Текст книги "Дайка Бедоносова. Или приключения геофизиков"

Огромный самосвал на большой скорости вырулил из-за поворота и теперь изо всех сил пытался затормозить перед грудой земли. Виталик в это время ковырялся немного в стороне, ближе к реке, но Митяня и Сиплый находились как раз в зоне поражения. Еще немного и их похоронило бы в той самой яме, которую они с таким трудом выкопали. Грязь крыльями поднялась из-под колес самосвала в разные стороны.

Сиплый опомнился первым и ласточкой нырнул в сторону обочины.

– Митяня, шухер!!! – успел он крикнуть на лету.

Но старик стоял как вкопанный с лопатой на перевес и вытаращенными глазами смотрел на приближающееся к нему металлическое чудище.

Машина накренилась вперед всем своим корпусом, уперлась колесами в скользкую землю, словно большущий зверь когтями, пыхнула компрессорами и замерла в трех метрах.

– А я подумал, вот и смерть твоя пришла, Митрий Палыч, – старик сглотнул нервную слюну и выронил лопату из дрожащих рук.

Дверца самосвала открылась, и с высокой подножки на землю соскочил коротконогий толстячок в промасленной рубахе, еле сходившейся на огромном животе. Он враскачку подковылял к насыпи, подбоченился деловито, оглядел ее из края в край и пробормотал:

– Едят тебя мухи, я так и знал.

Он не видел никого вокруг себя. Будто и не было здесь ни души. Толстяк сплюнул в сердцах на кучу и пошел назад к самосвалу. Все в молчаливом оцепенении смотрели ему вслед. Только Шурик нашел в себе силы и троекратно перекрестился.

Мотор снова зарычал, самосвал, как игрушечный, ловко развернулся на месте, на мгновение замер перед стартом, потом вздрогнул и дернулся вперед.

– Стой!!! – опомнился Ткач.

Он бросился наперерез и успел встать перед мордой машины, прежде чем та рванулась с места.

– Стой! – Командир махнул рукой.

Самосвал злобно зашипел, колеса откатили обратно. Толстяк выглянул из окна и враждебным взглядом осмотрел Командира с ног до головы.

– Мне монтировку взять, или сам подвинешься? – надтреснутым голосом сказал он.

Мотор продолжал работать вхолостую. Машина нервно дрожала и пыхтела сероватым дымом.

– Извини, друг, помощь твоя нужна, – Ткач пытался перекричать рычание мотора.

– Чего надо?

– Да выключи ты свою тарахтелку, давай поговорим.

– Хватит гляделки таращить, копай, – проворчал Митяня и поднял брошенную лопату с земли. – Без нас Командир разберется.

Сиплый взялся за лопату, но орудовать ею не спешил, а продолжал с интересом наблюдать, опершись о черенок.

– Ну? – толстяк заглушил мотор. – Чего надо?

Ткач подошел к кабине. Самосвальщик смотрел на него сверху вниз, оттопырив толстую губу и сощурив один глаз, как барин из кареты на своего холопа. Под подбородком у него собралось множество надменных складок. Пальцы нетерпеливо барабанили по рулю. Одень его в костюм, сунь кожаную папку подмышку – настоящий министр. С таким надо поуважительнее, а то и слушать не станет, понял Ткач и улыбнулся ему приветливо.

– А я думал, что в той стороне никто не живет. Полдня вчера туда ехали, хоть бы одна душа навстречу попалась…

– Ты зубы зря не студи, говори, чего хотел, да я поехал. У меня еще дел, как у тебя слов.

– Видишь, в какую историю мы попали? Нам выбраться надо отсюда побыстрее. Ты откуда приехал, друг?

– Друг, – презрительно хмыкнул толстяк. – Тебе-то что, друг?

– Нам бульдозер нужен и какая-нибудь связь с цивилизацией.

– Чего?

– Телефон или рация. Мне с экспедицией связаться надо.

– Геологи, что ли?

– Вроде того.

Толстяк повернул свою бычью шею, провел угрюмым взглядом по вахтовке, по ковыряющемуся в куче земли старику, по плутоватой роже Сиплого.

– Мороки с вами, – пробормотал он недовольно. – Чую я, что ничего хорошего от вас не будет, – толстяк еще раз глянул на вахтовку. На такой вахтовке ему когда-то тоже довелось поработать. – Ладно, залазь в кабину. Только, чтобы тихо. Не люблю.

