Текст книги "Племя молится о нас. Сборник стихов"

Племя молится о нас
Сборник стихов
Андрей Куликов

Иллюстратор Татьяна Гущина

© Андрей Куликов, 2017

© Татьяна Гущина, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-8615-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Племя молится о нас

 
Каждый раз, когда в постели
Застает тебя одну,
Ночь бледнеет…
                      Мысли тлеют
          На углях в костре. В смолу
          Тело пачкая, индеец,
          Обкурившись, щурит глаз…
 
 
     Ночь за нас с тобой болеет.
     Племя молится о нас.
 
 
Каждый раз, когда мы в ссоре,
За окошком льется дождь…
          Режет море раны солью.
          Топчет берег старый вождь.
          Ливень. Громом небо стонет.
          Бой тамтамов, пот, экстаз….
 
 
     Небо любит нас до боли.
     Племя молится о нас.
 
 
Каждый раз, когда читаю
Счастье я в твоих глазах,
Замирая, затихает
                             Мир…
          Все женщины в слезах…
          В землю свой топор врывает
          Воин. Трубка мира. Пляс…
 
 
     Будь спокойна, ты же знаешь —
     Племя молится о нас.
 

Татьяна Гущина – Племя молится о нас.

2. Молитва

 
В густом московском перезвоне колоколен
Застыли ложками христианские кресты.
И, вместе с воском, тает наша воля.
И таю с воском я. И таешь Ты…
 
 
Я слышу, Боже, изначальный и извечный
Призыв к смирению, к согласию призыв.
Но жить так сложно, если искалечен.
А я, как будто, обреченно жив…
 

3. Родные

 
Не говорите мне про Ад:
Порой, в своем же доме,
Я крепко в плоскости зажат,
Не находясь в объеме.
Здесь, через тьму и стен тиски,
Вас слышу из загробья.
Вы не настолько мне близки,
Не испугался чтоб я.
 
 
Я груб, но честен. Да, я – трус.
Но – наяву, сквозь сны ли —
Я каждой ночью Вас боюсь.
А Вы – мои родные.
 

4. Весна

 
Расчесал мелкий дождь на асфальте ветрянку
И хохочет ехидно в зеленой листве.
Не пойму: толи холодно мне, толи жарко…
Я чужой, или свой в этой дикой весне?
Толи снег умирает и тлеет в мученьях,
Толи жизнь возрождается после зимы.
Почему кто-то должен упасть на колени,
Чтоб другие сумели подняться с земли?
 
 
Расшумелось окно на высоких частотах —
Этот звук и нормального сводит с ума.
В безобразной агонии, брызгая потом,
Терпсихорой танцует в квартире Чума.
И ломается гриф, от натуги, гитарный,
Прослуживший бессоннице много ночей…
Я чужой, или свой – мне не станет понятней.
В этой дикой весне, я, похоже, – ничей.
 

Татьяна Гущина – Весна.

5. Стикс

 
Нам многого не надо.
Ленив далекий путь.
И мы безумно рады
Возможности вздремнуть.
 
 
Шумит река, уносит…
Гребец скрипит веслом…
И сонный голос просит:
«Греби. Греби, Харон».
 

6. Клубочек

 
В пять утра новый день бесполезен,
Если пьешь, зная наверняка,
Что под вечер прибавится денег.
Но пока лишь похмелье. Пока….
Кошка льется под руку,
Тихо гладя хвостом.
И простила за глупость.
И сейчас, и потом.
Очень нежный клубочек
Лечит сердце и почки,
О кошачьем мечтая своем.
 
 
Бесполезное! Пьяное утро!
Стопки в стену! Я пива попью!
Происходит впервые, как будто.
Сам себе лишь в одном я не вру:
Я в урчании слышу —
Не отпустишь меня.
Ты залезешь подмышку.
Ты посмотришь в глаза,
Очень нежно и строго,
С безмятежностью Бога.
Для тебя существую лишь я.
 

7. Спрут

 
Пиратство разгулялось по планете.
Пиратство разгулялось по воде.
И я топил, топил то те, то эти
Суда, принадлежащие земле.
Я назван Спрут. И все меня боялись
На океанах всех и всех морях.
И вдруг решили, что меня не стало.
И потеряли люди всякий страх.
 
 
Я лишь однажды о себе напомнил:
Весь мир тогда топил себя в слезах —
«Курск» утонул! Такого быть не может! —
В людских кричали ваших новостях.
Конечно быть не может… Только вот он…
И знали обо мне в морях семи.
Зачем вы доставляете заботы
Такие, люди, существам морским?
 
