Текст книги "Не гламур. Страсти по Маргарите"

Тут, тщательно подбирая слова и почему-то глядя на меня, вступила Роза Асланова:

– Я думаю, читательницам будет интересно знать, как и где можно найти работу. – Мы знали, что Роза в свое время работала стюардессой на международных рейсах. И попала туда не случайно, а по причине сложных межличностных отношений с командиром одного из экипажей. – Во всяком случае я могу рассказать или посоветовать, что (Роза сделала ударение на этом слова) нужно сделать для того, чтобы получить желаемую работу.

Предполагая, какие навыки должны присутствовать у стюардессы – например, умение спокойно общаться с террористами или принять роды у женщины, которой приспичило родить еще до посадки самолета, я нисколько не сомневалась, что Розины советы могут оказаться для читателя весьма полезными. В том числе и мне. Кстати, а чем могу оказаться полезной я? И тут я поняла, насколько мы все уже настроены на одну волну. Шесть пар глаз уставились на меня. Вопросительно, доброжелательно, одобряюще, снисходительно.

– Девчонки, вы когда-нибудь долго работали в исключительно женском коллективе? – я решилась. Мне показалось, что если бы Лаппа верила в Бога, она бы перекрестилась – мол, миловал меня. Приблизительно такая же реакция была и у остальных. – А я – работала, – многозначительно закончила я. – И, смею вас заверить, теперь знания об отношениях женщин между собой у меня весьма обширные. Могу поделиться. У нас в учительской – вся правда жизни.

Девчонки – кто-то искренне, кто-то с недоумением – позволили мне заполучить рубрику «Лапушка и подруга». Те, кто сомневались, были не правы.

…До того как я попала в компанию несостоявшихся Маргарит (ну, за исключением, конечно, Лаппы, которая была Маргаритой от рождения), подруг у меня, по большому счету, не было. Не считая Наташки, разумеется. Но Натке, в силу наших родственных связей, я многое прощала из того, чего в жизни не простила бы подруге. А таковой, как я уже сказала, у меня не было. «Я ликвидировала всех подруг», – сказала в моем любимом фильме «Служебный роман» Мымра, она же мадам Калугина. Любимая мною не меньше, чем сам фильм.

Еще на ранних стадиях моих взаимоотношений с женщинами – сначала в детсаду, потом в школе и университете – я заметила, что мои душевные тайны в какой-то момент становятся достоянием общественности. Стоило мне поделиться чем-то сокровенным по большому секрету с предполагаемой подругой, как обладателем этой тайны оказывался неограниченный круг людей. Мои ночные страхи, моя слабость к высоким и сильным мужчинам, моя страсть к авантюрам, моя нелюбовь к… Словом, все то, что я со временем, наученная горьким опытом, стала доверять исключительно дневнику, однажды всплывало в самый неподходящий момент. Например, в присутствии высокого и сильного мужчины «подруга» невзначай упоминала о моих ночных страхах или слабостях, после чего мужчина начинал смотреть на меня совсем не так, как мне хотелось бы. А через некоторое время я замечала обоих – и подругу, и мужчину – в обществе друг друга, которое им (и это тоже было заметно) нравилось. Помню, у «лирического поэта советского времени» Эдуарда Асадова (как называют его в кроссвордах) были такие стихи:

 
Тайно открыл ты другу
То, чем душа согрета.
Он же в часы досуга
Выдал твои секреты.
Тут не корысть, не злоба —
Просто болтать охота.
Он тебя предал, чтобы
Поразвлекать кого-то.
 

В общем, мои отношения с женщинами складывались именно так. Вне зависимости от того, сколько лет было мне и моей подруге – три, шестнадцать или двадцать четыре. Исходя из этих соображений, мне, наверное, не следовало бы вести рубрику «Лапушка и подруга». И в то же время именно потому я считала себя вправе что-то советовать нашим потенциальным читательницам.

