Текст книги "Московский городовой, или Очерки уличной жизни"

Тем временем страну все больше охватывала революция, и напряженность продолжала нарастать. Стачки превратились в обыденное явление, в конечном итоге вылившись во Всероссийскую политическую забастовку. В Москве действовали хорошо законспирированные террористические группы, а на предприятиях шло формирование боевых рабочих дружин. Почувствовав слабость полиции, распоясались разного рода криминальные элементы. В ответ на рабочих окраинах «блатных» стали просто избивать до полусмерти. Напуганные обыватели буквально завалили полицию прошениями с просьбами о приобретении оружия. При этом среди богатых людей стало особым шиком громко заявлять приятелям: «Ну вот, револьверчиком обзавелся, теперь можно и на баррикады!»

Медем Г.П.

Как в тех условиях проявил себя градоначальник Медем, и о специфике его отношений с генерал-губернатором, рассказал непосредственный участник и очевидец событий В.Ф. Джунковский, занимавший в то время пост московского губернатора:

«Это был жандармский генерал, но не специфический, так как командовал только строевыми частями: сначала Московским, а потом Петербургским жандармскими дивизионами. Последнее время он был помощником начальника штаба Отдельного корпуса жандармов. Это был недурной человек, весьма доброжелательный, старавшийся угодить населению столицы, но не отдававший себе отчета в том, что происходило вокруг, и потому все его распоряжения как-то не соответствовали переживаемой эпохе. Когда начались беспорядки, он совершенно спасовал, не выезжал из дому, и полиция не получала должных директив, кроме того, он не имел поддержки от генерал-губернатора Дурново, который его всячески третировал, несмотря на то, что он был его ставленником. Когда приехал генерал-губернатор Дубасов, Медем почти не выезжал из дому и все время болел. […]

А в Москве генерал-губернатор П.П. Дурново не отдавал себе отчета в том, что происходит, а может быть, и не хотел отдавать себе отчета и делал вид, будто это вовсе не сознательно нарождающийся переворот. Он продолжал заниматься глупостями, мешал градоначальнику работать разными неуместными вопросами, как, например, звонил ему по телефону, спрашивая, почему околоточные ходят с портфелями, затем, вернувшись с какой-нибудь поездки по городу, звонил опять и проверял градоначальника, знает ли он, доложено ли ему из участков, по каким улицам он проехал и т. д.

Градоначальник изводился, раздражался. Раз был такой случай. Группа забастовщиков-телеграфистов явилась на телеграф в дом генерал-губернатора и, переломав аппараты, безнаказанно скрылась. И это тогда, когда во дворе дома генерал-губернатора стоял эскадрон драгун для охраны. Генерал-губернатор позвонил мне по телефону и просил меня приехать. Когда я приехал, П.П. Дурново мне рассказал об этом случае, я, естественно, спросил его: «А градоначальник?» Дурново на это: «Я ему говорил, а он сказал, что разговаривать со мной не хочет, поезжайте, пожалуйста, к нему, – прибавил он, – и скажите, что так нельзя, чтоб он принял меры».

Я отказался от такой роли и сказал Дурново, чтобы он командировал для сего управляющего своей канцелярией или чиновника особых поручений. Тогда Дурново решил отправить к градоначальнику управляющего канцелярией А.А. Воронина, но при этом просил очень и меня поехать вместе с ним. Мы застали градоначальника вне себя. Он и нам повторил, что с генерал-губернатором разговаривать не желает, что он его третирует и отдает распоряжения, ничего общего со службой не имеющие, что вчера он ему по телефону приказал поехать на вокзал встретить знакомую балерину и устроить ее в гостинице, что он не лакей генерал-губернатора, а градоначальник. После долгих увещаний мы добились, что градоначальник примет должные меры, а мы убедим генерал-губернатора быть корректнее. С того дня отношения между Дурново и Медемом остались натянутыми до самого ухода Дурново».