– Митяня! – крикнул Ткач. – Остаешься тут за старшего. Чтобы не фокусничали без меня, а я скоро вернусь. Если Рыжий раньше меня появится…

– Садись, едят тебя мухи! Ждать еще тебя.

Машина взревела. Митяня выставил ухо вперед, чтобы услышать последние слова Командира, но они утонули в шуме мотора.

– Чего он сказал-то про Рыжего? – спросил старик, когда самосвал, брызгая грязью, скрылся за поворотом.

– Сказал, чтобы ждали Рыжего и больше не копали.

– Чего ты брешешь. Бери лопату, шаромыжник.

– Дед, опомнись. Командир уже уехал. Скоро приедет с бульдозером. Давай лучше выпьем, пока его нет.

– Чего?

Старик осекся. Предложение выпить, от кого бы оно не поступало, всегда вызывало волнение у него в груди. Он испытывающим взглядом посмотрел Сиплому в глаза. Врет же, паразит. Наверняка врет. Шутку какую-то готовит. Выпить после вчерашнего все равно у нас не осталось.

– Дед, я серьезно. Там в будке бутылка припрятана. Рыжий заныкал ее еще вечером, когда Командир его спать поволок. В ведре она лежит.

– Поверил я тебе, брехалка узкоглазая, – Митяня колебался. – Когда это у нас водка на утро оставалась?

Они сидели на траве, спрятавшись за вахтовкой, так чтобы их было не видать с дороги. Перед тем, как разместиться здесь, они заключили такой уговор: как только покажется Командир или Рыжий, бутылку сразу спрятать под колесо и сделать невинные глаза. Старику этот уговор не понравился, получалось так, что они обманывают своих же товарищей. Поэтому он не переставал брюзжать и поносить азиата всякими обидными словами, хотя от налитой водки не отказывался.

Виталик некоторое время продолжал ковырять насыпь в гордом одиночестве, пока Сиплый не крикнул ему из-за машины:

– Брось, практикант. Скоро техника приедет. Лучше сходите с Шуриком в лес на другой берег. Сейчас там вешенки можно косой косить.

Шурик отложил рацию. Виталик тоже бросил лом. Два молчуна ушли, взяв с собой рюкзак для добычи. Сиплый с Митяней продолжили начатое дело. Дело их было приятное, но черенки лопат торчали из насыпи, как напоминание о другом деле – недоконченном. Впрочем, Сиплого это мало беспокоило.

– Я первый раз попробовал лет в двенадцать. Сосед, старшеклассник, насильно влил мне в рот, – азиат довольно почесал подбородок.

– Нашел чем хвалиться. Нормальный мужик детьми хвалится или хозяйством своим, а этот… э-эх, – старик махнул на него рукой. – Никчемный ты человек, монгол. Таким никчемным и сдохнешь где-нибудь в канаве.

– А тебе лишь бы в душу плюнуть, дед. Я же не просто заговорил про это, а для завязывания беседы…

– Да разве ж этим беседу завязывают, чушок ты замызганный? В двенадцать лет он… тьфу, трепло узкоглазое. Да мне, чтобы ты знал, еще и двух лет не было, когда я в первый раз разговелся, и то молчу, потому что было в моей жизни много другого, чем хвалиться надо. А у тебя только пеньки за спиной, поэтому ты всякую пакость и вспоминаешь. Тошно уже слушать…

– За что я тебя, дед, люблю, так это за понимание, – Сиплый плеснул водки в кружку и выпил, не чокнувшись.

– В двенадцать лет он… Киндервунд кляпов, – Митяня плюнул в сердцах на землю, выдержал паузу и тоже выпил.