«Если вы с удивлением узнали, что сказанное по секрету одному только человеку – вашей подруге – вдруг стало известно кому-то третьему, а подруга клянется-божится, что молчала „как рыба об лед“, прибегните к небольшой хитрости. Расскажите подруге (и только ей!) о том, чего в действительности не было и свидетелем чего никто другой не может быть по определению. Будьте уверены, что результат не заставит себя ждать – если это действительно подруга упоминает ваше имя всуе».

Учительницу английского языка в школе, куда я пришла работать, коллеги не любили – за броскую красоту, независимый характер и незаурядный ум. У меня эти качества тоже присутствовали, пусть и не так щедро, как у Алины. На этом сходстве, а также на сложившейся в коллективе нелюбви к нам, мы с Алиной и сошлись. Совместные вечерние посиделки – вино при свечах, просмотры недублированных фильмов на английском языке, специфическое отношение к мужскому полу (требовательное и снисходительное одновременно) способствовали нашему сближению к доверительным отношениям. Во всяком случае мне так казалось. Алина была в курсе моих перипетий с Костей – эту страшную тайну я не открыла даже Наташке, опасаясь насмешек с ее стороны. К моей радости, на сообщенный ей факт Алина отреагировала, как истинная англичанка – спокойно. «Будь осмотрительнее», – только и сказала она. Я подумала, что наконец мне повезло с подругой. Однако на праздновании 8-го марта, когда все училки уже хорошо выпили, а потому потеряли свою чопорность и стали откровеннее в разговорах о взаимоотношениях с мужчинами, Алина позволила себе фразу – так, вскользь, никто, наверное, и не понял, в чем дело. Но я-то знала – это был камень в мой огород. И я стала присматриваться к подруге внимательнее. Увы, небезрезультатно.

О безобразной стрелке на новых колготках, которую я не заметила, мне, стесняясь и заикаясь, сказал наш физрук. Между тем я только перед этим разговором болтала с Алиной в курилке и, уходя, обернулась, почувствовав на себе ее внимательный взгляд. «Ты чего?» – в недоумении спросила я. «Так, ничего», – ответила подруга, пуская колечко дыма. Потом-то я поняла, что стрелка была ею зафиксирована. Но из одной только ей понятных соображений Алина не сказала мне об этом.

«Если даже вы точно знаете, что ваша подруга – умнее и красивее вас, не расслабляйтесь. Потому что подруга всегда будет видеть в вас соперницу. И не преминет поставить вас в такое положение, при котором она окажется в более выгодном свете. Если только она, конечно, не была замечена в абсолютном человеколюбии и совершенно искренней любви конкретно к вам».

Да, боюсь моя рубрика «Лапушка и подруга» рискует превратиться в практикум по ликвидации подруг…

Мои размышления прервала Люся Пчелкина:

– А я? Кем я буду?

– Ты? – удивилась Рита. – Ты, Люсечка, будешь нашим главным финансистом. Будешь добывать деньги. Будешь следить за тем, чтобы мы тратили не больше того, что ты добыла. В общем, назначаем тебя главной по нашему кошельку.

– Хорошая работа, – хихикнула Ника, – считать деньги, которых нет.

– Деньги будут, – беспечно отмахнулась Лаппа. – Чтобы такой проект и не окупился?..

* * *

В тот день у меня опять был только второй урок. Я успела выспаться, вымыть голову и даже как следует высушить волосы. Любовно заплетя косу, я собрала тетрадки и отправилась в школу.

На улице уже было светло – весна вступала в свои права, хотя и не очень решительно. Старательно обходя месиво из растаявшего снега, дождя и соли, я дышала полной грудью, пытаясь сквозь выхлопные газы уловить чистоту и свежесть утреннего воздуха. Настроение – впервые за долгие дни – было приподнятым. Спокойствие и умиротворение баюкали мою душу. Я даже улыбнулась водителю, который, лихо сворачивая с Невского на Литейный, обдал мое светлое полупальто грязными брызгами. Водитель от столь не свойственной пешеходам реакции опешил и резко затормозил, едва не влетев своим «ниссаном» в скромно припаркованную «пятерку». Я улыбнулась еще шире и, взглянув на часы, прибавила шагу.

