Текст книги "Жизнь"

Снежная свадьба

Выпал снег, и третьеклассники приободрились. Наконец-то можно заняться после школы чем-то полезным, а не просто тащить свои тяжелые, набитые знаниями головы от школы домой. К тому же представился интересный повод. В понедельник Славик при всех объявил в столовой, что расстался со своей прежней подружкой, и теперь намерен встречаться с Мариной. Ей послышалось в этом: «давай жениться». И Маринка начала подготовку к свадьбе.

В тот же день после уроков девочки слепили из снега свадебные атрибуты: платье невесты, арку, под которой жених и невеста пройдут к алтарю, сам алтарь – как в настоящей церкви, стол для банкета и лестницу, которая поведет молодоженов в «прекрасное семейное будущее». Свадебная церемония была запланирована на завтра. Света даже пообещала принести плед, чтобы сделать красную ковровую дорожку.

Наступил день церемонии. Девочки нетерпеливо вздыхали весь последний урок, на котором учительница мучила их «признаками народной сказки: волшебный помощник, вымышленные события, повторы», – в общем, никакого отношения к реальной жизни. Наконец – свобода! Осталось дождаться жениха, который еще целый урок должен прозябать на рисовании. Шли последние приготовления: Олеся делала кольца из фольги; Таня накрывала на стол – пачка сухого Ролтона и мандаринка; Анфиса, назначенная священником и тетей из ЗАГСа, репетировала речь; Алена представляла себя подружкой невесты, Лена – матерью, Наташа – фотографом, а Марина – самой невестой. Василиса же, не зная, чем заняться, привязала к ветке куста веревку от варежек, чтобы дернуть ее, когда молодожены пойдут под венец, и на них красиво посыплется снег!

Кстати, по поводу похода к этому самому венцу возникла сложность. Свадебное платье примерзло и не двигалось. Когда Марина, упираясь руками в снежную талию, попробовала сдвинуть его к алтарю, в центре юбки проступила трещина. Пришлось перетащить алтарь к платью. Девочки уже чинили снежными нашлепками подол невесты, когда из школы вышел Славик с другом Андреем.

Увидев масштаб приготовлений, Славик трусливо спрятался за хоккейную коробку. А вот Андрею затея понравилась. Он, оказывается, давно мечтал погулять на свадьбе. Достав из портфеля сок, оставшийся с обеда, Андрей стал его пить, представляя, что это водка. После каждого глотка он шумно выдыхал в сторону и срывал с девчонок шапки, чтобы занюхивать волосами.

Славик рассчитывал тихонько проползти за хоккейной коробкой, перелезть через забор и улизнуть от бракосочетания. Но его заметила Василиса.

– Вот он! – завизжала она.

– Иди сюда, – позвала Маринка.

– Не пойду, – выглядывая из-за хоккейной коробки, крикнул Славик.

– Ты же сам предложил жениться!

– Я не предлагал. Ты все придумала!

Маринка заплакала и начала крушить платье. Оставив от него груду мерзлого снега, она бухнулась в сугроб у забора и, размазывая по лицу слёзы, стала звонить настоящей маме, чтобы та ее срочно забрала.

Остальные девочки, не простив жениху страданий Марины, решили все-таки затащить его под венец. Облепив со всех сторон, они поволокли Славика к Маринке. Весь в снегу, в сдвинутой на лицо шапке, с раскрывшимся рюкзаком, из которого вываливались краски и карандаши, жених отчаянно сопротивлялся своему счастью. С куртки слетели пуговицы, у шапки оторвался помпон. Наконец, Славик не выдержал, и, рассвирепев, раскидал девочек, которые тут же заныли. Опьяневший от сока Андрейка орал песню: «Пока, пока, по камушкам мы школу разберем, учителя повесим, а завуча убьем…». Допев, он исполнил известный танец из Тик-Тока. После чего концертная программа повторилась. А Василиса все дергала и дергала за нитку от варежек, стряхивая с кустарника уже не снег, а последние необлетевшие листья.

И вот, кольца потеряны, алтарь сломан, арка рухнула, вместо платья бесформенный сугроб, а лестница в «прекрасное будущее» осталась без ступеней. Выпав из рюкзака Славика, по снегу расплескалась красная краска, окончательно превратив свадебную идиллию в поле боя. На секунду все замерло: дети, птицы, школа. Даже облака перестали бежать по небу. Но потом снова побежали, роняя крупный грустный снег. Собрав все выпавшие из рюкзака предметы, жених ушел. Его друг Андрей, по-прежнему притворяясь пьяным, доел мандарин и грыз Ролтон. Потирая ушибленные места, девочки собрались вокруг невесты. Они пробовали утешить ее, но она упрямилась:

– Отстаньте! – отпихивалась она. – От меня муж ушел. Я теперь одинокая мать.

