Текст книги "Неочевидные слова"

Неочевидные слова
Андрей Коваленко

Дизайнер обложки Жанна Филиппова

© Андрей Коваленко, 2024

© Жанна Филиппова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0062-0515-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Привези мне воды из Невы…»

 
Привези мне воды из Невы
В склянке маленькой из антикварного.
Зачерпни, где гранитные львы
Дремлют в зыби рассвета янтарного.
 
 
Привези мне той серой воды,
Что шептала и Блоку, и Гоголю.
Что свела разводные мосты,
А самой вечно быть одинокою.
 
 
Скачет где-то в ночи Елисей,
Чтобы вспыхнула синь под ресницами.
Вылью воду Невы в Енисей,
И покроется небо жар-птицами.
 

Снег

 
Белый-белый снег ложится,
За плечами прячет след.
Мне неделями не спится.
На вопрос ищу ответ.
 
 
Где мой дом и где мой профиль?
Не подскажет Яндекс мне.
Что за гнусный Мефистофель
Корчит рожи в полынье?
 
 
Ухмыльнётся, зарыдает,
Зарычит и запоет.
В кости звонкие играет,
Зная числа наперед.
 
 
Отвернусь. Бреду от края
В душном мороке. В бреду.
Он мне в след кричит, икая.
Мол, иди – потом найду.
 
 
Не найдешь. С тебя довольно.
Я не твой, и я не свой.
Ей я отдал добровольно
Выбор жребия любой.
 
 
Хоть лицо твое до боли
Схоже в зеркале с моим.
Не сыграть нам эти роли
В подлом фарсе – Бом и Бим.
 
 
Я иду, шаги всё тверже.
Позади всё тише плеск.
Пусть не стану я моложе,
Но в глазах всё ярче блеск.
 
 
Я не сгину в буреломе,
Нож не встречу в кабаке.
Сердце в радостной истоме.
Вновь шагаю налегке.
 

«Зимою этой нервной и неровной…»

 
Зимою этой нервной и неровной
То гололёд, то оттепель, то стужа.
Взъерошенной борзою чистокровной
Год новый рвётся с привязи наружу.
 
 
Летят с загривка ледяные искры.
В глазах азарт и в лае жадный подвизг.
Для гончих бег и кровь – всего лишь игры.
Предчувствует добычу века отпрыск.
 
 
Унять бы эту кутерьму охоты.
И свору заменить отарой тучной.
Но Марса лик не сходит с небосвода.
И значит, ждать не стоит жизни скучной.
 
 
Зимою этой нервной и неровной
То гололёд, то оттепель, то стужа.
Взъерошенной борзою чистокровной
Год новый рвётся с привязи наружу.
 

Ветер, Город и Ночь

 
Ветер в сумерках ластился к городу,
Выл и прыгал на задних лапах.
Теребил тополиную бороду,
Чуя тёплых котельных запах.
 
 
Город мягко его осаживал.
Мол, уймись, опрокинешь ратушу.
Ветер важно вокруг расхаживал.
Собирал звёздный иней на уши.
 
 
Ночь вошла, половицей скрипнула.
Непростой, видно, смена выдалась.
В чайник ложку индийского всыпала.
Накануне опять не выспалась.
 
 
Город рядом присел тихонечко.
Приобнял пятернëй за голову.
– Ты поспи, моя Ночка-Сонечка,
И засветит луна по-новому.
 
 
Ночь целует щетину рыжую
Прошлогодней травы и ласково
Гладит пса, что притих под крышею
Старой станции, запертой наскоро.
 

«Вновь вальсируют снежинки…»

 
Вновь вальсируют снежинки,
За ресницами охотясь.
И морозные пружинки
Щиплют щёк небритых роспись.
 
 
Звёзд не видно – в тучах небо.
И луна не народилась.
Но ломтём ржаного хлеба
Греет сердце рёбер стылость.
 
 
Мне бы звёздочку заметить,
Отче, Душе Свят и Сыне,
Хоть одну, ведь также светят
Все они и в Палестине.
 