В сумке затрезвонил мобильник. Голос Риты я узнала с трудом.

– Срочно приезжай! К Люсе, – скомандовала Лап-па. – Есть серьезный разговор.

– Рит, я не могу – мне в школу надо.

– Поздно в школу в твоем возрасте ходить, – невесело пошутила Рита. – Кать, это вопрос жизни и смерти.

Услышать такие слова от железной Риты было равносильно потопу в зимний день. Хорошее настроение как ветром сдуло. Беспокойство окатило меня – как минуту назад «ниссан» грязной водой. Прикинув, сколько нужно времени, чтобы добраться до Люси и не опоздать на урок, я решительно шагнула на проезжую часть.

В квартире Люси я застала Риту, нервно шагающую из угла в угол, как маятник на часах, и зареванную Пчелкину. На столе лежала стопка цветных журналов.

– У тебя здесь что – филиал «Роспечати»? – попробовала я пошутить. Но увидев, кто и в каком виде изображен на обложке, обомлела и, потеряв дар речи, вопросительно уставилась на Риту. Та молча подошла к столу и, все так же нервно листнув страницы, показала мне постер, на котором я с изумлением обнаружила улыбающуюся Наташку. Мать честная, но в каком виде! И тут интерес к фотографиям стал пропадать. Не только потому, что Наталья была там в… Никакого «в» в помине не было! Я поняла, что это не сестра. Это – я. Собственной персоной. Уж эти фотографии – во всяком случае эти сияющие глаза – я с сестринскими не спутаю.

Дар речи ко мне вернулся не скоро.

* * *

Директора – мужчину средних лет с ранней сединой на висках, маячившего в школьном вестибюле, – я заметила сразу. И удивилась. Обычно он редко выходит сюда без надобности – только для того, чтобы встретить гостей из РОНО или же подняться к нам в учительскую, на второй этаж. Семен Семенович, увидев меня, покраснел, снял очки, нервным движением протер их, надел и тут же опустил глаза. Затем как-то бочком, мелкими шагами направился ко мне. Я устремилась навстречу.

– Екатерина Александровна! – Директор постарался быть официальным. Странно, он давно и упорно называет меня Катенькой, что меня жутко злит. Но сегодняшнее «Екатерина Александровна» мне не понравилось. – Зайдите ко мне, пожалуйста.

– Семен Семеныч, у меня ж урок!..

– Я надолго не задержу, – сказал директор, останавливая взгляд на моих ногах. Вот еще новости!

В своем кабинете Семен Семенович, помогая мне снять пальто, по-моему, переборщил с дистанцией. Краем глаза я увидела на столе директора яркий глянцевый журнал. Причем на «Итоги» или «Лица», которыми зачитывался директор, этот журнал не походил. Ни яркостью красок, ни тем, что было изображено на обложке. А то, что было на обложке, я уже видела несколькими часами раньше. Вопреки моим ожиданиям, Семен Семенович даже не попытался спрятать компрометирующее его издание в стол.

– Узнаете?

Я промолчала.

– Узнаете, – констатировал директор. – А это? – Семен Семенович открыл заранее заложенную транспортиром страницу.

Я продолжала молчать.

– Кхе, – напомнил о своем присутствии директор. – Я хотел бы услышать что-нибудь в качестве объяснения. Прежде чем мы пойдем с вами в учительскую.

Я бы тоже рада была что-нибудь услышать в качестве объяснения. Потому что ни я, ни мои новые подруги в тот день еще ничего не понимали. «Кто виноват?» и «Что делать?» – были единственными вопросами, крутившимися у меня в голове, пока мы шли в учительскую. Но ни Герцен, ни Чернышевский подобных сюжетов не описывали… В учительской (на дверь которой меня иногда так и подмывало повесить табличку «Серпентарий») шло активное обсуждение. Я взглянула на часы. Уже несколько минут, как начался урок. Истории, литературы, музыки, математики. Ученики, наверное, решат, что их преподы объявили забастовку. Цокание моих каблучков гулким эхом отдавалось в пустом коридоре. Я тоскливо посмотрела через окно на школьный двор. Там, на спортплощадке, в ожидании преподавателя болтался мой класс. Мой 11 «А». Девчонки демонстрировали друг другу новинки спортивной моды, а ребята – уже девчонкам – накачанность своих мышц. Знают?!

