об этом.

У калитки госпиталя гвардеец коснулся его локтя:

– Виноват, ваше высочество…

– Что?

– Господин майор, их сиятельство, у себя.

– У себя?

– Так точно. Дома, ваше высочество. Не здесь.

– Что же ты сразу не сказал?

– Виноват…

Задумавшись на минуту, Александр все же хотел идти в госпиталь, идти, несмотря ни на что, но неожиданно сильный, даже ошеломляющий испуг при мысли о третьей палате и о том, что он сейчас так запросто явится перед ней, взял верх – и он прошел мимо калитки.

* * *

Андрей был в постели, с опухшим лицом и с компрессом на голове, и держал под носом окровавленный платок. В ту минуту, когда Александр вошел, стоявший у постели доктор говорил Андрею, что тот только вредит себе чем-то.

– Ничего… – сказал Александр доктору, когда тот обернулся на стук двери.

Андрей смотрел на доктора почти с ненавистью.

– Хорошо, – обратился Александр к доктору. – Оставьте нас.

Доктор пожал плечами, собрал свой чемоданчик и ушел. Андрей с облегчением отвалился на подушку.

– Зачем звал? – спросил Александр.

Андрей подобрался на локтях и сбросил с головы пакет со льдом. Чувствуя, как от запаха лекарств у него начинает першить в горле, Александр распахнул окно. Денщик Андрея, увалень с красным лицом, просунулся в двери с кружкой пива, но замер на пороге и ошарашенно уставился на цесаревича. Александр кивнул ему. Дотянувшись до стула возле кровати, денщик поставил кружку и шмыгнул вон. Не отнимая платка от носа, Андрей взял кружку и отпил пива – для этого ему пришлось подвинуться на самый край постели и упереться одной ногой в пол. Он сделал еще глоток, но поскользнулся, облился и уронил в кружку платок. Александр следил за ним с улыбкой. Андрей отставил кружку, взял одеяло, скомкал его и прижал к лицу.

– Знаешь… в другое время я бы не позволил себе просить, – произнес он накрытым ртом. – А сейчас прошу: давай сейчас же, не откладывая, бросим это все.

– Что? – спросил Александр, как будто не расслышав. – Что – бросить?

Андрей не ответил и еще глубже зарылся в одеяло лицом.

У Александра вдруг перехватило дыхание. Он запрокинул голову и уставился в потолок.

– Сегодня на моих глазах погибли… трое человек, – сказал Андрей, голос его на конце фразы пропал. – Брат и сестра… – Он, верно, и сам не ожидал, что сказанное им окажется так необычно, взял пиво и пошел в ванную.

Александр решил, что разговор кончен, и тоже вышел из комнаты. В дверях он чуть не столкнулся с зазевавшимся денщиком. Детина тяжело отпрыгнул с дороги, но успел и дохнуть в самое лицо ему, так что Александр, очутившись в саду, еще долго чувствовал запах перегара. Настроение его было разрушено так просто, что он еще не понимал этого. Он плохо видел, куда идет, и через несколько минут, как спросонья, явился в караульном помещении. Начальник караула стал бормотать рапорт, но он перебил его, распорядился готовить машину, чтоб ехать к заливу, в балаганчик, и, пока лейтенант звонил в гараж, сидел в кресле оператора и глядел в окно.

* * *

Официально балаганчик назывался «Резиденцией № 3», но был так невелик, что совершенно терялся в череде прибрежных коттеджей и никто не называл его резиденцией, а только балаганчиком – в честь прежнего домовладельца, не то комедианта, не то циркача. Александр еще называл балаганчик «отдушиной», потому что сбега´л сюда после участившихся размолвок с матерью; «отдушина» эта тем не менее была подразделением Дворца, с периметром охраны, полосой отчуждения и постом.

