Текст книги "Байки служивых людей"

Казалось бы, ситуация безнадежная, но не таков был советский офицер майор Иванов, чтобы отчаяться. Он быстро принял командирское решение на срочную эвакуацию официантки, молниеносно уничтожил все следы пребывания посторонней женщины в квартире, отправился на службу и заручился многочисленными свидетельствами своих коллег в отношении того, что он, майор Иванов, целый день провел на службе. Вечером он совершенно спокойно смотрел телевизор, когда домой вернулась зареванная Люда, которая немедленно стала собирать вещи. Ваня Иванов ужасно удивился и спросил: «Людочка, что происходит?» Людочка сначала в объяснения пускаться не хотела, а лишь тупо бубнила, что он, майор Иванов, подлец, искалечивший ей всю жизнь. Но переводчики, как известно, владеют языком профессионально, в том числе и русским, и могут, если надо, иногда кого хочешь убедить в чем угодно. Здесь, конечно, случай был особый, и Ване пришлось потрудиться, но он так клялся и божился, что в конечном счете ему удалось-таки заронить сначала некоторое сомнение в душу Людочки, а потом, после представления свидетельской базы, и вовсе почти убедить ее в том, что все, что она видела собственными глазами, ей просто померещилось от переутомления и несколько воспаленного воображения.

И семья была сохранена! И это самое главное. И жили они, говорят, достаточно мирно, и Ваня Иванов по женской части несколько приутих, и ребеночек у них вскорости родился. Правда, поговаривают, что Люда немножко не та стала, – проявлялась в ней временами некоторая дуринка: на мужа с испугом поглядывала и часто, когда прогуливалась с малышом во дворе, вдруг ни с того ни с сего опрометью домой бежала. Но с годами эти причуды случались все реже и реже.

Так что, на основе всего вышеизложенного, с уверенностью могу заключить: если хочешь с человеком по-настоящему хорошие отношения выстроить – тут никак не обойтись без нормального доверия...

О вреде экстрасенсов, технического спирта, самогоноварения и вообще пьянства...

Человек – животное на редкость тупое. Не желающее учиться на чужом горьком опыте. Ему, неверующему, обязательно надо самому персты куда-нибудь засунуть, чтобы шарахнуло как следует, – тогда только доходит. Если кто-то с этим утверждением не согласен – я не в претензии. Каждый судит о человечестве по себе.

Ну что, я не знал тогда, в 1989 году, что технический спирт – опасный напиток? Знал прекрасно. Помню, двумя годами раньше занесло меня в командировку в одну из станиц Краснодарского края. Там стоял полк наших реактивных истребителей. Зачем там были нужны военные переводчики – отдельная история, не имеющая отношения к этому рассказу. В станице летом скучно. Впрочем, как и зимой. Одно спасение – офицерские пирушки. А тут как раз у одного пилота жена с детьми в санаторий уехала. Он, ясное дело, в тот же вечер собирает у себя в квартире веселую компанию. То есть нас. Пили мы, естественно, спирт с дистиллированной водой, так называемую Массандру. Эту жуткую смесь можно было сливать с наших славных «МиГов» в неограниченном количестве. И вот, после пятого стакана, когда мы уже серьезно обсудили проблемы службы и достоинства местных женщин, хозяин квартиры вдруг говорит.

– Это все хорошо, а вот что мне с хомяками делать?

Мы, естественно, насторожились. С какими такими «холостяками»? Синими, красными, зелеными? Может быть, не наливать тебе уже?

– Нет, – говорит, – не с этими. У меня, – говорит, – на самом деле проблема. Дети хомячиху притащили, ну, я стерпел, а тут она взяла да еще двоих родила. Теперь три хомяка в одном доме. Это перебор.

Мы все с облегчением вздохнули – действительно, не галлюцинации у парня, а конкретная проблема Выпили еще. Тут один майор возьми да и скажи: давай, дескать, мне твоих хомяков лишних. Я их своим детишкам отнесу. Пусть радуются.

