Текст книги "Йот Эр. Том 1"

2. Мама и папа

Надо сказать, воскресное утро Нине нравилось, потому что по утрам и Яков Францевич (если не уезжал на охоту), и Анна Алексеевна были дома. А вот вечером они, как правило, пропадали в Доме Красной Армии – и муж, и жена были заядлыми любителями танцев. Танцевал бравый кавалерист всегда только с Аней, но такое постоянство не было совсем безоблачным.

– Яков!!! – шипела она подчас на ухо мужу. – Ты на кого там уставился?

– Вот, уже и по сторонам глянуть нельзя, – отшучивался тот. – Если я от тебя глаз отрывать не буду, налетим ненароком на кого-нибудь!

– Ничего, я сама за этим присмотрю! – холодно отпарировала Анна.

Речницкий снова попытался все перевести в шутку:

– А еще говорят о равноправии! Тебе, значит, можно по сторонам глазеть, а мне нельзя?

Однако ответа на эту реплику он не дождался. Возвращались они домой уже затемно, когда Нина уже спала, но девочка все же услышала сквозь сон обиженный голос мамы:

– Думаешь, я не поняла, зачем ты на ту блондинку пялился? Танцуешь со мной, а взглядом прямо к ней в вырез платья так и норовишь нырнуть! А она-то хороша – сразу в ответ глазки строит, даром, что ты с женой, да и она с кавалером!

Бывало и так, что мама оставалась дома, а отец отправлялся в компанию сослуживцев, расписать пулечку. Яков был заядлым преферансистом, Анна же карт терпеть не могла.

– Что, опять за картами всю ночь сидеть будете да водку хлестать? – напутствовала она мужа в дверях.

– Ты же знаешь, я пьяным домой не прихожу, – вполне серьезно отвечал Яков. И вправду, красные командиры выпить любили крепко, и Яков пил наравне со всеми, но вот свалить капитана Речницкого любым разумным количеством водки было невозможно.

– Так чего пить, если совсем не пьянеешь? – пожала плечами Аня. Пристрастие мужа к такому способу проводить время никак не могло ее радовать. Тем более что в крепкой мужской компании он оказывался совсем без ее пригляда…

Однако в воскресенье с утра Нина крепко брала родителей в свои ручки. Это был ее день! Если и мама, и отец были дома, можно было пойти вместе с ними в парк имени В. И. Ленина, устроенный уже при Советской власти на бывшем пустыре за крепостью.

Развлечений в парке было не так уж много, но самой бешеной популярностью, из-за чего вырастали огромные очереди, пользовался напиток из голубого ликера Кюрасо с газированной водой. В жару хватало и желающих полакомиться мороженым – но оно стоило в несколько раз дороже газированного напитка, и потому больших очередей к белым матерчатым грибкам, в которых скрывались от солнца продавцы, не выстраивалось.

…А в июле 1938 года арестовали отца.

Нарком обороны К. Е. Ворошилов 24 июня 1938 года издал директиву 200-ш, согласно которой подлежали увольнению из армии военнослужащие всех национальностей, имевших государственность за пределами Советского Союза (немцы, сербы, поляки, финны, латыши и т. д.). Заодно под это дело подгребли и представителей некоторых национальностей, вообще государственности не имевших, таких, например, как курды или айсоры.

Оказался уволен из армии и разжалован как поляк и Яков Францевич Речницкий, а арестовали его так, на всякий случай.

Елизавета Климовна, узнав об аресте зятя, немедленно подняла на ноги всю родню и знакомых, в том числе и одного из своих многочисленных зятьев, служившего в НКВД, которого Нина знала как дядю Савву.

– Вы что же делаете, а? – напрямик спросила его бабушка.

– А что я могу? – огрызнулся тот. – Плетью обуха не перешибешь. Такие теперь директивы сверху, насчет бдительности и борьбы с примиренческими настроениями к врагам народа.

– Ты кого это, с-сукин сын, во враги народа записываешь? Якова? – взъярилась его теща. – Он же, как и ты, в Красной Армии с восемнадцатого года! Смотри, так дождешься, что и тебя какой-нибудь гад во враги народа запишет!

Дядя Савва сидел перед ней, понурив голову.

– Ладно, нечего тут рассиживаться! – решительно сказала Елизавета Климовна. – Под лежачий камень вода не течет. Пошли Якова выручать!

