Текст книги "Московский городовой, или Очерки уличной жизни"

– Лучше сдавайся без драки, – уговаривал из коридора начальственный голос.

– Ни за что!.. – твердо крикнул Яков.

– Ой, сдайся!..

Молчание.

– Тихонов, – скромно позвал кого-то начальник.

– Чего изволите, ваше благородие.

– Что же – надо брать.

В голосе начальника было что-то нежащее, ласкающее и вместе ужасное, – он как будто говорил: «что же делать, Тихонов, я сам знаю, что в этой битве тебе, пожалуй, могут свернуть шею, – но как же поступить иначе?»

– Надо брать, – скромно подтвердил Тихонов.

– Все ли тут? – спросил начальник.

– Все, ваше благородие! – возопили человек пять-шесть подчиненных.

– Подите сюда.

Наступающие отодвинулись в глубину коридора и начали совещаться вполголоса. Больше всех, разумеется, говорил начальник, потому что он отдавал приказания; подчиненные только разражались отрывочными «слушаю-с», «так точно-с» и проч. Наконец совещание кончилось.

– Яков, – заговорил у двери Тихонов, – брось ты это дело – сдавайся.

Яков молчал.

– Ведь хуже будет. Опять молчание.

– Эх, брат, не дело ты задумал, – с грустью изрек парламентер и подкрепленный двумя-тремя товарищами двинулся вперед; остальные стояли в дверях, потому что всем невозможно было войти в клетушку.

Яков начал махать палкой. Полицейские то подвигались, то отдвигались, смотря по тому, наступал ли на них или пятился враг. Наконец один из них стремительно бросился вперед, сильно нагнувши голову, что ударился ею в живот Якова: но удар был слишком слаб, Яков оправился от него в одно мгновение и поразил своего противника палкой в голову. Раненый застонал и на четвереньках пополз к двери. Наступающие озлобились и дружно пошли на неприятеля. Яков махал своим оружием направо и налево, нанося удары и поминутно заставляя своих врагов отскакивать; однако скоро дело приняло очень дурной оборот. Палка очутилась в руках полицейских и с помощью ее они успели очень скоро припереть своего противника к стене.

Тут началась ужаснейшая драка. Яков бил, как говорится, «не в свою голову»; его били тоже без пощады. Наконец сила взяла верх: несчастного схватили за руки и бросили на пол. Яков взвизгнул, сразу напряг все свои оставшиеся силы и в последний раз взял перевес над врагами. Как тигр он бросался из стороны в сторону, действуя руками, ногами, зубами – словом, всем, чем только мог нанести вред неприятелю; последний было струсил и уже готов отступить, но, видя, что энергия в противнике слабеет с каждой секундой, полицейские отважно ринулись вперед – и через пятьдесят секунд окровавленный, загрязненный, оборванный Яков лежал на полу, издавая болезненные стоны: два полицейских, упершись коленами в грудь несчастного бойца, немилосердно скручивали ему руки и вязали ноги.

– А это что за люди? – грозно спросил начальник, указывая на товарищей Якова.

– У них в гостях были, – отвечала хозяйка.

– Вяжи и их!

Гости отдались беспрекословно.

– Ну, что, подлец, не говорил ли я тебе? – злобно обратился начальник к валявшемуся на полу Якову, тыкая сапогом в его лицо. – Не говорил ли я тебе, мерзавцу?..

Яков вместо ответа плюнул какой-то сукровицей в физиономию начальника».

Как видно из описанной сцены, полицейский офицер лишь руководил операцией. А бывало и так, что квартальным приходилось лично проводить аресты злоумышленников. Так, 7 апреля 1869 г. на Пречистенском бульваре была устроена засада в составе трех переодетых городовых и двух квартальных надзирателей. Один из офицеров изображал дворника, сгребавшего лопатой снег, другой вырядился извозчиком.

