Текст книги "Проект «Сфинкс»"

2. Воронов

Сентябрь 2010 года. Россия. Москва.

Кафе «Меридиан» располагалось на первом этаже одного из типовых девятиэтажных домов, во множестве построенных в девяностые годы.

Николай Воронов сидел на высоком стуле у стойки бара и неспешно пил коньяк, разбавленный прохладой пузырящегося «пепси».

Ему нравилось это уютное заведение с тихой ненавязчивой музыкой. Динамики стереосистемы, как всегда, мурлыкали очередной попсовый хит, делая короткие паузы для рекламы.

По вечерам здесь жизнь бурлила, но сейчас, в полдень, посетителей собиралось мало.

Николай знал, что первые клиенты появлялись сразу, как только кафе открывалось – в восемь утра. Одни шли с какой-нибудь ночной работы, прямо у стойки бара перехватывали глоток спиртного и тут же уходили домой отсыпаться. Другие останавливались выпить разливного пива и просто посидеть, уставившись в широкий экран телевизора.

Воронов заходил в «Меридиан» довольно часто: заведение располагалось поблизости от его жилья, а приемлемые цены и сносная кухня не допускали лишних трат и расстройства желудка. Место у стойки бара считал наилучшим: отсюда можно без помех изучать посетителей – это всегда занимало Николая. Он любил понаблюдать за людьми, оценивая по каким-либо признакам их статус в обществе и делая выводы о них.

– Что-нибудь еще будете? – спросила у Николая грудастая барменша, подвесив протертый бокал на сушилку для посуды.

Стекло мелодично зазвенело.

– Сегодня только это, – ответил Воронов, указав на бутылку с коньяком. – Плесни еще грамм двести, не ошибешься.

Взгляд Николая задержался на пышных формах девушки и, что греха таить, в этот момент его посетила волнующая мысль о том, как было бы замечательно пообщаться с ней наедине в интимных условиях и часик-другой «потереться пупками».

– Что-то случилось? – пытаясь заглянуть в глаза, поинтересовалась барменша, поставив перед ним бокал.

Николай вздохнул, промолчал. Да и что говорить? Сейчас у него, наверно, проступило на лице такое же выражение, как у кота, подавившегося старой и костлявой мышью.

Время будто оцепенело. И мысли, одна за другой, побежали по лабиринту воспоминаний…

Жизнь Николая Воронова сложилась вроде бы и неплохо. Крепкое здоровье в почти сорокалетнем возрасте дается далеко не каждому, да и держал он его всегда на должном уровне, благодаря ежедневной утренней зарядке и периодическим посещениям спортзала, а в последнее время – плавательного бассейна. Работа, никогда не нравившаяся его гражданской жене из-за частых командировок, хоть и не давала больших материальных благ и перспектив, но была интересной, по душе.

Когда Николай познакомился с Оксаной Севериной, она показалась ему светлым бескорыстным ангелом: блондинка, красивые чувственные губы, изумрудно-зеленые глаза с карими вкраплениями, отличная фигура. Ему часто вспоминался тот поток чувств, когда он впервые ее увидел, – что-то совсем необычное, девушка, с которой хотелось быть всегда рядом, просыпаться по утрам из года в год, видеть на подушке ее волнистые локоны, слышать тихое дыхание и вдыхать запах ее тела… Но вскоре миловидный «ангелочек» скинула маску и показала настоящее лицо, оказавшись стервозным существом с грязно-серой аурой, по которой бегала стая диких тараканов, часто впадавших в болезненную истерику. Казалось, ее голова была заполнена черным дымчатым порохом, и что она даже чихнуть не могла без взрывчатого капсюля. Язык Оксаны стал чужим, путанным, а взгляд скосился к носу от постоянного вранья.

На разгадку истинной сущности сожительницы у Николая ушли пять долгих лет, оставивших тяжелый осадок в душе. Сморозил глупость, совершил необдуманный поступок – получай и улыбайся, потому как жизнь рано или поздно прощает веселых дураков. Однако и жизнью назвать это было весьма трудно. Скорее – выживанием в зоне отчуждения, испытанием собственного терпения, которое из твердого состояния превращалось в разогретую ртуть, готовую вот-вот закипеть и выплеснуться во что-нибудь ужасное, о чем даже подумать было страшно.