 
Я лег поспать. И мне Титаник снился.
Но вновь подняли шум над головой.
Вы друг о друга сколько бы не бились —
Почувствуете страх передо мной.
Я – Спрут. И все меня боялись
На океанах всех, и всех морях.
Я снился вам. Но вы еще не знали,
Какой порой вода рождает страх.
 

Татьяна Гущина – Спрут.

8. Гудки

 
Опять стучит отчаянье в висках,
Гудкам коротким вторя телефона.
Я обожаю это чувство – страх.
Мне нравятся гудков коротких стоны.
Мне нравится жестокость пустоты,
Спрессованной в объем моей квартиры.
И в мыслях ты, и ты, и только ты.
Опять мечтой. Опять недостижимым.
 
 
И в мыслях ты… Дрожит моя рука —
На бледный лист, на жертву вдохновенья,
Ползет змеей строка. Ползет строка
Надеждой, безнадежностью, сомненьем…
Я траур обожаю этих дней.
Свободу, порождающую муки…
В разлуке любим мы еще сильней.
Еще родней становимся в разлуке.
 

9. Ливень

 
Скомканный неба листок
С неудавшейся строчкой.
Снова закончить не смог,
Не добрался до точки.
Слишком с мечтою своей
Высоко ты забрался.
Вышло, что случай сильней,
И полет не удался.
 
 
Столько затрачено сил,
А в награду – начало.
Рок над тобой подшутил —
Результатов не стало.
Этот, последний урок,
Не решился, как прежний, и прежний, и прежний…
Ливень холодный помог,
Не оставив надежды.
 

10. Моей Музе

 
Ты так легко ложишься на гитару,
Моим податлива становишься рукам…
И, утонув в дурманящем кумаре,
Я путаю тебя в сплетенье гамм…
И я тебя сыграю до конца,
Мешая звук нейлоново-пастельный.
До сценки не порнушной, но постельной.
С улыбкой гуру и серьезностью жреца.
 
 
Как тела музыкальные изгибы
Вплетаются в бессмертный нотный стан,
Когда тебя, от пяточек до нимба,
Я позволяю петь своим губам!
И в пальцы не предательскую дрожь
Все новое вселяет вдохновенье,
Рожденное любовью – не влеченьем.
И не добавишь ничего, не уберешь…
 

11. Тление

 
Небо, листом обожженной бумаги,
Тлеет над городом чернью тяжелой…
Мы потеряли надежду и страхи.
Будем ли вместе – вопрос нерешенный.
       Пахнет пожаром от дыма табачного.
       Эта усталость, хоть что-то, но значит ведь?
       Вкус к суициду и тяга к убийству.
       Долгая ночь, и пять лет – очень быстрых.
 
 
Муза моя – потаскливая сука.
К счастью, похоже, относится ровно.
Нашу любовь уважает за муки.
Смехом вплетается в дикие стоны.
       Пишет стихи, потешаясь, невзрачные —
       Мысли дешевые, рифмы прозрачные…
       Только оно наше чувство лелеет.
       Черное небо над городом тлеет.
 

12. Потрипанная жизнь

 
Беда забила в уголок.
Рука, придерживаясь плана,
Забила плана… План помог
И в сотый раз. Но как-то странно
Разговорился уголек:
Про уголок, про то, что рано
Себя от раны в гроб вовлек.
Что был бы счастлив как-нибудь,
Не будь бы я чрезмерно нервным.
Что в жизни мог бы встать на путь,
На верно выбранный, наверно,
Лишь крикнул бы себе: «Не трусь!»…
Но трусь, дрожа в углу, о стены.
Боюсь бояться… и боюсь…
 

13. Чушь

 
Кашель.
Никотин и кровь
Раковина глотает жадно.
Рвутся струны, пляшет бровь.
Холодно и снова жарко.
Холодно опять. Кровать
Губкой пот сочит холодный.
Спит Бессонница удобно —
Не удобно в бок толкать —
Страшно:
Встанет – будет шум.
Шум мигренью, пульсом звонким.
Не уснешь. Что ж, на ночь струн
Хватит. Пять еще – не долго.
Пять – чуть-чуть. Пинками гнать
Ночь, до самого восхода.
Чушь писать. Взаимно-гордо
С одиночеством молчать.
Кашлем в ночь плевать негромко.
Ждать. Не спать. Не спать и ждать.
 

