Текст книги "Эмтегей 85’ Колыма реальная и мистическая"

Лось в три приёма открыл ножом банку, и кабину грейдера заполнил запах, который невозможно забыть, если ты его чувствовал хотя бы раз… Об этом стоит поподробнее.

Мой старший брат заканчивал в своё время Рижское лётно-техническое училище гражданской авиации, и один из его друзей-курсантов, слушая его рассказ о том, что нет в мире ни одного человека, способного проглотить даже кусок кукумарии, выразил сомнение. И тогда они публично поспорили на сколько-то там коробок шоколадных конфет, что «неверующий» не сможет съесть в одиночку целую банку этого «ценнейшего морского продукта».

Закончилось тем, что мой брат, вернувшись в Ригу после очередного каникулярного отпуска, специально привёз с собой аж две банки кукумарии (в европейской части СССР никто даже слова «кукумария» никогда не слыхал, потому что в продаже она была только на Колыме, Чукотке, Камчатке и Дальнем Востоке). Собрались в ленинской комнате всей ротой и приступили.

Соперник у брата был серьёзный. Для него не существовало в мире ничего несъедобного. Но, тем не менее, брат выиграл спор, хотя и не без труда. Оппонента стошнило, когда он уже был близок к победе, и ему оставалось съесть всего пару кусочков.

И вот эта гадость ночью в кабине грейдера, посреди каменной пустыни, поросшей стлаником, лиственницами, кустами и лишайниками, показалась нам самым изысканным в мире блюдом. Ничего вкуснее я в жизни своей не ел! И тут я со стыдом вспомнил, что ещё какую-то пару недель назад мечтал об американских джинсах «Монтана», о ярком полиэтиленовом пакете «Мальборо», о пластинке «Лед Зеппелин», о кроссовках «Пума». Боже, какой я идиот! Что значит вся эта бессмысленная, бесполезная шелуха по сравнению с кукумарией! Мы были счастливы, потому что чувство голода больше не ощущалось. Полбулки чёрствого хлеба и банка консервов на двоих – это вполне достаточный рацион для людей, не видевших пищи несколько дней.

И что значат деньги? В дорогу нам собрали почти двести рублей, и они лежали в полиэтиленовом пакетике в заднем кармане брюк, застёгнутом на молнию. Но деньги же есть не будешь! В тайге это просто бумага, которая годится разве только для розжига костра.

А следом пришло ощущение дикой усталости. Мы вырубились и спали слаще, чем в собственных белых постелях дома, в обычной обстановке. Но даже этот мертвецкий сон не помешал нам проснуться от надрывного воя моторов на перевале. Снова невероятная удача! Сейчас мы поедем домой!

Головная машина колонны «Уралов» с прицепами замерла около нас на обочине. Я первым вскочил на подножку, рванул на себя дверцу, почувствовал изнутри поток опьяняющего тепла и запрыгнул в кабину. Лось – следом за мной, и вот мы медленно, но всё-таки не на своих двоих, а в тёплой кабине грузовика, едем к дому. За рулём – угрюмый якут, который не ответил на «Здрасте», не проронил ни слова за час с лишним в пути и игнорировал «Спасиб! Досвиданнь!»

Он просто подчиняется неписаному закону Колымской трассы, который гласит, что того, кто не подберёт голосующего попутчика в тайге, ждёт неминуемая кара судьбы. Историй о разбившихся насмерть водителях, не выполнивших требование этого закона, на Колыме можно услышать предостаточно.

Входим во двор лесничества и видим наш ГАЗик с надписью «УРЮК» на заднем борту. Самого «гондураса» не видно нигде. Стучимся в кабинет к тёте Гале, вваливаемся внутрь, наполняя помещение запахом пропитанной дымом одежды и кирзовых сапог.

Тётя Мама

– Ой! Мальчишки! Ну как вы там?! – всплёскивает руками невысокая полнеющая женщина. – Садитесь, садитесь, милые, сейчас чайку организую, – хлопочет начальница лесничества, с явным оттенком вины в голосе.

– А что случилось-то, тёть Галь?

– Мансур, басурманин, в запой ушёл. Что ещё у нас могло случиться?

– И что? Некому подменить?

– А вот не поверишь, Лёш, все бригады – по местам, вся исправная техника – в лесу, один только Мансур в посёлке. Но он уже оклемался. Вчера с машиной ковырялся, сегодня ни свет ни заря уже на работе, трезвый, как стёклышко. Грузит продукты для вас, а после обеда на Усть-Хакчан повезёт харчи. Там тоже ребята без еды сидят.

– А на Усть-Хакчане у нас что?

– Там посадка идёт. Лиственницу сеем.

Пока тётя Галя тараторит, со стола исчезают кипы бумаг и конторских книг, а им на замену приходит поднос с дюжиной бутербродов из толсто нарезанного батона с маслом и слоем красной икры толщиной с палец. В синие фарфоровые чашки на блюдцах с золотой сеточкой узоров журчит из алюминиевого электрочайника кипяток, а затем щедро – крепкий чай из заварника того же сервиза, что и чашки с блюдцами. Мы набрасываемся на бутерброды, а наша добрая тётя Галя с улыбкой сострадания смотрит на нас тёплым материнским взглядом.

– Ну как, подъели?

– Спасибо, мамуль… то есть, это… тёть Галь, – смутился Лёха.

– Да ладно, ладно! Пусть я буду мамулей. Мне же приятно. У меня три дочери, а сына ни одного, потому вы для меня, мальчишки, словно дети родные, – мама Галя обнимает нас по очереди и провожает к машине. – Домой-то завезти вас, с родителями поздоровкаться?

– Да не, мои на работе.

– Мои тоже. Лёхина мама вместе с моей в детском садике, а наши отцы в одну смену в одной бригаде взрывниками на шахте работают.