Всё же водка не бездействовала и постепенно оказывала свое умиротворяющее влияние – сердце старика от глотка к глотку смягчалось, как затвердевший пластилин на солнце. Ополовинив бутылку, он, как всегда, вспомнил свою старуху, вспомнил родную Смоленщину, где они с ней сыграли свадьбу, тут же окунулся мыслями в деревенскую жизнь, в свое детство, привиделась ему изба на берегу Десны, где он родился, отец в длинной красной рубахе, которой его одарили в сельсовете за какие-то трудовые подвиги, еще дедовская гармонь вспомнилась с разорванными мехами, пылившаяся под кроватью, портрет Ленина в углу вместо иконы, бочка с брагой возле печки…

– Даже двух лет мне тогда не было, еще и ходить, как следует, не научился, – уже нетвердым голосом рассказывал он Сиплому, когда звуки совести стали совсем неслышны, да и злоба на азиата постепенно утихла. Сиплый тоже успел хорошенько запьянеть и слушал старика невнимательно. Ему хотелось петь, душа просила шумного веселья. – У нас в доме возле печки стояла бодяга с брагой. Сколько себя помню, столько она там стояла и все время полная была. Отец за этим делом строго следил. Он сам выпивать не очень любил, но самогон в нашем доме не переводился никогда, потому что самогон в деревне ценнее любых денег…

– Согласен, – Сиплый кивнул пьяной головой. – Давай споем по такому случаю, – он попытался обнять Митяню за плечи, но тот отстранился и продолжил рассказ.

– А я малой тогда еще был, несмышленый. Зимой дело происходило. Отец во дворе по хозяйству чем-то занимался. Мать меня на печку положила, цацку деревянную в руки сунула, а сама в сенях что-то делала. Я гулил, гулил, слюни пускал, а потом вдруг гулить перестал. Тихо стало в избе. Мать заподозрила неладное, кинулась в хату, а от меня только пятки из бочки торчат…

– Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…

– … и хоть бы что. Я только отфыркался и снова гулить стал. Даже не заплакал. Мужики в деревне потом долго смеялись надо мной. Была даже такая шутка среди них, что меня крестили в браге. С тех пор, поверишь, до двадцати лет эту гадость я в рот не брал. Только когда на старухе женился, на свадьбе пригубил чуток… Вот так-то… А со старухой мы познакомились уже в начале пятидесятых. Ее родители померли, и она переехала жить в нашу деревню к своей тетке, к Петровне. Ее дом напротив нашего стоял…

– … здные пути аэродро-омов. Надежда, мой компас земной…

– … говорю я ей. А она покраснела вся…

– … за сме-элость…

Старик сдался первым. Как только рассказ его закончился, он поднялся и, покачиваясь, ушел в машину. Через несколько минут из будки послышался его булькающий храп.

Сиплый оказался на этот счет немного выносливее. Перед тем, как завалиться рядом со стариком, он разбил пустую бутылку, а осколки положил в то самое ведро, в котором Рыжий спрятал от них водку.

Самосвал несся на огромной скорости по размытой, кочковатой дороге. Ткач подпрыгивал на сиденье, голова его болталась из стороны в сторону – хоть руками ее придерживай. Толстяк цепко обхватил огромный руль коротенькими руками и смотрел только вперед.

– Куда едем-то? – первым нарушил молчание Ткач.

– А тебе не все равно? – сквозь зубы процедил Заводной.

– Интересно все же.

– А ты лучше рот не разевай, а то язык прикусишь.

Ткач больше не лез со своими вопросами. Он таких типов повстречал на своем веку много и мог предсказать их поведение на два хода вперед. Такому если только рожу в кровь разбить, да еще десятерых на его глазах собственными зубами загрызть, тогда он уважать начнет.

Они проехали то место, где Ткач и его команда вчера заночевали, и дорога стала все круче и круче подниматься в гору. Машина завыла, но тащила вверх изо всех сил, почти не сбавляя скорость. Ткач глянул в боковое окно. Они ехали по самому краю обрыва. Река внизу казалась тонкой и недвижимой.

– Страшно? – с презрительной ноткой в голосе спросил толстяк.

– Да нет, привык уже. Я по этим дорогам лет двадцать катаюсь. И не такое приходилось видеть. Однажды мы даже чуть не грохнулись с такой высоты. Машина повисла передними колесами над обрывом. Ни туда, ни сюда двинуться не можем. Так и сидели три часа в кабине, не шелохновшусь, вздохнуть боялись, пока нас встречная машина не вытащила. Вот тогда было страшно…

На Заводного этот короткий рассказ впечатления не произвел.

– У нас на буровой любой бич тебе десять таких историй расскажет, – ответил он. – Я сам два раза из горящей машины выпрыгивал.

– Так ты из буровиков? Выходит, мы почти коллеги.

– Коллеги, – хмыкнул Заводной. – Если с рогами, то это еще не значит, что черт. Может и козлом оказаться. Нам геологи не ровня.