Этот маскарад понадобился для того, чтобы взять с поличным вымогателей. Их жертвой оказался купец М.С. Зотов. Полученное им письмо содержало требование принести вечером и положить под бульварную скамейку завернутые в бумагу сто рублей мелкими купюрами. В случае отказа или обращения в полицию авторы послания грозили купцу смертью, также грозили убить его жену, всех сыновей и дочерей, а дом и лавку спалить дотла. Несколько раз в письме повторялось, что разбойников много и против них тщетны меры предосторожности: «…как ни ограждайте себя, хоть окружите себя большим конвоем, все-таки от нас тогда не скроетесь».

У насмерть перепуганного купца все-таки хватило духу обратиться в полицию. Взятки взятками, но о своем долге защищать обывателей от преступников там не забывали и не побоялись выйти против целой шайки злодеев. К счастью, сражения не произошло – автором письма, арестованным с пакетом в руках, оказался выпускник Практической академии Евсеев. Таким способом молодой человек хотел раздобыть к празднику денег на подарок своей даме сердца.

И хотя Евсеев во всем сознался, Зотов и Шевелкин (ему пришло аналогичное письмо с угрозами) на радостях, что их жизням ничего не угрожает, в суде окончили дело примирением. Героических квартальных купцы щедро отблагодарили.

А вот квартальному Замайскому большие деньги не принесли счастья. Он вместе с сыщиком Толстиковым отыскал украденные у одного московского богача 80 тыс. рублей, после чего из них самочинно выделил себе и коллеге 10 тыс. в качестве награды. Суд счел это должностным преступлением.

Должность квартального надзирателя была ликвидирована в мае 1881 г. при переходе московской полиции на новые штаты. Далеко не всем бывшим квартальным удалось продолжить службу. Одного из неудачников фельетонист газеты «Мирской толк» якобы встретил во время посещения сумасшедшего дома:

 
«…Нас уже нет, нас уже нет!
И мы за штатом —
 

послышалось какое-то дикое пение на мотив известного романса «Ее уж нет, ее уж нет». Мы обернулись.

– На чем он помешан? – тихонько спросил я смотрителя, указывая на поющего больного.

– Это оставленный за штатом квартальный надзиратель. Пункт его помешательства еще не совсем исследован, но, как видно, отчисление от должности сильно-таки тряхнуло его. Вы заговорите с ним – он весьма спокойно держит себя.

Предложением я, конечно, сейчас же воспользовался.

– Как ваше здоровье? – робко спросил я несчастного.

– Благодарю, благодарю! – ответил он, протягивая руку. – Я здоров, но несправедливости одолели меня; если хотите, я вам подробно напишу обо всем, хотите?

– Хочу, – с участием ответил я надзирателю.

– Потому этого я не могу переварить, – продолжал больной, – что я человек религиозный и, вследствие этого, был именинником десять раз в год: на Петра-апостола, на Петра-митрополита, на Петра-блаженного, на Петра-мученика, на Петра, папу римского, на Петра-бессребреника и т. д., а теперь, вдруг, я буду именинник только раз в год. Протестую! Это немыслимо, я не переживу, потому терпеть не могу несправедливостей».

Какое-то время среди москвичей еще ходила поговорка: «Лучше пить водку, чем бояться квартального», но с годами ее забыли.

Будочники

Лефортовский полицейский дом

Будочник

(литография 1830-х гг.)

От Бога не уйдешь, как от будочника.

Ф.П. Гааз

Bеликая русская литература подарила миру не только образы Онегина, Печорина или князя Андрея Болконского. Среди хрестоматийных литературных персонажей хорошо известен и герой Г.И. Успенского – будочник Мымрецов. Его служебное кредо, выразившееся в словах «тащщить и пущщать», навсегда стало символом тупого полицейского произвола. Но здесь дотошный читатель может возразить: «Мымрецов, как следует из текста рассказа «Будка», служил в провинции. Тогда при чем здесь славная московская полиция? Где Крым, а где Нарым?»

Что же, попробуем разобраться.

Для начала отметим, что во всех городах России, где имелись полицейские команды, стационарные посты размещались в специальных будках. Более того, в период правления Николая I их предписывалось строить по всей территории империи по единому, «высочайше утвержденному», образцу.