Случилось это радостное для градоначальника событие 24 ноября 1905 г., и в тот же день Медем, телеграфируя министру внутренних дел П.Н. Дурново об обстановке в Москве, завершил донесение словами: «…действовать буду решительно и авторитета власти не посрамлю»[47]47
  Цит. по: Вальдин А.С. Декабрьское (1905 г.) вооруженное восстание в Москве – новый взгляд на старые события // www.moskva1905/narod.ru.


[Закрыть]. Общеизвестно, что накануне Декабрьского вооруженного восстания было арестовано едва ли не все руководство московского революционного подполья. Кроме этого, полицейским вместе с войсками пришлось сражаться с отрядами рабочих-боевиков. У нас нет возможности точно установить, руководил ли градоначальник действиями своих подчиненных в полной мере или он действительно «проболел» все время, пока длилось восстание.

Начало вооруженного восстания в Москве. Толпа на Тверской 9 декабря 1905 г.

Ограничимся констатацией бесспорных фактов. Во время Декабрьского восстания вдруг выяснилось, что в лучшем случае четвертая часть полицейских имела пригодные к стрельбе револьверы (пусть даже устаревшей системы). Срочное вооружение городовых завалявшимися в арсенале берданками было проведено по настоянию генерал-губернатора Дубасова. Однако за подавление вооруженного восстания барон Медем 8 января 1906 г. был произведен в генерал-лейтенанты и переведен на высокую должность в штаб Особого корпуса жандармов.

«Отметили» барона и революционеры. Эсеры вынесли ему смертный приговор вместе с другими руководителями разгрома московского восстания. Только предательство Азефа позволило «охранке» успешно предотвратить покушение на фон Медема. Кстати, будучи градоначальником, он не отменил личные приемы просителей, но поручил их вместо себя проводить полицмейстерам.

Преемником Медема царь назначил генерал-майора А.А. Рейнбота. Так как его деяниям посвящен отдельный очерк, сразу перейдем к следующему по порядку градоначальнику. Сведения о нем находим в воспоминаниях В.Ф. Джунковского:

«16 февраля высочайшим приказом назначен был в Москву градоначальником генерал-майор А.А. Адрианов. Он окончил курс в Павловском военном училище в Петербурге, затем, прослушав курс в Военно-юридической академии, пошел по военно-судебному ведомству. С генерал-губернатором Гершельманом [он] познакомился в бытность свою военным судьей Московского округа в 1906 и 1907 гг., когда и обратил на себя внимание Гершельмана, который и выдвинул его на пост градоначальника. Последнее время он был военным судьей в Петербурге. А.А. Адрианов был резкой противоположностью Рейнботу, это был аккуратный, незаметный работник, не блестящего ума, строгий законник, популярности не искал, работал честно и добросовестно, но так как он был чересчур кабинетный работник, то как градоначальник был слаб и нераспорядителен. Был очень хорошим семьянином.

Жена его, Анастасия Андреевна, была хорошая женщина, гостеприимная, но представляла собой несколько провинциальную барыню с претензиями. На мужа имела большое влияние, не всегда хорошее, благодаря своему тщеславию. За время моего губернаторства у меня все время с Адриановым были отличные отношения, и по служебным делам с ним всегда было приятно иметь дело».

Адрианов А.А.

Другой мемуарист, Н.А. Цуриков, оставил такое свидетельство: «Адрианов не был жестоким и тупым администратором. Ему приписывали шутливую фразу, что в Москве он боится только Льва Толстого и товарища Варвару (гр. Варвару Николаевну Бобринскую[48]48
  Известная в те годы общественная деятельница.


[Закрыть])».

На тему мягкости характера градоначальника в Москве рассказывали и такую историю. Во время Первой мировой войны из-за введения «сухого закона» спиртное в ресторанах подавали под видом чая. Андрианов, проходя по «Стрельне», взял с обеденного стола чайную чашку и понюхал ее содержимое.

– Чем пахнет? – удивленно спросил генерал.

– Тремя тысячами, – ответил владелец ресторана, имея в виду размер штрафа, установленный градоначальником за тайную продажу крепких напитков.