– А мы не геологи.

– А кто же?

– Геофизики.

Толстяк проклокотал горлом, словно поперхнулся, сплюнул в окно презрительно:

– Едят тебя мухи. Знал бы сразу, что геофизики, не то что с собой не взял, еще накостылял бы по шее каждому.

– Это за что же?

– Да не люблю я вас, тварей. Довелось работать в одной геофизической партии. Был там такой же, как ты. С планшетом ходил, строил из себя маршала Жукова, а на самом деле дерьмо дерьмой оказался.

– Если с рогами, то это не значит, что черт.

– Все вы одним миром мазаны. Вас чем больше бьешь, тем больше хочется. Лучше молчи и не доводи меня до греха, – Заводной сжал баранку так, что на его запястьях вздулись вены. – Геофизики, – еще раз злобно прохрипел он, и, пока машина поднималась в гору, больше не сказал ни слова.

Ткач отвернулся к окну. Врезать бы ему хорошенько в целях воспитания, но какой от этого будет толк, подумал он. Ну, допустим, врежу, синяк набью под глазом, он тоже мне врежет, тоже синяк поставит, а потом ссадит с машины, и что я буду делать? Кто кому сделает хуже? Нет, чтобы там не говорили товарищи атеисты, а в Библии глупого не напишут. Иногда выгоднее промолчать, а иногда и другую щеку подставить. В конце концов, врезать я ему всегда успею. Вот спустимся вниз, соберется публика, там и будем разбираться, кто из нас больше на козла похож.

Машина, наконец, вышла на верхнюю точку подъема и замерла на мгновение. Внизу, на изрытом пятачке расположились бараки буровиков. Весь берег вокруг бараков был исчерчен рифлеными следами шин и гусениц. Из людей никого не видать. По всей видимости, буровики работали где-то выше по течению, за выступом горы.

– Держись, геофизик. Сейчас на посадку пойдем, – сказал толстяк и надавил на педаль газа. – Давай, Анюта.

– Смотри-ка, Заводной возвращается. Чего это он так рано? – Ирина-повариха прижала ладонь козырьком ко лбу.

Никто ей не ответил.

– Авоська! – грозно позвала она.

Авоська – до черноты загорелый костлявый мужичок, раздетый по пояс, – приподнялся с гамака. Лицо у него было несчастное. Нет никакого отдыха с этой дурной бабой: то воды ей принеси, то бачок переставь с места на место, то собаку от котла отгони. Уж лучше керн на речке таскать, чем дежурить на кухне. Второй год с ней мучаются мужики, а ничего поделать не могут. Ей даже слова грубого сказать не каждый рискнет, потому что баба с такими габаритами опаснее любого мужика.

– Чего тебе? – откликнулся он.

– Смотри, говорю, Заводной едет.

– Ну и что?

– Иди Бугра позови, – приказала Ирина. – Наверно, что-то случилось.

Авоська вылез из гамака, вдел ноги в шлепанцы, почесал спину и нехотя пошел к буровой, которая тарахтела за горой.

Дело двигалось к обеду. Проглянувшее сквозь рваную пелену солнышко стояло высоко.

Машина Заводного на скорости подъехала к самой кухне, скрипнула рессорами и замерла. Облако выхлопных газов село прямо на кухонный барак.

– Раздымился тут! – набросилась повариха. – У меня здесь борщ не накрыт, а ты дымишь, черт пузатый.

– Не ори. Вкуснее будет. Где Бугор?

– А ты не груби, а то без обеда оставлю. Нашли моду грубить.

– Вот же вредная баба, – проворчал Заводной и стал вылезать из машины. – Ты тоже выходи, – сказал он Ткачу, – когда обратно поедем неизвестно. Сейчас все бульдозеры на участке. Пока Бугор кого-нибудь с участка снимет, пока пообедаем, не меньше часа пройдет.

– А быстрее нельзя.

– Пообедать-то все равно надо, раз приехали. У нас Ирина такие борщи варит, что съешь тарелку и сам не захочешь уезжать. У тебя выбора все равно нет.

Спорить было бесполезно. Ткач спрыгнул на землю и осмотрелся. Три ветхих, накренившихся на бок дощатых барака. Один из них, судя по струйке сероватого дыма из трубы, был оборудован под кухню. В другом ночевали буровики. В самом маленьком была баня. Под брезентовым тентом на улице – длинный обеденный стол. Посреди стола – накрытая марлей от мух тарелка с хлебом. Под столом спит, положив голову на лапы, небольшая черная собака неблагородной породы с ободранным боком. Рядом с ней жестяная миска с костью внутри.