Что же касается Москвы, то в ней существование этих специфических строений отмечено еще в начале XIX в. Так, указом Александра I от 23 марта 1802 г. отставным солдатам предлагалось поступать в московскую полицию «для употребления сторожами при будках». В 1862 г., когда было составлено инвентарное описание городского имущества, в городе насчитывалось 389 полицейских будок.

«По наружному виду будки разделяются на большие и малые, – писал в газете «Наше время» С. Натальин, – при некоторых устроены конюшни и сараи, но число таких весьма ограничено; будки с конюшнями стоят на окраинах Москвы, как ширяевская, например, расположенная на Ширяевом поле. Внутри города находится только одна будка с конюшней. Из будок весьма ограниченное число каменных; большая часть строятся деревянные».

Полицейская будка № 1. Чертеж фасада и план.

Будки стояли на площадях или на перекрестках улиц и получали, как правило, названия либо по местности, где они располагались, либо по имени ближайшего храма. Из-за последнего обстоятельства в одной части города насчитывалось несколько «Спасских, Никольских и Знаменских» будок. Только при обер-полицмейстере А.Л. Потапове (1860–1861) полицейские будки были пронумерованы, однако построенные позже номеров так и не получили, а носили лишь традиционные названия.

«Вид самих будочников был поразительный, – отмечал Н.В. Давыдов, описывая Москву середины XIX в., – одеты они были в серые, солдатского сукна казакины, с чем-то, кажется, красным на вороте, на голове носили каску с шишаком, кончавшимся не острием, как на настоящих военных касках, а круглым шаром. При поясе у них имелся тесак, а в руках будочник, если он был при исполнении обязанностей службы, держал алебарду, совершенно такую, какими снабжают изображающих в театральном представлениях средневековое войско статистов. Орудие это, на первый взгляд и особенно издали казавшееся страшным, а в действительности очень тяжелое и неудобное для какого-либо употребления, стесняло, конечно, хожалых, не обладавших крепостью и выправкой средневековых ландскнехтов, и они часто пребывали без алебарды, оставив ее или у своей будки или прислонив к забору…»

Будка

(фрагмент литографии с картины О. Кадоля «Воскресенские ворота». Начало 1830-х гг.).

Привычка оставлять символ власти без присмотра однажды имела для будочников довольно печальные последствия. В начале 30-х гг. XIX в. обер-полицмейстер Цынский, как-то ночью объезжая полицейские посты, набрал в сани 12 алебард, стоявших прислоненными к будкам. Сами стражи порядка в тот момент преспокойно спали вместо того, чтобы неустанно бдить и окликать ночных прохожих: «Кто идет?»[25]25
  Горожане должны были откликнуться словом «обыватели»; военные отвечали: «Солдат!» В книге «Рассказы о старой Москве» писатель А.И. Вьюрков утверждал, что будочник «…ночью постукивал в чугунную доску и по временам кричал на всю улицу: «Посматривай!»


[Закрыть].

Приказом начальника полиции нарушители устава были сурово наказаны, а сам случай послужил толчком к появлению сатирической поэмы «Двенадцать спящих будочников». Автор этого произведения, бывший полицейский чиновник Д. Языков изобразил своих коллег, не жалея сарказма: все они пьяницы, не чисты на руку, истину из задержанных привыкли выбивать кулаками. Зато богач, продавший душу дьяволу, под их защитой может и в ус не дуть – заимодавцу близко не дадут подойти. Одна из гипербол поэмы: едва увидев караул будочников, чёрт Асмодей в страхе ретировался в преисподнюю, чтобы позвать на помощь самого Сатану:

 
Вот час полночный зазвенел!
Асмодька появился,
Но бутошников чуть узрел,
В ад тотчас провалился…
 

– Брось цыгарку! Экий ты!

Будочник бесцеремонно вырвал сигару у прохожего. В годы правления Николая I действовал запрет курения на улице, а следить за этим должна была полиция.

(кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.)