 
Зыбью тянет с небосвода.
Как младенец сонный дышит.
И с восхода до восхода
Кто-то слушает и слышит.
 

Негромким фортепиано

 
Негромким фортепиано капель роняет ноты.
На жестяном пюпитре листает пьесу март.
Ни на минуту в мыслях не держатся заботы.
Лишь яркой канарейкой горит в душе азарт.
 
 
Как сахарная вата на скатерти в горошек,
Смеются в новом небе шальные облака.
Я бегаю по крышам, гоняя тощих кошек,
Ловя задорный щебет, как проблеск маяка.
 
 
Моё простое сердце лоскутною игрушкой
Дратвою грубой сшито из перьев и тряпиц.
Потешное и грустное, как уличный Петрушка,
С одной и той же песенкой,
                                                хоть и под сотней лиц.
 
 
Шарманке подпевая, за мною ходят духи.
Из тех, что скуки ради на лестнице скрипят.
Как маленькие дети, всё просятся на руки
И деньги из карманов рассыпать норовят.
 
 
Душ наших потайная, как руны, перекличка
Сиянием полярным мерцает и звенит.
Летит через сугробы гирляндой электричка
И над тайгой заснеженной уносится в зенит.
 

Фея

 
Однажды я увидел фею.
Она лежала на цветке.
Я робко любовался ею,
Сачок едва держа в руке.
 
 
То улыбалась, то вздыхала,
То будто плакала во сне
Она под сенью опахала
Листвы, не зная обо мне.
 
 
Я, навострив и слух, и зренье,
Вдыхал волшебный аромат.
Боясь качнуть ее растенье,
Глядел, как крылышки дрожат.
 
 
Я млел, не веря наважденью
И, всё же, упиваясь им.
Но дерзкий помысел, как тенью,
Тут овладел умом моим.
 
 
Охоты спесь во мне взыграла.
Я к фее прыгнул скоротка.
Сачком взмахнул!..
                         И вдруг не стало
Ни аромата, ни цветка.
 

«Когда-нибудь я вырасту, наверно…»

 
Когда-нибудь я вырасту, наверно.
И стану очень верно поступать.
Я научусь вести себя примерно.
И разучусь не тех я выбирать.
 
 
Я научусь разумному цинизму
И связи с пользой бойко заводить.
Исполнюсь шарма, опыта, харизмы.
И каждый рад мне будет угодить.
 
 
Однажды гляну в зеркало небрежно,
А там – не просто я, а Голливуд!
Вдруг испытаю и восторг, и нежность,
Мол, где ж таких красивых выдают.
 
 
Потом проснусь, отправлюсь на работу.
Рассветным снегом скромно проскриплю.
Вновь усмехнусь себе, как анекдоту.
Под нос негромко что-то пропою.
 
 
Как метроном, шагают сутки мерно.
У будней тоже есть свой тон и стать.
Когда-нибудь я вырасту, наверно.
И стану очень верно поступать.
 

Правобережное

 
Вода по послезимнему асфальту
В разводах масла радужных играет.
Над проводами крутит ветер сальто
И пыль в глаза, хихикая, бросает.
 
 
Шагаю длинной улицей на правом
Вдоль километров заводских заборов.
Дышу привычным городским угаром.
Он нами так любим и так нам дорог.
 
 
Сороковое лето где-то рядом
Пульсирует яичным эмбрионом.
Ребячьим незатейливым обрядом
Всё снова оберну аттракционом.
 

«Никогда не слишком поздно для конца…»

 
Никогда не слишком поздно для конца.
Но бывает слишком поздно для надежды.
Невозможно быть любимым без лица,
Как не выйдет быть одетым без одежды.
 
 
Руки тянутся навстречу до поры.
Но однажды почему-то перестанут.
Лишь клубятся ядовитые пары.
Над горящей лягушачьей кожей тают.
 
 
Не обманешь, не слукавишь, не сотрёшь.
Компас сердца стрелку держит строго.
Только б мушку не сбивала дрожь.
Был бы верен спутник и дорога.
 
