Текст книги "Книга родства. Повести и рассказы"

Войны воздушные

Над просторами России идет война. Каждый час передвигается линия фронта – щирокая, длинная, протяжением в тысячи километров. Теплые потоки воздуха, возвещающие весну, надвигаются с юга, и отступают далеко на север, к Ледовитому океану, снежные тучи, чтобы осенью снова дохнуть холодом на жителей страны нашей. Это борение – вечно, нет в нем победителя и нет побежденного, да и не должно быть: только пока длится оно, жизнь существует, жизнь произрастает, жизнь течет.

Не важнее ли всех войн и столкновений народов и государств эта постоянная, с дней возникновения Земли происходящая борьба тепла и холода? Да, на войнах наших погибали миллионы людей, но, если хоть раз потоки воздуха с юга не придут на север весною, а осенью снова не уступят веяниям холода, само существование не только человечества, но и всего живого окажется под угрозой. Не взойдут хлеба, не разольются реки, утратит почва своё плодородие… Брани воздушные, постоянный непокой в царстве небесном – вот что дает жизнь всякой твари на Земле.

И по таким же законам движется история: видно, так надо было, чтобы общество подчинялось тем же правилам, что и природа, – произрастало, как дерево, волновалось, как море, сотрясалось, как небо в грозу. Время, как воздух, движется, и есть во времени потоки теплые и холодные, и то один, а то другой поток захватывает иногда целые страны и континенты – и несет то вверх, в высшие слои истории, то вниз, на её дно. А что образует этот воздух? Вдохи и выдохи человеческие, дыхание миллионов и миллиардов людей, вроде и неприметных, но дарующих миру главное, что у них есть, – дыхание, дуновение, дух, в котором – их радости и горести, мысли и чувства, прозрения и ослепления, любовь и ненависть. Пусть не высказаны они, не выражены, но след их останется навсегда в небе, в ветре, которым дышим мы, – и каждый глоток воздуха содержит в себе частички каждого выдоха, когда-либо совершавшегося на земле. Время, как воздух, создается вздохами нашими, смехом нашим и речью.

А если человек научился управлять ветром, покорил течение воздушных струй, то, может быть, и струи ветра времени когда-то будут подвластны ему? Может быть, когда-нибудь мы научимся рассекать крылом «жизнелета» или «мыслелета» пространство чужих мыслей, чувств, верований, передвигаться из одной души в другую, из зоны холодного духовного климата – в страну теплую и наоборот? Все возможно. Но все двуедино: человек может совершить любое дело, но станет оно добрым или злым, сказать точно не может до тех пор, пока не совершится оно. И веяние времени покорить – не значит ли дать волю тому злому, властному, слепому началу, что таится в нас? Не знаю. И, наверное, придется нам сначала совершить ошибки, чтобы понять, что такое правда.

…Ветер повеял мне в окно, и в солнечном луче, проникшем в комнату, заиграли золотистые пылинки. Есть люди, которые, подобно пылинкам этим, живут, и движутся, и существуют духом времени, в нем то танцуют, то бьются, то сталкиваются, то разлетаются в разные стороны. И иногда луч солнца истории освещает их, а иногда в темноте проводят они век свой, и никто не расскажет, чем живут, о чем мыслят, как чувствуют они.

Заговори, время! Заговори, пылинка в горячем луче! Открой нам, как веяние несёт тебя, то поднимая ввысь, то роняя в воздушные ямы, ибо и я, и все мы – такие же пылинки, и знать надо нам друг друга, чтобы не пропасть в рассеянии! Заговори – и знай, что не пропадёт даром ничто из пережитого тобой, если в слове выразится оно. Говори! Слушать буду я.