И все, кого она собрала, толпой двинулись к горотделу НКВД, где бабушку хорошо знали и неплохо помнили ее мужа. А разговор там завязался еще более горячий, чем с дядей Саввой. Но бабушкин напор сделал свое дело:

– Смотри, Лизавета! – сказали ей напоследок. – Отдаем тебе зятя на поруки под твою ответственность. Если что не так – сама знаешь!

Отец вернулся из НКВД весь какой-то понурый, с потухшими глазами, без шпалы в петлицах. Медаль «XX лет РККА», врученную совсем недавно, ему, впрочем, оставили. Целыми днями он сидел дома, ничего не делая. Нина стала замечать, что всегда подтянутый, гладко выбритый отец и бриться стал не каждый день, нередко щеголяя с колючей щетиной, которая неприятно кололась, когда он пытался поцеловать дочку. Забросил он и занятия гимнастикой по утрам – а раньше Нина любила смотреть на его крепкую, мускулистую фигуру и нередко вздрагивала, когда он даже посреди зимы обливался холодной водой до пояса. Одно пока оставалось в нем неизменным – ежедневно до блеска начищенные хромовые сапоги, сшитые на заказ, и чистый подворотничок гимнастерки.

Все чаще и чаще Речницкий стал прикладываться к бутылке с водкой.

За что его жизнь бьет так подло? Ведь с юных лет в Красной Армии! Он вспоминал, как в детские годы скитался с бабкой, у которой был на воспитании, как в 1914 году она прибилась вместе с ним к лазарету отступающей русской армии и как после ее смерти в 1916 году поступил в армию добровольцем. А потом – революция, 1918 год, и он выбирает свое место в рядах красных. Вспоминал сентябрьские бои под Кунгуром, когда они пытались сдержать рвущиеся вперед войска Колчака, и тяжелый отход зимними месяцами к Каме. Там, под Кунгуром, он и познакомился с молодым, всего на два года старше его, командиром эскадрона Константином Рокоссовским. Потом судьба развела их – он с войсками под командованием Фрунзе отправился в 1920 году на Туркестанский фронт, а Константин – дальше на восток, добивать колчаковцев… Где-то сейчас Рокоссовский? Слышал, он сильно вырос в чинах, комдивом стал, получил под командование корпус. Небось, арестован, ведь тоже поляк…

И бывший капитан единым махом опрокинул в глотку очередные сто граммов водки.

– Яков, бросай пить! Не дело это! – урезонивала его бабушка.

– А что мне еще делать прикажешь? – раздраженно бросал отец. – Я всю жизнь армии отдал! А они меня взяли да выкинули вон, как пса шелудивого!

– Ты что сопли распустил? – тон бабушки становился угрожающим. – Ты мужик или нет? На обиженных воду возят. Да и не на кого обижаться – сам во всем виноват!

– Сам? – полупьяным голосом возмутился отец (водка его так легко не брала). – В чем это?

– Сам, сам! – настаивала бабушка. – А виноват ты в том, что смотрел сквозь пальцы, как насажали на вашу шею всяких сволочей, а теперь они творят, что хотят!

Переведя дыхание, она решительно заявила:

– Так, нечего тебе больше водку хлестать и сидеть тут без дела, обиды свои пережевывать. Ищи себе работу…

– Да кто же мне ее даст! – махнул рукой Яков.

– Ищи! – повелительно прикрикнула Елизавета Климовна. – Будешь искать – найдешь! Какую ни есть. Не все же вокруг одни сволочи?

И отец отправился искать работу. Не сразу, но нашел – преподавателем физкультуры в политехникуме, где за него замолвил слово инструктор по начальной военной подготовке – пожилой отставник, хорошо знавший бабушкиного мужа, да и с самим Яковом знакомый.

С шестилетней Ниной, разумеется, никто подробно об аресте и увольнении отца из армии не беседовал. Однако девочке крепко запали в память все обстоятельства этого дела и все беседы, которые велись в доме вокруг него. Одно Нина поняла за эти непростые часы, дни и недели: не всем людям можно верить, не на всех можно положиться, и многие далеко не столь хороши, как можно было бы судить по их словам и приветливым улыбкам. И, что кольнуло ее больнее всего: те, кем она гордилась и кому втайне завидовала, – красные командиры со сверкающими красной эмалью шпалами и даже ромбами в петлицах – могут оказаться малодушными, трусами, и отступниками, и даже бессовестными карьеристами, готовыми ради своих постов сломать судьбу человека.

Арест и увольнение из армии отца аукнулись и матери Нины. Хотя она не была с ним официально расписана, ее вызвали в партийную организацию инженерного управления и потребовали отречься от Якова Речницкого.