 
Мир не банк – гарантий не даёт.
И не казино – не жди удачи.
Каждого свой позывной ведёт.
Будет, как решишь, а не иначе.
 

Август

 
Выдыхаю июль и вдыхаю до судорог август.
Пригубив сентября,
                       я ныряю в промозглый октябрь.
Мои летние сны —
                       мой испытанный зимами парус.
И маячит уже мишурою постылый декабрь.
 
 
Я давно не ищу под искусственной хвоей
                                                                   подарков.
У меня нету версий —
                                        особенно, лучшей —
                                                                             себя.
Я на зиму припас кислых яблок из дикого парка,
Чтобы скулы сводило и смехом давиться, сипя.
 

Атлантида

 
Я хочу жить на улице Баумана,
Где разлито в воздухе лето.
Где моё было детство избаловано
Рябью солнца в рябинных просветах.
 
 
Я учился дружить в этих двориках.
Строил крепость из веток и снега.
Буквы в книжках и толстых, и тоненьких
С полок брал Кошевого Олега.
 
 
Под его краснодонскою святостью
Грезил я Атлантидой и космосом.
И басили мне в след с тёплой радостью
Мамонты человеческим голосом.
 
 
Здесь прошло моё детство заветное,
Где нет тени уныния юности.
Где не манит лукавство запретное,
Но всё дышит бесхитростной мудростью.
 
 
Я хочу жить на улице Баумана,
Где разлито в воздухе лето.
Где моё было детство избаловано
Рябью солнца в рябинных просветах.
 

Девчонка с самыми красивыми глазами

 
Девчонка с самыми красивыми глазами
Бежала по небу, опаздывая в школу.
Кричали птицы вслед дурными голосами.
Она смеялась, напевая баркаролу.
 
 
Девчонка с самыми красивыми глазами
Несла букет нарядный с первого свиданья.
– Ах, сколько их ещё не за горами! —
Шептала радость беззаботного незнанья.
 
 
Девчонка с самыми красивыми глазами
Качала первенца – непросто лезут зубки.
Умыты щеки не последними слезами.
Девчонка – мама. Боже мой, как ноют руки!
 
 
Девчонка с самыми красивыми глазами
Узнала больше, чем хотела и просила.
И жизнь, как водится, ложится полосами.
Но почему на это нужно столько силы?
 
 
Девчонка с самыми красивыми глазами
Шагает ровно, от бедра, каблук не дрогнет.
Копали ямы ей, но рухнули в них сами.
И шкодный блеск в зрачках, не ждите,
                                                          не поблëкнет.
 
 
Девчонка с самыми красивыми глазами
Глядит на небо, по которому бежала.
Звонок смеётся где-то там за облаками.
Девчонка никуда не опоздала.
 

«Улыбался снегопад…»

 
Улыбался снегопад
Голубой метели.
Всё шептал ей невпопад.
Хлопья всё летели.
 
 
А метель взметала их
В купол тёмно-синий.
Ей любуясь, Бог притих,
Как щенок в корзине.
 
 
Весь подзвëздный белый свет
Стал стеклянным шаром.
Словно в перстне самоцвет —
Драгоценным даром.
 
 
Улыбался снегопад
Голубой метели.
Всё шептал ей невпопад.
Хлопья всё летели.
 

«Почему мне тяжело даётся осень?..»

 
Почему мне тяжело даётся осень?
Почему я не люблю весь этот сплин?
Даже если я нетрезв в слепую просинь,
Всё равно не вижу прелести – вот блин!
 
 
Я ценю прозрачность воздуха в сентябрь.
Восхищает золотистый березняк.
Но за этим всем мерещится декабрь,
Долгий холод, стылость и сквозняк.
 
 
Не твердите мне про болдинскую осень.
Про истошно-утончённый декаданс.
Есть лишь лето для меня. Весь год – несносен.
Только лету я пою свой злой романс.
 
 
Я б сбежал от этих вьюг постылых
В край вальяжный пальм и голых тел.
Но среди сибирских рож, до боли милых,
Слишком много у меня забот и дел.
 