Гражданская война в Омске в 1917—1920 гг.
(по материалам историков)

Первым серьёзным столкновением противоборствующих сил в Омске было антисоветское выступление 1 ноября 1917 2-й Омской школы прапорщиков. Накануне, 29 октября, в Омске прошла многолюдная манифестация рабочих и солдат под лозунгом «Да здравствует Совет рабочих и солдатских депутатов!». 31 октября на заседании Городской думы В. А. Жардецкий призвал «принять принудительные меры к ликвидации революционных организаций в Омске, в т. ч. и Совета». Он же стал одним из главных организаторов выступления школы прапорщиков. Восставшие, арестовав часового военного склада 19-го полка, захватили оружие и боеприпасы. Затем были арестованы командующий войсками Половников и члены гарнизонного комитета. Командующим военным округом был назначен эсер Немчинов. В руках восставших оказались штаб военного округа, связь со всеми воинскими частями. Однако попытки привлечь на свою сторону солдат омского гарнизона и казаков большого успеха не имели. Вместе с тем сторонники Советов действовали быстро и организованно. Восставшие были окружены в крепости отрядами Красной гвардии 2 ноября 1917, убедившись в провале своего выступления, восставшие сдались и были разоружены. В тот же день были арестованы некоторые руководители восстания В. А. Жардецкому и Немчинову удалось скрыться.

В конце 1917 – первой половине 1918 антисоветские выступления в Омском Прииртышье продолжались. В декабре 1917 они были связаны с выборами во Всероссийское Учредительное собрание, весной 1918 – с принудительными хлебозаготовками и другими мероприятиями Советской власти. Вдохновителями антисоветских выступлений в Омске были подпольные «Союз офицеров», «Комитет спасения свободы и родины», а также скрывавшаяся под вывеской «Общества любителей охоты и рыболовства», т.н. «организация тринадцати» (получила своё название по числу казачьих офицеров, составлявших её ядро). Одним из лидеров последней был Б. В. Анненков. Наиболее известным антисоветским выступлением в этот период является т. н. «поповский мятеж» (18—19 февраля 1918). Местное духовенство, поддержанное представителями партии кадетов, начало кампанию против декрета Совнаркома об отделении церкви от государства и школы от церкви. 18 февраля был организован крестный ход, в котором приняли участие многие омичи. Во всех церквах города ударили в набат. По этому сигналу должно было начаться антисоветское выступление, в результате которого предполагалось арестовать большевистских лидеров, свергнуть Советскую Власть в Омске. Город был объявлен на осадном положении, имели место вооруженные столкновения сторонников и противников Советской власти. В ночь с 18 на 19 февраля, воспользовавшись суматохой, в Омск ворвался отряд атамана Б. В. Анненкова, который занял Сибирский кадетский корпус и Казачий Никольский собор. После перестрелки с красногвардейцами анненковцы ушли из города, захватив с собой казачью святыню – «знамя Ермака». 19 февраля силами Красной гвардии «поповский мятеж» был подавлен, а многие его организаторы арестованы. 9 марта 1918 Омский Совет принял специальную «резолюцию по борьбе с контрреволюцией», в которой объявлялось, что все активные противники Советской власти «будут беспощадно расстреливаться отрядами Совета на месте преступления». При Совете был создан отдел по борьбе с контрреволюцией, в подчинении которого находился специльный отряд в количестве 240 человек.

Крупномасштабные антисоветские выступления начались в Омском Прииртышье в мае 1918. После вооруженных столкновений отрядов Красной гвардии с чехословаками (Марьяновские бои) большевики оставили Омск, увезя с собой всю городскую казну (280 млн. рублей). С лета 1918 Омск стал центром антисоветского движения в Сибири. Вначале его своей резиденцией сделал Западно-Сибирский комиссариат, представлявший интересы Временного правительства автономной Сибири. В конце июня 1918 Западно-Сибирский комиссариат был упразднен, а в Омск прибыло Временное Сибирское правительство, в состав которого вошли П. В. Вологодский – председатель Совета министров, В. М. Крутовский – министр внутренних дел, Г. Б. Патушинский – министр юстиции, И. А Михайлов – министр финансов и М. Б. Шатилов – министр туземных дел. Временное Сибирское правительство объявило о денационализации промышленных предприятий, восстановлении частного землевладения, дореволюционных судов и административных учреждений. Претендуя на всю полноту власти в Сибири, Временное Сибирское правительство вступило в конфронтацию с Сибирской областной думой, находившейся в Томске. Кульминационным моментом этой борьбы стал арест в ночь на 21 сентября 1918 в Омске членов Временного Сибирского Правительства В. М. Крутовского и М. Б. Шатилова, поддерживавших Сибирскую областную думу, председателя Думы И. А. Якушева и известного сибирского областника А. Е. Новоселова. Вскоре после этого инцидента Сибирская областная дума была распущена.