Андрианов рассмеялся и «на первый раз» простил ресторатора.

Знакомясь со служащими градоначальничества, генерал Адрианов объявил свои требования к подчиненным: соблюдать законность, действовать энергично, проявлять преданность делу охраны общественного порядка. Все это, как он сам пояснил, в рамках напутствий, полученных им от премьер-министра П.А. Столыпина. Преобразования для начала ограничил одной своей резиденцией. Служебные помещения в доме градоначальника переместили с первого этажа на третий. Это было не очень удобно для посетителей, зато создавало злоумышленникам трудности при отступлении.

Как оказалось, генерал Адрианов прекрасно подошел на должность градоначальника в условиях мирного времени. Ему удалось удержаться на посту руководителя Москвы целых семь лет. Он честно тянул служебную лямку, старательно согласовывая каждый свой шаг с вышестоящими инстанциями, но позволяя подчиненным проявлять разумную инициативу. На эту черту характера Адрианова указывал А.Ф. Кошко, возглавлявший в то время сыскную полицию. Одним из примеров может служить успешное искоренение уличного хулиганства.

На это новое для Москвы явление первым обратил внимание генерал Медем и своим приказом под № 236 обязал полицейских пресекать бесчинства «…так именуемых «хулиганов». Однако успешнее городовых с безобразиями на улицах стала бороться сыскная полиция, сотрудники которой наряду с прочими преступниками задерживали дебоширов, драчунов и любителей приставать к женщинам. Хулиганов регистрировали в отделе учета, используя специальные анкеты желтого цвета. После их тщательного заполнения нарушителей общественного спокойствия отпускали, предварительно предложив подписать вот такой документ:

«В управление Московской сыскной полиции. Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку в том, что мне объявлено, что я занесен на контроль в число лиц, замеченных в непристойном поведении на улице, и что лица, производящие безобразия на улицах, высылаются из столицы в административном порядке. Ввиду сего обязуюсь впредь вести себя чинно, ничем не нарушая течение уличной жизни».

По сообщениям газет, даже столь простая бюрократическая мера оказалась весьма действенной. Оказавшись под угрозой высылки из Москвы, немногие отваживались хулиганить снова.

Не сплоховал генерал Адрианов и в начале Первой мировой войны. «Наша мобилизация прошла образцово и быстро; она была заранее хорошо организована каким-то дельным начальником», – отметил в дневнике москвич Н.М. Щапов. Очень своевременным распоряжением градоначальника оказался запрет на продажу горячительных напитков, поэтому отправка в армию огромной массы людей прошла без обычных пьяных эксцессов. За умелую распорядительность царь наградил А.А. Адрианова орденом Св. Владимира 2-й степени.

В связи с переводом Москвы на положение чрезвычайной охраны Адрианов получил статус главноначальствующего. В этом качестве генерал продолжал планомерно проводить мероприятия, вызванные обстоятельствами военного времени: высылку немцев и австрийцев, организацию госпиталей, прием беженцев.

Болезнь свободы. «Наружное» украшение нашего «свободного гражданина» – уличное хулиганство

(кар. из журн. «Будильник». 1906 г.).

В начале мая 1915 г. А.А. Адрианов снова стал градоначальником, так как главноначальствующим над Москвой был назначен князь Ф.Ф. Юсупов, граф Сумароков-Эльстон-старший, а на исходе того же месяца карьера генерала закончилась крахом. Трепеща перед родовитым вельможей, Адрианов беспрекословно исполнял «глупые и несуразные распоряжения Юсупова» (по замечанию Джунковского).

Когда 27 мая по Москве прокатились так называемые «немецкие погромы», полиция, возглавляемая Адриановым, оказалась в роли стороннего наблюдателя. Единственное, на что решился градоначальник, это отдать приказ об удалении с московских фабрик всех немцев. Действия полиции ограничились «взятием под охрану» немцев-предпринимателей – их свозили в тюрьму под защиту крепких стен. Погромщики же получили от него такую характеристику: «…толпа хорошая, веселая, патриотически настроенная». Сами события в городе были оценены генералом Адриановым как «обычное уличное буйство, которое теперь и прекратилось»[49]49
  Цит. по: Дённингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494–1941). С. 341.