«Капли падают на листья…»

 
Капли падают на листья.
Дождь с утра не перестанет.
Умывает статуй лица,
По карнизам барабанит.
 
 
Эта осень затяжная
Зиму держит где-то возле.
Словно полоса сплошная —
Кончится, но позже, после.
 
 
Ты глядишь в окно с постели,
Пледом кутая колени.
Клёны, что вчера пестрели,
Ныне лишь штрихи и тени.
 
 
Золотистым мëдом дрëма
Склеит вновь твои ресницы.
Спи, чуть позже дня иного
Приоткроется страница.
 

Камышовый кот

 
Если я и кот, то камышовый.
Чтоб вода, и заросли, и рыба.
Только чтобы холод не моржовый.
Так, прохлада, жира нету ибо.
 
 
Чтоб бродить по заводям украдкой,
Робкую подстерегая утку.
С мягкою, но хищничьей повадкой,
С ней играя гибельную шутку.
 
 
А потом лежать, на солнце греясь,
Услаждая живота пушистость.
Не боясь, не помня, не надеясь.
Просто млея под тепло и сытость.
 
 
Кошка спит, как будто нет важнее
Дела этого во всей большой вселенной.
Кошка вскачь – и нет её свежее,
Хоть мгновенье вспять казалась ленной.
 
 
Быть котом, хоть камышовым – круто!
Жизнью жить надменной и небыстрой.
Если ж с кармой не удружит Будда,
Я не против быть задорной выдрой.
 

«Этой осени пронзительная свежесть…»

 
Этой осени пронзительная свежесть
Не даёт никак мне с мыслями собраться.
На уме и в сердце только хмарь и нежность.
Им не слиться вместе и не разорваться.
 
 
Обстоятельств зыбких вязкая трясина
Тянет вспять и вниз, выматывая нервы.
Это было бы совсем невыносимо,
Если бы не снег на листьях первый.
 
 
В этот раз тепло нескоро уходило.
И палитра тихой сепии чуть глуше.
Время будто растянулось и застыло,
Как лисицы настороженные уши.
 
 
Что-то в веток перекрестиях маячит
И борзою сворой мчит за облаками.
Мне под ноги детский выкатился мячик,
Как щенок, готовый шлёпать за шагами.
 

«Вот бы стать, как птица…»

 
Вот бы стать, как птица,
Легким и простым.
Мягким, как лисица,
И почти пустым.
 
 
Не бежать, не злиться,
Душу зря не рвать.
Только ввысь стремиться
И любимых ждать.
 
 
Город свой недобрый,
Как гнездо любить.
И, как поезд скорый,
Скуку отпустить.
 
 
Родиною ветер
Легкий осязать.
Тот, что здесь же веял,
Где девчонкой мать.
 
 
Где свою любимую
Словно клад нашел.
Где беду великую
Боком обошел.
 
 
Где, как божья милость,
Есть любимый сын.
Где, чтоб ни случилось,
Сам ты не один.
 
 
Белою и тонкою
Здесь судьбы фата.
Песенкой негромкою
Стать бы навсегда.
 
 
Вот бы стать, как птица,
легким и простым.
Мягким, как лисица,
И почти пустым.
 

Про ёлку

 
Индевели лапы ели.
Серебрил её январь.
Звёзды, падая, звенели.
Рдела пудра-киноварь.
 
 
Задремавшая невеста,
Словно в барсовом меху,
Посреди глухого леса
Тихо шепчет жениху.
 
 
Чтоб пришёл он не внезапно.
Чтобы звал издалека.
Чтоб рука его не зябла
И была крепка-легка.
 
 
Чтоб срубил одним ударом,
Подхватил бы и унёс.
Чтоб не жалил мёртвым жаром
Осерчавший Тесть Мороз.
 
 
Так и пела в сонной дымке
Хрупким шелестом хвои
У медведя на заимке
Ëлка песенки свои.
 

«Только снег умеет падать, как в кино…»

 
Только снег умеет падать, как в кино.
Только он умеет замирать в полёте.
Хлопья белые и белое вино.
Вам налить? Ах, с незнакомцами не пьёте.
 