К осени 1918 большая часть территории Сибири находилась под контролем Временного Сибирского правительства. Но оно претендовало теперь уже и на роль Всероссийского правительства. Однако на Государственном совещании в Уфе 23 сентября 1918 в результате компромисса между различными политическими силами, представлявшими антибольшевистский лагерь в России, была создана временная всероссийская власть в лице Уфимской директории. В её состав реально вошли Н. Д. Авксентьев, В. Г. Болдырев, В. А. Виноградов, П. В. Вологодский и В. М. Зензинов. Своей резиденцией директория избрала Омск, куда и прибыла 9 октября 1918. В начале ноября указом директории был создан Совет Министров (Временное Всероссийское правительство), в состав которого вошли главным образом министры Временного Сибирского правительства. Уфимская директория сохранила все акты Временного Сибирского правительства, а в качестве главных задач выдвигалась борьба за свержение Советской власти, аннулирование Брестского мира и продолжение войны со странами австро-германского блока.

Но в результате государственного переворота 18 ноября 1918 в Омске власть Уфимской директории была упразднена. Верховным правителем России стал А. В. Колчак, а исполнительная власть перешла к Российскому правительству, состоявшему в основном из членов бывших Временного Сибирского и Временного Всероссийского правительств. Вся деятельность Верховного правителя и Российского правительства была направлена на реставрацию порядков, существовавших в России до большевиков. Резиденцией Верховного правителя и Российского правительства вновь был избран Омск. Здесь же находились Совет Верховного правителя, Государственное экономическое совещание, Правительствующий Сенат, командование Сибирской армией и другие органы власти белой России, а также золотой запас России. В Омске находились и иностранные представители: Высокие Комиссары Реньо (Франция) и Эллиот (Англия), генеральные консулы Мацушима (Япония) и Гаррис (США), а также военные представители Жанен (Франция), Нокс (Англия), Скайлор (США).

Сразу же после свержения Советской власти в Омске, как и в других городах Сибири, стало формироваться большевистское подполье. Главная задача сибирских подпольщиков – вооружённая борьба за восстановление в Сибири Советской власти – была определена на Сибирской конференции большевиков, проходившей в Томске в августе 1918. Омску в этой борьбе отводилось особое место, в силу того, что здесь были сконцентрированы основные политические и военные силы антибольшевистского лагеря. В 1918—19 в Омске находились Сибирский областной комитет РКП (б) и Сиббюро ЦКРКП (б). Наиболее крупным выступлением большевиков было восстание 22 декабря 1918 в Омске, закончившееся поражением. После подавления восстания были расстреляны многие его участники, а также члены Всероссийского Учредительного собрания, находившиеся в омской тюрьме. ещё одна попытка вооруженного восстания была предпринята большевиками в Омске 1 февраля 1919, но и она закончилась неудачно. Несмотря на потери, которые несли большевики, они продолжали борьбу в подполье. В 1919 основная деятельность омских подпольщиков была направлена на разложение белогвардейской армии и помощь партизанскому движению, которое охватило значительную часть современной территории Омской области, но особый размах приобрело в тарских урманах.

Неудачи белогвардейцев на Восточном фронте летом 1919 и, наоборот, успехи красных партизан в тылу белой армии вызывали серьёзные противоречия в высших военно-политических кругах Омска. Наиболее отчетливо это проявлялось в кадровых перестановках в командовании белогвардейской армии и Российском правительстве, а также в робких попытках провести некоторые демократические преобразования (планировались выборы в Государственное земское совещание). В начале ноября 1919 войска 5-й и 3-й Красных армий подошли вплотную к Омску. Командовали ими М. Н. Тухачевский и М. С. Матусевич. 10 ноября 1919 Омск покинуло Российское правительство. Вскоре на Восток отправился и Верховный правитель А. В. Колчак. 14 ноября 1919 войска Красной армии заняли Омск, взяв в плен 30 тыс. чел., захватив 3 бронепоезда, 41 орудие, свыше 100 пулеметов и другие трофеи. Во второй половине ноября вся территория современной Омской области была занята частями Красной армии. Сразу же после этого началось восстановление органов Советской власти. В мае 1920 в Омске состоялся показательный суд над членами Российского правительства, по приговору которого 23 июня были расстреляны А. А. Червен-Водали, Л. И. Шумиловский, А. М. Ларионов и А. К. Клафтон.