– Как? – удивлялись девочки. – Ты разве успела родить ребенка?

– Я усыновила Мишу Голубева, – рыдала она. – Сегодня, на большой перемене.

Василиса тем временем варила из снега и жухлых листьев «зелье», чтобы лечить раненных подруг. До взрослой жизни оставалось как минимум десять лет.

Счастливая семейная жизнь

Что может испортить хорошо налаженную и счастливую семейную жизнь? Практически ничего. Разве что случайные роковые ошибки.

У Саши и Маши все было хорошо, пока супруги не совершили роковую ошибку. Вернее, их было две, но следовали они одна за другой и потому являлись как бы продолжением друг друга.

Первой ошибкой было решение Маши выкинуть из прихожей коврик. Саша не то чтобы был привязан к нему, но считал его личным вкладом в семейный быт. Когда Маша запихала коврик в пакет для мусора, Саша испытал неосознанное беспокойство. Но здание семейной жизни не рухнуло, даже не покачнулось, в нем лишь появилась незаметная трещинка.

Следующую роковую ошибку совершил уже он – глава семьи. Испытывая тревожность, Саша без разбора покупал в магазине сладости, брал на кассе первое, что попадалось под руку. В «Пятерочке» была акция на «Нутеллу». Саша вспомнил, как в детстве облизывал вымазанные шоколадом пальцы. А тут еще акция! В общем, купил.

Маша и в детстве, и теперь теряла контроль при виде шоколадной пасты, съедая содержимое банки за раз, стоило оставить их наедине. Проблема была в том, что Маша всегда «худела». Естественно, увидев дома банку «Нутеллы», она запаниковала. Ночью, соскребая ложкой остатки лакомства с самого дна, Маша поняла, что никогда не простит этого мужу.

– Ты делаешь, а я страдаю, – трясла она спящего, не подозревающего о преступлении, мужа. Саша, собиравшийся во сне вступить в половую связь с другой женщиной, удивился проницательности жены. Ничего не ответив, он затаился, притворяясь, что спит, но готовясь перейти к контрнаступлению: «Я не виноват! Я не контролирую себя когда сплю. Лучше ты расскажи, почему во сне охаешь и зовешь какого-то «котю»…

Однако, про другую женщину Маша молчала. В этот момент она думала, что муж равнодушный козел, безразличный к ее проблемам. Мысленно собирая коллекцию претензий, она не спала всю ночь и насобирала если не на «Большой Петергофский дворец», то уж точно на маленькую «Оружейную палату». Утром, измученная внутренней войной, она встала такой разбитой, будто по ней проехал танк. Виноват в этом, конечно, был Саша.

Он – ни слухом, ни духом – спокойно завтракал свой омлет, который сам же и приготовил, ибо чувствовал, что Машу лучше не просить. Она вошла на кухню и воззрилась на мужа, будто планировала его испепелить. Саша струхнул, и, стараясь поскорее покинуть «зону досягаемости», запихнул в себя весь омлет. Дожевывая на ходу, он скрылся за дверью.

Маша осталась один на один со своим взглядом, который уже на полную мощность бесцельно пепелил мир, словно звезда смерти. Словно две звезды. Маша встала перед зеркалом и пепелила себя, пока ей не надоело. Тогда она расплакалась и плакала три часа с перерывом на кофе. Наконец, силы оставили ее, и она уснула.

На работе Саша старался не думать про семейную жизнь, лодка которой раскачивалась под действием непостижимых сил. Он думал про самолеты: как у них открываются и закрываются шасси, как устроены крылья; про конвейеры и шарикоподшипниковые механизмы; об освоении космоса и судьбах человечества; о прекрасном и светлом будущем, которое надо так устроить, чтобы все были счастливы и веселы. Саше казалось, что он это может. И только одного человека он не мог осчастливить – свою жену, которая в этот самый момент грызла от отчаяния ортопедическую подушку, стоившую (между прочим), как то самое крыло от самолета, о котором мечтал Саша.

Вернувшись из прекрасного светлого будущего домой, Саша был несколько озадачен. По дому бродила Маша с опухшим лицом. У нее дергался левый глаз, она молчала. Саша, не зная, как поступить, решил делать вид, что все в порядке, то есть просто Машу не замечать. Но Маша слонялась не просто так. Она ждала, когда жажда высказаться перехлестнет воспитание. Саша «высказывания» избегал, понимая, что разговор не сулит ничего хорошего. Маша мрачнела, чувствуя, что готова начать ядерную войну.