На том и порешили. Помнится, даже ловили мы этих хомячков, но помнится это уже смутно. А на следующий день – полеты. Господи, видел бы кто, с какими рожами наши летчики в свои самолеты иногда залезают. Куда там американцам! Так мало того, что залезают, – взлетают и садятся! Потому что техника у нас – надежная, и мастерство, как известно, не пропьешь.

Ну вот, собираются все пилоты в классе предполетной подготовки, к доктору на контрольный осмотр забегают. Доктор дышит на них тем же, чем они на него, потому что он тоже вчера с нами сидел. В общем, все хорошо. Вот только хозяина вчерашней вечеринки нет. Наконец появляется. Бледный какой-то, озабоченный.

– Ребята, – говорит, – у меня вчера куда-то два хомячка пропали. Никто не брал?

Мы сразу смекнули, что у парня провал в памяти. Глупо было бы этим не воспользоваться. Мы переглянулись и головами покачали. Укоризненно так покачали. Что, спрашиваем, ты вообще ничего не помнишь? Нет, говорит. То есть помню, как за стол садились, а потом как-то не очень... И про хомяков не помнишь? Нет, говорит, а что? А сам уже на всякий случай к чему-то плохому готовится, к страшному. Синдром тревоги. Часто бывает по утрам.

А я возьми да и скажи ему: ну, говорю, ты и живодер, парень. Почему, спрашивает, живодер-то? А сам уже весь белый.

А я головой качаю и неохотно так, с укоризной, говорю:

– Да ты же вчера целый час орал, как эти хомячки тебя достали. А потом... Потом потащил их на кухню, бросил на сковородку, зажарил живьем, не обдирая, и съел. Неужто не помнишь ничего?

А он уже не белый даже, а с такой нехорошей синевой на лице стоит. Да-да, говорит, что-то такое припоминаю. То-то на кухне с утра запах какой-то странный, и в животе у меня тяжело. Очень тяжело как-то... И начинает он озираться, напрасно пытаясь скрыть совершенно очевидные даже для незаинтересованного наблюдателя рвотные позывы. Тут, как на грех, замкомандира полка явился. Что тут, говорит, у вас происходит?

Мы молчим, потому что заржать боимся. А пилот наш, горемыка, вдруг вздохнул пару раз глубоко так, как перед нырком, ладонь к фуражке прислонил и выдал с перепугу:

– Товарищ подполковник, разрешите доложить, я вчера двух хомячков съел!

Тот аж присел... А потом принюхался и... В общем, от полетов в тот день «хомякоеда» отстранили. Он на нас очень обижался. Дня три. Зато повеселились, атмосферу, так сказать, колыхнули. Но Бог не фраер, всех тех, кто яму другому роет, в нее же и сталкивает. Через два года я это точно понял. Я тогда в одну африканскую страну попал с сухим законом. Но у нас, на авиабазе, опять-таки «МиГи» стояли. Замечательная техника. И как они летали – до сих пор не пойму. То есть керосин-то в них всегда был, а вот спирт... Ну сами понимаете. А они все равно летали. Я с тех пор очень уважаю конструкторское бюро Микояна. Да не об этом речь.

Отмечали мы как-то большой праздник – то ли последний вторник на неделе, то ли еще что-то не менее важное. Вечером всем было очень весело, а утром – на службу идти. Просыпаюсь я, значит, суетливо форму на себя напяливаю, чайник ставлю. Дрожащими руками пытаюсь сэндвич какой-то смастерить... Ну и телевизор машинально включаю. А у нас там, в Африке этой, первая программа нашего телевидения ловилась. Правда, с опозданием на час, но это уже мелочи. Как раз перед тем, как на службу идти, успевали мы обычно кусочек из программы «120 минут» посмотреть, новости последние из Союза узнать.