(Омский краеведческий словарь)

Кровь и почва

Моль одежду ест, а печаль – человека; печаль человеку кости сушит.

Если кто в печали человеку поможет, то как студёной водой его напоит в знойный день.

Моление Даниила Заточника

Заключение Егора в одиночной камере длилось недолго. В ноябре город был занят войсками Тухачевского, и всех арестованных по обвинению в противодействии белому правительству освободили. Под амнистию попал и Егор. Его выпустили из тюрьмы, правда, не вернув золотой цепочки с нательным крестом, отобранной при аресте. Прежнюю веру в прочность жизни, по-видимому, ему тоже было уже не вернуть: что-то надломилось в человеке.

Свободный и опустошенный, шел Егор по городу, глядя на красные знамена, развивающиеся на правительственных зданиях, и слушая песни о «светлой, широкой дороге», звучавшие на новых, угодных большевикам демонстрациях.«Воля теперь… Дорога светлая, значит. А куда она ведет? Свет-то свет кругом, да холод на душе», – думал Егор, направляясь к родительскому дому.

Идти оказалось некуда. Домво время беспорядков при смене власти в городе был ограблен иподожжен – видимо, кем-то из «добрых» соседей. Где теперь находился отец, уже много лет не имевший способности самостоятельно передвигаться, где пропала мать, никто в округе точно не знал, – а может, люди просто скрывали от Егора жестокую правду. Только слухи распространялись в городе, что родные его были убиты во время боёв на окраине города – тогда ведь никого не щадили…

Где-то за чертой города, на холмах за Иртышом, раздавался гром стреляющих орудий: последние «беляки» пытались совершить набег на город, чтобы хотя бы отомстить большевикам и их сторонникам за своё поражение. Залпы раздавались все ближе и ближе… Бои скоро могли переместиться на те окраинные улицы, где жила родня Катерины. Егор, стоя на пепелище, тупо смотрел на зарево над рекой и слушал доносившийся грохот. «Туда, что ли, – думал он. – Туда пойти, где стреляют. Там ведь Катерина живет… если живет еще. Может, защищу её, может, смерть свою найду… Убьют меня – и тишина будет. Покой. А так – надрывом – не могу жить. Горько на сердце. Горько. Хоть смерть в бою найду – все лучше. Верно мать говорила – надоедает жить человеку».

Волохов, сам не свой от пустоты жизни, спотыкаясь, побрел туда, откуда доносились выстрелы. Кулаки его, грязные, грубые, то сжимались, то разжимались. Он не знал, чем будет сражаться, что вообще будет делать, – ему хотелось просто идти, передвигать ноги в такт ударам сердца, идти куда-то, чтобы поскорее избавиться от разрывающей голову тоски.

А перестрелка уже происходила в квартале Катерины. Дома в нем пустовали, – по-видимому, жители бежали отсюда раньше. Только солдаты-красноармейцы, засев в оставленных хозяевами домах, стреляли из окон по скакавшей по улице кавалерии белогвардейцев. Те, в свою очередь, пытались, даже погибая, унести с собой на тот свет как можно больше жизней своих врагов – своих бывших соотечественников. И именно туда ноги словно сами несли опьяневшего от потери дома и родных Волохова.