В дневное время «бутари» (или как их еще называли москвичи – «буфели» и «макарки») для дополнительного заработка пробавлялись разного рода ремеслами, но главным образом занимались приготовлением нюхательного табака. Однако в большинстве своем, будочники, стоя днем на часах, предпочитали дремать, вцепившись руками в древко алебарды. Обыватели настолько привыкли видеть их в таком положении, что считали неотъемлемой частью городского пейзажа, чем-то вроде статуй. Автор «Очерков о Москве» Д.А. Покровский упоминал о чуть ли не столетнем ветеране, который с незапамятных времен нес караул у Большого Каменного моста, да так и отошел в мир иной, не изменив привычной позы.

Что же касается других качеств будочников, то, судя по отзывам современников, они тоже не вызывали особых восторгов в обществе. Об этом, в частности, свидетельствует философское эссе, опубликованное на страницах журнала «Новый живописец общества и литературы» примерно в то же время, когда обер-полицмейстер Цынский уличил подчиненных в небрежном несении службы:

«Будочник! Сколько идей развивает это имя в уме путешественника – мечтателя, замечателя, сравнивающего наблюдателя! Не говоря уже о том, что философски рассматривая будочника, видели в нем доказательство удивительных действий просвещения и образованности. Целое народонаселение будочников осуждено стоять статуйками подле маленьких хижинок на перекрестках улиц, для того, чтобы все остальные жители города спокойно могли ходить и ездить. Злые люди, утверждая, что каждый замок есть сатира на честность человека, конечно, назовут будочника живой сатирой на Человечество. Нет! Заступимся за будочников и скажем, что статистическо-физическо-моральное рассмотрение будочников покажет торжество природы человеческой. Бессмертная душа человеческая, не находившая себе пределов на земле в теле Наполеона, Данте, Гете, в теле будочника довольствуется крошечной хижинкой, занимает себя дреманием на алебарде во время дня и хрипловатым окликом проходящих во время ночи. Здесь также должно удивляться бесконечности малого в человеке, как удивляемся мы, рассматривая бесконечно малые предметы природы.

Красное, одутловатое лицо, укромный быт, серая шинель будочника также не чужды ощущений человеческих. И здесь, и в этом мире кипят страсти. Честь, слава, любовь, дружба волнуют человека. Посмотрите: какое дружеское участие видно в этих двух лицах, которые чистят фонарь и метут площадку будки, и в этом торгаше табачной лавочки, который даром дает будочнику грошовую порцию табака. Вот и любовь в образе жены будочника, которую с торжеством ведет он поить чаем в ближней харчевне!..

Излишество губит и смиренный род будочников – да, оно! Не употребляй они с излишком вина, и они следовали бы за непременным законом усовершенствования Человечества, верно доказанного новыми философами. Мечта прекрасная! Будочники грядущих поколений стали бы уже на высшую ступень перед нашими будочниками…

Будет, будет это время для вас, воины в броне сермяжной!»

Сейчас уже невозможно определить, какой срок для перехода на высшую ступень отводил рядовым полицейским служителям философ из «Нового живописца». По крайней мере, современники свидетельствуют, что и в середине XIX в. будочники в общей своей массе по-прежнему оставались далекими от совершенства.

«Будочники были безусловно грязны, грубы, мрачны и несведущи, – писал в мемуарах Н.В. Давыдов, – да к ним никто и не думал обращаться за справками, совершенно сознавая, что они лишь живые «пугала» для злых и для добрых, специально приспособленные для того, чтобы на улицах чувствовалась публикой и была воочию видна власть предержащая, проявлявшаяся в том, что учинивший какое-либо нарушение обыватель, впрочем, не всегда и не всякий, а именно глядя по обстоятельствам и лицам, «забирался» в полицию».

Будочник, которого товарищ зазывает в кабак

(илл. к книге А. Голицынского «Уличные типы»).

Как происходило задержание нарушителей общественного порядка, рассказала Е.И. Козлинина в воспоминаниях «За полвека. 1862–1912 (пятьдесят лет в стенах суда)». По ее свидетельству, у будочника всегда был наготове моток крепкой бечевки, хранившийся до случая за отворотом обшлага шинели. Полицейский страж связывал дебоширу руки и вел для разбора в квартал (канцелярию). Если буйство случалось в «неприсутственное» время, скажем, ночью, до урочного часа задержанного сажали в будку.