 
Что ж, разумно. Хоть и жаль, что пропадёт.
Я и сам не пью, но это так красиво.
Как вино несут и то, как снег идёт.
И столешница из грубого массива.
 
 
Вы, пожалуй, выходите за меня.
Звёзды с неба, правда, вам не обещаю.
Да и нет у входа белого коня,
Но всегда есть тёплый взгляд за чашкой чаю.
 
 
Руки есть, чтоб обнимать, когда темно.
Сердце – чтоб по вам скучать, пока вы ждёте.
Хлопья белые и белое вино.
Вам налить? Ах, с незнакомцами не пьёте.
 

«Люди любят смотреть на огонь…»

 
Люди любят смотреть на огонь.
Потому их так манят герои.
Слаще музыки Гектора стон
У сожжённой данайцами Трои.
 
 
Звёздным небом Высоцкого хрип.
Молнией – Маяковского выстрел.
Кто сгорел, а не просто погиб,
Для толпы стал напитком игристым.
 

Мой сын

 
Этот мальчик, помню, был таким послушным.
Бирюзою нежной глазоньки сияли.
Не родившись даже, стал таким он нужным,
Будто прежде никого нигде не ждали.
 
 
Никогда он не кричал «хочу» и «дайте».
Никого не задирал слабей и младше.
Но в бесхитростном и добром его взгляде
Становилась явной даже капля фальши.
 
 
Вы не думайте, он был вполне обычный.
Хоть отец ему достался – сикось-накось.
И шалил, и ждал игрушек заграничных,
И волшебное ему, как всем, мечталось.
 
 
Только рос он словно инопланетянин.
Будто зрение дано ему иное.
Для меня он добрый тот самаритянин,
Что больного спас, не бросив за стеною.
 
 
Мой сынок меня и лучше, и добрее.
Только в нём моё скупое оправданье.
Он всё старше. Я – ленивей и старее.
Боже, дай мне всё успеть, хоть с опозданьем!
 
 
Он всё сможет. Его сердце в том порукой.
В нём любовь живёт и рожью зреет сила.
Пусть же будет благодать тебе подругой,
Мальчик мой. И пусть родная станет милой.
 

«Ветер, капли, лужи, дождь…»

 
Ветер, капли, лужи, дождь.
Руки, веки, губы, дрожь.
 
 
Ветки, листья, сырость, парк.
Всё и так. И всё не так.
 
 
Шорох, шёпот, тишь, шаги.
Время, стой, а не беги.
 
 
Вечер, сумерки, асфальт.
Будет утро. Будет старт.
 

Все мы космос

 
Все мы космос. Все мы бездна.
Ближний, дальний, параллельный.
Всем нам даром, безвозмездно,
Выдан мир большой и цельный.
 
 
Чтоб шагали и любили.
Жили чтоб без перекура.
Чтоб взлетали и парили,
Как велел Гагарин Юра.
 
 
Заводи скорей ракету.
Курс наметь на карте неба.
Сила сердца, скорость света,
Голос звезд и запах хлеба.
 

Гром-разбойник

 
Гром-разбойник, где ты бродишь?
Где блестит твоя рапира?
Чью полуночь ты тревожишь,
Ради праздничного пира?
 
 
Где твои туманы вьются
Царской мантией собольей.
Где твои раскаты бьются
Словно кубки на застолье.
 
 
За зиму мы стосковались
По твоей удалой прыти
И хотим, чтоб снова прялись
Изумрудных ливней нити.
 
 
Чтоб листва вокруг звенела,
Чтоб стекло в окне дрожало.
Чтоб земля от страсти млела
Будто прежде не рожала.
 
 
Смоешь пыль и копоть зноя.
Распрямишь сухие ветви.
Снова вспыхнет радость Ноя
Светлой радугой заветной.
 
 
Разори, разбойник ушлый,
Сон унылой богадельни.
Вымой злые наши души.
Отними сердец безделье.
 
 
В нашей памяти усталой
Столько мелочной обиды,
Что просвета свету мало,
Как меж Сцилой и Харибдой.
 