[Закрыть].

Специальной следственной комиссии не удалось выявить конкретных зачинщиков беспорядков. Одно было установлено точно: столь трагические масштабы происшествия были вызваны бездействием московской полиции. Более того, свидетели утверждали, что градоначальник Адрианов иногда шествовал во главе погромщиков. Правда, в отчете следователи обошли вниманием тот факт, что у полицейских фактически оказались связаны руки. По неоднократным распоряжениям МВД местным властям было запрещено применять силу для разгона патриотических демонстраций, а предписывалось действовать уговорами. Князя Ф.Ф. Юсупова и А.А. Адрианова, признав главными виновниками, уволили в отставку.

Градоначальником был назначен генерал-майор Е.К. Климович. Служивший под его началом жандармский полковник А.П. Мартынов оставил о нем такие воспоминания:

«Внешне Е.К. Климович за все время моего знакомства с ним, а именно с 1906 года и потом в Добровольческой армии и даже в эмиграции, в Константинополе, как-то совершенно не изменился: это был все тот же среднего роста, крепко сложенный, старавшийся быть внешне спокойным и выдержанным, но внутренне беспокойный и суетливый человек, с большим лысоватым лбом и бледным лицом литовско-польского типа с маленькими редкими усиками.

Если он начинал разговор, сидя в кресле, он, видимо от какого-то внутреннего волнения, скоро вскакивал и продолжал говорить, прохаживаясь по кабинету своей прихрамывающей походкой. Говорить собеседнику Евгений Константинович не давал – собеседнику надо было слушать.

От братьев я знал, что Евгений Константинович большой службист, днюет и ночует в охранном отделении, других интересов и склонностей или слабостей у него нет; очень ценит, если служащие отделения сидят по своим кабинетам до поздней ночи (вернее, до раннего утра) и всегда «под рукой» на случай вызова в кабинет начальника. Особенно любил Евгений Константинович разговоры по ночам с подчиненными, как деловые, так и праздные.

Когда генерал Климович был уже московским градоначальником, а я подчиненным ему начальником Московского охранного отделения, очень часто он сам глубокой ночью заходил ко мне в кабинет и, расхаживая по комнате, говорил, и говорил…»

Впрочем, при необходимости градоначальник Климович быстро переходил от слов к делу. Под его личным руководством, например, 14 сентября 1915 г. были жестко пресечены уличные беспорядки. В тот день на Страстной площади городовым пришлось ссаживать с трамвая пьяного солдата. Дебошир стал ругать полицейских в том смысле, что они, «тыловые крысы», без всякого повода накинулись на «героя войны», и просить окружающих вступиться за него. Образовавшаяся толпа, довольно быстро придя в исступление, накинулась с побоями на городовых, а также на полицейских, пришедших к ним на выручку. Порядок был восстановлен только с прибытием воинской команды во главе с градоначальником. Он приказал открыть огонь, в результате которого несколько человек были убиты и ранены, зато остальные разбежались.

Климович Е.К.

Умение Е.К. Климовича демонстрировать успехи на любом занимаемом им посту в сочетании с придворными связями его жены (урожденной Тютчевой) позволили ему в середине февраля 1916 г. уйти с поста градоначальника со значительным повышением. Он был назначен директором Департамента полиции МВД. Его сменил генерал-майор гвардейской кавалерии В.Н. Шебеко.

Джунковский, учившийся в Пажеском корпусе вместе с Шебеко, а затем пересекавшийся с ним по линии МВД, дал ему такую характеристику: «…это был умный, довольно толковый администратор, но несколько суетливый, не обладавший должным спокойствием, качеством, необходимым для губернатора. Недостатком у него было и чересчур большое самомнение».

Несколько иное суждение высказал в своих мемуарах А.П. Мартынов, находившийся у В.Н. Шебеко в прямом подчинении: «…прекраснейшей души человек, джентльмен, но «никакой» администратор».