После рождения ребенка Воронов летал в облаках от счастья. А Оксана продолжала в своем духе: часто вынуждала Николая ревновать ее к другим мужчинам. Да, он пытался не замечать очередного рыженького «одноклассника» или «просто друга», ее непомерной «общительности», однако не всегда удерживался от резких высказываний. Серьезно намеревался на ней жениться – официально, чтобы узаконить статус отца ребенка и скрепить этим союз. Для него перестали существовать все женщины на свете кроме нее и малышки. Он любил их всем сердцем, и невзгоды принимал за обыкновенные житейские перекрестки, которые каждая семья когда-нибудь да переходит. Постепенно, как тогда показалось, семейная жизнь стала налаживаться. Но длилось это недолго.

Начались бесконечные ссоры, возникавшие, как говорится, из воздуха, и из уст сожительницы посыпались упреки, зачастую несправедливые, высасываемые из пальца. Они сменялись эпизодами наигранной любви – с виду ласковой и убаюкивающей – на фоне виртуозной лживой корысти. Для правды уже не оставалось места. Примитивная театральная фальшь, пустившая корни во всех направлениях, поставила жирную точку в нормальных семейных отношениях.

Некогда горевший в сердце Николая огонек все угасал под толстым слоем грязи. Дремучий лес лицемерия и лжи становился непроходимым, его удушливым воздухом становилось трудно дышать. Рождалось чувство обреченности. Это понуждало Николая чаще заглядывать в бутылку – и только усугубляло создавшееся положение.

Оксана неоднократно уходила вместе с дочкой – то к маме, то на съемную квартиру. Месяцами не разрешала видеться с ребенком, прекрасно зная, что терзает этим Николая. Он никак не мог понять: к чему такая подлость? чем заслужил такое отношение? Но, когда финансовые проблемы Оксаны не находили другого решения, ее бодливая натура и беспредельное упрямство смягчались, и она возвращалась к Николаю… ненадолго. А спустя некоторое время взаимоотношения вновь болтались из стороны в сторону, точно голова китайского болванчика. И все повторялось заново.

Воронов старался почаще сбегать в очередную экспедицию, где полностью отдавался любимой работе, а скучать приходилось лишь по дочери.

Сегодня же, вернувшись с раскопок скифских курганов, где ничего толкового так и не нашли, Николай обнаружил дома записку, наклеенную на зеркало, в которой корявыми прописными буквами сообщалось: Оксана встретила очередную «вторую половинку» и убралась восвояси, обретя «долгожданное счастье». Ник, как звали его друзья и знакомые, предвидел подобное развитие событий и, казалось, был готов, но сердце все одно словно обожгло серной кислотой. Что ответить, когда спрашивают «что-нибудь случилось»? Это «что» произошло с ним уже давно, когда впервые узнав об измене… простил. А стоило ли?

Для любого нормального мужчины не важно, что «было» у женщины до него, гораздо важней – что «было» после встречи с ним. А у Оксаны и «после» скопилось немало, с избытком.

Тогда и произошло первое замыкание в голове Воронова, будто перегорели предохранители. Что-то сломалось у него внутри. Раз и навсегда. Никогда вызванная обидой злость не проникала так глубоко в сознание. Он словно стоял на развалинах ушедших дней. И уже ни во что не верил. Никому. Даже себе.

Вот такой вот фокус-покус.

…Николай встрепенулся от очередного вопроса, выскользнувшего словно из ниоткуда:

– С вами все в порядке? – Барменша поставила перед ним бокал с коричневатой жидкостью.

Эта фраза вырвала Ника из блужданий по задворкам памяти и вернула в реальный мир.

– Да… Все хорошо, но могло быть и лучше, – задумчиво ответил Николай, глотнул из бокала и поморщился. – Добавь еще «пепси», пожалуйста.

И решил: «Пожалуй, сегодня не стоит напиваться. Лучше пойду в клуб, сниму девицу и вышибу «клин клином» все печали. Хорошо, Ксюха не успела «форматировать» мою заначку. На номер в гостинице и шампанское вполне хватит».