В стороне от бараков, ближе к поднимающемуся высоко вверх склону горы, стоял разутый самосвал – точно такой же, как у Заводного. Рядом на расстеленном на земле брезенте раскиданы грязные детали и гаечные ключи.

Заводной сел за стол и отломил кусочек хлеба.

– Где Бугор? – снова спросил он.

– Сейчас будет, – недружелюбно ответила Ирина. – Сам-то чего вернулся?

– Завал на дороге.

– Опять завал, – она хлопнула себя мужичьими руками по бедрам. – Выходит, остались без хлеба. Вот этот, что в тарелке, последний. Так что ты не очень-то откусывай, а то другим кусать нечего будет.

– Ничего, до вечера перебьемся, а к вечеру мы дорогу расчистим.

Ирина схватила ведро с помоями и, переваливая свое жирное тело с бока на бок, пошла в сторону бесколесого самосвала, где была вырыта яма для мусора.

В это время появился Бугор – долговязый, лысый, нескладный. Следом семенил в шлепанцах Авоська.

– Я не понял. Это еще что такое?

Ткач обернулся.

– Привет, Бугор, – Заводной заулыбался. Улыбка на его угрюмом лице казалась фальшивой. – Не доехал я совсем чуть. Завал там. Я же говорил тебе, что лучше посуху.

– Понятно. Значит, остались мы без подшипников. А это что за гость? – Бугор глянул на Ткача сердито.

– А ты не узнаешь? – спросил Ткач, сощурившись.

– Не понял.

– Ну, приглядись, Андрон. Неужели я так изменился?

Бугор провел ладонью по лысому черепу, лоб надулся волнами.

– Сандро, ты что ли? – неуверенно спросил он. – Ткач?

– Узнал-таки. Я тебя тоже не сразу узнал. Только по голосу. Раздобрел ты. И побрился как узбек.

– Сандро! – зарычал Бугор, расставил руки, обхватил Ткача, приподнял со скамьи.

Заводной смотрел на них и ничего не понимал. Ирина тоже остановилась на полпути с пустым ведром в руке и удивленно наблюдала, как Бугор раскачивает приезжего из стороны в сторону, так что у того ноги болтаются, как у тряпичной куклы. Сейчас раздавит, подумала она. Приезжий был не из мелких, но все же помельче Бугра. Авоська на всякий случай залез в гамак и замер.

– Это же мой лучший корешь, Заводной, посмотри на него, – Бугор бил Ткача со всей силы в грудь. – Мы вместе в общаге пять лет прожили в одной комнате. Вот так его койка стояла, а вот так моя. Ну, ты посмотри на него, Заводной.

– Да я уж нагляделся, – равнодушно ответил Заводной и отломил еще кусок хлеба.

Андронников Толик – так его в институте никто и не звал. Для всех он был просто Андрон. Его даже профессора так называли. Высокий, неуклюжий, с длинными обезьяньими руками и огромной рахитной головой. Он был немножко сумасшедшим. То говорил без умолка, анекдотами сыпал, то замыкался в себе, молчал по три дня. То днями не ночевал в общаге и возвращался с синяками на лице, то безвылазно сидел в институтской библиотеке, не обращая внимания на любопытные взгляды библиотекарш, и читал все книги подряд.

Андрон учился на геологическом факультете, но на одной геологии его интересы не замыкались. Его частенько можно было видеть то на лекциях геофизиков, то на лекциях гидрогеологов, то среди буровиков. Кто-то даже утверждал, что видел его в соседнем институте железнодорожников. Его любознательность соперничала только с его неуравновешенностью. Если бы не дурацкий своевольный характер, Андрон мог сделать себе хорошую карьеру. Его уже на четвертом курсе приглашали остаться в аспирантуре, сулили научные степени, но напрасно.

– Меня поля манят, – отвечал он, и эта фраза стала крылатой.

В то время в геологическом институте научная карьера не ставилась ни в какое сравнение с полевой. Наиболее удачливыми студентами были те, кого после защиты диплома распределяли на Камчатку или в Якутию. Урал считался почти Подмосковьем. Привилегия «краснодипломников» заключалась именно в том, что они сами могли выбрать Камчатку или Якутию. Андрон выбрал Якутию. Поэтому увидеть его здесь было для Ткача большой неожиданностью.