14. Тяжесть

 
Все новая и новая тяга
Меня прижимает к полу.
А в холоде стеклянного взгляда
Беснуется прежний голод.
И время, издеваясь, с насмешкой,
Кривляется сальтом рядом.
В окошко вытекает неспешно
Струей желто-серой – ядом.
 
 
Все новая и новая в горло
Уродливой лезет лапой.
Из глотки выдирает упорно
Железную кашля вату.
Укутавшийся в дым, еле зримый,
Бледнеющий в кухне тесной,
Я жду, когда прольюсь никотином,
Раздавленный дыма прессом.
 

15. Посуда

 
Мы, обнявшись, лежали вчера,
Поперечно разбитой посуде.
Очень молча друг друга любя,
Мы лежали с тобой губы в губы.
В животе у тебя мотыльки —
Ты еще симпатичнее с ними…
Мы посуду, в четыре руки,
С наслажденьем особенным били.
 
 
К черту планы с посудой, малыш.
Ради любящих этих объятий,
Я молчу. Ты со мною молчишь.
Нам с тобой и молчания хватит.
 

Татьяна Гущина – Посуда.

16. Достоевские прозы

 
Развеянный ветром по городу,
Пропахший спиртом и солодом,
Я – пепел с твоей сигареты.
               Замешанный в пыль и в дворовые песни.
               И в вечно похмельное лето.
 
 
Я – жизнь достоевскими прозами.
Ползу с иглы передозами
В дорожки Москвы, внутривенно.
               Я – траур, отчаянье, страшные вести…
               Я то, что единственно верно.
 

17. Тишина

 
Где-то рыхлится серым,
А где-то лазурь.
Непонятно: зачем я
За небом слежу?
И не слушает тело
Зачем? Почему,
Не моргая, на небо
Гляжу и гляжу?
 
 
Почему в поднебесье
Я вижу людей,
Для которых, посмертно,
С гитарой своей
Пел я песню за песней?
Зачем с облаков
Слышу я а’капелла
Из их голосов?
 
 
Два удара от сердца,
До вечного сна.
Тишина без последствий,
Причин тишина.
Тишина – как устой па-
раллельных миров.
Тишина вновь и вновь.
Вновь и вновь…
                Вновь и вновь…
 

18. Шорох Нашей Тишины

 
Устала, легла отдохнуть
                                      луна
В гамак из осенней листвы
                                         сухой.
И наш обрывается путь —
                                     струна.
Дошли до своей тишины
                                    ночной.
 
 
Любимая, видишь, как свет
                                        повис? —
Из звезд паутинка блестит
                                           в ветвях.
И наш исполняет рассвет
                                        каприз —
Уходит с небес и трещит
                                        в углях.
 
 
Там, где-то, грызет суета
                                        людей,
И Адище Города пьет
                                их кровь.
А здесь только ночь, тишина
                                            под ней,
И шорохом листьев поет
                                      любовь.
 

19. Ты помнишь?

 
Ты помнишь, как в квартире нашей
Бледный свет дрожал?
Качались, будто маятники, люстры?
Ты помнишь: воздух, страшно влажный,
Тишиной кричал?
Без звука музыку? И нас с тобой – без чувства?
Ты помнишь: вместо стекол, в окнах
Были зеркала,
В которых мы с тобой не отражались? —
Там кто-то старый, одинокий
При смерти лежал.
И черти нам кривлялись и смеялись.
 

20. Моя Вакханалия

 
Опавшая с деревьев листва
О жизни что-то доброе шепчет.
На сердце, вдруг, становится легче.
И хочется укрыться в лесах.
В осенней растворившись палитре,
С подругой шестиструнной вдвоем
Мы водочки чуть-чуть подопьем,
С привычкой не подсчитывать литры…
 
 
Чтоб к вечеру звенело в ушах,
От музыки и рева из глотки.
А утром, выразительно четко,
Болели голова и душа.
Сегодня будет горькая – сладкой.
Не сдерживая слез на потом,
Промокну до костей под дождем.
Сегодня будет праздник у Вакха.
 

21. Глаза в глаза

 
Вы видели глаза самоубийцы?
Вы висельника видели глаза?
В глазах самоубийцы есть граница.
В глазах его та самая черта,
Переступить которую не можно,
И не переступить уже нельзя.
В глазах самоубийцы крик истошный
Перерождается в покой. Когда назад
Не хочется, не нужно возвращаться.
Безгрешен и спокоен взгляд его.
Взгляд гения. Взгляд что-то осознавший.
Во взгляде этом блещет суть всего.
 