Николай залпом допил коньяк, поднялся, молча расплатился и направился к выходу.

Пышнотелая барменша проводила тоскливым взглядом мужчину. Она и сама сейчас была бы не против развлечений, флирта или чего-то более приятного – пусть даже это дойдет до постели в недорогой придорожной гостинице. Но долг перед постылой работой не давал такой возможности. Вздохнув, девушка пососала через трубочку слабоалкогольный суррогат из красивой жестяной банки и продолжила натирать посуду.

* * *

Домой Воронов вернулся на следующий день. Помятый, усталый, с пустотой в области паха и насквозь пропитанный женским запахом – приятным, но его почему-то хотелось поскорее смыть с тела.

В прихожей он едва не споткнулся о дорожные чемоданы, которые так и не успел разложить, и задержал взгляд на зеркале. Приклеенный листок с каракулями Оксаны и отпечаток прощального помадного поцелуя на его поверхности уже не оживили никаких чувств. Все слова были сказаны, и нужных больше не найти, и быть их не может.

– Верны мужьям шалуньи и насмешницы, а в маске благочестья ходят грешницы… – процитировал Шекспира Николай. Вздохнул, почувствовав даже какое-то непонятное облегчение.

Ночное рандеву что-то изменило в нем, где-то внутри. Действительно, «клин клином вышибают». Только сейчас, сам того не осознавая, он задал себе давно зревший вопрос: а любил ли он ее на самом деле? Или же все душевные страдания и радости были напрасны и обманчивы? Порою в жизни и такое случается. И то, что ранее выглядело истинными чувствами, в которых он был твердо убежден, на поверку оказалось лишь источником плотских утех, мимолетных радостей, пустых тревог и печалей. А может, он любил ее как собственность, всеми силами отвергая то, что чувства никогда и не были настоящими?

«Пусть теперь потирает пальчиком чью-нибудь другую ладонь и крякает о своей любви, как утенок Дональд. Плевать! Нужно довольствоваться случившимся и искать в этом свои плюсы. В следующий раз пошлю ее подальше прямо с порога, чтобы катилась ко всем чертям! – твердо решил Ник, выгоняя из себя накатившую от обиды хандру. – А если не представится такой возможности, то оно еще лучше – нервы целее будут».

От этих мыслей ему стало даже как-то легко, воздушно. Сейчас он готов был сыграть ноктюрн на флейте из водопроводных труб. Свобода, пусть и с привкусом горечи, слегка опьяняла.

Отражение его лица не вызвало симпатии: опухшее, глаза с красными прожилками, волосы с уже хорошо заметной сединой на висках. А ведь каких-то шесть лет назад, до того как он познакомился с Ксюшей, его шевелюра выглядела иначе – нервотрепки и постоянное напряжение в отношениях дело сделали.

Почему момент озарения приходит так поздно?

Он прошел в гостиную и бросил безнадежный взгляд на царящий вокруг беспорядок, который с маниакальным энтузиазмом поддерживала бывшая «хозяйка». В душе Николай никогда не мог с этим смириться, но ради спасения семьи был вынужден терпеть постоянно разбросанные вещи и горы немытой посуды.

В квартире было тихо и безысходно, как в судный день.

Фотокарточки в рамках стояли на своих прежних местах. На них был изображен Николай рядом с разными чудовищными штуковинами: костями огромных ящериц, выкопанными из земли, саркофагами египетских фараонов, полуистлевших мумий и тому подобного.

Под журнальным столиком лежал плюшевый слоненок с вывалившимся красным языком – одна из любимых игрушек дочки. Может, Надюшка специально оставила его для папы, как какое-то зашифрованное детское послание? Дети сейчас умные не по годам и многие их поступки невозможно осмыслить, но можно почувствовать.

Николай поднял слоненка, поднес к лицу и ощутил запах ребенка, от которого внутри что-то заскребло и задрожало. Потом плюхнулся в кресло, поставил игрушку на стол и, закинув руки за голову, какое-то время меланхолично созерцал. Закрыл глаза. Его мысли, беспорядочные от набегающей дремы, пронеслись воспоминаниями через минувшие годы, а затем, замедлив свой бег, глубоко ушли в темные лабиринты сна, словно сбегая из жестокого мира реальности.