Гудение в учительской смолкло, едва мы с директором показались в двери. Вопреки своей обычной воспитанности, Семен Семенович не пропустил меня вперед. Но я на него за это не обиделась. Напротив, была благодарна. Я поняла, что директор взялся принять первый удар на себя. За это время я успела соорудить из косы корону, наспех закрепив ее шпильками на голове, и уже вот так царственно – войти в учительскую.

– Коллеги… – слова директора словно утонули в омуте ожидания. Семен Семеныч посторонился, давая мне возможность встать рядом. Наверное, мы смотрелись, как бессмертное творение Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». – Предлагаю сейчас ситуацию не обсуждать, а разойтись по классам. Встретимся после уроков в кинозале. Тогда и выслушаем Екатерину Александровну. – Директор расправил плечи и вопрошающе посмотрел на коллектив. Коллектив был явно не удовлетворен исходом ожидания. Но – делать нечего, приказ есть приказ. И, нарочито не обращая на меня внимания, мои коллеги потянулись к выходу.

* * *

– Хочешь, я им всем скажу, что на этих фотках – не ты? – предложил мне после аутодафе, устроенного мне школьной и родительской общественностью, Костя. И добавил: – Уж я-то точно знаю, что на них – не ты. «Я помню все твои трещинки…» – затянул он любимую мной Земфиру.

– С ума сошел! Ты хочешь, чтобы меня посадили за растление малолетних? – содрогнувшись от одной только мысли о том, что Костя действительно может сказать «всем им».

– Во-первых, я уже не малолетний, – возразил Костя, готовящийся поступать на юридический, а потому различавший такие тонкости, как «малолетний» и «несовершеннолетний». – Мне уже почти семнадцать, и это существенно меняет дело.

Нет, это было бы совершенной катастрофой. Я и так была придавлена сознанием своей вины перед этим миром. А уж совращение учительницей своего ученика – это вообще ни в какие ворота. Хотя, конечно, это вопрос – кто кого совратил. И потом я – не старая дева, которая на малолеток бросается. А Костя – не прыщавый юнец, молящийся на свою молоденькую учительницу.

…Его я заметила сразу. И не только потому, что он был самым высоким в классе. На год старше своих одноклассников, он выделялся и полным отсутствием пиетета на лице, когда в класс вошли директор и я – в первый раз. Одиннадцатиклассники, еще по привычке советских времен, приветствовали нас стоя. Он встал неохотно, с ленцой, сразу возвысившись над остальными. Серо-зеленые глаза смотрели на меня не с тем все еще детским любопытством, которое сквозило в глазах других ребят. Его взгляд скользнул по моей фигуре, задержался на ногах (черт! – в очередной раз поздравила я себя с «удачной» мыслью надеть на свой дебютный урок костюм с юбкой выше колен). Густая черная бровь насмешливо-одобрительно поползла вверх. Я с трудом удерживала себя от желания схватиться за косу и начать расплетать-заплетать ее. Это было бы совсем не по-учительски.

– Здравствуйте! – ну вот, я почти справилась с охватившим меня волнением. То ли оттого, что наконец увидела свой класс, то ли – от этого совсем не мальчишеского взгляда.

* * *

Наши ежедневные «летучки» у Риты напоминали мне ведьминские сборища. Словно мы замешивали какое-то снадобье, которое должно было сделать нас счастливыми. Но, кажется, ведьмами мы были начинающими, а потому со снадобьем у нас как-то не складывалось. И счастья больше не становилось. Зато головной боли – хоть отбавляй. После того как мы поделили фронт журналистской работы, встал вопрос – где взять денег на все это. Нет, про зарплаты корреспондентов вопрос даже не вставал. Но аренда, компьютеры, полиграфия?!