«Ей просто нравится страдать», – думал Саша. Он лежал на диване и смотрел сериал про психов. «Все наладится, – успокаивал он себя, глядя как маньяк вырезает надпись „люблю“ на спине жертвы. – Сейчас у нее кончится ПМС, и все будет хорошо».

Некоторое время в квартире было тихо. На кухне глухо журчал холодильник. Капал кран. Слышались какие-то голоса за стенкой. И тут в комнату вошла жена. В руках она держала нож и литровую банку.

– Зачем тебе банка? – спросил муж.

И тут же понял: банка летела ему в голову. Саша пригнулся. Маша разбежалась и прыгнула на него. Он схватил ее за горло. Она воткнула в него нож. Он ее душил. Она увеличивала количество «ножевых ранений». Они некоторое время боролись и, наконец, благополучно убили друг друга. Она испепелила взглядом его труп. Он засунул ее в мусорный пакет.

В комнату вошла дочка.

– Пить хочу, – сказала она, подозрительно глядя на родителей.

Саша и Маша переглянулись.

– Да, конечно, – Маша побежала на кухню и вернулась со стаканом воды.

Дочь пила, вздрагивая всем телом.

– А чего это на полу стекло?

– Мама банку нечаянно уронила, – и Саша сбегал на кухню за веником.

– У вас все нормально? Тут какой-то бардак.

– Все хорошо. Ложись спать.

Дочка ушла, успокоенная. Супруги подмели пол, убрали следы борьбы и свои останки. И продолжили жить. Только чуть-чуть что-то умерло внутри.

Котоиваномахия (или «про кота»)

Иван завел кота. Никто его за руку не тянул, не уговаривал, не плакал: «Давай заведем кота, давай заведем кота». Оля, конечно, хотела кошечку, но не настаивала. Иван был не из тех, с кем можно «настоять». Но тут он сам подобрал кота в переходе: «Жалко, – говорит, – стало». Потом, правда, не мог понять, как это произошло, Иван же с детства ненавидел кошек. «Кошачий гипноз», – объяснил он жене.

Оля назвала кота Маркиз. Но Иван обращался к нему исключительно «скотина ушастая» и часто напоминал, что поступит с ним, как Тарас Бульба с младшим сыном: «Я тебя породил, я тебя и убью». Кот не верил, а, может, Гоголя не читал.

Иван рассчитывал, что с котом будет как с собакой. Животина станет его любить, приносить тапки, выполнять команды. Но едва кот пришел после кастрации в себя, между ним и Иваном сразу же возник конфликт интересов, перешедший в острую стадию из-за банального паштета.

Ну, не совсем банального: паштет «ВкусВилл» из гусиной печени – нежная сливочная консистенция, сверху ароматное виноградное желе. Когда Иван первый раз его купил, они с Олей съели всю банку сразу. На следующий день Иван снова принес паштет, открыл, нарезал хлеб, разложил маринованные огурчики на тарелке. Пошел звать Олю. И пока они препирались, кто кого сильнее хочет съесть, кот сожрал паштет. Когда игриво настроенные супруги вошли на кухню, кот сидел на столе и вылизывал банку, придерживая ее лапами. Вид он имел борзый, будто считал пожирание дорогих паштетов своим правом.

Иван взбесился и понес кота мочить. Нет, не убивать. А в буквальном смысле «мочить», под краном. Кот молчал. Зато орал муж. Испугавшись за психическое здоровье Ивана и за физическое – кота, Оля прибежала в ванную комнату. Муж прижимал кота ко дну ванной, поливая его из душа. Кот, придавленный, но не сломленный, воротил под струями воды морду и так исподлобья смотрел на Ивана, что было понятно – презирает.

– Он не сопротивляется, скотина! – орал Иван. – Специально бесит меня!

– Тихо, тихо, – Ольга один за другим расцепляла пальцы Ивана на загривке кота.

Ночью, едва Иван захрапел (что означало переход его сна в глубокую фазу), на кухне со звоном что-то рухнуло. Оля даже не встала, сразу все поняла. Иван вскочил. В таких случаях говорят «как ошпаренный». Короче, Иван ринулся на кухню. Вскоре из ванной раздались его вопли, и звук льющейся воды. Кота было опять не слышно.

– Ты представь, эта ушастая скотина скинул со шкафа коробку коньячных бокалов, – негодовал после возвращения муж, укладываясь в кровать и нервно дергая на себя одеяло. – Вдребезги весь набор.

«Надо же, – не без гордости за кота подумала Оля. – Винные не тронул. Как только догадался, какая из коробок моя?»