* * *

Телефонная трель звонка раздалась неожиданно.

«Кто бы это мог быть? В такую рань?» – Николай открыл глаза, поморгал и посмотрел на наручные часы.

Половина седьмого. Воскресенье.

Телефон не умолкал, продолжая настойчиво трезвонить.

«Тьфу ты черт! Кому там не спится? – с раздражением подумал Ник. – Что за люди! Вздремнуть не дают. Чужой отдых для них гроша ломаного не стоит!»

Пришлось встать и идти в прихожую.

Ник снял трубку с аппарата, поднес к уху и несколько секунд внимательно прислушивался, все больше хмурясь. Коротко ответил: «Я скоро буду». Затем наспех принял душ, переоделся, выскочил на лестничную площадку, захлопнул за собой дверь и побежал вниз по ступенькам.

Оказавшись на улице, Воронов поймал частника на старой иномарке – «бомбилу», как некоторые люди называют подобных любителей подзаработать. Договорившись о цене за проезд с недоверчивым усатым таксистом, он с трудом втиснулся в низкий салон автомобиля и захлопнул дверцу.

Круто развернувшись, машина взвизгнула покрышками и устремилась в автомобильный поток…

* * *

Водитель такси выжимал последние соки из своей старенькой иномарки: коробка передач судорожно скрежетала, а двигатель издавал звуки кипящего электрочайника. «Тойота» прогнила не только снаружи, но и изнутри. Воронов даже приподнял носком ботинка резиновый коврик, чтобы убедиться, что в днище кузова нет дырки, куда бы могла провалиться нога.

Водитель включил радиоприемник и, постукивая пальцами по спортивному рулю, что-то насвистывал себе под нос. «Раммштайн» – самое оно, особенно если ты за рулем и тебе нужно подстегнуть нервные окончания, дабы не уснуть на дорожном повороте.

«Бомбила» проявлял чудеса виртуозного вождения. Преодолевая бесконечные заторы на дороге, он часто не пренебрегал и встречной полосой, из-за чего из других машин в адрес водителя неслись недвусмысленные угрозы с сексуальным подтекстом.

Воронов всю дорогу молчал.

Машина сбросила скорость перед самым въездом в арку старого четырехэтажного дома, окрашенного в грязно-желтый цвет.

– Мы там проедем? – поинтересовался водитель. – А то, знаете ли, сейчас люди в привычку взяли ставить бетонные блоки и вкапывать рельсы.

Неразговорчивый пассажир лишь кивнул головой.

«Тойота», поскрипев кузовом на ухабах мостовой, свернула направо, проехала арку, спугнув стаю диких голубей, и остановилась возле подъезда с давно некрашеной, покосившейся дверью.

– Вас подождать? – спросил водитель, взяв из руки клиента зеленую американскую банкноту. Осматривая ее на свет и потирая пальцем воротник на камзоле президента, он был похож на недоверчивого ежика, который обнюхивает найденное яблоко и не может поверить своей удаче.

– Я думаю, нет, – ответил Воронов, с трудом выбираясь из низкой иномарки. Он был высокого роста и не страдал избыточным весом, но поездки в таких моделях авто не доставляли ему удовольствия.

– Если что, звоните! – весело подмигнув, сказал таксист и протянул визитку. – Постоянным клиентам – скидка!

Ник молча сунул карточку в карман и осмотрелся по сторонам.

Возле подъезда стояла машина «Скорой помощи». Пожилой водитель реанимобиля безмятежно покуривал, выпуская дым из-под пышных усов в приоткрытую дверцу. Во дворе тихо и безлюдно. Лишь две старушки, подложив под себя цветные стеганые одеяльца, сидели на лавочке у входа в дом, беседуя о взрывающихся банках с огурцами.

Ник торопливо прошел мимо умолкших старушек, вежливо кивнув им, и скрылся за скрипучей дверью.

* * *

Забежав по ступенькам на третий этаж, Николай остановился у двери с цифрой «9». Хотел позвонить, но дверь оказалась приоткрытой.

Оказавшись внутри квартиры, он услышал шум льющейся воды и тихие голоса, раздававшиеся из кухни.