«На следующий день, – рассказывал Н.А. Найденов, – такие арестованные в награду за их деяния или были назначаемы на какие-либо внутренние при частном доме работы, как катать белье у частного пристава, набивать погреба льдом и т. п., или были выгоняемы с кругами на спине на чистку городских площадей, после чего им давался отпуск – коротко было и просто».

Попутно стоит отметить, что в связывании рук московские будочники проявляли особый стиль. Об этом писал А.П. Милюков, сравнивая полицейских двух столиц: «…в Петербурге возьмут только за рукав, тоненькой бечевкой привяжут – и идешь себе, словно гуляешь по пришпекту, и будочник за тобой точно лакей за барином идет. В пересыльную пошлют, в Демидов переулок, – так коли хочешь, шапку тебе с этаким наглазником наденут, словно вот маски, али у барынь вуали на шляпках, чтобы дескать тебе не зазорно перед публикой было. А в Москве попался ты, друг сердечный – там уж тебе вуалем глаз не завесят, не станут хоронить от добрых людей; а руки-то обе возьмут тебе назад выворотят да вот здесь в этом самом месте, повыше локтей-то, веревкой здоровенной эдакой так скрутят, что ты и плечом не пошевелишь: жилы-то на руках все раздуются, да после этого дня три всю поясницу так ломит, что кажется кости-то все болят».

Использование труда нарушителей порядка приносило руководству полиции определенный доход. Вот что писал по этому поводу в 1864 г. гласный городской Думы Н.П. Щепкин: «Говоря о наружном устройстве города, нельзя пройти молчанием одной весьма характеристической черты этого устройства. До настоящего года очищение городских площадей, улиц и мостов лежало на ответственности полиции, которой отпускалось на это из городской казны ежегодно 8082 р. 13¹/₂ к. И что же? Наши площади, особенно рыночные, т. е. почти все, находились всегда в самом ужасающем виде, представляя в некоторые времена года, особенно весною, непроходимые болота из навоза и прочего добра. Если улицы еще кое-как подчищались, хотя для видимости, то площади решительно отдавались на произвол судьбы. С нынешнего года полиция, во избежание всяких упреков, отказалась от 8000 р., а очистка площадей и улиц будет лежать на ответственности самой Думы, которая, конечно, будет отдавать эту работу подрядчикам».

Видимые знаки привязанности к начальству

(кар. из журн. «Свет и тени». 1878 г.).

Нарушители метут улицы под присмотром будочника

(кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.).

С преступниками, попавшимися на мелких кражах, будочники поступали проще. Их не тащили в квартал, а отдавали в руки «городового», который имел полномочия тут же нарисовать мелом круг на спине вора, а в круге сделать крест. После этого «меченой шельме» вручали в руки метлу из ближайшей будки и заставляли мести мостовую у места совершения преступления.

Здесь следует пояснить, что городовой, выносивший приговор на месте, в полном виде именовался «городовой унтер-офицер» и по своему служебному положению являлся непосредственным начальником подчиненных ему будочников. Его не следует путать с городовыми – рядовыми полицейскими служителями, появившимися на московских улицах в результате реформы 1881 г. (о них речь пойдет впереди). Городовых унтер-офицеров в народе называли «хожалыми»[26]26
  «Хожалыми» еще называли полицейских служителей, выполнявших функции курьеров.


[Закрыть]. В отличие от будочников, привязанных уставом к одному месту, «городовые» должны были постоянно совершать обходы вверенной им территории и пресекать замеченные безобразия.

По всей видимости, на улицах Москвы иногда царил настолько идеальный порядок, что городовые, оставшись без дела, впадали в своеобразный анабиоз. В 1878 г. такое явление наблюдал корреспондент журнала «Московское обозрение»: «…этих городовых, к слову сказать, было чуть ли не более, чем воронов. Что ни дом, то городовой. Стоит он, обыкновенно прислонившись к стене, и, видимо, решает какой-нибудь сложный административный вопрос: по крайней мере, глаза его неприменимо закрыты. Правая рука его опущена в карман и почему-то обращает на себя особенное внимание. Не разберешь: кукиш он в кармане показывает прохожим или придерживает что-нибудь».