Татьяна Гущина – Глаза в глаза.

22. Never More

 
Все краски соскребла гроза,
Оставив черно-белым город.
В коробке моего двора
Стреляет очередью ворон —
Показывает ворон власть,
Чтоб время бег притормозило,
И тяжко, медленно, уныло
Роняла осень листья в грязь.
 
 
Как будто на экранах рябь,
Мерцают капельки на окнах.
И на бумагу льется ямб,
О чем-то грустном и жестоком.
О том, что наш извечный спор
Сегодня должен прекратиться.
Ты слышишь крик бессмертный птицы?
Всего два слова – Never More.
 

23. Пастельный

 
Небо выбрито до синевы.
И безлюдный переполнил двор
Кислый запах стриженой травы.
Накрывают кухню волны штор…
 
 
Три после полудня на часах.
Значит – ровно столько после сна.
Лето на дворе. В душе весна.
Осени шаги стучат в висках.
Август – открывается сезон.
Вновь терактом погонять теракт
Будет мир – консервативен он.
Пульс и взрывы хором, но не в такт.
«Такт не так звучит», – твердит нутро.
Мы зависимы от глупой суеты —
Тык зависнем мы, и я, и ты,
По пути домой с работ в метро.
Чьи-то фанатичные мозги
С нашими замызгают тоннель.
Тяжелеют флаги от тоски.
И на станциях метро цветов пастель.
А природе, видишь, все равно.
Мне окно на кухне не соврет.
Убиваем, мрем – она живет.
Мы не часть ее уже давно.
 
 
Три после полудня на часах.
Небо голубое, будто в шторм,
Волнами влетает в кухню штор.
Словно все впервые на местах.
 

24. Брату

 
Я слышу, брат, когда меня зовут…
Но не отвечу я на это приглашенье
Мы там с тобой бы приняли на грудь —
Продолжили безумное веселье.
Мы слишком не общались 30 лет.
А ты от пьянки так не вовремя скончался —
В мой юбилей мне рассказали: «Больше нет».
Поздней начала – праздник продолжался.
И вот я разглядел тебя во сне.
В угарном сне и перед самым днем рожденья.
Ты звал меня, и страшно было мне.
Но не умру я с этого похмелья…
 

25. Зима

 
Под куполом снежным укрылась земля,
И жизни замедлился ход.
Спокойствием туго стянула зима
Души беспокойной восторг.
Блистает во взгляде замерзшем уют
Ленивых домашних забот.
Где дымом табачным легонько скребут,
В дремоте, мечты потолок.
 

26. Зимняя ночь

 
С тобой, любимая,
Мы, этой ночью – Боги:
Сегодня наши ноги
Топчут небосвод.
Зима шутливая,
Ни мало и ни много,
Все повернула строго
До наоборот.
 
 
Сегодня черная
Земля поднялась кверху —
Играем, без помехи,
В облаках, шутя.
И ты, как вздорная
Девчонка, от успеха
Ликуешь звонким смехом…
                         Милое дитя…
 

27. Приемное отделение

 
Он поступил,
Как «неизвестный».
И умер неизвестно как…
Лет тридцать жил,
Питал надежды…
Но лишь глоток – и вечный мрак.
Возможно, он —
Пропойца местный.
Скорей всего. Скорей всего,
Он, на батон
Наклянчив честно —
У магазина, у метро —
Пошел и взял
Паленой водки.
Губами к горлышку приник…
И смерть пришла
К нему по глотке,
Его страданья прекратив.
 
 
Врач закурил,
Сжимая белый
Халат в бледнеющий кулак.
Он поступил,
Как «неизвестный».
И умер – неизвестно как.
 

28. Мать

 
Из расплывающейся картинки
Ты превратилась в родную мать.
И я боюсь голос твой услышать,
Не то, что просто тебя обнять.
Ты превратилась… Но кто ты? Что ты?
Я видел маму в последний раз
В свои четырнадцать, точно помню.
Я этот день помню, как сейчас.
 