Ник прошел на кухню. Там он увидел пожилого доктора, моющего руки, и молодую медсестру, аккуратно складывавшую какие-то ампулы и прочий мединвентарь в саквояж и хромированную коробку.

– Здравствуйте. Я – Николай Воронов, – представился он врачам. – Внук. Вы мне звонили. Что с дедушкой? Он в порядке?

Доктор пожал плечами и развел в стороны руки:

– Извините, но возраст, изношенное сердце. В больницу он ложиться не желает. Мы сделали все, что было в наших возможностях.

– Все так плохо? – голос Николая дрогнул.

– А чего вы ожидали, молодой человек? – Доктор тщательно вытирал руки о полотенце. – Приступ мы купировали, опасность миновала, но… В больничку ему нужно и чем скорей, тем лучше… Он очень просил позвонить вам и настоять на вашем немедленном визите. Мы сделали необходимые уколы. Сейчас он спит.

Николай поблагодарил врачей и незаметно сунул в руку медсестры денежную купюру, чтобы соблюсти «тайные правила» бесплатной медицины. Затем провел их к выходу из квартиры, и, еще раз поблагодарив, закрыл дверь.

* * *

Старик не спал. Он лежал на диване с приоткрытыми глазами.

Из-под густых седых бровей на Николая смотрели живые серо-голубые глаза, которые хоть и потускнели за прожитые годы, но не утратили своей пронзающей остроты.

– Здравствуй, дедушка, – поздоровался Николай, протягивая руку для рукопожатия.

– Здравствуй, Коля.

Рукопожатие было крепким. Ник с удовлетворением это отметил.

– Ты как?

– Уже получше. Какое здоровье может быть в моем возрасте?.. Одни воспоминания. – Дед усмехнулся. – Вот и сердце снова шалить начало. Да ты не стой, присаживайся. Нам нужно кое о чем с тобой поговорить.

Николай присел на стул у изголовья старика.

– Возьми вот этот приборчик и включи в розетку, – попросил дед, протянув внуку маленькую коробочку с вмонтированной в нее штепсельной вилкой. – Не люблю комаров. Что-то их слишком много развелось. Да такие настырные!

Ник взял прибор, повертел в руках и всунул в розетку.

* * *

Долговязый парень с длинными волосами цвета соломы снял с головы наушники и выругался:

– Шайзэ![5]5
  Дерьмо! (нем.)


[Закрыть] Этот чертов старик, видимо, «глушилку» включил! Ни черта теперь не услышишь! Нужно было давно наведаться к нему в гости, сломать ему пальцы один за другим и узнать все необходимое. На крайний случай вколоть ему пентотал натрия, чтоб язык развязался.

В салоне микроавтобуса находились трое: длинноволосый блондин, коренастый крепыш с короткой стрижкой под «ежика» и невзрачный взъерошенный брюнет.

– Не суетись, Курт! – процедил сквозь зубы крепыш. – И перестань употреблять немецкие слова! Мы в России. Когда-нибудь это вызовет подозрение у какой-нибудь бабушки, и из-за подобного пустяка мы загремим в Сибирь чистить снег. Спецслужб и рядовых уличных доносчиков везде хватает.

– У меня не было русской бабушки, – тихо огрызнулся долговязый блондин. – Говорю, как могу. Кстати, курсы русского языка я окончил с отличием, а после два года стажировался в Калининграде.

– Ага, и тебя там все принимали за выходца из Эстонии! – ехидно заметил брюнет.

– Да иди ты! – огрызнулся на иронию Курт. – Я здесь один настоящий немец!

Крепыш протянул руку, достал дорожную сумку и вытащил из нее одежду и бутылку водки. Одежду бросил на сиденье, а бутылку протянул брюнету:

– Пей и переодевайся. Для тебя появилась работа. Все должно выглядеть натурально.

– Но зачем, Бруно? – удивился брюнет, поняв замысел крепыша. – Мне ведь потом за руль садиться!

– Ничего, – с довольным смешком сказал крепыш. – Машину, если понадобится, поведет Курт, а ты потом примешь таблетку из спецаптечки. Будешь выглядеть лучше, чем сейчас. Пей-пей! От тебя должен исходить свежий перегар.