Вместе с официальными формами наказаний существовала еще одна – расправа на месте. Далеко не все будочники были столетними ветеранами, так что нарушитель порядка мог получить и увесистую плюху. Знакомый Дмитрия Каракозова (революционера, стрелявшего в Александра II) вспоминал такой случай: однажды будущий террорист, увидев, как городской стражник с ожесточением колотит извозчика, «…немедленно ухватил будочника за шиворот, поднял его на воздух, потряс несколько раз и бросил в сторону со словами: “всех бы вас перевешать!”»

Городовой: – Ваше бла-а-родье, вставай! Сидеть на бульваре не приказано.

Пьяный: – Оставь меня. Я живой мертвец.

Городовой: – Кондратьич! Слышь, живой мертвец… Сведем его в квартал – там разберут, мертвец он али нет.

(кар. из журн. «Свет и тени». 1880 г.)

Полежаев А.И.

Другой борец с самодержавием, А.И. Полежаев в поэме «Сашка» описал целую битву с будочниками. Студенты, устроившие в борделе дебош, отбивались от полицейских, вызванных для наведения порядка:

 
Но вдруг огнями осветился
Пространный комитета двор,
И с кучерами появился
Свирепых буфелей дозор.
«Держи!» – повсюду крик раздался,
И быстро бросились на нас;
И бой ужасный завязался…
О грозный день, о лютый час!
Капоты, шляпы и фуражки
С героев буйственных летят,
И – что я зрю? – о небо! Сашке
Веревкой руки уж крутят!
«Mon cher!» – кричит он, задыхаясь.
«Сюда! Здесь всех не перебью!»
Народ же, больше собираясь,
На жертву кинулся свою.
Ах, Сашка! Что с тобою будет?
Тебя в рогатку закуют,
И рой друзей тебя забудет…
Нет, нет! Уж Калайдович тут!
Он тут! И нет тебе злодея!
Твою веревку он сорвал
И, как медведь, все свирепея,
Во прах всех буфелей поклал.
 

И все же среди будочников встречались отзывчивые люди. В противоположность утверждению Н.В. Давыдова, что к ним никто не обращался за справками, великий русский драматург А.Н. Островский один такой случай описал. Вот сцена из его первого литературного произведения, относящегося к 1843 г., «Сказания о том, как квартальный надзиратель пускался в пляс, или От великого до смешного только один шаг»:

«…хохол будочник сидел на скамейке и что-то мурлыкал. Меланхолия отражалась на его лице и во всех движениях. <…>

Женщина немолодых лет, покрытая красным платком по голове и в коричневом драдедамовом салопе, подошла к будке.

– Служивой!

– Що тоби?

– Не знаешь ли, голубчик, где тут живет чиновник Зверобоев? Ах, батюшки мои, замучилась, с самых вечерен ищу, с Зацепы шла.

Будочник. Та бог его знае, как его знать, чего не знаешь.

– Да скажи, пожалуйста, батюшка, уж так и быть, пятачка не пожалею, только бы найти бездельника.

Будочник. Та бог его знае.

– Чай, ведь видишь поутру, в присутствие-то ходят, такой маленький, плешивенький.

Будочник. Та как его знать, чего не знаешь.

– В серых штанах ходит.

Будочник. Да много их тут в серых штанах ходит. Как его знать, чего не знаешь.

– И в белой пуховой шляпе. Одна в Москве.

Будочник. Такого видал.

– Скажи же, голубчик, сделай милость, развяжи меня, с вечерен ищу, с Зацепы шла.

Будочник, почесывая затылок. – Шляпа-то важная.

– Да говори же скорей, измаялась, вся душа изныла. – Толкает его под бок.

Будочник. Та що ты дерешься; не в указные часы по вулицам шатается, та еще и дерется, та еще, може, так, потаскуша якая.

– Нет, не потаскуша, а купчиха московская, мой муж-то две медали имел.