Утром все было тихо-мирно. Оля выпустила кота из ванной и накормила. Разбудила и накормила мужа. Иван собирался на работу. Кот спал. Оля вышла к дверям провожать мужа. В коридоре на полу почему-то валялась куртка. Она подняла и ахнула. Тонкая, суперлегкая – на каких-то там мембранах – куртка была разодрана спереди, ошметками торчали серебристо-синий нейлон и белая, нанотехнологичная вата.

Когда муж понес жалко мяукнувшего спросонья кота на экзекуцию, Оля воспротивилась.

– Зло порождает зло! – сказала она. – Кто-то из вас должен остановиться первый.

– Только не я, – рычал муж. – Я поселился здесь раньше. Если он отказывается подчиняться, придется ему переехать в кошачий рай.

Тогда Оля тихонько сняла свой плащ (который, кстати, висел на той же вешалке, что и злосчастная куртка, но остался при этом совершенно цел), взяла сумочку и вышла за дверь. Это была не ее война.

После трагедии с курткой Иван решил избавиться от кота.

– Бесполезное существо. Дом не охраняет, об ноги трется только когда жрать хочет. Отказывается правила выполнять!

– Скажи спасибо, что в ботинки не ссыт, – у Оли были коты в детстве. – Мы ведь кастрировали его! Представь, как бы ты относился к тому, кто лишил тебя возможности размножаться. И потом, ты же сам его завел? Он уже часть семьи. Может ты и меня выкинешь однажды?

Пришлось Ивану усмирить пыл и начать строить отношения с конструктива. Он купил коту ногтеточку и колокольчик на палочке. Иван даже показал, встав на колени и царапая ногтями обернутую джутовой веревкой стойку, как правильно точить. Кот наблюдал без всякого пиетета. Потом лениво побегал за колокольчиком. Как бы делая одолжение, потерся о ноги. А потом поточил когти о пиджак, висящий на спинке стула. Иван не выдержал, обмотал кота стрейч-пленкой и состриг на фиг когти со всех – в том числе задних – лап.

Кот, похожий в пленке на бревно, лежал и смотрел на Олю. Ивану казалось, что во взгляде читается: «Ничего! Мое время придет. Мы еще будем вместе». Оля – взглядом же – отвечала: «Ты хоть и кастрированный, а я тебя все равно люблю». Не зная, как еще насолить вредному животному, Иван снимал унизительную для кота сцену на телефон, чтобы похвастаться перед друзьями своей победой.

Однажды, после очередной водной экзекуции, кот заболел. Простудился и стал кашлять, а через неделю перестал есть. Он бездвижно сидел в углу кухни, смотрел в какую-то точку на полу и дрожал. Не подошел он к миске, даже когда Оля положила ему любимый паштет. Пришлось ехать к ветеринару. У кота диагностировали воспаление легких и прописали уколы антибиотиков. Оля панически боялась шприцов. Пришлось Ивану делать коту уколы. Обессилевший, потерявший волю к жизни бедный кот не сопротивлялся, только жалостливо постанывал, как человек. И Иван неожиданно полюбил его за это. А когда позднее сам слег с простудой, уже здоровый и отъевшийся кот, как грелка, лежал у его ног, запуская свой вибрирующий моторчик.

Так болезнь не просто смягчила противников, а сделала из них «братанов». Иван, вернувшись с работы, первым делом тянул по полу бумажку на палочке, а «скотина ушастая» с энтузиазмом бросался за ней, выделывая в воздухе сальто. Оля обиженно спрашивала:

– Почему он так любит тебя? Я же его кормлю, глажу.

– Он мужик! Ему эти мещанские радости до фени.

– Но я тоже играю с ним.

– Чтобы правильно играть с котом, надо думать как кот, – прищурив глаза, объяснял Иван.

– Что это значит?

– Ну, вот ты, например, придаешь бумажке такую аэродинамическую форму, чтобы она летала как бабочка? Нет! А я придаю. А когда он поймал бантик, я легонько так дергаю за нитку, чтобы имитировать медленный уход жертвы из жизни. Достоверность и инженерный подход! А ты просто туда-сюда машешь. Конечно, ему не интересно.

– Ну-ну, – говорила Оля и уходила на кухню, размышляя: «А не завести ли щенка? Или попугайчика… Или рыбку…»

Изысканное

В студенческие годы я приворовывала. Не от голода, а ради забавы. Тогда ещё были рынки и магазины с ценниками, написанными от руки, по которым кассиры считали стоимость на калькуляторах, без всяких касс. Камер наблюдения не было, пирожные можно было безнаказанно есть у прилавка, на рынке – тырить морковку и огурцы. И так романтично было переклеивать ценники с дешевого вина на дорогое и хихикать, расплачиваясь, а потом, выйдя, уже открыто ржать над глупой продавщицей, которая ни хрена не понимает в вине. Будто мы тогда что-то понимали. Я, впрочем, и сейчас не разбираюсь. Знаю только, что приличные люди пьют «Шабли».