– Это точно, Бруно, – подхватил Курт, хохотнув. – После вчерашнего свидания с русской фройляйн он выглядит неважно.

– Заткнись! – рыкнул Бруно на долговязого и продолжил инструктаж брюнета: – Когда объект будет выходить, подкинешь ему «маячок», мы подключимся к спутнику, и никуда он от нас не денется. Дед наверняка расскажет внуку все без утайки, а тот приведет нас куда надо, даже не подозревая об этом. Экспериментировать же с сывороткой правды над столетним стариком – пустое занятие. Здоровье у него ни к черту – сердце не выдержит.

– Русские девушки слишком много пьют, – хмуро сказал брюнет, подумав о чем-то своем.

Он с тяжелым вздохом откупорил бутылку и, поморщившись, начал пить прямо из горла.

Курт, усмехнувшись, отвернулся к своей аппаратуре и снова надел на голову наушники. Пробормотав что-то по-немецки, он покрутил ручку настройки частот.

3. Крысы

Ноябрь 1946 года. Антарктида.

Секретная подземная база «Черное Солнце».

Острое лезвие вонзилось в брюшко крысы, окрасив серый мех кровью.

Доктор Фогель аккуратно вскрыл брюшную полость, отложил скальпель, взял пинцет, лупу – и вытянул из желеобразной жижи внутренности.

Профессор Майер брезгливо поморщился. Он провел тысячи подобных опытов, но так и не смог избавиться от отвращения к окровавленным слизистым потрохам.

– Так-так… – задумчиво произнес доктор, поковырялся в кишках, осматривая их через увеличительную линзу. – Вроде все в норме… Хорошая работа, господин профессор. Она превзошла наши ожидания. Когда начнется регенерация?

– Как только закончится действие наркоза, – ответил Майер. – Ваша сыворотка творит чудеса! С каждым разом процесс ускоряется…

Фогель отложил в сторону инструмент и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

– Смотрите! – воскликнул Майер.

Эрих не поверил своим глазам: крыса зашевелила лапками и ее внутренности втянулись обратно, словно попав в водоворот; рана стремительно заживала.

– Вот это да! – воскликнул доктор и улыбнулся. – Малышка торопится воскреснуть!

– Это самец, дорогой Эрих, – поправил профессор. Его глаза сияли. – Но есть и самка. Я усовершенствовал больше дюжины тварей.

Крыса жалобно пискнула – доктор взял ее за хвост и опустил в один из террариумов, в которых находились другие подопытные грызуны. Она поднялась на задние лапки и как-то пристально посмотрела на ученого. Эриху даже показалось, что крыса искривила мордочку в легкой, но, несомненно, недоброй улыбке.

Доктор отвернулся, но ощущение, что крыса наблюдает за ним и ухмыляется – осталось: оно ползало по спине, словно слепые муравьи.

– Пойдемте ко мне, профессор, – предложил он. – У меня в комнате припрятан «Мартель». Пропустим по рюмашке хорошего французского коньяка. Вы не против?

– Не откажусь, Эрих, – согласился Майер. – И даже не по рюмашке. Мы это заслужили. А опыты отложим на завтра.

Профессор посмотрел на прыгающего в клетке и скалящего зубы шимпанзе:

– Успокойся, Клаус, за тебя я тоже не забуду. Всему свое время, приятель.

Ученые направились к выходу.

Шимпанзе Клаус смотрел то на удаляющихся людей, то на замерших крыс. От невинности во взглядах грызунов не осталось и следа. Ее сменила злоба и неприязнь.

* * *

Карцер располагался на втором уровне базы и напоминал большой поломанный холодильник.

Ганс Вайгель сидел здесь уже пятые сутки и понимал, что мысли скоро начнут путаться, и он потеряет счет времени. После взрыва в бункере карманные часы перестали идти, и их пришлось выбросить.

Было холодно и темно: температура не поднималась выше десяти градусов Цельсия, а свет пыльными полосами проникал только через щель между створками двери и вентиляционные отверстия.

Единственным предметом мебели в карцере были двухъярусные нары, а единственным развлечением – старый французский журнал с полуголыми девицами, который кто-то умудрился пронести и спрятать под тощим прелым матрасом.