– С какой это стати? – возмутилась мама. – Он что, враг народа? Тогда бы его НКВД не выпустило!

– Все равно! – заявили ей. – Раз уволили из армии, значит, человек он подозрительный.

– Ну уж нет! – отрезала мама. – Я его не для того выбирала, чтобы от него отрекаться.

За такую строптивость маме пришлось расстаться с партбилетом. Естественно, она подала апелляцию, а тут как раз выяснилась большая нужда в кадрах специалистов для работы в системе созданного приказом № 0100 НКВД СССР от 22 мая 1938 года ЖДСУ НКВД на ДВ (Железнодорожное строительное управление НКВД на Дальнем Востоке). Деятельность этого управления развернулась от Тайшета до Комсомольска-на-Амуре, и зэков в качестве рабочей силы там хватало, а вот специалистов – нет. Апелляцию Анны Коноваловой удовлетворили, партбилет вернули, и поехала она в Сибирь, разворачивать железнодорожное строительство.

3. Друзья и подружки

На улице Нина давно уже была своей. Здесь, на территории Русского города, жили, разумеется, не одни русские – хватало и украинцев, и татар, и евреев, и, разумеется, узбеков. Тем не менее, Русский город накладывал на всех свой отпечаток: частыми были смешанные браки, узбечки уже успели расстаться с паранджой, тогда как на улицах Старого города она была отнюдь не редкостью. Среди подружек Нины узбечки тоже были, тем более что их объединяло общее дело…

Какое? Да житейское, в общем-то, дело – мытье головы. О, дело это, хотя и обыденное, но отнюдь не такое простое, как кажется! Занимались им, разумеется, на женской половине и всегда не в одиночку. Нина, собравшись со своими подружками, сначала помогала им расплести множество маленьких косичек. Затем получившуюся гриву темных волос мыли в кислом молоке, вытирали, просушивали… Какой при этом получался запах, сами можете себе представить, но вот что молочная сыворотка благоприятно влияет на волосы – это факт. Волосы росли длинные, прочные, пышные.

Затем волосы надо было тщательно расчесать и снова заплести в множество тугих маленьких косичек. Одной со всем этим было бы справиться гораздо труднее. Нина, в отличие от узбечек, маленьких косичек не носила. Ее волосы, такие же темные, длинные и пышные, как и у ее подружек, были чрезвычайно непослушными и совершенно не желали держаться в заплетенной косе, тут же рассыпаясь. Их можно было удержать, только вплетая в косы ленточки и тщательно завязывая их. Так что приходилось ограничиваться всего двумя косами.

Если вы подумаете, что подружками круг общения Нины и ограничивался, то серьезно ошибетесь. Крутилась она как раз в основном в мальчишеской компании, причем предпочитая ребят значительно старше себя, хотя в этой среде скидок на возраст никто не делал – в том числе и в драках. Если не обращать внимания на косы, то и сама она походила скорее на мальчишку, чем на девчонку – и поведением, и внешним видом, особенно летом. В летнюю жару, как и мальчишки, Нина носилась по улицам загорелая дочерна, в одних трусах: красивые платьица, старательно сшитые бабушкой, она, выбегая из дома, снимала, аккуратно складывала и прятала под крыльцо – до возвращения. Не портить же такую красоту в уличных проделках и потасовках!

Кумиром Нины среди дворовой ребятни был Артур – уже, считай, почти совсем взрослый парень, не только успевший закончить семилетку, но и перешедший аж в 9-й класс! Он был в авторитете у всех окрестных парней, да и мужики постарше с ним считались. Тот несомненный факт, что дела Артура связывали его с преступной средой, не влиял на мнение девчонки: он был свой, своих в обиду не давал, и понятия о чести у него имелись. Понятия своеобразные, но следовал он им строго, и готов был за них стоять до последнего.

Ее привязанность к Артуру стала взаимной одним жарким июльским вечером. Возвращаясь от подружек-узбечек домой, Нина совершенно случайно услыхала за калиткой в одном из дувалов, тянущихся вдоль улицы, приглушенный разговор, в котором ее чуткое ухо выловило имя Артура. Любопытная девчонка, углядев толстые ветки старого тутовника, нависающие над самой глинобитной стеной, недолго думая вскарабкалась на них и осторожно заглянула в чужой двор.

На двор уже легли резкие закатные тени, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть группу взрослых парней, попыхивающих папиросками. Один из них громких шепотом частил:

– Точно говорю, эта сука, Артурчик, здесь и пойдет.