Включаю я, значит, телевизор, и вдруг до меня доходит, что звука-то нет. Что такое, думаю, профилактика какая-нибудь, что ли... Оборачиваюсь к экрану, а там... Мне совсем плохо стало. Потому что из телевизора смотрит на меня молча какой-то мордастый очкастый мужик. Не мигая так смотрит, нехорошим таким взглядом, и руками пассы какие-то делает. А самое страшное – прямо перед рожей у него стакан стоит с прозрачной жидкостью, очень похожей на ту, что мы накануне употребляли...

У меня ноги как-то сразу ослабли, я так и сел перед телевизором. Что же это такое творится, Господи, думаю. Бред какой-то. Галлюцинация. Не может такого быть. Ну не может из нашего советского телевизора с раннего утра мужик молча смотреть да еще руками так жутко помахивать над стаканом... Но мужик как раз смотрит и помахивает... мама дорогая! Я телевизор выключил, снова включил, ручку громкости повертел – ничего не меняется. В гробовой тишине этот упырь прямо в глаза мне смотрит и руками над стаканом помахивает – неторопливо, плавно...

Вот и все, думаю, допился. Вот ты какая, оказывается, белая горячка... Столько я о тебе слышал, а ты вот какая, оказывается... И что самое обидное – всю остальную окружающую среду я абсолютно адекватно воспринимаю: мебель, окно, чайник кипит на кухне... Все как всегда, только мужик со стаканом на меня из телевизора смотрит и руками машет. Я и перекрестился, и щипать себя пробовал – боль чувствую, а мужик не исчезает. Господи, думаю, неужели вот так и сходят с ума? Что же мне делать-то? Это же мне надо идти к старшему группы докладывать: так, мол, и так, на почве злоупотребления самолетным спиртом вижу галлюцинации. Мужика со стаканом в телевизоре. Прошу отстранить меня от выполнения интернационального долга и отправить к психиатру. Или к маме. Потому что мне очень страшно.

И так мне себя от этой перспективы жалко стало, что прямо аж слезы на глаза навернулись. Сижу горюю.

Но, видимо, не очень я сильно все-таки Бога прогневил, потому что он решил надо мною сжалиться. Когда я уже действительно был близок к помешательству, кадр в телевизоре сменился, камера отъехала, переместилась на симпатичную такую дикторшу, которая с доброй такой улыбочкой говорит, что перед вами, мол, выступал великий шаман, маг и экстрасенс Алан Чумак – впервые на ЦТ. В первый, так сказать, раз, но не в последний. Он у нас снова скоро появится, а вы, дорогие зрители, готовьте воду, кремы и батарейки, потому что он все это заряжает. Короче, слепые начинают ходить, хромые – видеть, – я уж точно не помню, что она там говорила, потому что орал матерно на телевизор. Матерно, но радостно. Облегчение было – вам не передать, какое. Сильные я испытал ощущения. Но телевизор немедленно выключил – от греха. И вот что любопытно: когда я успокоился и закурил, то обнаружил, что, во-первых, форма на мне абсолютно мокрая от пота, как будто я под дождем в ней стоял, а во-вторых – совершенно не чувствовалось никакого похмелья. Просто как рукой сняло...

Вот такие пироги. С тех пор я стал бояться экстрасенсов и перестал пить технический спирт. И корешков своих убедил с «самолетовкой» завязать. Но, поскольку совсем без выпивки было даже как-то грустно, мы начали осваивать старинное ремесло самогоноварения. И освоили мы его успешно, а однажды установили даже никем, к сожалению, не зарегистрированный рекорд, который смело мог претендовать на место в книге рекордов Гиннесса...

* * *

А дело было так.

Как я уже рассказывал выше, служили мы тогда в замечательной африканской стране с сухим законом и служили не где-нибудь, а на авиабазе. И задачи у нашего небольшого, но дружного военного контингента были самые что ни на есть простыми – обеспечивать боеготовность той техники, которую Советский Союз передал этой самой африканской стране. А техника та, честно говоря, была хоть и замечательной (советская все-таки), но, однако же, не новой. И потому она время от времени выходила из строя – и на нашей базе, и на соседних, на которых постоянного присутствия военных специалистов не было. Когда такое происходило, советских военных техников и инженеров отправляли соответственно в командировки. И конечно же, придавали им переводчика, чтобы они могли общаться с местными товарищами. Командировки эти никто не любил, поскольку были они нудными и абсолютно некомфортными. Но что делать? Служба есть служба. Нравится не нравится, а если приказ есть, ехать надо.