Кормили арестанта плохо. Скудный паек выдавался один раз в день. И вскоре от этой пищи голова Ганса стала невероятно тяжелой и кружилась, точно он стоял над пропастью.

Вокруг копошились крысы, поблескивая в темноте глазками, будто маленькими фонариками. Их дерьмо невыносимо воняло. Грызуны постоянно пищали, точно что-то не могли поделить между собой, и этот писк становился похожим на хихиканье, словно смех демонов, преследовавший арестанта все эти дни.

«Ночь» в карцере наступала внезапно – молчаливый надсмотрщик выключал освещение и уходил в дежурное помещение, насвистывая незатейливую мелодию. Крысы подозрительно затихали, лишь изредка попискивая. И Вайгель побаивался, что хитрые твари в темноте подкрадываются к нему, дабы отгрызть уши.

Первые две ночи, показавшиеся бесконечно долгими, Ганс почти не спал. А «утром» смыкал глаза и ждал хотя бы минутного забвения во сне, но получалась лишь лихорадочная дрема, полная кошмаров. Когда вскакивал, жадно хватая ртом воздух, то не мог ничего вспомнить – только то, что мерещились какие-то клыкастые морды с желтыми глазами и крысы, готовые вцепиться ему в горло… кругом одни крысы… много крыс… казалось, они забирались даже в глотку, вызывая омерзительное удушье.

Но этой ночью, изнемогая от усталости, Ганс уснул. И вместе с ним уснули страх и голод.

* * *

На следующее «утро» Вайгель проснулся от странной тишины.

Шестеренки мозга крутились медленнее, чем обычно, но Ганс отчетливо осознал: что-то изменилось в существующем порядке вещей. Какое-то седьмое чувство подсказывало: что-то не так – совсем не так.

Ганс встал и осмотрелся по сторонам: ни писка, ни копошащихся серых теней.

Крыс не было.

Ни одной.

Освещение работало.

Он подошел к двери и прислушался.

Ни звука.

«Интересно, который сейчас час? – подумал он. – Когда пожрать-то принесут?»

Мысль о еде инстинктивно разбавила слюной сухость в горле.

– Э-эй! – крикнул Ганс что было силы через дверную щель. – Крюгер! Где ты, мать твою, подевался?! Когда кормить будешь? – и прислушался к гаснущему гулкому эху.

Тишина.

На лице Ганса отразилась беспомощность.

– Э-эй! – попытался еще раз докричаться до вечно хмурого соглядатая и уже собирался отойти от двери, как услышал какой-то странный нарастающий шум.

Что-то приближалось.

Что-то очень быстро приближалось.

Словно какая-то тысяченожка стремилась попасть домой до захода солнца.

Дверь дрогнула. В щель просунулась усатая крысиная морда, обнюхивая и оценивая обстановку. Когда ее маленькие глазки уставились на Ганса, тот ударил ногой по двери, и крыса лопнула, словно сырое яйцо: мозги и внутренности выдавились наружу, как клубничный джем из тюбика. Вайгель удивился живучести твари – та успела истошно завизжать, прежде чем сдохла и застряла в дверных створках, словно кусочек мяса между зубами.

И что самое удивительное: раздавленная крыса продолжала трепыхаться!

Ганс брезгливо поморщился и отошел от двери на два шага назад.

Снаружи что-то ожило и зашевелилось. Дверь задрожала в конвульсиях от бесчисленных ударов. Казалось, будто десятки теннисистов отрабатывают подачу мяча. Створка отошла, и в карцер, огибая ноги Ганса, хлынул поток крыс.

Вайгель отступил еще на шаг, поскользнулся на чем-то мягком и упал. Под локтем что-то хрустнуло, завизжало и отскочило в сторону. Перед глазами суетливо скользили серые расплывчатые тени, накладываясь друг на друга и заполняя пространство с невиданной быстротой. Он вскочил, смахнул с себя двух вцепившихся в одежду крыс и с обезьяньей ловкостью запрыгнул на самый верх двухъярусных нар.

Он думал, что повидал в жизни все, но ничего подобного и представить не мог.