Особенно удивляет такое замечательное свойство души нового градоначальника:

«К полиции, жандармерии, к уголовному сыску, к политическому розыску он, конечно, по своему воспитанию и навыкам не мог относиться в лучшем случае как только с предубеждением. Это чувствовалось».

Напомним, все эти отделения местных органов правопорядка находились под непосредственным руководством В.Н. Шебеко. Лично для Мартынова эта ситуация была хороша тем, что градоначальник предоставил ему полную свободу действий. Гораздо лучше оценивал мемуарист личные качества своего начальника:

«Генерал Шебеко, в прошлом гвардейский офицер, флигель-адъютант, вице-губернатор в Гродно (или Ковно, не упомню), затем в Саратове и губернатор в Гродно, был человеком придворной складки, в котором сразу же угадывалось прекрасное воспитание, соединенное с налетом англоманства при врожденном русском барстве и легко ощутимом верхоглядстве. Все, взятое вместе, ежели это не касалось непосредственно служебных вопросов, очень располагало к генералу; к тому же сразу чувствовалась его порядочность и честность. […] Несмотря на военную форму, новый начальник не походил на настоящего военного; это был скорее джентльмен в элегантной военной форме. Лет пятьдесят, выше среднего роста, худощавый шатен с проседью, усами и бородкой «царской складки», В.Н. Шебеко производил очень приятное впечатление. Но для начала, желая, очевидно, подчеркнуть понимание дела и наших служебных взаимоотношений, генерал принял, насколько это ему по его характеру было доступно, сурово-служебный тон и заявил мне, предварительно любезно усадив меня в кресло, что он не допускает в политическом розыске никакой провокации и поэтому требует от меня соответствующего руководства розыском.

Так как я сразу понял, какой административный «младенец» является моим новым начальством, я не обиделся на его заявление, понимая, что оно сделано только с высоты «птичьего полета» над служебной действительностью, и просто доложил генералу о моих годах служебной практики, отметив, что надеюсь, что ближайшее будущее убедит его превосходительство, что я ничем и ни в чем не подведу его как градоначальника, ответственного за мои действия по политическому розыску. Я тут же осветил генералу общеполитическое положение, состояние революционного подполья и противоправительственную борьбу, ведущуюся разными «общественными» организациями.

Скоро наши взаимоотношения приняли совершенно нормальный характер, а немного погодя и вполне доверительный. […]

В.Н. Шебеко был исключительно приятным начальником, всегда ровный и деликатный, никаких резкостей, на него можно было положиться смело – этот не предаст, чтобы спасти себя! Между тем в московском обществе он не пользовался никакой популярностью; может быть, он был слишком петербуржец, а Москва этого не любила.

Когда для встречи Нового, 1917 года он попытался собрать в большой зал градоначальства представителей московского общества, во имя «единения власти и общества», как это несколько наивно и простодушно говорилось когда-то, ничего из этой затеи не вышло. Вышел конфуз, ибо собралась небольшая группа, но совсем не того общества, которое предполагалось градоначальником.

Было, я помню, очень парадно, очень нарядно, был сервирован прекрасный ужин, но… политически получился конфуз, «общество» на призыв «власти» не ответило!

Что касается меня лично, человека, совершенно не избалованного предыдущей службой в смысле отношения со стороны начальства, я всегда вспоминаю с удовольствием прекрасного начальника генерала В.Н. Шебеко».

Своеобразное отношение градоначальника к полиции не могло не сказаться на образе действий его подчиненных. Автор анонимного письма, пожелавший, по его признанию, «высказать сущую правду», попытался открыть глаза Шебеко на порядки, царившие в градоначальничестве:

«Служащие чиновники некоторых отделений Вашей канцелярии несколько раз в год получают добавочные содержания за так называемые вечерние занятия.