Запершись, он было взялся напиться пивом, но осилил только бутылку. Солнце жгло волны, отраженный свет резал глаза, в небе не было ни тучки, дул ветер, временами заглушавший шум моря. Через час позвонила Государыня, и усилия, которых ему стоило спокойствие при ответах на ее вопросы, совершенно опустошили его. Он заснул на оттоманке в мансарде и проспал до самой ночи.

Очнулся он с головной болью и с отвратительным привкусом во рту. Было душно – кто-то закрыл дверь на балкон, – он отлежал себе руку и, когда поднял ее, чтоб посмотреть на часы, не на шутку испугался, увидев, как что-то чужое, бледное вползает на грудь.

Выйдя на балкон, он разминал руку. Свет фонаря с крыльца падал на пляж и на прибывающий свинец волн. Он смотрел во тьму, где по пепельной кромке воды вспыхивал глазок маяка, и ему мерещилось, что в шуме моря, этого невидимого чудовища, он различает чей-то голос. «И – слава богу, – думал он, вспоминая о ней и даже подразумевая за шумом волн ее голос. – Слава богу. Нет, так нет». Недавнее чувство счастья теперь виделось ему издыхающим животным, которое шептало, что он обманывал себя. Сонная одурь миновала, и, размяв руку, он пошел на берег. Так, ни о чем не думая – грохочущая тьма моря топила мысли, – он бродил вдоль воды, однако первое же забрезжившее намеренье – не остаться ли в балаганчике до утра? – погнало его прочь, он вернулся в дом и сказал камердинеру, что сейчас же, не медля ни минуты, едет обратно.

* * *

Во Дворце он сразу отправился к ней. В начале двенадцатого Иван должен был спать, и никого, кроме дежурного и сиделок, в госпитале не могло оказаться.

– Тише, ради бога, – шепотом предупредил Александр рапортующий возглас санитара, поднялся на второй этаж и, миновав нишу с пальмами, приоткрыл дверь третьей палаты.

В большом зале горел один ночник у кровати. Александр, стараясь не показываться из темноты, прошел к кругу света, к дальней стене, где сиделка кормила с серебряной ложечки ее.

Взволнованный, он опомнился, когда сиделка потянулась ложкой к тарелке и ложка стукнула. Александр смотрел на сиделку и ждал, когда она обернется к нему. Но женщина не слышала его. Как ни в чем не бывало она продолжала зачерпывать ложкой в тарелке и, точно просфору, вкладывать кашу в рот девушке. Нахмурившись, Александр наблюдал уже не за девушкой, а за сиделкой. Он хотел уйти, но замер, поняв, что девушка глядит на него. Утомившись, та отвернулась от сиделки, и невидящий взгляд ее устремился ему в грудь, куда-то в солнечное сплетение. Сиделка обернулась и тоже слепо смотрела на него. Александр, выдохнув, вышел из палаты, почему-то свернул в зимний сад, заплутал между мохнатыми стволами в кадках, продрался через пальмовые листья обратно и, убрав руки от головы, с трудом мог поверить, что уже ничто не мешает идти.

* * *

Дверь садовничьего коттеджа была распахнута.

– Магда, – позвал он с порога.

Ответа не было. Он позвал еще раз, тише, вообразив отчего-то, что сейчас увидит кровь, и, злясь на собственный испуг, пошел в комнаты. Постель в спальне была разворочена так, будто в нее бросили гранату, на полу валялось зеленое платье. В столовой был накрыт ужин, пахло вином, горели свечи, выдернутые из подсвечника и прикапанные прямо к столу. Александр вернулся в спальню. Тут слышался какой-то дробный звук. Чувствуя, как кожа начинает двигаться на голове, он посмотрел на платяной шкаф, дрожавший, будто при легком землетрясении, поднял голову и отпрянул.

На крышке шкафа сидела Магда. Ее трясло от беззвучного, задавленного смеха. Согнувшись в три погибели, но все равно задевая макушкой потолок, голая, она таращилась на него сверху, и пьяное, налитое кровью лицо ее было страшно, как маска.