– Ну, с Богом, ма́льцы!

– Спасибо, мам Галь!

– Счастливо, мама Галя! – повторяю вслед за другом и я. С того дня мы её иначе и не называли, а через год с удивлением обнаружили, что её теперь всё лесничество так зовёт, даже Иваныч, который её вдвое старше.

Узбекская мечта

– Слава яйцам! Сёдня, как белые люди, в кабине едем! – довольно запел Лёха, когда мы тронулись.

– Урюк! Слышь, Урюк?

– Чё?

– Мы через Старый же поедем? Сверни к магазину, который около базы «Колымснаба».

– Чё, тариться будете?

– Ну, так сам понимаешь! Мы недолго.

– Да мне-то чё? Мне-то всё равно.

– Слышь, Мансур! А жена у тебя есть?

– Скоро будет! Гладкая, белий-белий женщин. С во-от такими сиськами, – Мансур описывает в воздухе две гигантские дуги, изображая на себе женские груди размером от ключиц до пояса, и хорошо ещё, что руки у него не особо длинные. – Всю жисть мечталь жениться на хохлушке, и чтоб бляндинка биль.

– А почему именно на хохлушке? – давимся мы с Лёхой от хохота. – Чем узбечки хуже?

– Чтоб ти понималь, молокосос! Узбечку покупать нада, калым платить. А хохлушки бесплатна!

Мы валимся под сиденье от безудержного смеха.

– А кто такая? Как зовут?

– Э-э-э! Самая красивая по имени! Лю-у-уба! – морщится в блаженной улыбке Урюк. – Шинкаре-е-вич, – мечтательно протягивает, взмахивая узкой смуглой ладонью, смешно морща лоб с одной на оба глаза чёрной бровью.

– Постой! Это не та ли Люба, которая бухгалтерша из шахтоуправления?

– Знаете её, что ли? – как по мановению волшебной палочки, стёрлась улыбка с лица Мансура.

– Кто же её не знает! Она специально за мужем на Колыму прилетела. Засиделась в девках-то, и так и сидит по сей день. И всё потому, что слишком тщательно выбирает себе мужа. Всех в посёлке уже проэкзаменовала, даже женатых десятка два!

– Э-э-э! Давай сплетни не наводи, да? Она святая! Сказала, что будет ноги мне мить, и воду эту из таза пить. Вылезай! Приехали!

– Нет, ну ты прикинь, Андрюх, как он не в бровь, а прямо в глаз выразился: «БЛЯндинка», ха-ха-ха, – и мы, гогоча в две глотки, вваливаемся в раздолбанную дверь с растянутой возвратной пружиной наверху и оказываемся в крохотном помещении магазина в допотопном деревянном строении. Не знаю, что означает слово «сельпо», но жители Старого Кадыкчана именно так называют этот магазин.

Почему «Старый Кадыкчан»? Ведь на карте есть только один Кадыкчан, а посёлок не имеет деления на административные районы. Но это только официально. Фактически, в Кадыкчане – три микрорайона. Старый, реже его называют «Шанхай», – это около сотни крохотных деревянных домиков, оштукатуренных снаружи поверх реек, набитых крест-накрест, и беленых известью. Они настолько тесно жмутся друг к другу, что дворы между соседними домами зачастую не имеют даже проходов. А во дворах ходят куры, утки и свиньи. В отапливаемых углём сарайчиках многие разводили и кроликов.

Экскурс в историю Кадыкчана

С этого места, у подножия почти вертикального скалистого склона сопки красных оттенков, недалеко от слияния речек Кадыкчанка и Аркагалинка, начался весь Кадыкчан. Здесь поселились первые его жители – ещё в 1935–1938 годах, когда геолог Борис Иванович Вронский открыл Аркагалинское угольное месторождение, частью которого был и Кадыкчан.

Для освоения месторождения требовались опытные шахтёры, поэтому неудивительно, что основная масса прибывших специалистов была из Юзовки (которая позднее была переименована в Сталино, а ныне это город Донецк на Украине) и Луганска, и они привнесли с собой привычный для них уклад жизни.

Позже, во время войны, появились заключённые, которые работали вместе с обычными строителями и построили выше по реке Новый Кадыкчан, где центром стала шахта № 10. Там уже была котельная, и бараки отапливались теплоцентралью.

А в середине пятидесятых, когда уже действовали несколько шахт и угольный разрез, на некотором удалении от реки, на твёрдом пологом склоне сопки появился третий Кадыкчан – Новейший. Это уже был посёлок городского типа: с трех– и пятиэтажными домами, улицами, площадями и всем тем, что мы привыкли видеть в современных городах.

Правда, был и ещё один Кадыкчан, который рос одновременно со Старым, Новым и Новейшим. Это было кладбище, которое меж собой все называли «Четвёртым Кадыкчаном». Когда кого-нибудь хоронили, то про него говорили: «Отнесли на Четвёртый Кадыкчан», а если кто-то неразумно подвергал свою жизнь опасности, его спрашивали: «Ты что, на Четвёртый Кадыкчан захотел?»

Понятно, что путь любого странника, покидающего посёлок, неизбежно пролегал через Старый Кадыкчан, где на обочине трассы стоял старинный магазин от базы УРСа «Колымснаб».

Комсомольцы! Все на борьбу с пьянством!

– Тётя Бэлла! А почему у вас полки для «шайтан-воды» все пустые? – прогрохотал Лось продавщице в белом халате и поварском колпаке, стоявшей за кассой.

– Какая я тебе тётя! Племянничек выискался… А ты что, и́з лесу вышел? Не знаешь, что по всей стране объявлена война с пьянством? Только вчера папашке твоему объясняла, теперь тебе вот… Задрала меня династия Митрошиных!