<Будочник>. Видали-ста мы вашего брата. Вот его фатера, – сказал он, с пренебрежением показывая на дом, – ступай соби».

Как известно, А.Н. Островский прекрасно владел искусством отражать через мельчайшие бытовые детали типичные явления окружавшей его действительности. Выходит, «будочник-хохол» для Москвы 40-х гг. XIX в. – вовсе не экзотика. Остается только понять, почему не коренные жители, а выходцы из Малороссии охраняли порядок на московских «вулицах»?

Ответ содержит циркулярное предписание Министерства внутренних дел от 11 ноября 1831 г. «О запрещении определять в полицейские команды туземцев и местных жителей». Этим документом до губернских властей была доведена воля Николая I: «…принять за правило, дабы нижние чины, состоящие в службе менее 20 лет и поступающие во Внутреннюю стражу, были определены в батальоны инвалидных команд не тех Губерний, из коих присланы на службу, а других; равномерно и в полицейские команды; прослужившие же 20 лет, могут быть переведены и определены на родину, если того пожелают»[27]27
  ЦИАМ. Ф. 46. Оп. 8. Д. 4208. Л. 8.


[Закрыть].

По всей видимости, причиной этого запрета послужило начавшееся годом раньше восстание в Польше, в ходе которого польские войска и местная полиция, нарушив присягу, выступили против власти русского царя. Чтобы подобного не повторилось в других местах, Николай I и приказал комплектовать внутреннюю стражу и полицию из уроженцев отдаленных краев.

Стоит отметить, что циркуляр МВД вызвал смятение среди московских властей. Обер-полицмейстеру Муханову даже пришлось через посредство генерал-губернатора обращаться к министру графу А.А. Закревскому за разъяснением: «…распространяется ли означенное Высочайшее повеление на чиновников в Полицию определяемых, и подходят ли под оное те чиновники и нижние чины, кои уже состоят в штате полиции?»[28]28
  Там же. Л. 11.


[Закрыть]

Три месяца, пока шла переписка с Петербургом, служащие полиции из числа москвичей с трепетом ожидали своей участи. Наконец министр со свойственной ему прямотой ответил:

«Сообразив представление исправляющего должность Московского Обер-полицмейстера с означенным Высочайшим повелением, я с моей стороны полагаю:

1) Что под именем Полицейских команд, в изъясненном Высочайшем повелении упоминаемых, подлежит разуметь нижних служителей в командах находящихся, на чиновников же полиции оное Высочайшее повеление не распространяется, и

2) Что поелику всякий издаваемый закон, восприемля силу свою со времени издания оного, обратного действия иметь не может, то и означенное Высочайшее повеление, воспрещающее впредь определять в полицейские команды туземцев и местных жителей, должно быть приводимо в исполнение не иначе как на общепринятом о силе и действии законов основании»[29]29
  Там же. Л. 11–11 об.


[Закрыть].

Интересно, что в том же ноябре 1831 г. Николай I выразил «совершенное свое благоволение» за найденные в Москве «отличное устройство и порядок». По этому случаю царь объявил, что нижним чинам полиции «жалует по рублю, по фунту рыбы и по чарке вина на человека»[30]30
  ЦИАМ. Ф. 46. Оп. 8 (ч. 2). Д. 4217. Л. 2.


[Закрыть]. Награжденными оказались 4140 человек: 3277 полицейских служителей, 298 жандармов и 565 казаков 7-го Уральского полка[31]31
  Там же. Л. 26б.


[Закрыть]. С учетом того, что закупка рыбы обошлась по 21 р. 75 к. за пуд («с уступкой по 8 коп. с рубля»), а «вино хлебное» по 8 р. за ведро, вмещавшее 84 чарки, всего казне пришлось раскошелиться на 5569 р. 28¹/₂ к. ассигнациями[32]32
  Там же. Л. 27.


[Закрыть].