 
Ты приди к нам, гром задорный,
Напугай, чтоб встрепенулись.
Чтобы к душам беспризорным
Вера и любовь вернулись.
 
 
Гром-разбойник, где ты бродишь?
Где блестит твоя рапира?
Чью полуночь ты тревожишь,
Ради праздничного пира?
 

Дрозд

 
Будит дрозд сырую землю.
Кличет солнца жар.
Ладит клювом выход стеблю.
Кружевится пар
Над размякшей бурой почвой —
Сонною княжной,
Чьей девичьей сластью сочной
Пахнет хлеб ржаной.
Солнце ближе и всё чаще
Сердца гулкий стук.
Талых вод в дремучей чаще
Всё шумнее звук.
Со дня на день лопнет небо
Дерзкою грозой.
Я твоею брежу слепо
Щедрою косой.
Вьётся будто бы живая,
Дразнит и блестит.
В платье лоскуты сшивая,
Дрозд весну растит.
 

Гостья

 
В полную Луну не сплю.
Я в любимчиках её.
Сразу на двоих стелю
Тёмно-синее бельё.
 
 
Знаю, что придёт опять,
За нахальством пряча стыд.
Будет петь и танцевать.
Снова будет сон убит.
 
 
Будет в ухо мне шептать
Вновь похабщину и жуть,
А потом взахлёб рыдать,
Песню нудную тянуть.
 
 
Не прогнать же мне её?
Мы ж практически родня.
Не дай бог, хулиганьë
Встретит где-то без меня.
 
 
Пусть уж дремлет, как пройдёт
Нервной дурости запал.
Ведь на месяц пропадёт.
Да и я не так устал.
 

Книги

 
Мы книги читая, ныряем в себя
И ловим там жемчуг простых откровений,
Что страх победить можно только любя,
А вера выводит из топи сомнений.
 
 
Всё сущее – книга, и нужно прочесть
Хотя бы четыре несложных страницы.
Про дружбу, любовь, про работу и честь.
И пятую – об опустевшей гробнице.
 

Любить дождь

 
Вода летит из облаков
На землю меньше мили.
Дождю не нужно берегов,
Чтобы его любили.
 
 
Любить моря не сложный труд.
К ним едут, предвкушая.
А дождь идёт, когда не ждут,
Порою раздражая.
 
 
Но что за музыка, мой друг,
Что за сердечный шёпот,
Когда поют дожди вокруг
И время не торопят.
 

Пушкину

 
Александр, здравствуй, братец!
Шарф, цилиндр, бакенбарды.
Скачет время словно заяц.
С жизнью смерть играет в нарды.
 
 
Ты, Сергеич, не кручинься,
Сам же знаешь, всё проходит.
В креслах, дорогой, откинься.
Кот с тебя, вон, глаз не сводит.
 
 
Я скажу тебе без спеси,
Наложили б скопом руки,
Кабы не твои бы песни,
Не твои бы, брат, науки.
 
 
Снова в Вавилоне башня.
Чëрт побрал давно Европу.
Только на Руси не страшно
Русскому и эфиопу.
 
 
Ты спроси хоть, где же кружка.
Пробку в потолок и к дамам.
Не грусти, жива старушка
Здесь, под небом синим самым.
 
 
Ты поверь, не будет спуску
Бесноватому Петрушке,
Потому что есть у русских
Самый настоящий Пушкин.
 
 
Ничего надёжней нету.
Ты – как в космосе скафандр.
Наш – на зависть всему свету.
С Днём рождения, Александр!
 

«Сказкой меньше, сказкой больше…»

 
Сказкой меньше, сказкой больше.
Слово за слово – тропинка.
Шум всё громче, связь всё тоньше,
Но шипит ещё пластинка.
 
 
Голоса, как из тумана —
То ли морок, то ли эхо.
Тени с белого экрана —
Сны совсем иного века.
 
 
Мгле протянешь робко руку,
Погрузив в неё лишь пальцы.
Службу ль, встречу ли, разлуку
Гладью шьёт судьба на пяльцах.
 