Сегодня мы договорились поменять место встречи. Ритку залили соседи сверху, и теперь в ее квартире проходила ликвидация последствий чрезвычайной ситуации. Я шла к кофейне «Рико» на Чернышевской, где «ровно в пять!» меня должны ждать остальные члены нашей редакции. Пешая прогулка по кварталу, который я называла Литераторскими мостками (улицы Маяковского, Некрасова, Радищева, Рылеева, Пестеля, Белинского и т. п.), всегда поднимала мне настроение. Город уже зажигал огни, хотя до сумерек еще было далеко. Я свернула с Невского на улицу, названную именем Владимира Владимировича. Нет, не президента России, а товарища Маяковского. Но мне почему-то было милее ее прежнее наименование – Надеждинская. Жизнеутверждающее такое. Между прочим, очень многие не знали, что эта узкая, бегущая до самой Кирочной улица так красиво называлась. А я этим активно пользовалась. Например, когда мне не нравился кто-нибудь, кто набивался мне в провожатые.

– Ты где живешь? – спрашивал меня такой поклонник.

– На Надеждинской, – отвечала я.

– А где это? – этот вопрос был неизбежен в 95 процентах случаев.

– Вот когда узнаешь, где, тогда и увидимся в следующий раз.

Я даже стишок сочинила про Надеждинскую улицу:

 
По улице Надеждинской,
Надежды не тая,
Идем мы, одинокие
Друг с другом, – ты и я.
 

Наташка считала мое поведение снобизмом. Но однажды я засекла ее на использовании моего приема. И с тех пор упреки в снобизме перестали поступать в мой адрес. Кстати, Натка после случившегося со мной вот уже несколько дней не дает о себе знать. Я надеюсь, что она удавилась сознанием своей вины передо мной. Но видеть ее желания у меня не было. И, в общем, появляться ей сейчас передо мной было бы небезопасно. Я бы запросто могла ее убить. Несмотря на наши родственные чувства.

Иногда мне хотелось застрелиться оттого, что у меня есть сестра. Да еще близнец. Потому что порой мне очень хотелось, чтобы рядом со мной был брат. Желательно – старший. А вот родители по этому поводу совершенно не страдали. Папа, в отличие от представителей его пола, вовсе не молил Бога послать ему сына. Он почему-то был уверен, что у него будут две дочки. Правда не догадывался – что обе сразу. Они с мамой задолго до нашего рождения решили, что старшую дочь назовут Екатериной – в честь императрицы. И будет она старшая, умная и какая-нибудь там еще. А младшенькую будут звать Натальей – в честь Натальи Гончаровой-Пушкиной. И вот она-то будет красавицей – если вдруг старшей не повезет. В общем, две дочки у родителей появились, и обе они разом. С уже упоминавшейся разницей в минуту. Это, однако, никак не сказалось на задуманном раскладе.

Нас путали не только соседи и учителя, но иногда и родители. Мы как-то рано уяснили, что выглядеть одинаково – не только зло, но и польза. Индивидуальности, конечно, маловато, но зато какой простор для фантазии! Взрослея, мы становились все более изобретательными в наших выдумках. Тем более что с первого взгляда нас редко кто бы в них заподозрил – русоголовые девочки, словно списанные со сказочной Аленушки, производили ангельское впечатление. В сочетании с решительным характером и авантюризмом это была гремучая смесь…

* * *

– Где взять тетушку Чарли из Бразилии? – в который раз задались мы самым актуальным вопросом, собравшись в кофейне.

– Люся, ну это же элементарно! Находишь рекламодателя, расписываешь ему нас, в смысле журнал, в красках – и он рад будет у нас проявиться. – Рита горячилась, объясняя Пчелкиной, как ей казалось, прописные истины. – Особенно, если мы ему скидки дадим на первый номер.

Люся Пчелкина, наш бухгалтер и рекламный агент, оптимизма Лаппы не разделяла. Хотя бы потому, что имела о стоявшей перед ней задаче чуть больше представления, чем Рита.