 
Но, как тогда, ливень слепит мысли.
И снова, из дождевой воды,
Как будто, мама, ко мне ты вышла.
Хотя я знаю, что и не ты.
Так кто же ты, что обняться хочет?
Ну! Отвечай же! Что ты за мразь?!
Мне не пропасть с тобой. В между прочим:
Мне нашептала об этом мать…
 

29. Звонок

Звонок раздался в дверь. И вышел я – седым. Да. Я не тот – уже суставы годы ломят. Запомнил я тебя, родной, совсем другим. А ты меня, наверно, вовсе и не вспомнишь…

Но ты пришел ко мне. И я безумно рад. Я рад тебе. Чего бы ты себе не думал… Ты разожмешь кулак… и тихо спросишь: «Пап?»… А я не буду знать, чего ответить сыну.

30. Талант

Ты видишь: мой талант бухой лежит, на дне уже пустой пивной бутылки? Пускает слюни и не может встать? О чем писать, когда в его глазах – затылок? Когда на утро, без ста грамм, рука дрожит – зачем вообще писать? Скажи? Зачем играть, когда никто не хочет слышать? Лишь собутыльник ценит музыку мою – когда ору, но не когда пою…

Так вышло, что совсем-совсем один. Со старыми друзьями – враг и псих, без крыши. С тобой – кретин: на все плюю. (Хотя и не на что плевать… Так вышло…).

Зачем не пить, когда ни в чем не вижу смысла?

В моей канаве мне удобно, спустя бутылок десять… (лишних)

Вы просто уберите руку с горла – отстаньте. И позвольте я сгнию.

31. 21

 
Дворники бреют лицо поседевшее
Старого года 2006-ого.
21 – это так приуменьшено.
Мне за полтинник, как будто. Ей богу!
Мутный, от пьянок извечных, рассудок.
Это лицо, искаженное хмелем…
Знает 2-ой Полевой переулок
Дольше чуть-чуть, чем бы все мы хотели.
Дольше «на бис» вызывают Сокольники
Вхлам обожравшегося Струнодера.
Жизнь надо мной практикуется комиком.
Да повторяется. Снова и снова.
Шуткой обросшей ликую устало.
Вновь в ноябре подошел под раздачу.
Жизнь предо мною «очко» раскидала.
Может быть это – намек на удачу?…
 

32. Горький стих

 
На лице выразительном белом
Густо-черная встала слеза.
И в окно, как-то очень несмело,
Нежно-грустные смотрят глаза.
Молчаливым кривляется мимом,
Объяснить что-то хочет январь.
Только мысли проносятся мимо,
До меня докасаясь едва ль.
 
 
Я, наверное, все-таки спятил.
Но, как будто с немым заодно,
Со страницы открытой писатель
Прошептал мне: «Случиться должно…».
Но пока ничего не случилось.
Два рассказа прочел не спеша.
Только душу изранил Гаврила
Сам себе, с головой Челкаша.
Только сокол разбился о воду,
Не дождавшись, что гибель придет
От ранений. Чтоб снова свободный
Испытать перед смертью полет…
 
 
Но пока ничего не случилось.
Лишь кривляется мим за окном.
Лишь в моей голове зародилось:
«Я все время писал не о том»…
 

33. Картина-окно

 
В картине-окне не осталось объема.
Висит на стене продолженьем стены.
Увы. Но не выйти из этого дома.
Ты здесь замурован навеки. Увы.
 
 
По белому мечется взгляд, но спасенья,
Ищи не ищи, в потолке не найдешь.
Не крепость твоя. Нет. Скорей подземелье.
Ты здесь не укроешься. Здесь – пропадешь.
 
 
Пусть были стремления в жизни другими,
Другими надежды, другими мечты…
Но вихрем кружат пред глазами твоими
Картина-окно и четыре стены.
 

Татьяна Гущина – Картина-окно.

34. Эйфория

 
С улицы давит на окна весна,
Шумная, как никогда, и густая.
Знаю, ворвется она, как волна,
Если открою. Погубит. Раздавит.
Стоит ли жизни один только миг
Счастья? Объемлющей все эйфории?
Кризис. И нету ответа у книг.
Нету ответа вообще в целом мире.
 
 
Края у мая у этого нет.
Он прикасается к аду и к раю.
Мысли теряются, путаясь в бред.
Тот, что на правду никто не меняет.
В пышную заперт листву ветерок —
В косы березы шального вплетают.
Не замечая, ликует игрок,
Звуками музыки в кронах летает.
 
 
Я же, как скромный – гитара в руках —
В тех, что попроще, местах подыграю.
Грош ли цена утонувшим в мечтах?
Тем, кто реальности знать не желает?
 