Однажды я украла курицу гриль в бумажном пакете, спрятала ее под куртку и сбежала. И хотя измазалась в жиру, было так весело с ней (горячей!) за пазухой нестись по замерзшему зимнему рынку.

А еще я, не заплатив, сбегала из ресторанов. Пока сама не устроилась работать официанткой. И когда впервые не расплатился мой клиент, я узнала, каково это: у меня вычли из зарплаты. Благо, мы тогда приворовывали всем коллективом: продавали свое бухло и сардельки из соседнего магазина, выдавая их за шпикачки по-баварски.

Подбивая в конце дня выручку, менеджер брал «наше» и в курилке осторожно делил на всех пропорционально ответственности и стажу.

«Мы берем часть выручки в хороший день, – говорил менеджер, – потому что у нас есть моральный потолок. В плохой день мы вообще не трогаем кассу. И молчим. Поняли? Молчим!»

Старший менеджер был умный. Он боялся. А директор – бывший штангист – оказался человеком бесстрашным. И без морального потолка. Он приезжал бухой, открывал кассу, забирал все, что есть, и ехал в казино (они тогда еще были в Москве легальны). Естественно, хозяева ресторана однажды узнали и обиделись, уволив директора выстрелами в живот. Потому что нельзя тырить бабки, если работаешь на братву. Нас они почему-то не тронули, наверное, масштаб не тот. А может все дело в моральном потолке. Мы, чтобы не провоцировать, уволились сами.

Пример с директором был доходчив. Я осознала, что воровать нельзя.

Но была у меня ещё одна слабость, маленький невинный грешок: я не могла устоять перед искушением своровать чайную ложечку с длинной ручкой, какие подавали с латте в «Кофе-хаус» и «Шоколаднице». Я обожала такие ложечки. Мне, правда, и в голову не приходило, что их можно купить. Тогда я вообще не задумывалась о быте: тарелках, вилках, подушках, пододеяльниках и прочей ерунде. И до сих пор не задумываюсь. Считаю мещанством. Быт должен течь стихийно, сам собой. А тогда и вовсе не было смысла покупать промтовары, каждый день мог произойти коллапс: нужно в спешке валить из общаги, переезжать на новый флет, а то и вовсе ночевать в таксопарке. А тут эти ложечки… Куда их девать? Поэтому они легко приходили в мою жизнь и так же легко уходили. За мной во времени тянулся след изысканных чайных ложек.

Я всегда назначала свидания в «Кофе-хаус». В ресторанах тогда можно было курить, я одну за другой смолила тонкие сигаретки, сквозь клубы дыма задумчиво смотрела вдаль и помешивала латте ложкой с длинной ручкой. До чего же это было изысканно!

Потом я вытирала ложку салфеткой и, делая беззаботный вид, прятала ее в сумку. Если это замечал визави, я пожимала плечами, мол, что делать – такова жизнь.

Иногда, правда, на блюдце подавали обычную куцую чайную ложку. Я спрашивала официанта: «А с длинной ручкой нет?». «Нет, – говорил он, – разобрали». В такие моменты я ревниво думала, что кто-то еще ворует эти ложки. Может быть, орудует банда любителей изысканного по «Шоколадницам» всей страны.

Честно сказать, не помню, как я избавилась от этой привычки. Значение изысканного снизилось само собой. Я перестала воровать ложки, курить сигаретки, пить в «кофе-хаусах» латте и вообще стала избегать всяких «шоколадниц»: дорого, да и нет смысла – на свидания же я больше не хожу. Но две ложки с тех времен лежат в ящике для столовых приборов, и все в семье знают, что ими пользуюсь только я.

Как-то я рассказывала детям о прошлом и ела мороженое такой ложкой. Уровень сахара в крови повысился, я расчувствовалась и рассказала, как воровала ложки. Это было педагогической ошибкой с моей стороны. Теперь каждый раз, когда я учу детей тому, что такое хорошо, а что плохо, они лаконично парируют: «Мама, ты в молодости ложки воровала». И мне остается только молчать, изысканно помешивая кофе.

Латте я, кстати, научилась делать сама. Пенку из молока взбивает домашний капучинатор. Отличная вещь, всем советую. На «Вайлдберрис» всего двести девяносто рублей.