И вот как-то раз поступила на нашу базу информация, что в соседнем авиагарнизоне, который носил звучное название «Эльбомба», вышли из строя сразу четыре замечательных самолета «МиГ-23». Для устранения возникших там неисправностей командование решило командировать в «Эльбомбу» троих авиатехников, двух инженеров и меня, горемычного, с ними. Это известие, конечно, ни у кого восторгов не вызвало, но собрались мы, как всегда, быстро, и транспортный самолет забросил нас в ту Богом и Аллахом забытую дыру. Ребята-техники произвели осмотр самолетов и, почесав затылки, сообщили, что куковать в «Эльбомбе» придется по меньшей мере дня четыре. Все пригорюнились – развлечений в том гарнизоне никаких, море еще холодным было, потому что весна только-только начиналась, а мы с собой даже книжек не взяли? Реально замаячила перед нами угроза сойти с ума от скуки и тоски. Поэтому мы срочно провели короткое совещание на предмет того, как бы добыть литра три «антигрустина», то есть самолетного спирта. Техники еще раз детально рассмотрели переданные нам для ремонта самолеты, но спирта в них уже не оказалось – местные товарищи, несмотря на все религиозные запреты, были в этом плане тоже далеко не дураками. Что делать в такой ситуации? Кто угодно отчаялся бы и руки сложил, но только не советские офицеры...

Расквартировали нас в отдельном доме – сравнительно неплохом, просторном, с европейской мебелью и даже со стиральной машиной. Вот она-то сразу и привлекла внимание наших умельцев – военных техников и инженеров. Я-то сначала не понял, чего они ее с таким интересом разглядывать начали, подумал, что-то постирать ребятам понадобилось. Но все прояснилось очень быстро. Мужики пошарили в буфетах, и лица у них посветлели, потому что обнаружили они, что местные товарищи оставили в нашей «вилле» приличные запасы не только масла, сыра, молока и разных овощей, но и самое главное – великолепные итальянские дрожжи, мешок сахара и два ящика консервированной томатной пасты. Инженер-электронщик капитан Советской Армии Витька Михеев как все это увидел, так чуть не прослезился. Живем, говорит, братцы. Есть, говорит, на свете все-таки справедливость!

А потом все очень серьезно на меня посмотрели. Я даже забеспокоился.

– Чего, – говорю, – вы на меня так смотрите?

А они мне и объясняют:

– Андрюха, нам все ж таки те самолеты отремонтировать надо, твоя помощь как переводчика в работе с железом не требуется, поэтому мы тебя оставляем дежурным по кухне и главным по производству огненной воды.

Я растерялся, потому что у переводчиков, как всем известно, руки не из того места растут и как при помощи японской стиральной машины делать самогон я на тот момент еще не знал. Но все оказалось очень просто. Ребята залили в стиральную машину воду, высыпали туда же сахар и туда же вывернули банок пять томатной пасты. Потом закрыли крышку и запустили японский агрегат, который дети Страны восходящего солнца, как выяснилось, не совсем по назначению используют. Умные люди японцы, но до такого, наверное, не додумались. Необходимые ингредиенты для бражки стали в машине перемешиваться – причем с небольшим подогревом. Как заверили меня ребята, вся эта смесь, пробултыхавшись безостановочно часов пять, должна была превратиться во вполне забродившую брагу. Меня передернуло, и я тихо спросил:

– И что, мы это будем пить?

Ребята фыркнули и снисходительно на меня посмотрели:

– Это мы пить не будем, просто за то время, пока оно крутится, мы маленький самогонный аппаратик заделаем и начнем бражку перегонять – получится самогон. И вот его-то пить мы будем. Причем обязательно.