 
Так несложно обознаться,
Так непросто верно выбрать.
Так легко порой признаться
Не тому – как в бездну прыгнуть.
 
 
Зреет дождь и зреет колос.
Круг за кругом – по спирали.
То кричит, то шепчет голос.
Заглушить его – едва ли.
 
 
Сказкой меньше, сказкой больше.
Слово за слово – тропинка.
Шум всё громче, связь всё тоньше,
Но шипит ещё пластинка.
 

Одуванчик

 
Одуванчик – он прикольный.
У него, как в детстве, шапка.
Он стоит такой довольный
Будто саблю сделал папка.
 
 
Он совсем ещё недавно
Жёлтую носил панаму.
Улыбался всем забавно.
Будто в каждом видел маму.
 
 
А когда сорвёт проказник
И оставит без убора,
Он ему подарит праздник
Без обиды и без спора.
 

«Твоё останется твоим…»

 
Твоё останется твоим.
Чужое может лишь казаться.
Важней собою быть самим,
Чем вечно нравиться пытаться.
 
 
Держаться нужно за того,
Кто дорожит тобой взаимно.
А лесть не стоит ничего —
Она с изменой неразрывна.
 
 
Лишь те достойны дней и сил,
Кто ценят, радуются, помнят.
Другие, – как бы ни просил, —
Жизнь обкрадут, а не наполнят.
 
 
Твоё останется твоим.
Чужое – может лишь казаться.
Важней собою быть самим,
Чем вечно нравиться пытаться.
 

«У дождя есть голос…»

 
У дождя есть голос.
У дождя есть запах.
Ливень или морось.
В струях или в каплях.
 
 
У дождя есть губы.
У дождя есть пальцы,
Что ласкают трубы
Водосточных граций.
 
 
У дождя есть грёзы.
Реквием и скерцо.
У дождя есть слëзы.
У дождя есть сердце.
 

Благодарю

 
Благодарю за тишь.
Благодарю за дождь.
И что со мной не спишь,
Когда озноб и дрожь.
 
 
Благодарю за хлеб.
Благодарю за свет.
За тонкий лунный серп
И за парад планет.
 
 
Благодарю за взгляд
И силуэт её —
Рассвет мой и закат,
Сокровище моё.
 
 
Благодарю за боль.
Благодарю за труд.
За тихую ту роль,
Что папою зовут.
 
 
За то, что научил
Не требовать, любя.
Что любишь и любил.
Благодарю Тебя.
 

Камень и Луна

 
Камень говорил Луне,
Не дразни меня, не пой.
Бог не помнит обо мне
В этой пустоши ночной.
 
 
Ты красива и светла
В гордой звёздной вышине.
Я ж не ведаю тепла.
Бог не помнит обо мне.
 
 
А Луна, помедлив вздох,
Прошептала: не ропщи.
Я ведь тоже лишь намёк
В этой сказочной ночи.
 
 
Я роняю на тебя
Злато не своих щедрот.
Есть другой, кто, не скорбя,
Свет небесный раздаёт.
 
 
Я горю его огнём,
Но согреть мне не дано.
Лишь о солнышке одном
Молит каждый перед сном.
 
 
Ты укрыт среди травы.
Ты под снегом видишь сны.
У меня ж, хоть в крик реви,
Нет ни лета, ни весны.
 
 
Но на всех нас льёт лучи
Солнце с первых тайных дней.
Ты с обидой не кричи:
Бог не помнит обо мне.
 
 
Гром и капля на стебле —
Все из общей Чаши пьëм.
Помнит Он и о тебе.
Помни же и ты о Нём.
 

«Клëкот птицы хищной…»

 
Клëкот птицы хищной
Рикошетит эхом
О высоток крыши
Будто детским смехом.
 
 
Караулю в небе
Перья побелее.
Коркою на хлебе
Камни всё теплее.
 
 
Ласточек безмолвных
Серпики без счёта.
Будто запись формул
Света и полёта.
 
 
Солнечною пудрой
Переполнен воздух.
Столько грусти мудрой
На собачьих мордах.