– Нет, ну ты что, меня за дуру держишь? – Пчелкина начинала терять терпение. Ее голубые глаза стали метать молнии. Люся автоматически сунула в рот третью булочку со сливками. Роза меланхолично отодвинула от нее тарелку с пирожными. Пышная грудь Пчелкиной волнительно вздымалась. – Я и так уже ноги по самые уши стоптала. Ты этим рекламодателям сначала хотя бы оригинал-макет покажи – тогда они еще подумают. А так, на пальцах, – фигушки.

Бедная Мила рассказала, как она сегодня пыталась пробиться к медицинскому магнату Авазу Пчелидзе. Пчелкина надеялась, что хотя бы относительная схожесть фамилий поможет ей найти понимание у руководителя известнейшей в городе клиники красоты. Однако холеная секретарша («Ногти – как у вампирши, талия – осиная, ноги – от шеи растут!» – почему-то возмущалась наша Плюшка) цербером встала у двери Пчелидзе.

– Все рекламные контракты – через рекламный отдел, – ядовито улыбаясь и снисходительно глядя на пышные Люсины формы, сообщила секретарь.

В рекламном отделе Людмилу, естественно, не поняли. Посочувствовали, пожелали удачи нашему журналу – и попросили освободить помещение.

– Ая уже несколько статей написала, – с упреком глядя на Пчелкину, сказала Ника. – И куда? В корзину, что ли? Или я самоудовлетворением занимаюсь? Так у меня масса других вариантов.

– Ты бы, Никуся, пока бумагу не изводила, дорогая, – попыталась защитить раскрасневшуюся от обиды Пчелкину Роза. – У тебя вон связи – в шоу-бизнесе. Могла бы и сама подумать, где деньги найти.

В этот момент мимо кофейни, где мы сидели, медленно проехала инкассаторская машина. В наших глазах, как у Скруджа Мак-Дака, появились долларовые значки.

– Девчата! – мгновенно уловив, что наши мысли приняли опасное направление, одернула нас Рита. – Вы с ума сошли!

– Рита не ошиблась. Мы признались друг другу, что за время, пока бежевый броневик «Росинкаса» проплывал мимо окон кофейни, мысль о насильственном отъеме денег у инкассаторов промелькнула у каждой из нас. И это действительно походило на массовое сумасшествие. Да, женщина в отчаянии – страшное дело…

* * *

Я, например, с отчаяния пошла работать в школу. Потому что при другом раскладе мне, выпускнице филологического факультета университета с красным дипломом, ни за что в жизни не пришла бы в голову такая мысль. Подвид «учитель русского языка и литературы» был мне так же чужд, как и другие подвиды этих особей. Но, как говорится, где-то убавилось, где-то – прибавилось. В моей жизни убавилось Кирилла. Зато в голове прибавилось – мысль: «А не пойти ли работать в школу?» Буду учить детей доброму, светлому, вечному. Чтобы не вырастали такими, как Кирилл.

А как лихо закручивался сюжет! В тот вечер я, разделавшись с экзаменом по зарубежной литературе, мирно попивала любимый кофе по-ирландски в «Республике кофе», исподтишка наблюдая за посетителями. В «Республике» в любое время дня тусовался самый разнообразный народ. Только вот интересных лиц я там давно не видела.

– «Прикинь, а он…» – «Ну, а ты?» – от однообразия тематики разговоров девочек-подростков в немыслимых нарядах хотелось зевать. Молодые люди тоже не впечатляли. Ни внешним видом, ни чем-нибудь другим. «Господи, даже взгляд остановить не на ком!» – в который раз за последние дни подумалось мне. И тут я встретилась с глазами, в которых сквозила точно такая же мысль. Высокий темноволосый парень, сидящий за столиком поодаль, перекрикивая шум и гам, стоящий в кофейне, спросил:

– И взгляд остановить не на ком?

Ошарашенная схожестью наших мыслей, я кивнула. Он вопросительно посмотрел на меня, и я, словно онемев, кивнула во второй раз. Подхватив свои пожитки, он пересел за мой столик. Карие глаза, богато опушенные длинными ресницами, снова задавали вопрос.