Неприятность заключалась только в одном. Стиральная машина была маленькой и не самой новой. Поэтому завода у нее хватало ровно на 15 минут. Каждые 15 минут ее нужно было запускать снова. Но на что не пойдешь ради торжества идеи! Ребята ушли ремонтировать самолеты, я остался при машине...

Часа через три по дому поплыл сладостный запах браги, а я уже очумел от воя и вибрации дьявольского японского аппарата. Но держался, подбадривая себя бессмертными строчками из боевого устава, которые гласили, что военнослужащие должны стойко переносить тяготы и невзгоды воинской судьбы.

Честно говоря, я как-то не очень представлял себе, из чего мои боевые друзья собираются самогонный аппарат делать. Мне казалось, что дело это непростое, требующее каких-то специальных деталей и материалов. Но все оказалось до примитивности просто. Тоненькую спиралевидную металлическую трубку мужики выдрали из какого-то самолета – там их очень много всяких разных. Трубку эту вставили в дно трехлитровой металлической банки из-под сухого молока и запаяли так, чтобы содержимое банки не могло пролиться. Вот вам и весь самогонный аппарат! Бражка заливается в банку, крышка которой плотно закрывается. Спираль помещается в специальный бачок, наполненный холодной водой, а сама банка ставится на электроплитку. Бражка начинает кипеть, спиртовые пары идут по спиралевидной трубке, охлаждаются и оседают на ее стенках в виде замечательного и столь необходимого нашим людям самогона, который с конца спирали капает в подставленную баночку.

Так вот, рекорд Гиннесса заключался в том, что всего через 10 часов после приземления в чужой стране, не имея на руках никаких привезенных с собой приспособлений и специальных средств, советские офицеры уже попробовали по первой рюмке замечательнейшего первача. И продолжали пробовать его всю свою командировку. Я, правда, с тех пор долго не мог перебороть неприязнь к стиральным машинам, потому как оказался фактически прикованным к этому произведению азиатского ума. Но мне за страдания ребята всегда дополнительные полстакана наливали. А аппарат я забрал с собой в родной гарнизон, и он долго еще служил и, что интересно, ни разу не ломался. И даже очень помог, когда мы, пораскинув нашими воспаленными офицерскими мозгами, пришли к выводу, что нужно заканчивать беспорядочное и разрозненное пьянство и создать специальную тайную организацию, которая бы могла придать нашим самогонным занятиям некий идейный смысл. А называлась эта организация «Штаб революции». Я был в этом Штабе видной персоной, числился «особой, приближенной к вождю», имел официальный титул «певец революции» и должность «начальник особого отдела».

Эта подпольная могучая организация сложилась следующим образом: меня тогда, ввиду окончательного отъезда супруги в Союз, перевели из городка для семейных, где мы жили в отдельных квартирах, в гостиницу для холостякующих офицеров. Гостиница располагалась на берегу Средиземного моря, вид из окна открывался красивый, но, к сожалению, созерцание моря было чуть ли не единственным нашим развлечением, потому что книги и газеты поступали к нам редко, а телевидение транслировало только две зануднейшие местные программы. Как мы могли развеять свою тоску по родине? Только картами, нардами, шахматами и, безусловно, самогоном. Однако в тихих локальных пьянках тоже мало интересного – вечером нажрались, утром встали с опухшими рожами (даже поговорка такая была: «У нас режим – выпьем и лежим»). А потому в гостинице постепенно сложилась устойчивая группа человек из пятнадцати, которые превратили застолье в некий ритуал и тщательно к нему готовились: ловили мурен в Средиземном море, коптили их, жарили на крыше шашлыки, красиво сервировали столы и во время самой пьянки обязательно произносили длинные речи и тосты.