– Пойдем ко мне в кубрик, там и поговорим, – сказал Андрон, вволю намяв бока Ткачу. – Ирина! Борщ принеси ко мне, когда будет готов. Две тарелки. А ты, Заводной, тащи водку.

– Какую водку, Бугор? Я же тебе сказал, там завал. Надо бульдозер послать.

– Ладно. Сейчас что-нибудь решим. Авоська! Снова дрыхнешь. Сгоняй к чабанам. Возьми у них бутыль араки. Ты, Сандро, араку пил когда-нибудь?

Ткач понял, что затевается какое-то грандиозное мероприятие, несовместимое с его планами.

– Мне вообще-то, Андрон, некогда. Я за бульдозером приехал. Меня мои люди ждут…

– Я не понял. Что значит некогда? Двадцать лет не виделись, а теперь некогда. Получишь ты свой бульдозер. Сейчас выпьем, ты мне все расскажешь про себя и получишь свой бульдозер. Авоська!

– Он уже убежал к чабанам.

– Это хорошо. Люблю прытких. Пойдем, Сандро. Я тебе пока свое хозяйство покажу. Да ты не волнуйся. Авоська сейчас вернется. Долго не задержишься.

Они пили араку до самой ночи. После первой бутылки Ткач сказал:

– Мне пора. Меня там люди ждут.

– Сиди, – Андрон положил руку на плечо и придавил. – Время еще есть. Я только что отправил бульдозер. Пока он доедет, пока разберет завал, времени много пройдет. Тебя потом Заводной мигом к твоим обалдуям доставит. Он у нас за рулем, все равно, что Покрышкин за штурвалом. Ас-фантомас.

Заводной уже был под хорошим градусом и на аса не тянул. Кроме него в тесном кубрике Бугра, заваленном книгами и минералами, сидело еще несколько буровиков. Сначала Андрон и Ткач выпивали одни, потом нужно было, чтобы кто-нибудь подтвердил сказанные Андроном слова – позвали Заводного; потом понадобился еще один свидетель, чтобы разбить спор между ними, потом кто-то заглянул на шум и остался, потом остался другой, и третий тоже мимо не прошел, потом Авоську послали к чабанам еще за порцией араки. К вечеру народу набилось много.

– Я не понял, – вдруг опомнился Андрон, взглянув на одного из буровиков.

Тот только поднес кружку ко рту и остановил ее на полпути, испуганно глядя на Бугра.

– Я же тебя час назад отправил разгребать завал на дороге. Ты почему здесь?

– Я подумал, что это не срочно. Вы же все равно долго здесь будете сидеть. Успею еще.

Андрон усмехнулся Ткачу.

– Ну, ты посмотри на них, Сандро, совсем от рук отбились. А ну марш! И чтобы через два часа дорога была свободна!

Ткач понял, что раньше утра ему отсюда не выбраться. Чтобы освободиться от вероломной гостеприимности Андрона, нужно быть не менее вероломным. Пока он не был готов к решительным действиям. Все же они с Андроном когда-то действительно были близки…

Андрон обнял Ткача за плечи.

– Ты помнишь, Сандро, как мы с тобой на овощной базе подрабатывали? Помнишь? Вагон арбузов… Да времена, наши времена. Улетели, не вернешь… Я за эти годы где только не побывал, каких только людей не посмотрел, какими только делами не занимался… У меня, между прочим, полгода назад статья в журнале вышла. Хор-рошая такая статейка в «Горном деле». Сейчас покажу…

Андрон протянул руку к полке, на которой грудой лежали книги, журналы, куски минералов, автомобильные свечи, елочные игрушки и другой хлам. Он выдернул оттуда помятый толстый журнал и развернул его на нужной странице.

– Вот, нашел. Статья называется «О перспективах прогнозирования геодинамических явлений с помощью спектрально-сейсморазведочного профилирования». А! Каково загнул!

– Ты сейсморазведкой занимался?