Екатерина, – мысленно фыркнув на себя от официальности своего тона, представилась я. На мое счастье, этот официоз не подпортил первого впечатления, которое я произвела на своего нового знакомого.

– Кирилл, – он встал и церемонно, словно передразнивая меня, шаркнул ногами. – Правда, интересное место? Столько людей, столько характеров! А чтобы приглянулся кто – и не найдешь. Парадокс. Прогуляемся?

Его глубокий голос словно гипнотизировал меня. Я не могла похвастаться многочисленными поклонниками, хотя и жаловаться на отсутствие таковых было бы грешно. Но уже давно никто так не завладевал моим вниманием. Мы долго гуляли по осеннему городу, не видя никого вокруг себя. Когда я совсем озябла в своей куртешке на рыбьем меху, Кирилл внезапно обнял меня за плечи – бережно, словно сдерживая исходившую от него силу. Я поддалась порыву и прижалась к нему…

Кирилл постоянно удивлял меня. Своей целеустремленностью – он знал, чего хочет и как этого достигнуть. В отличие от меня, которая часто витала в облаках и всерьез не задумывалась над смыслом жизни. Мне бы тогда понять, что подобная целеустремленность может иметь и другую сторону… Но, как я уже говорила, в то время я редко смотрела так глубоко.

Мой новый знакомый даже не поддался на нашу с сестрой провокацию. Это была наша излюбленная шуточка. Кто-то из нас (в зависимости от того, кому назначалось свидание) договаривался о встрече где-нибудь в кафе. Причем за столик у входа садилась та сестрица, которая была ни при чем. Но зато ее сразу было видно. А вторая располагалась где-нибудь в непосредственной близости. Ну, напоминать о том, что мы – как две капли, очевидно, не стоит. Дальше – картина маслом. Ухажер входит в кафе, видит, как он думает, свою пассию, кидается к ней. Она (естественно!) делает недоуменное лицо, вроде: «Да вы кто такой и что вам от меня надо?!» Поклонник окидывает взглядом зал и видит в нескольких метрах от себя клон той, которая только что отвергла его. Голова его начинает нехорошо трястись, язык – заплетаться. В общем, нить событий утрачивается. Так было всегда. Но не с Кириллом. Он, войдя в кофейню, где его уже поджидала Наташка, потирающая в предвкушении цирка ладошки, обвел взглядом зал, задержался на сестре, посмотрел еще внимательнее и двинулся дальше. То есть ко мне. Мы были потрясены. А я – еще и преисполнена гордости, поскольку Натка успела подвергнуть сомнению то, что с Кириллом у нас может быть все серьезно.

Мы с Кириллом поженились через несколько месяцев после того, как впервые увиделись. Родители украдкой утирали слезы, глядя в ЗАГСе на своих дочерей (Наташка была у меня свидетельницей, чем сбивала с толку не только даму, которая регистрировала наш брак, но и друзей, приглашенных Кириллом. Они все боялись ошибиться невестой: сестра настояла, чтобы ее наряд тоже отличался торжественной пышностью). А потом… Потом Кирилл возомнил себя Пигмалионом. И стал лепить из меня Галатею. В какой-то миг я вдруг поняла, что от меня прежней осталось совсем чуть-чуть. Я перестала бывать в студенческих компаниях, которые так любила – с капустниками и шарадами. Потому что Кириллу не нравилось, что, во-первых, там всегда бывали другие парни – например, с юрфака. Во-вторых, как правило, такие вечеринки поздно заканчивались. А время, уделенное не Кириллу (как он считал), – впустую потраченное время. Меня учили, какие новости смотреть, какие газеты или книги читать, кого выбирать себе в друзья и все в таком духе. Я чувствовала, будто меня заковывают в какой-то панцирь, ключ от которого находится только у одного человека. И только в его власти – отпереть меня или нет.