Однажды кто-то назвал хабира-прибориста из нашей группы ВВС, произнесшего очень смешную речь о «великой африканской алкогольной революции», вождем – он действительно несколько напоминал Ленина и к тому же звали его Владимиром Ильичем. Прозвище прилипло, а потом все вдруг стали играть в такую игру, что, мол, совместные застолья – это не просто пьянка, а заседание Совета алкогольной революции, возглавляемого вождем. Ветераны движения немедленно получили чины и звания: Совет выбрал «министра обороны», «главкома ВВС», «начальника Генерального штаба». Преподаватель из авиашколы Альгердас Альбина получил должность «командира литовского полка», а главный самогонщик в гостинице, сварщик дядя Миша, – титул «хранителя революционной жидкости». Я был назначен «начальником особого отдела», а поскольку у меня была гитара, на которой я тренькал во время заседаний Штаба, вождь присвоил мне звание певца алкогольной революции. Особую остроту заседаниям придавало то обстоятельство, что проходили они на территории страны, в которой действовал сухой закон (на это, впрочем, все русские просто чихать хотели). Заседания всегда открывались одинаково – во главе стола вставал вождь с маленькой кружечкой в руке и, картавя по-ленински, объявлял: «Товарищи, Великая Африканская алкогольная революция, о которой столько времени мечтали специалисты и переводчики нашего города, продолжается!» Все выпивали по первой, а потом переходили к обсуждению текущих вопросов – об открытии новых вакансий в Штабе, о деятельности тайных членов организации в условиях подполья в городке для семейных, о «продразверстке», под которой понималось пополнение запасов «революционной жидкости»...

В общем, все было очень весело, и постепенно в Штаб вступила чуть ли не половина обитателей гостиницы. И тогда вождь, который просто не просыхал от этой самой «революционной жидкости», объявил «диктатуру опохмеляющихся». Диктатура эта, правда, сводилась к тому, что члены Штаба потребовали, чтобы им в гостиничной столовой разрешили сдвигать во время ужина столики в один большой стол, за который представители тайной организации садились согласно рангам и чинам. Это требование было удовлетворено, поскольку администраторами, официантами и поварами в этой столовой работали советские женщины, жены тех счастливцев, которые жили в городке для семейных. Правда, позже выяснилось, что не все обитатели гостиницы относились к существованию Штаба лояльно... А выяснилось это, когда меня на третьем году службы в этой замечательной африканской стране перевели в столицу. И вот там как-то раз случился у меня небольшой конфликт с нашим местным особистом, а надо сказать, что особисты и их взаимоотношения с военными переводчиками – это вообще отдельная тема для разговора. Военные контрразведчики часто действовали грубыми, а подчас просто топорными методами. Судя по всему, в те времена, когда я, например, служил в учебном центре (в уже упоминавшемся выше южнорусском городке), их волновал не реальный результат, а статистика, отчетность, что порождало иногда самую настоящую «липу». В том учебном центре, скажем, в задачу особистов входило, помимо всего прочего, выявление среди иностранных курсантов и офицеров «антисоветски настроенных элементов». То ли у контрразведчиков существовал какой-то план-разнарядка на этих антисоветчиков, то ли им просто нужны были дополнительные средства на оперативные нужды, и, чтобы выбить их, они завышали показатели, но порой работа «особняков» выглядела так: в особый отдел вызывался какой-нибудь переводчик, и контрразведчик начинал с ним беседу – много ли, дескать, антисоветчиков в той группе, где ты лекции толмачишь? «Да нет, – пожимает плечами переводяга, – вроде все ребята нормальные, никаких таких антисоветских настроений не замечено...» – «Понятно», – тянет нехорошим голосом особист и задает новый вопрос:

– Вы, товарищ старший лейтенант, кажется, вскоре за границу хотите поехать? Оформились уже? Эт хорошо, эт правильно... А скажите, это не вы третьего дня сидели в ресторане «Кавказ» вдребезги пьяный, за четвертым столиком справа? У вас, кажется, на носу колечко репчатого лука было? Не вы? Эт хорошо... Так сколько, говорите, в вашей группе не совсем правильно ориентированных курсантов?