Егор ещё был довольно далеко от улицы, где шли бои, когда в него попала чья-то случайная пуля. Он сам ещё не понимал, что произошло, но в глазах его потемнело. Удар… Егор падает – падает лицом в грязь, видит землю, землю… вязкую, липкую грязь… переломленный стебелек цветка… и кровь, впитывающуюся в почву. Кровь, текущая из раны лежащей рядом убитой лошади, обагряет руки и лицо Егора, остается на его опаленных веках. Словно перетекает она из раны лошади – в рану человека, оттуда – в рану земли… Земля ведь тоже ранена. Только кровь из неё не течет. Истощена почва. Истощена. Нужно сделать переливание… крови, жизни. Любви.

Кровь и почва. Кровь, текущая в жилах человека, перетекает в жилы земли. А в крови живет душа. Земля, мать-земля, в руки твои передаю душу мою. Сохрани её, сохрани лучше, чем я. Вот о чем прошу, вот о чем молюсь я.

Почва. Сырой, вязкий чернозем, созданный, чтобы принимать зерна и кормить произрастающие хлеба. Золотая земля наша: палку воткни – зазеленеет тотчас же, словно дубок… Ружье поставь на землю – и приклад небось тоже зацветет: вспомнит, что деревом был когда-то. Вроде добра земля… добра, да если зло в неё посеять, добро вырасти не может! И смерть расцветает на почве этой так же легко и явственно, как жизнь. Смерть расцветает… Взрывы цветут… Война кладет их, как букеты, на воинские могилы… Вот она, почва наша, вот он, закон ее: давать жизнь всему – и смерти тоже. Творить добро всем – даже злу… Любовь, любовь… всеобъемлющая… безразличная.

Что вырастет из земли, кровью политой, человеческим прахом удобренной? Что зреет сейчас в глубине её, какое зерно, жизнь какая? Не знаю. И не хочу знать. Раньше жизни жить нечестно. Увидим, что зачала земля, когда родит она. И поймём… Поймём ли?

Егор попытался пошевелить руками. Поднес их к лицу. В глаза бросилась жирная, кровавая грязь на оцарапанных ладонях… «Грязь, – подумал Егор. – Всюду грязь…. Война. Смерть. Как грязно все это. Не люблю я смерти, боюсь… не как зверь, как человек: грязна смерть, нечистоплотна. Нет правды в ней. Смерть – это нечестно. Это некрасиво. еёне должно быть. Она пройдет. Надо только перестать ждать… Перестать ждать. И всё. И тишина».

Это были последние слова, пронесшиеся в лихорадочно возбужденном мозгу Егора. Последний рывок мысли – и разум, изнемогая, окунулся в безразличие. Егор, не теряя сознания, погрузился в странное полусонное состояние, когда душа человека машинально фиксировала, как его хватают за руки и ноги, оттаскивают с поля боя, куда-то несут, но никак эмоционально не откликалась на происходящее. Только тишина вибрировала и пульсировала в висках, и Егору казалось, что какой-то пузырь в его голове то надувается в пустоте, прикасаясь движущимися краями к внутренней поверхности черепной коробки, то снова сдувается, освобождая место для странных – то визжащих, то скрежещущих – звуков. Егор не замечал, кричал ли он при этом или стискивал зубы, дергался или лежал как убитый, но одно неизменное ощущение овладело всем его существом: радость и боль чудом сохранившейся, но неузнаваемо изменившейся при этом жизни.

 
Предчувствие
 
 
Всё просто. Прогремят раскаты
Артиллерийского огня —
И я, ни в чём не виноватый,
Паду с летящего коня.
 
 
Не нужно боли, слёз. Так надо!
Настанет, видно, скоро час, —
И синью девичьего взгляда
Не очарует небо нас,
 
 
Не отвлечёт, не околдует
Лесов дурманящая тишь,
И шорохом не зачарует
речной камыш, речной камыш…
 
 
Прошла пора очарований.
Остались – подвиг, смерть и кровь,
И зной безвыходных скитаний,
И посвист пуль, и блеск клинков.
 
 
Осталось право быть героем,
И – умирать, и – убивать,
Осталось мужество простое
Под грохот гаубиц – дышать…
 
 
Но можно от войны проснуться,
Приняв, как милость, пулю в грудь,
Остановиться, оглянуться
На пройденный огромный путь —
 
 
На жизнь, исполненную тёмной,
Лихой, несбыточной мечтой,
На мир, немыслимо огромный,
сожжённый страшной красотой.
 