А спустя четверть века уже император Александр II удостоил московских будочников своей первой милости – в 1856 г. специальным указом алебарды были сняты с вооружения и заменены тесаками. Ходили слухи, что музейное оружие вызвало ироничные замечания со стороны иностранцев, приглашенных на коронацию, и царь поспешил исправить положение, чтобы не выглядеть посмешищем в глазах просвещенной Европы. Но и в 50-60-е гг. XIX в. по-прежнему на улицах Москвы можно было встретить рядового полицейского с характерным малороссийским говором. У героя рассказа А.М. Левитова будочника по прозвищу Фаламошка Зуй сослуживцем был «седой хохландец».

Вскоре после отмены крепостного права преобразования затронули и московскую полицию. Вместо солдат, набранных по рекрутской повинности, среди низших полицейских служителей заметно больше стало принятых по вольному найму. Чтобы вынудить стажей порядка не сидеть сутками напролет на одном месте, а почаще обходить улицы и пресекать безобразия, было объявлено об упразднении 53 будок.

Правда, вскоре выяснилось, что в «упраздненных» будках продолжают обитать по два, три, а то и четыре полицейских служителя. Фактически руководство полиции стало использовать караульные помещения в качестве жилья для городских стражников. При этом остался невыясненным вопрос: куда уходили сэкономленные таким образом «квартирные» деньги?

Видимо, не разбираясь в экономических тонкостях содержания полицейской стражи, С. Натальин пытался подойти к проблеме существования будок с точки зрения здравого смысла:

«Будки имеют совершенно другое назначение, они должны служить местом, куда бы всякий городской житель, которому встретится в этом надобность, мог бы обратиться за полицейскою помощью, уверенный, что всегда найдет там готового оказать ее ему полицейского агента. Будка должна также служить местом убежища, на некоторое время, для поднятых на улице бесчувственно пьяных, для тех, с кем случится удар на улице, наконец, и для людей подозрительных, уличенных в воровстве. Вот настоящее назначение будок. Что оно не достигается – это другой вопрос. Кому из нас не случалось дожидаться в будке градского стража, в котором чувствовалась скорая, настоятельная потребность? Несколько дней тому назад пишущий эти строки увидел на улице извозчика, лежавшего в своих дрожках без чувств; толпа окружала его и по обыкновению, осматривала с напряженным любопытством. Пишущий эти строки взял под уздцы лошадь извозчика и повел ее к Петровским воротам, в надежде дорогой встретить городового унтер-офицера, на попечение которого можно было бы сдать несчастного. Городовой встретился не ближе, как у самых Петровских ворот; он объявил, что отправит извозчика в частный дом с подчаском; подчаска в будке не оказалось; городовой бегал отыскивать его. <…>

– Что тебе?

– Я пришов пыздравыть ваше благородые – я нынче меныннык.

(кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.)

Чертеж фасада и план Ширяевской будки в Лефортовской части.

В городе есть большие площади, которые требуют большого присмотра, нежели улицы и переулки, так как стечение народа в них бывает всегда значительнее. Кроме того, есть там отдаленные глухие местности, где ночью жители подвергаются опасности нападения и где необходимо усилить надзор. Вот в этих случаях и могут служить помощью будки, в которых отдыхают те из хожалых, которые сменяются с дежурства; здесь же должен помещаться один полицейский страж, который мог бы явится на помощь тотчас, когда его потребуют, или заменить дежурного хожалого, или принять от этого последнего какое-нибудь поручение, требующее немедленного исполнения. И так, вот, по нашему мнению, какая должна быть цель полицейских будок; они отнюдь не должны быть казармами городских стражей, но местом, где каждый житель имеет возможность всегда найти и получить помощь от полицейского агента; местом, где дается временное призрение к людям, с которыми случилось какое-либо несчастье на улице.

Нечего и говорить, что цель эта может быть достигнута только тогда, когда все градские стражи получат хорошо и ясно составленную инструкцию о своих обязанностях и когда они готовы будут всегда выполнять свою обязанность честно и неуклонно. Инструкция эта должна быть публикована во всеобщее сведение, и печатный экземпляр ее прибит на наружной стене будки, чтобы всякой проходящий имел возможность знать, что он вправе требовать от стража, и мог указать этому последнему на его обязанности, в случае, если бы страж отказался выполнить законное от него требование».