Переводчик, который действительно напился в «Кавказе» именно третьего дня, вздыхал и шел писать отчет на шести страницах убористым почерком, по которому выходило, что чуть ли не вся группа каких-нибудь иракцев или эфиопов – законченные, матерые антисоветчики, засланные в Союз с особым заданием – подмечать слабости советского строя и вести агитацию среди советских офицеров для ослабления боевой мощи нашей непобедимой и легендарной армии...

Попадались, правда, и среди «особняков» нормальные ребята, но...

Спустя несколько дней после одного моего мелкого конфликта со столичным особистом он вызвал меня вечером к себе и сообщил, что ему необходимо побеседовать со мной. Я поинтересовался: «На какой предмет именно?» Он ответил, что ими была получена информация о том, что я принимал участие в создании странной организации под названием «Штаб революции». И что его интересуют все подробности, поскольку, согласно полученному сигналу, этот Штаб далеко не так безобиден, как могло бы показаться с первого взгляда, потому что под прикрытием шуточек там ведется определенная идеологическая обработка вовлеченных в него людей.

Самое неприятное заключалось в том, что я прекрасно понимал: особист знает истинную цену нашей могучей организации и никаких антисоветских иллюзий на ее счет не питает. Просто он хочет потрепать мне нервы, что ему, безусловно, удастся. Несколько вечеров были убиты на идиотские вопросы и не менее идиотские ответы. А потом, когда я уже чувствовал, что могу сорваться и устроить либо мордобой, либо скандал, все закончилось. К чести особиста, надо отметить, что никаких официальных последствий для меня эта история не имела. Что же касается последствий неофициальных, то я еще раз убедился в том, что пьянство – это все-таки зло и что именно через него возникают самые разные проблемы, которые могут помешать и карьере, и личной жизни тоже. Хотя, конечно, все это я знал и раньше, поскольку примеров перед глазами было предостаточно. Но, известное дело, чужой пример дураков учит плохо, даже если это и пример самый наиколоритнейший – такой, скажем, каким стала история выпускника МГИМО <МГИМО – Московский государственный институт международных отношений> старшего лейтенанта Цыплонковского, служившего с нами все в том же отделении переводов в милом моему сердцу казачьем городке...

Переводчик с английского языка, старший лейтенант Цыплонковский происходил из порядочной еврейской семьи и имел папу академика. О военной карьере Цыплонковский (кличка, естественно, Цыпа) не помышлял, но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает... Был Цыпа горьким пьяницей, что крайне редко встречается в порядочных еврейских семьях. «И вот эти жиды, – рассказывал нам старлей, имея в виду своих несчастных родителей, – решили сдать меня в армию, надеясь, что она меня исправит».

А случилось так, что Цыпа, после окончания МГИМО попавший по распределению в солидную внешторговскую организацию, умудрился сдать в макулатуру чуть ли не целый грузовик глянцевых календарей Внешпосылторга – ему очень нужды были деньги на портвейн. Портвейн для Цыпы был любимым лакомством. Мужиком он был здоровенным, когда-то занимался тяжелой атлетикой, и портвейна ему нужно было много. Вечером он покупал, как правило, две бутылки и два плавленых сырка. Этот натюрморт он называл «легкий ужин с вином». Надо было видеть, как после службы Цыплонковский бежал в винный магазин, где работала Муся (его любовница и поставщик), и тоненьким голосом конючил: «Мусенька, ты приготовила мне чего-нибудь вкусненького?» Муся с ненавистью выдавала Цыпе заветные флаконы, понимая, что любовных ласк сегодня она вряд ли дождется...

Так вот, когда всю нашу развеселую шарагу после уже описанного мною прибытия в гарнизон девчонок-лейтенанток разогнали по командировкам, Цыпа с группой товарищей попал в хорошее место – в Ригу, где базировался полк транспортной авиации, на базе которого было решено обучать индусов, говоривших по-английски, премудростям летного дела. Командир того полка, к несчастью своему, раньше с военными переводчиками не сталкивался. Поэтому не сразу понял, что за беда свалилась на его полк. Понимать он это начал дня через три...