 
Там – голубеющие тени
Лежат у раскалённых стен,
Как обещанье утешений
Среди невзгод, среди измен.
 
 
Там – облака в лучах заката
Горят в величии своём,
Как обещание расплаты
Средь жизни, выжженной огнём.
 

* * *

Волохов был спасён небольшим отрядом казаков – бывших белогвардейцев, ушедших из города ещё при разгроме Колчака и образовавших в окрестных лесах что-то вроде шайки, добывавшей пищу грабежом. Они и в набеге на город участвовали не столько ради отмщения, сколько ради разбоя. Среди них были бывшие друзья Егора, которые увидели его раненым и забрали с собой, в своё лесное логово.

«Казаки-разбойники, вот кто мы», – любил повторять с усмешкой главарь шайки, некогда хорошо знавший семью Волоховых казак Ванька Лихой, высокий черноволосый мужчина лет тридцати-тридцати пяти, порядочный буян и гуляка, черный взгляд которого обладал какой-то необъяснимой властью над собравшимися вокруг Ваньки мужиками.

Лихой хотел, чтобы Егор стал в его шайке разведчиком, – рискуя жизнью, проникал в соседние деревни, узнавал, можно там что-либо украсть и могут ли местные жители оказать разбойникам сопротивление, и сообщал главарю планы возможного набега. Для этого Егора некоторое время держали при шайке, как своего, кормили, лечили, чем могли, – спиртом, травами, – и приучали к мысли, что отсюда ему уже не уйти. Егор обычно молча принимал пищу, хмуро кивая в ответ на уговоры, и почти не показывал неповиновения.

Но однажды Егору пришлось пойти поперек воли главаря. Это произошло, когда казаки-разбойники после очередного грабежа, устроив попойку, решили испытать Волохова на покорность. Лихой, встав от костра, за которым сидели разбойники, подошел к лежавшему неподалеку с перевязанной рукой Егору, держа в руке кусок жареного мяса, и гаркнул:

– Егор, слышь? Покричи-ка мне тут петухом… а я те хлеба дам. Не дашь – прирррежу! – и расхохотался, слегка пошатнувшись при этом.

Партизаны воодушевленно загоготали, глядя на Ваньку и Егора и предвкушая потеху.

Егор медленно встал, морщась от боли, пронзавшей руку, и буркнул:

– Ты чего? Человек я, шутковать те не буду. Давай по-человечески, коли хошь…

Ванька Лихой зло сверкнул глазами и подставил ножЕгору прямо к горлу. Несколько секунд длился молчаливый спор двух взглядов – черного и голубого. Казаки глядели молча, чем закончится противостояние.

Неожиданно Егор схватил нож ладонью здоровой руки прямо за лезвие и отвел его от горла, держа руку перед собой. Кровь брызнула из глубокой раны на ладони. Егор смотрел на Ваньку ледяными глазами из-под нахмуренного лба, словно говоря:

– Вы как хотите, а мне все равно. Коли жить мне, так по себе жить, а не по вам.

Ванька стоял, не двигаясь. Партизаны сначала молча наблюдали за происходящим, а затем раздались возгласы:

– Молодец Егор! Не струсил!

– Во мужик!

– А Лихой-то у нас сволочь, поиздеваться хотел над слабым…

– Да какой он те слабый, нас всех здоровее! Глянь, как смотрит! Волком!

– Все! – пьяно воскликнул, вставая на ноги, кряжистый мужик, сидевший ближе всех к костру. – Решено. Фёдорыч теперь наш атаман будет! А Лихого, паскуду, – прочь отсюдова, пусть выживает один, как хочет!

– А и верно, – закивали головами другие. – Лихой не наш человек был, трус, гулена, вот и не везло нам с ним. С Егором лучше небось будет!