35. Фортуна

 
Вокруг темно. Лишь на мгновенье
Стволы кривые освещая,
От ветра пляшущих деревьев,
Ехидно молнии сверкают.
Как старая пластинка, вялым,
Противным звуком дождь шипит.
Шипит назойливо, устало,
Как фон… И мрачный хор звучит.
 
 
Грохочет гром, гремит басами.
Все громче музыка и гуще…
Взгляни скорее, там, над нами,
На землю щурясь из-за тучи,
Зло ухмыляется Фортуна.
Растерты пальцы, льется кровь
На нервно скачущие струны.
Хохочет дико Карл Орф.
 
 
Хохочет эта ночь – ликует,
Мешая страх, азарт, боль, радость…
Давай же руку мне – станцуем.
Что нам теперь еще осталось?
Пусть будет весело. До воя.
Пусть счастье стонет и ревет,
Когда нещадно все живое
Финальный поглотит аккорд.
 

Татьяна Гущина – Фортуна.

36. Змеиная болезнь

 
Какая зыбкая земля.
Змеей ползу по ней,
Насвистывая сам себе
Под нос про совесть песни.
А сам – всего лишь гадость я.
Бессовестный злодей.
Незнамо что, незнамо где…
Насквозь пропитан лестью.
Но я сочусь из ваших пор.
И если ваша честь
Доселе не задета мной,
Чиста доселе совесть —
Я в ваши души влажу сор,
А честь сменю на месть.
Я злой, но каждый станет злой,
С собой по жизни ссорясь.
 

37. Пейзаж

 
Нависла кровь на листьях гроздью
И, содрогая тишину,
Вот-вот пронзит застывший воздух,
В сухую падая траву.
Корявый ствол на желтом фоне
Замызганного неба. Гниль.
И вскрипы вдалеке, как стоны,
Забытых временем могил.
И больше никаких растений.
И на земле одни рубцы.
И на планете всех шумнее
Мы – мертвецы…
 
 
Сошел с ума, я знаю точно.
Я знаю точно, что мираж…
Окно на кухне этой ночью
Нарисовало мне пейзаж.
 

38. Божество

 
Вы, несомненно, Божество.
Мне не найти слова для оды.
У Вас в глазах сияет свет,
Небесно чистый и святой.
Я видел Вас, когда в окно
Вы отпускали на свободу,
Игривой птичкой в мрак ночной,
С ладошки хрупенькой рассвет.
 
 
Я наблюдал за тем, как Вы
Беспечно в облаках летали.
Как звонким смехом, баловством
Вы оживляли мир вокруг.
Я видел Вас, когда с луны
В траву Вы лучиком ныряли,
Расою рассыпаясь вдруг.
Вы, несомненно, Божество.
 

39. Густая тишина

 
Густая-прегустая тишина.
И, если сделать пальцами щелчок,
То волнами покроется она,
Пространство визуально искажая…
Но я застыл. Лишь мысли, как плевки,
Заляпали в квартире потолок.
Все медленней пульсируют виски.
Я с тишиной на ты. Я исчезаю…
 
 
Нет в этой жизни ничего мудрей,
И нет мудрёней в жизни ничего,
Моей простой попытки слиться с ней.
И стать такой же точно тишиной.
 

40. Бессонница

 
Через бессонницу – истерика.
Когда не сон, а потный бред
За полчаса тебе историю,
Которую за сотню лет
Не проживешь, расскажет красочно.
Бессонный бред – великий сказочник.
 
 
С подушки вскочешь – и не верится,
Что не взаправду было все.
Ты куришь и дрожишь в агонии,
Подаренной коротким сном.
И руки, бледные-пребледные,
Дрожат углями сигаретными.
 

41. Вакуум

 
В тиканье стрелок запрятался вакуум.
Лезет орнаментом в пыль на столе,
Что-то сознанию, явно, обратное.
Мерно пульсирует кровь в голове.
 
 
Ровная жизнь до краев переполнена
Криками уху неслышных друзей.
Жизнь – аксиома, прошитая полыми
Нитями из одинаковых дней.
 
 
Окна и дверь заколочены досками,
С пьяной, но крепкой руки – изнутри.
Муза, укутавшись в грязные простыни,
Нервно смеется и хочет уйти.
 
 
Маленькой точкой в реальности скомканной,
Скрытый надежно от счастья и бед,
Я захоронен в могиле двухкомнатной.
Там, где пространства и времени нет.
 

Татьяна Гущина – Вакуум.