Труженики эти днем шатаются по канцелярии, отрывая других от работы, зная, что они свою работу, если таковая есть, выполнят вечером. Да и вечером-то их не всегда найдете в канцелярии, а если и бывают, то лишь оттого, чтобы не было совестно. Кто за ними смотрит? Управляющий. Но он в канцелярии никогда не был и не бывает, разве считать один случай, когда он явился, к нашему удивлению, во время Вашего посещения канцелярии»[50]50
  Московский архив. Историко-краеведческий альманах. Вып. 2. М., 2000. С. 131–132.


[Закрыть].

В той же подборке писем[51]51
  Там же.


[Закрыть], поступивших на имя градоначальника в 1916 г., сообщалось о положении дел в полицейских участках:

«Прошу Ваше Превосходительство принять меры санитарные. Пристав 2-го участка Якиманской части сидит, как медведь в берлоге, и боится нос высунуть, и о своем участке ничего не знает, что у него делается.

Прошел на днях я по Донской улице и в доме № 5 […] сильный запах со двора и из ватеров, которые, по-видимому, никогда не очищаются, и нечистоты проникают в квартиру. […] Занимают места приставы при участках, получают жалованье, а за что, неизвестно. Калужская площадь и Калужская улица – там в чайных лавках, как в праздники, так и в будни, масса пьяных. Но есть обязательное постановление градоначальства – должны пристава принимать меры и штрафовать содержателей чайных лавок за распитие суррогатов водки».

Из письма другого доброжелателя видно, что пристав 2-го Арбатского участка Жичковский и его помощник Шершнев не сидели сиднями, а, напротив, развили бурную деятельность. Вот только их активность была далека от охраны общественного порядка:

«[…] Когда Жичковский, расплодив в своем участке всюду тайную торговлю вином и нажив на этом деле состояние, купил для своих двух содержанок автомобиль, пару лошадей и мотоциклет двухместный, то его, четыре месяца тому назад, перевели в 3-й Пресненский участок […] Хозяином положения по винной торговле остался его старший помощник Шершнев, который скрыл от нового пристава все тайные торговли вином в участке и месячные подачки стал получать один за себя и за пристава в тройном размере.

Однажды вновь назначенный околоточный надзиратель, заметив, что Меркулов торгует вином, поймал его, то Меркулов об этом сейчас же сообщил Шершневу, последний вызвал к себе в кабинет этого надзирателя и сделал ему строгое внушение «не совать носа, куда его не посылают», и что он слишком молод.

На Пасху […] пристав поручил Шершневу произвести у Меркулова обыск и найти вино, и Шершнев предупредил об этом Меркулова и в условленный с ним час явился к нему в лавку с двумя понятыми и, осмотрев все квасные бутылки, ушел с понятыми в участок писать протокол о том, что при обыске у Меркулова вина в лавке не найдено. А возвращаясь из участка, понятые эти зашли к Меркулову, купили у него спирта в лавке и с досады на такие грязные и явно преступные действия начальства напились, и теперь без гомерического хохота не могут вспомнить об этом обыске и, рассказывая о нем всюду, не стесняясь, берутся за животы».

Генералу Шебеко судьбой было назначено командовать полицией в дни Февральской революции. Как оказалось, блестящий гвардеец не смог организовать защиту самодержавия в Москве. Ему не удалось ни воспрепятствовать движению демонстрантов к зданию городской Думы, ни разгромить штаб восстания, пока оно не набрало силу. В том, что такая возможность существовала, позже признался участник событий А.Н. Вознесенский:

«Чем ближе к Думе, тем больше народа на тротуарах: шпалерами вытянулись черные толпы вплоть до Охотного Ряда. Но дальше Охотного в сторону Думы – пустыня. Боязнь сковала любопытных. Впереди за пустым промежутком снова темнеют люди. Эти уже действуют. Их немного, до смешного немного… Когда наш автомобиль остановился на площади, раздавая солдатам последние прокламации, моим глазам представилась следующая картина: человек около ста молодых солдат расположились на позиции, спиной к Думе. Несколько маленьких пушек были устремлены жерлами в сторону Театральной площади, одна направлена в сторону Тверской. Молоденький офицер (Ушаков) нервно бегал, отдавая распоряжения. В память врезался молоденький солдатик, который суетливо подбежал к нам с криком: «Товарищи, где санитарный автомобиль?» На лицах солдат я видел еще выражение неуверенности и волнения. Активная революционная группа была совершенно незначительна, энергичного отпора она еще не смогла бы дать. Сразу бросалось в глаза, что она беззащитна с тыла. Со стороны Иверских ворот не было ни часовых, ни вообще какого-либо прикрытия.