Лихой стоял, молча озираясь, словно до конца не понимая, что произошло вокруг. Егор тоже смотрел на пьяных мужиков с торжествующе-безразличным видом: ему уже было все равно, с кем и в какой роли жить или умирать, но ощущение своей непокорности приносило ему какую-то неосознанную отраду. Внезапно опьяневший от спирта и позора Лихой, который ещё мог бы переманить мужиков на свою сторону, пошатнулся, икнул и ринулся куда-то в чащу за спиной Егора, чтобы исчезнуть в темноте между сплетенных лесных веток. «Сбежал, трус! Туда ему и дорога!» – кричали вослед своему бывшему главарю мужики.

* * *

И началась у Егора Волохова новая жизнь – разбойная. Ему пришлось руководить шайкой, совершавшей набеги на окрестные деревни в поисках хлеба и вина. Егор запретил своим людям лишать людей жизни, но в суровых условиях междоусобной войны, бушевавшей вокруг, жестокости все равно было не избежать. Приходилось Егору мириться с этим, мириться с войной, как ни горько это было его сердцу.

Однажды, руководя набегом на одно из таежных сел, Волохов случайно встретился с Катериной. Это произошло, когда разбойники штурмовали небольшую сельскую церковь, запертую изнутри, – кто-то сказал им, что там спрятаны деньги… Но на самом деле в церкви спрятались сельские женщины, испугавшиеся внезапного набега. В их числе была и Катерина, обосновавшаяся жить в этой деревне у одной из своих многочисленных родственниц.

Ворвавшись в храм, разъяренные мужики увидели в нем кричащих и мечущихся в ужасе женщин – и Катерину, которая безмолвно стояла у иконы и смотрела вокруг тихими, но гордыми глазами, словно не замечая происходившего в храме. «Это же Катька!» – вырвалось у Волохова. Партизаны, повинуясь жесту главаря, бросились к ней, схватили и бросили, как мешок с тряпьем, к ногам Егора.

– Вот те баба. Знал ты её, да? Позабавься, да нам со своими потешиться дай, – раздавались возгласы.

Егор быстрым движением руки указал людям на двери храма:

– Прочь отсюда! Ишь, до чего додумались: в храме развратничать! Хлеб мы взяли, водку взяли, своё получили – так и уберемся восвояси! А её, – указал он на Катерину, – я с собой беру. Моя она! Ти-хо-о!!! – повысил он голос на зароптавших было мужиков. – Выбрали меня атаманом, так слушайте! Кто не хочет со мной быть, – скатертью дорога, выживайте сами! А я с пути своего не сверну.

Шайка замолчала. Казаки беззвучно встали в ряд и, переглядываясь, пошли из храма вслед за Волоховым. Катерина шла впереди, бросая на Егора молчаливые взгляды.

– Порядком я без тебя намаялась. И голодать приходилось, и скитаться, пока сюда не прибрела… А ты, я вижу, здесь в почете. Скажи, теперь все будет хорошо? Точно? – спросила она, когда отряд выезжал из притихшего села.

– Если что-то будет, это уже хорошо, – отрывисто бросил Егор и закурил.

* * *

Прошло совсем немного времени, прежде чем выяснилось, что шайка не любит Катерину, не может с ней ужиться, словно ревнуя к ней своего главаря. Мужики начали ссориться с ней, оскорблять, когда Егора не было рядом, и даже заступничество атамана не могло заставить их прекратить бессмысленную вражду.

Однажды казаки, собравшись на совет, в присутствии Волохова обвинили Катерину в краже хлеба. «Было у нас намедни больше хлеба, чем теперь. Вон сколько пропало, – говорили они. – Это все Катька твоя, она ворует. Выгони ты её, воровку, иль прикончь, а не хочешь – сам убирайся. Как без Лихого прожили, так и без тебя проживём!»

– Не могла она хлеб воровать. Попросила бы у меня, всегда бы дал, – возражал им Егор. – Ну не может она сделать этого. Моя она. Так и знайте: коль я честен, то и Катька тоже.

Казаки, сидя кругом, недовольно молчали. В их молчании, по-видимому, таилась угроза: кряжистый мужик, когда-то изгнавший из шайки Ваньку, не таясь, нащупывал за голенищем нож.