– Я же тебе говорю, чем я только не занимался за эти годы. Правда, конкретно сейсморазведкой не занимался. Это скорее хобби. Прочитал однажды в этом же журнале какую-то глупую статейку, и захотелось мне ответить этому умнику-теоретику, чтобы он заткнулся и больше не писал. Нахватаются всякой ереси в иностранной литературе, не выходя из кабинета, и давай ее пропагандировать. Ну, я так прямо и написал. Ты послушай…

Андрон стал читать:

– Претензии автора на оригинальность выглядят скорее претензией на ординарность. Многие до него пытались рекламировать метод ССП для решения вышеозначенных задач, но при этом хотя бы не противоречили ни полевым результатам, ни здравому смыслу. Еще в 56-ом году, профессор Агранович доказал, что подобные эксперименты…

Вернувшийся Авоська не дал дочитать.

– Максуд сказал, что это последние, и больше он не даст, – запыхавшись, проговорил он и поставил на стол три высокие бутылки.

– Я не понял. То есть, как это не даст? – Андрон отложил в сторону журнал.

– Он сказал, что отец ему сказал, что больше пяти бутылок нам не давать. Потому что, говорит, «пьяный русский прошлый раз арака пил, потом барана резал». Он еще сказал, что «один баран не жалко, но другой баран пугался и плохо кушал».

– Понятно. А где его отец?

– В Волчий Передел ушел, погнал туда часть отары, вернется только через неделю.

– Вот же абрек. Я же говорил прошлый раз, что не надо было баранов трогать. Обидели чабана.

Три бутылки закончились быстро. Каждый час в мозгу Ткача отщелкивался десятком пикетов, которые складывались в профиля и безвозвратно уходили во времени.

– Надо Авоську снова к Максуду послать, – предложил кто-то.

– Вот сам и иди, – отозвался из угла Авоська. – Максуд не дает больше.

– Надо ему бензином заплатить.

– Авоська! – обрадовался Андрон. – А ведь дело говорит Напильник. Бензин-то мы ему не предлагали. Чабаны бензин любят, хотя я и не прикину, зачем он им нужен, если они кроме ишака никакого другого транспорта не признают. Ну-ка бери, Авоська, канистру и беги снова к Максуду. Пора уже и ужинать. Что там у нас, кстати, на ужин сегодня?

– Плов.

– Я не понял. А мясо откуда?

– Так ведь барана у Максуда зарезали в прошлый раз. Осталось.

– Хороший расклад. Сейчас, Саня, ты попробуешь, какой плов у нас готовит Ирина. Закачаешься.

– Андрон, меня ждут. Бульдозер уже, наверно, доехал. Пусть кто-нибудь меня отвезет.

– Успеешь. Сейчас плова поедим и поедешь.

– А ты зря нервничаешь, – не без злорадства заметил Заводной Ткачу. – Бульдозерист еще не уезжал. Они с Ириной там в шашки играют.

– Я не понял, – Андрон завертел своей лысой головой. – Я же ему сказал.

– Ну, все, – Ткач решительно поднялся со своего места.

– Сиди, Сандро, я сам.

Но стоило Андрону только встать, как в это время на улице завелся бульдозер – заревел, так что стекла задрожали, и залязгал гусеницами.

– Вот же абрек, как будто подслушивал. Вернется, я ему покажу, где раки зимуют. Продолжаем. Сиди, Сандро. Все нормально. Через два часа Заводной тебя отвезет, там уже все будет готово. Ты лучше расскажи, как тебя занесло в наше ущелье?

Ткач вкратце рассказал про баранью тропу на карте. Андрон схватился за живот, загоготал и затопал ногами. Лампочка под потолком раскачивалась из стороны в сторону, как во время землетрясения.

– Ну, ты плюнул, Сандро, не растереть. Этой тропы уже лет пять здесь нет. Ее завалило давным-давно, а восстанавливать не стали. Уморил ты меня. Только мы с тобой на такое способны. Давай, за это выпьем. Я однажды в Якутии тоже три дня дорогу по карте искал, а она оказалась еще дореволюционной. Кто-то добросовестно старую карту скопировал на новый лист. Вот так у нас народ работает… Ты знаешь, почему Наполеон войну нам проиграл?

– Кутузов, – пожал плечами Ткач.

– Да какой там Кутузов! Бонапарт его под Аустерлицем, как мальчишку босоного отделал. Не-е-ет, Сандро, не Кутузов. Просто Наполеон по наивности стал нашими картами пользоваться и половину своей армии в болотах потопил. Вот в чем фокус. Понял?