– Если не гонишь… – проговорил другой.

– Верняк, век воли не видать! – торопливо отозвался первый.

– Тогда встретим – и на перо… – зловеще заключил второй.

– А где встретим-то? – вклинился еще один голос. – Тут не лучшее место.

– Он вдоль Чаули-арыка пойдет, – снова зачастил первый, – там кусты есть…

– Тогда что мы тут стоим? – снова заговорил второй. – Айда, осмотримся на месте, что и как.

Кодла двинулась к двери, и Нина, чтобы не быть обнаруженной, стремительно влезла по тутовнику как можно выше. Как только парни немного отдалились, она спустилась на землю и последовала за ними. Вскоре вся компания остановилась и укрылась в негустых зарослях ивняка. Девочка стрелой дунула домой и с порога закричала отцу, сидевшему за столом (тогда он еще не нашел работу в техникуме):

– Папа! Артура порезать хотят!

Разобравшись в сбивчивых пояснениях дочки, отец стремглав выскочил со двора, чтобы оповестить приятелей Артура, а Нина кинулась обратно к месту засады. Она осторожно подбиралась все ближе, лихорадочно размышляя – а что делать, если Артур сейчас появится. На город стремительно падала южная ночь, но девочка сумела разглядеть увесистый комок засохшей до каменного состояния глины и вооружилась им. Ага, вот на эту чинару можно взобраться, и тогда она окажется как раз между Артуром и засадой.

Тихонько, как мышка, она стала карабкаться на дерево, засунув свое оружие в трусы, потому что больше было некуда. Затем, держась одной рукой за ветку, другой она извлекла метательный снаряд и приготовилась запустить его в противника. Именно в этот момент на тропинке вдоль арыка показался Артур, почти поравнявшийся уже с местом засады.

– Артур! Шухер! – что есть мочи завопила Нина.

Кодла, засевшая в кустах, рванулась на тропу, и девчонка, сидящая на толстой ветке, оказалась как раз над местом схватки. Она тут же швырнула кусок глины в первого из нападавших. Кидалась она, к слову сказать, совсем неважно, и твердый комок, вместо того, чтобы прилететь в голову, куда она целила, пролетел мимо. А у парня в руке уже блестела финка, которую он собирался немедля пустить в ход.

С визгом Нина обрушилась вниз, прямо на плечи нападавшему, и вцепилась ногтями ему в лицо. Парню было достаточно одного движения, чтобы стряхнуть девчонку с себя, с силой приложив ее о твердую, плотно утоптанную землю. Но этого мгновения Артуру хватило, чтобы отскочить назад и самому выхватить нож.

Ситуация, однако, оставалась довольно отчаянной, кодла, несмотря на первое замешательство, стала напирать, и тут, наконец, на тропе сзади показалось несколько своих ребят во главе с Яковом Францевичем. Небольшой свалки избежать не удалось. У отца Нины, единственного из всех, никакого оружия в руках не было, но именно он возглавил атаку, сметая всех на своем пути, наглядно показав этой шпане, что такое настоящий мужской кулак – уж больно ему хотелось пробиться к дочке и убедиться, что с ней все в порядке. Чужаки быстро сникли и предпочли ретироваться, поняв, что ситуация изменилась не в их пользу, и тогда Нина вылезла из кустов, куда успела предусмотрительно заползти, навстречу отцу. Все-таки он у нее лучший папка на свете!

Обошлось без жертв, – несколько порезов не в счет.

4. Школа

Укрепившаяся после этого случая дружба оказала на поступки девочки немалое влияние – когда у Артура начались осенью 1938 года занятия в школе, Нина увязалась за ним. Тогда и с семи лет нечасто начинали учиться, а уж с шести – это было чем-то из ряда вон выходящим.

Разумеется, никто ее к занятиям не допустил. Но Нина упорно приходила в школу, тихонечко приоткрывала дверь в комнату, где сидели школьники 1-го класса, и внимательно слушала, как идет урок. Это упорство произвело определенное впечатление на учителей, и ей было сказано:

– Можешь сесть за парту позади всех, и если не будешь шуметь и мешать вести урок, выгонять не будем.

Так, за партой в заднем ряду, прошла еще одна четверть, а после Нового года ее настойчивость была вознаграждена – Нину зачислили в 1-й класс.