У градоначальника Москвы Шебеко был план пустить конных и пеших городовых на революционеров со стороны Никольской улицы. Если бы эту атаку удалось провести решительно, революционное ядро было бы смято с тыла, и неизвестно, кончилась ли бы так легко московская революция».

Утром 28 февраля 1917 г., когда рядовые полицейские еще находились в местах, определенных им приказами, градоначальник стал готовиться к спасительному бегству. Позже, во время следствия, проведенного представителями демократической власти, была восстановлена подробная хронология его действий. Сначала он, запершись в кабинете, был занят писанием писем и переговорами по телефону. В полдень Шебеко вышел в приемную. Прислуге, собравшейся по его просьбе, генерал выплатил положенное жалованье, добавив от себя щедрые чаевые. Затем он надел шинель, папаху и покинул квартиру, но буквально через минуту вернулся. Жандарму, так и не снятому с дежурства, Шебеко приказал телефонировать управляющему канцелярией градоначальничества И.К. Дуропу о том, что посылает ему пакет. По утверждению московских газет, в пакете было «…формальное заявление, что в случае выезда его из Москвы он управление городом передает полковнику В.И. Назанскому, своему помощнику».

Москвичи возле здания городской Думы (1917 г.).

А.Н. Вознесенский, которому, по всей видимости, приходилось вести расследование действий градоначальника, привел в мемуарах такие подробности:

«Назанский говорит, что с Шебеко случился припадок болезни печени – он потерял сознание. С момента этого, некстати случившегося припадка Назанский остался хозяином градоначальства. Но он понял, что делать уже было там нечего.

Назанский и Шебеко, переодевшись в штатское платье, пройдя черным ходом, покинули здание градоначальства; с Тверского бульвара они перебрались в квартиру сестры Шебеко на Остоженку, откуда телефонировали Мрозовскому, что они покинули свой пост, о чем Мрозовский и поспешил телеграфировать в Петроград. На другой день, не чувствуя себя в безопасности в квартире на Остоженке, Шебеко и Назанский перебрались на Новинский бульвар в квартиру Назанского, там вскоре были оба арестованы и отправились в Кремлевскую гауптвахту».

Такую деталь, как облачение Шебеко в штатский костюм при оставлении гибнущего корабля, любопытно сопоставить с рассказом А.П. Мартынова:

«У генерала были забавные взгляды на вещи. Однажды его секретарь, с которым у меня установились приятельские отношения, по секрету посоветовал мне, чтобы не вызвать неудовольствия у градоначальника, приходить к нему с докладами в военной форме, так как В.Н. Шебеко никак не может понять, как ему относиться «к полковнику в пиджаке»!

Это курьезное желание градоначальника мне очень мешало, так как для удобства я постоянно ходил в штатском платье. Но ничего не поделаешь; с тех пор пришлось наскоро облекаться в военную форму, когда я отправлялся с докладом к градоначальнику, что в иной день приходилось проделывать не раз!

Действительно, я заметил на лице градоначальника большее удовлетворение, когда он увидел меня в полковничьих погонах».

Заключение под стражей генерала Шебеко длилось недолго. Его жена с разрешения новой власти разделила с бывшим градоначальником тяготы тюремного заключения. Супругам было позволено держать при себе прислугу.

Должность градоначальника и его помощника были ликвидированы в сентябре 1917 г. постановлением Временного правительства «Об упразднении и преобразовании градоначальничеств и об учреждении должностей столичных и городских комиссаров».