Ткач грустно кивнул. Он уже смирился с тем, что придется отказаться еще от пяти профилей. В сумме это значило недостаток пятидесяти процентов информации. Критическая точка. Больше терять никак нельзя, иначе грош цена нашей съемке. Нужно было срочно вырываться отсюда, но без скандала этого сделать уже нельзя. Андрон, когда выпивал, переставал чувствовать границы разумного. Значит пора действовать решительно.

В это время Авоська принес еще три бутыля араки.

– Понравился Максуду наш бензин? – спросил Андрон, хватаясь за стеклянное горлышко.

– Понравился. Сказал, приходите еще. Сказал даже, что барана зарежет по такому случаю.

– Вот видишь, Сандро, Максуд сказал, приходите еще. Так что, пока мы все запасы Максуда не уничтожим, никуда ты отсюда не уедешь. Я тебя еще с Максудом познакомлю, попробуешь его барана. Ты барана пробовал когда-нибудь? Не в плове, а прямо с костра? Это, знаешь ли, две большие разницы. Когда по подбородку ручьем жир стекает. Прямо как викинги в этом самом, как его…

– Все, Андрон, – Ткач встал. – Ты не обижайся, но мне пора. Дай мне машину или…

Андрон осекся. Его лицо стало медленно меняться, как меняется пейзаж, когда на него находит тень от облака. Он не мог понять, как можно ставить на одну чашу весов какие-то профиля в каком-то Карадоне и его искреннюю дружбу, его хлебосольство… В его системе координат поступок Ткача, по всей видимости, расценивался как неблагодарность или даже предательство.

– Или что? – спросил Андрон с угрозой в голосе.

– Или я пойду пешком, – спокойно ответил Ткач, выдержав этот тяжелый взгляд.

Все притихли. Надвигалась буря. Даже, кажется, Ирина перестала помешивать свою поджарку на сковородке, хотя находилась в другом бараке.

– Заводной мигом догоняй бульдозер и возвертай его обратно, – продолжая смотреть на Ткача, сказал Андрон.

– Не дури, Андрон – Ткач шагнул в сторону выхода. Андрон схватил его за руку и крикнул.

– Авоська дверь держи!

«Очень жаль», – подумал Ткач, одновременно оценивая диспозицию. В последний раз он серьезно дрался много лет назад, когда утверждал свой авторитет среди рабочих экспедиции. Тогда людей было примерно столько же, но драка происходила на открытой местности. Драться в небольшой комнате легче. Надо только нанести пару точных ударов, прорваться к открытом окну и выпрыгнуть на улицу.

Авоська мигом захлопнул дверь. Буровики напружинились. Заводной не торопился ехать за бульдозером. Он, по всей видимости, ждал свой порции от этой заваривающейся стряпни. В глазах Андрона не осталось ни капли благоразумия, только пьяный туман – с таким договориться уже невозможно. Кровь запульсировала в кончиках пальцев Ткача. В молодости он драться любил…

Митяня с Сиплым проспали долго. Уже вечерело. Небо окончательно развиднелось, на нем не осталось ни облачка. Скалы на противоположном берегу зарделись в лучах закатного солнца.

Старик проснулся первым. Настроение у него было препаршивое. Не стоило все же выпивать сегодня, подумал он, протирая глаза. А все из-за этой чумы узкоглазой. Митяня неприязненно посмотрел на лежащего рядом Сиплого. Не подначивал бы он, не было бы сейчас так погано на душе. Никакого доброго дела не начнет первый, зато пакость какую-нибудь, это уж без него не обойдется. Врезать бы сейчас по этой сонной харе, чтобы знал…

Митяня поднялся и вылез из машины. Практикант с Шуриком молча сидели у костра: один помешивал в котелке кипящую жидкость, другой копался в рации. Точно так же – в безмолвном единодушии – они провели эти последние часы. Молча перебрались на другой берег реки, молча стали подниматься по лесистому склону. Ветки гулко трещали под ногами. Птицы вскрикивали и перелетали выше. Шурик изредка оглядывался, и если Практикант отставал, то молча дожидался его. При этом Виталик абсолютно не испытывал неловкости, которой обычно мучался в присутствии посторонних людей. Шурик подкупал хотя бы тем, что в его молчании не было пренебрежения. Он сумел стать таким же незаметным, каким был сам Виталик.