Надо сказать, что такая привязанность маленькой девчонки стоила Артуру немало крови. Все дело было в бабушке. При чем тут бабушка? А притом, что бабушка была большая рукодельница. Она сшила шестилетней первокласснице симпатичные трусики – беленькие, с оборочками, на пуговичках. Но вот беда: петельки оказались поначалу слишком тугими, и расстегнуть их Нине было почти не под силу. Поэтому, когда на переменке ей надо было заглянуть в туалет, выходила она из положения просто – находила своего приятеля и без всякой задней мысли просила его:

– Артур, помоги расстегнуть трусики!

Сколько несчастному парню пришлось вытерпеть насмешек от своих одноклассников – можете себе представить! Однако он не только никогда не забывал, чем обязан Нине, но и испытывал к шестилетней девчонке нечто вроде уважения. Нередко ему приходилось отвечать на злословие кулаками. Но при всем этом он ни разу не попрекнул девочку и не отказал ей в просьбе (честно скажу: склоняю голову перед такой необыкновенной стойкостью!). Вскоре, к счастью, петельки разносились, стали посвободнее, и проблема отпала сама собой.

Освоившись в школе, Нина стала понемногу демонстрировать свой упорный, целеустремленный и пытливый характер. Проявлялось это, надо сказать, не только в учебе. Первой жертвой ее, скажем так, духа новаторства и изобретательства, пала школьная столовая.

Топили плиту в этой столовой саксаулом и кизяком – двумя самыми распространенными видами топлива в этих краях. Саксаул был топливом привозным и стоил довольно дорого – и было его не так много, и жар при сжигании он давал очень приличный. Кизяк же, а попросту – сушеный навоз, был топливом местным. Помимо той его части, что образовывалась в стойлах и загонах, его собирали и на улицах, причем охотой за этим дармовым топливом, остающимся после лошадей, ишаков и верблюдов, занималась как раз ребятня. Улицы и кварталы были поделены на участки, и чужаков безжалостно изгоняли, если они посмели влезть не на свою территорию.

Общим и у кизяка, и у саксаула было то, что они медленно, с трудом разгорались. Обед из-за этого нередко запаздывал. И, понятное дело, Нина решила помочь этой беде. Притащив из дома несколько патронов от отцовского охотничьего ружья, она улучила момент и высыпала патроны в топку. Уж порох-то должен был заняться как следует!

Закономерным итогом этого опыта стал взрыв на кухне. Никто от этого не пострадал, но котлы опрокинулись, раскололась одна из чугунных заслонок, а в плите появились трещины. Обед был испорчен.

Руководство школы собрало учащихся и поставило перед ними вопрос ребром:

– Сознавайтесь, кто устроил взрыв на кухне?

Девочка никогда не увиливала от ответственности и уж тем более не пыталась спихнуть ее на других, поэтому сразу честно призналась:

– Это я! Я хотела, чтобы плита быстрее разгорелась.

Вердикт был прост:

– Отправляйся домой и приведи родителей!

Отцу, вызванному в школу, пришлось выслушать немало нелицеприятных слов по поводу поведения Нины. Затем и ей самой отец и бабушка объяснили всю глубину ее заблуждений.

– Нинка, запомни раз и навсегда, затверди на всю жизнь, – говорил ей отец, не повышая голоса. Но лицо его было суровым и сосредоточенным, серые глаза сверлили ее взглядом насквозь. – Никогда – ты слышишь? – никогда не балуйся с оружием и боеприпасами. Не потому, что просто нельзя, не потому, что маленькая, а потому, что они созданы для убийства и только для убийства. Игрушки из них сделать не выйдет – отомстят, жестоко отомстят.

– Не ведь ничего же страшного не случилось! – пыталась защищаться девчонка.

– Скажи спасибо, что так повезло! – вспылил отец. – Говорят, что дуракам везет. Вот и тебе, по дурости твоей, один раз повезло. А вот представь себе, что рванул бы на кухне патрон, и картечь кому-нибудь в голову пришлась? И лежала бы там ваша повариха неживая, в луже крови…

Нина живо представила себе это зрелище, и ее всю передернуло. Вида крови как такового она не боялась, но вот мысль, что от ее рук повариха тетя Глаша могла стать мертвой – это ее впечатлило.

Пропесочил отец ее знатно. Теперь, когда мама была далеко, воспитание дочки частично легло на его плечи (а с плеч Елизаветы Климовны эта ноша никогда не падала). Время от времени Яков Францевич пытался по необходимости проявить строгость, когда дочкины шалости приобретали пугающие масштабы. Даже выпороть грозился, но так ни разу ремень в ход и не пустил.

Ладно, главное – из школы, несмотря ни на что, все же не выперли.