Вообще-то, по натуре я не бунтарь. Я согласна была стать примерной женой, но не хотела становиться идолопоклонницей. Однако мои предложения о компромиссных решениях спорных ситуаций отклика у Кирилла не находили. Он был безапелляционен и тверд. В один из дней мое терпение закончилось. Я сказала мужу:

– Давай каждый из нас пойдет своим путем, – и замерла в ожидании ответа. Я любила его, любила сильно, несмотря на только что сказанные слова. Конечно, я втайне надеялась, что он отвергнет мое предложение, обнимет меня, как бывало в начале нашего знакомства, поцелует…

– Твой путь изначально неверен, – ответил Кирилл. И эти слова решили все. Долгое время я ходила по квартире, как слепой котенок, то и дело натыкаясь на знакомые вещи – забытый галстук, подаренную на двухмесячную годовщину нашего знакомства музыкальную шкатулку, зачитанный томик Галича, которого так любил цитировать Кирилл:

 
И ты можешь лгать, и можешь блудить,
И друзей предавать гуртом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, потом!
 

В общем, так я пришла в школу. Это можно было сделать только в беспамятстве отчаяния. Потом стало легче. Я привыкала к своему классу – разница между нами всего-то несколько лет, и все-таки. Неформальность моего общения с учениками вызывала осуждение и злословие со стороны остальных учителей. Кто-то из них даже, не заметив моего присутствия, демонстрировал в учительской сочинение, на котором я красной ручкой вместо оценки вывела «БСК».

– Нет, кто-нибудь мне скажет, что она себе позволяет? Что это за «БСК»? – надрывалась завуч, перед которой и в спокойном ее состоянии все робели.

– Бред сивой кобылы, – разъяснила я Виолетте Гаррьевне из-за ее спины. – Никак иначе я оценить это не могу. Не нахожу такой оценки. А так – емко и предельно ясно. Понимаете?

Нет, они не понимали. Как, впрочем, и того, почему после уроков я с ребятами могла пойти в кино – не в культпоход, запланированный за месяц согласно графику, а, просто так – в кино. Или кататься на коньках – на ночной каток. А потом в школе маскировать длинной юбкой полученные синяки и шишки на ногах… Так что вынужденное прощание со школой и с этим коллективом, если это сообщество можно назвать таким хорошим словом, было для меня скорее благом, нежели злом. Даже при том, что все получилось, как получилось.

* * *

Костя распустил мою косу и перебирая в руках пряди, любовался ими. Я, сидя перед зеркалом, задумалась:

– Может, волосы продать? Какие-то все же деньги на наших «Лапушек»…

– Не смей! Это единственное богатство, которое у тебя есть. – Костя критически в который раз осмотрел мою скромную квартиру. Кирилл забрал с собой новый телевизор, музыкальный центр, компьютер. В квартире остался только «больничный», как я его называла, телевизор на кухне и стеллажи с книгами. Моими книгами. Никаких излишеств. Только книги и цветы. Мой ученик, дитя состоятельных родителей, чувствовал себя в этом жилище аскета некомфортно. – Я могу отца попросить. Он же бизнесмен, у него обороты солидные. Хочешь?

– И как ты ему объяснишь необходимость такой суммы? – саркастически спросила я, понимая всю бесперспективность этого предложения.

– Скажу, что это нужно любимой учительнице, – не задумываясь, ответил Костя. – Подчеркиваю – любимой.

– Ты только не подчеркивай, что твоя любимая учительница на днях стала порнозвездой. А также суть наших с тобой отношений, хорошо? – попыталась предотвратить я порыв откровенности. Меня до последнего времени устраивала недосказанность, которая была между мною и Костей. Была какая-то надежда на отступление… Как и в ситуации с деньгами Костиного отца, я понимала, что наши с Костей отношения не имеют никакой перспективы. Особенно ясно это стало теперь, когда мне пришлось уйти из школы. Нить, связывающая нас, стала слишком тонкой. И меня даже не беспокоило, что мой любимый ученик может влюбиться в новую классную.

* * *

…Помнится, в тот день еще несколько литров кофе было выпито в поисках источника финансирования наших «Лапушек». Девчонки, когда я рассказала про свою идею с волосами («Ведь дают же за них какие-то деньги?!»), чуть не умерли со смеха.