«Господи! – кричал его рассудок. – В чем я провинился перед тобой? – Сердце стучало так, что становилось трудно дышать. – Сколько их? Сотни? Тысяча? О Боже!»

Ганс смотрел на парад обезумевших крыс и плакал…

А потом засмеялся – нет! – захохотал.

Громко и безудержно. Как полоумный кретин.

* * *

Франц Крюгер отщипнул кусочек хлеба, макнул в жирную свиную тушенку и положил под стол.

Из-под скамьи вылезла большая крыса с пышными усами и жадно набросилась на угощение.

– Кушай, Сталин, кушай, – одобрительно сказал надзиратель, любуясь, на шевелящиеся усы своего питомца, которого он из-за этих самых усов и прозвал партийным именем русского Вождя. – Кто еще кроме дядюшки Франца даст тебе такое лакомство? А? Никто мой друг. Никто. Ха-ха! Какой же ты ненажорливый сукин сын! Что, еще хочешь? Держи!

Крыса на лету схватила добавку и продолжила трапезу.

– Ловкач, – ухмыльнулся Франц, – так ты у меня всю тушенку выманишь. Твои друзья на складе уже две дюжины сапог сожрали и три ящика мыла, а вот ты, друг мой, свининкой балуешься. Чего смотришь? Я не ругаюсь. Кушай, кушай.

Малообщительный от природы Крюгер вел весьма замкнутый образ жизни и почти не отлучался из пятого сектора второго уровня, в котором находился карцер и вещевой склад. Он редко появлялся на других уровнях базы и не любил гостей. Комендант лично назначил его охранять этот сектор и, по просьбе Франца, не присылал никого на смену, зная его нетерпимый к людям характер и непогрешимую ответственность в работе. Крюгер принадлежал к той породе людей, на которых можно положиться: молчалив, педантичен и безжалостен – то, что и требовалось от надзирателя.

Крюгер облысел еще в двадцать пять лет. Невзрачный лысый парень девушкам не нравился, и потому Франц озлобился на весь мир. А теперь, когда стукнуло сорок восемь, он и сам походил на своего грызуна-любимца. Низкорослый, тучный, с большим толстым носом на хитрой физиономии и вкрадчивым взглядом всегда полузакрытых глаз, за которыми скрывались все мысли, надзиратель вызывал доверие лишь у коменданта и прирученной им крысы. Остальные считали его пройдохой и лицемером. Каковым, в сущности, он и являлся.

– К нам опять подсунули очередного недоумка, – продолжал Франц монолог с крысой. – Я-то уж позабочусь, чтобы сбить с него спесь. – Крюгер подбросил Сталину сухарь. – Господин штандартенфюрер лично просил вправить новенькому мозги. Сегодня на всю ночь свет оставил – пусть помучается.

Крыса похрустывала сухим хлебом и внимательно поглядывала на кормильца умными глазками. Надзирателю казалось, что она слушает его, и это доставляло ему удовольствие.

– Ничего, скоро и из его башки вся дурь выйдет! – В животе у Франца что-то забурлило, и он протяжно и громко выпустил газы. – Фу-ты черт! Проклятая фасоль! У меня от нее просто революция в животе… Не бойся, Сталин, это не отравляющие газы.

Но крыса видимо считала иначе: ей не понравился вонючий мотив звучащего зада кормильца. Она не доела сухарь и, принюхиваясь, подняла мордочку.

– Да, мой друг, – согласился надзиратель, поморщившись от собственной «газовой атаки». – Это неприятно, но держать газы в себе очень вредно для здоровья. Вот Германия, к примеру, что сделала? У нас было достаточно иприта и прочего ядовитого дерьма, чтобы залить им всю Россию! А что сделали мы? Кого боялись? Пожирателей пудингов или этих долбаных янки, воюющих только ради какой-нибудь выгоды?.. Чего ждали? Профукали момент и проиграли войну! Проиграли из-за кучки трусливых идиотов! Это правда – голая, жестокая, дружище. Эти трусливые америкашки и воевать-то не умеют как настоящие мужики. Все норовят исподтишка, сзади пристроиться… Если б не русский «Иван» – вот бы где у нас сидели! – Франц сжал мясистый кулак.