Молчание разрушила сама Катерина. Она встала, гордо взглянув на Егора, и с усмешкой медленно проговорила:

– А ты у меня не Стенька Разин, как я вижу! Тебе баба дружины дороже… Не казак ты, точно – не казак. Прощевай, сама без тебя проживу. И тебе так лучше будет. Прощай… Живи! А я уйду, небось есть ещё добрые люди на свете, помогут.

Казаки ухмылялись, а Егор безмолвствовал, глядя, как Катерина медленно уходит с поляны, где горел их костер, в направлении просеки, ведущей к ближайшей деревне. «Недолго мы с Катериной вместе были. Не судьба, видать», – горько думал Волохов.

* * *

Быть главарем ватаги казаков-разбойников Егору тоже оставалось недолго. Отряд красноармейцев, направленный новым правительством для искоренения остатков казачьей вольницы, быстро напал на след шайки Волохова, нашел их лесной лагерь и устроил там засаду. Ни о чем не подозревавшие разбойники, вернувшись из очередного похода в своё логово, были неожиданно схвачены и перебиты – тут же, на месте. Лишь несколько человек, отделившихся от отряда, чтобы провести разведку соседних сел, смогли спастись – и Егор был среди них. Но и им было опасно продолжать прежний образ жизни: на них продолжалась охота, и путь для спасения был только один – бегство… как можно дальше, из родных земель, туда, где ещё пытались сопротивляться красным белогвардейцы… а затем, возможно, за границу.

Долго Волохов блуждал в сибирской тайге, добывая пищу охотой. Спутники постепенно отбились от него: кто-то отказался от бегства и предпочел затаиться в глуши, дожидаясь очередной перемены власти, а кто-то погиб. Егор же не верил в возможное возвращение белых, не мог он и сдаться – не таков был его воспитанный долгими испытаниями характер. Он шел на восток, пытаясь найти дорогу туда, где ему не угрожала облава.

Постоянно вспоминались Егору слова Катерины: «Прощай… Живи!» «Это она мне говорила… – шептал пересыхающими губами Волохов, совершая свой долгий путь. – Прощай. Знать, пока не прощу я их, врагов-то, не сдохну. Жить буду. Не могу я их простить пока что. Жить буду, вот! Так-то вам!» – и продолжал идти, идти из родных мест, с земли, обжитой отцами и дедами – туда, где мог он ещё надеяться на выживание.

Во время своих скитаний в лесах Егор встретил Ваньку Лихого, когда-то спасшего ему жизнь, а потом ставшего его врагом и соперником в борьбе за власть над шайкой. Это произошло холодным ранним утром. Волохов, пробудившись от чуткого сна из-за слышавшихся в чаще чьих-то – не то человечьих, не то звериных – стонов, побрел туда, откуда они доносились. Такие звуки издавали звери, попавшие в капкан, и Егор, решив, что это барсук, надеялся, что сможет поживиться мясом пойманного животного. Но неожиданно перед его глазами предстал Ванька – вернее, то, во что превратился бывший разбойник после полугода скитаний в лесу. Мало похожее на человека существо, грязное, одетое в какое-то бесформенное тряпье, покрытое пятнами засохшей крови, лежало на земле, жадно глотало воздух обметанными, по-видимому, от тифа губами и издавало нечленораздельные стоны. Егор наклонился к нему… Ванька замолк, взглянул на Волохова почти разумным взором и, схватив его за шею грязными заскорузлыми пальцами, начализо всех сил, отчаянно, исступленно душить.

Борьба двух онемелых от голода и страха людей длилась недолго. Егор быстро освободил своё горло от ослабевших Ванькиных рук и оттолкнул от себя бродягу. Тот, воя, на четвереньках бросился куда-то в чащу, туда, где глохнут и замолкают все звуки. Егор устало выпрямился, вдохнул таежный синий воздух, вытер с лица кровь и взглянул вверх. Там, среди стройно колеблющихся от ветра древесных вершин, выделялись два дерева, стоящие рядом: одно надломилось где-то у основания и готово было упасть, но соседний ствол словно поддерживал его. Пересекшиеся ветви образовали крест.