Да, кстати, я забыл упомянуть одну важную деталь: полковник совершил страшную ошибку, назначив старшим группы прибывших переводчиков именно Цыпу за его представительную внешность, высокий рост и командирски поставленный голос.

Так вот, уже через три дня после прибытия группы переводчиков командир полка начал получать неприятную информацию. Сначала ему принесли удостоверение личности одного из переводяг с требованием возместить сумму, эквивалентную стоимости бочонка из-под пива. Комполка растерялся, вызвал Цыпу, потребовал объяснений, и Цыпа спокойно разъяснил, что, желая отметить прибытие в замечательный город Ригу и зная, какое прекрасное в Риге пиво, группа переводчиков решила в складчину приобрести целый бочонок, чтобы культурно выпить его в общежитии. Но бочонок (не пиво, а именно тару) давали только под залог документов, потому что эти бочонки являлись дефицитом. Продавцу было оставлено удостоверение личности советского офицера, которое на следующий день договорились обменять на пустой бочонок. Однако в процессе употребления, вернее, уже после него, один из переводчиков, поскользнувшись, упал на пустой бочонок и разломал его. А продавец – негативно настроенный к Советскому Союзу и Советской Армии прибалт-рыбоед, отказался на следующий день обменять удостоверение на аккуратно сложенные дощечки и абсолютно целые обручи. Полковник настолько растерялся от услышанного, что отпустил Цыпу с миром. А зря. Потому что Цыпа понял это по-своему и доложил группе товарищей, что комполка – свой в доску, носки в полоску... Началось страшное. Сообщения о безобразиях переводчиков поступали от милиции и отдельных граждан чуть ли не через день.

Полковник только головой мотал, а Цыпа каким-то полумистическим образом каждый раз убеждал его, что все проблемы связаны исключительно с негативным отношением местной милиции и местных граждан к Советской Армии.

Когда группа командированных толмачей пропилась до копейки, Цыплонковский изобрел оригинальный способ добывания денег – местные рестораны открывались в 17.00, а в 16.45 Цыпа подходил ко входу одного из них и изображал из себя швейцара. Когда подтягивались отдыхающие и пытались войти, бравый мгимошник уверенно останавливал их, качал головой и сообщал, что все места заняты, поскольку планируется банкет. Впрочем, за 10 рублей он соглашался решить проблему. В общем, пока официанты и настоящие швейцары прочухивались, Цыпа набирал рублей 30-40 и сваливал.

Такая развеселая жизнь долго продолжаться не могла, она должна была закончиться трагически, и она таки именно так и закончилась. Судя по всему, переизбыток алкоголя в организме привел Цыпу к белой горячке или просто к помрачению рассудка – иначе последнюю выходку Цыпы объяснить трудно, поскольку она уже явно переходила все границы добра и зла. Однажды он вышел из офицерского общежития на поиски денег... Странно, что его никто не остановил сразу, поскольку одет он был достаточно живописно: тренировочные штаны и незастегнутая офицерская рубашка с погонами старшего лейтенанта. Головной убор и обувь отсутствовали. В таком виде Цыпа дошел до какой-то площади, где гуляли мирные граждане, негативно настроенные по отношению к офицерскому корпусу Советской Армии. На той же площади работал фотограф – приличный пожилой прибалт в клетчатом пиджаке, фотографировал детишек в обнимку с персонажами различных мультфильмов, выполненных из папье-маше: с Чебурашкой, Крокодилом Геной, Микки Маусом и каким-то жирафом. Сложно объяснить, чем так привлек Цыпино внимание Микки Маус, какие странные эротические ассоциации он породил в его воспаленном мозгу. Цыпа уверенно подошел к радостно улыбающемуся американскому супермышонку, взял его одной рукой за ухо, а второй достал из тренировочных штанов свое внушительных размеров мужское хозяйство и попытался склонить продолжавшего улыбаться Микки Мауса к минету. Фотограф прибалт, видя Цыпины погоны, резко перешел от негативного настроения по отношению к Советской Армии к прямой ненависти и закричал с трогательным акцентом: