Текст книги "Закон улитки"

Андрей Курков
Закон улитки

1

После четырехдневного пересечения пролива Дрейка Виктор еще дня три не мог прийти в себя. Полярники, прибывшие вместе с ним на корабле «Горизонт» из аргентинского портового городка Ушуайи, уже вжились в обстановку и занялись своей научной работой, спеша сделать какие-то замеры и анализы перед вот-вот наступавшей полярной ночью. А Виктор все еще отлеживался в комнате жилого этажа главного корпуса. Выходил только поесть да выглянуть наружу. Обращались с ним нормально. Он даже успел сдружиться с одним настоящим полярником – по специальности тот был биофизиком и занимался исследованиями в области выживания человека в экстремальных условиях. Виктору казалось, что для этого достаточно несколько раз пересечь бурлящий пролив Дрейка, который к тому же был наверняка шире Черного моря. Но этот ученый пересечением пролива не интересовался, хотя сам признался, что все четыре дня пролежал на койке с мутной головой и пустым желудком.

Потихоньку Виктор изучил станцию. Даже наружу стал выходить. Для этого выдали ему ярко-красный костюм с желтыми отсвечивающими полосками. Выучил он еще одно правило: перед каждым выходом – пусть даже на десять минут – надо было записаться на доске, висевшей слева от входной двери, поставить фамилию и время выхода. Ему объяснили, что если через час человек не возвращается, все выходят его искать.

Вообще-то история у станции Вернадского была довольно трагической, и Виктор, кажется, уже понимал, почему Англия подарила ее Украине. Англичанам здесь явно не везло. За годы работы станции погибло шестнадцать полярников и разбилось два самолета, доставлявшие сюда запасы и оборудование. Стоило спуститься к воде и оглянуться, и этот комплекс из нескольких маленьких и одного более или менее крупного двухэтажного здания с чердаком-складом тут же вызвал бы сравнение с древним тюремно-островным поселением.

И только в одном месте на полярной станции можно было расслабиться и спокойно посидеть – в баре жилого корпуса. Но и бар этот был совершенно отмороженным. Выпивка в нем не продавалась, да и самого бармена в природе не существовало. Сюда можно было прийти со своим спиртным и посидеть у барной стойки. Можно было выпить и занюхать гроздью бюстгальтеров разных размеров, свисавших с вертикальной подпорной балки, начинавшейся прямо на барной стойке и упиравшейся в потолок. Все бюстгальтеры были с автографами их бывших владелиц – странноватая традиция станции: все побывавшие здесь женщины оставляли в баре этот предмет туалета, словно провокацию для эротических снов полярников.

Виктор тоже оказался ими спровоцирован. Но не для снов. Руки его сами потянулись к этим жестким кружевам, удерживавшим нужную и нравящуюся мужчинам форму. И хоть были они теперь наполнены воздухом, но само касание их кончиками пальцев обдало Виктора ощущением весны. Он словно уловил носом запах цветущей вишни.

Может быть, фантазия увела бы его и дальше, но в этот момент к барной стойке присели двое полярников с несколькими бутылками аргентинского пива. Предложили пива и Виктору, но он отказался.

– Зря, – участливо проговорил один из них. – Это уже последнее пиво, больше не будет!

Биофизика-экстремолога звали Станислав, или, проще, Стас. Он нашел Виктора часика через два и вызвал прогуляться.

Они прошлись вниз к деревянному настилу – «слипу», по которому спускали и затаскивали назад моторные резиновые лодки на алюминиевом каркасе. Там Виктор увидел своих первых в Антарктиде пингвинов – были они маленькие, словно игрушечные по сравнению с Мишей.

– Это пингвины Адели, – объяснил Стас. – Мы ведь на острове, это еще не совсем Антарктида.

Они прошлись до дизельной, где жужжал генератор, потом дошли до какой-то закрытой лаборатории, где делались магнитные замеры.

– Тут на станции один парень из Москвы, мой тезка, – заговорил вдруг Стас, оглянувшись по сторонам и удостоверившись в том, что рядом никого нет. – Он сейчас болеет, в санчасти лежит. Я ему про тебя рассказал, и он очень хотел встретиться. Зайдешь?

– Почему нет? – пожал плечами Виктор.

Вернулись в главное здание. Виктор ушел к себе, а Стас пообещал зайти за ним через часик.

Больной москвич оказался крупным мужчиной лет сорока. Койка санчасти была для него коротковата. Он лежал на спине, немного согнув ноги в коленях. Крупное лицо было бледным, так что слово «больной» приобрело у Виктора в голове сразу более серьезное значение.

Стас-экстремолог вышел, оставив их вдвоем.

– Ты что здесь делаешь? – спокойно и грустно спросил москвич, глядя на Виктора опухшими глазами.

– Так, посмотреть приехал…

– Давай поговорим без тараканов, – москвич вздохнул. – Я – банкир Станислав Брониковский. Я здесь прячусь. Дома меня подставили. Видишь, я тебе сразу правду говорю. А ты что здесь делаешь?

– Тоже прячусь, – признался Виктор, обезоруженный откровенностью банкира.

– Ну вот и хорошо, – проговорил Брониковский.

– Что ж хорошего? – удивился Виктор.

– Ничего. Просто хорошо, что мы – «коллеги». Ведь ты мог бы оказаться человеком, которого прислали, чтобы меня убить…

Виктор посмотрел на банкира с жалостью и недоумением.

– Но я ведь знаю, что это не так… Во всяком случае, меня уже и здесь достали…

Воцарилась пауза на несколько минут, и Виктор уже собирался было уйти из этой тихой комнатки-санчасти, но банкир, уловив желание Виктора, снова обратился к нему:

– Ты заходи ко мне почаще. У меня тут шахматы есть… Я ведь тебе помочь могу! – сказал он таинственно.

Виктор ушел, пообещав снова зайти через несколько часов.

С тех пор он стал заходить к Брониковскому действительно часто – времени у Виктора было много. На дворе было холодновато, хотя намного теплее, чем он ожидал. Всего лишь минус пятнадцать. А в жилом здании отопление работало отлично, в санчасти и подавно. Они играли с Брониковским в шахматы, разговаривая за игрою обо всем. Виктор отмечал иногда, что своими вопросами банкир изучает его, но не было в этом ничего странного. Просто Брониковский явно страдал манией преследования. И манией в серьезной стадии. Сам Виктор никогда бы не поверил, что за ним, Виктором Золотаревым, следом в Антарктиду могут послать киллера. Кто он такой, чтобы еще человека за ним посылать за тридевять земель? А вот банкир – фигура покрупнее. Шахматным языком – это ферзь. Так что, возможно, опасения Брониковского были не так уж далеки от действительности. К тому же его странная болезнь прогрессировала, и местный доктор хоть и пичкал его антибиотиками, но поставить точный диагноз не мог. Заговорил было о поездке к американцам на станцию «Пальмер» – это в трехстах километрах, но потом сам отбросил эту идею.

А банкир тем временем жаловался на боли в животе, почти ничего не ел. Только его крупное телосложение давало, видимо, ему возможность питаться ранее запасенными в теле соками, как верблюду.

Однажды Виктор заметил, что бледность Брониковского приобрела новый, синеватый оттенок. В тот день банкир прошептал Виктору: «Я знаю, кто меня отравил!» Но больше он ничего не сказал.

Превозмогая боль, играл с Виктором в шахматы. Проигрывал молча. А после игры достал из-под койки наполовину пустую бутылку аргентинской водки – Виктор уже пробовал здесь такую и был от этого напитка не в восторге.

– Послушай, – заговорил Брониковский, разливая водку по двум чашкам. – У меня к тебе предложение и просьба!

Виктор внимательно посмотрел на больного банкира.

– У меня готов отход и документы на другое имя, их завтра привезут на яхте. Там будет один поляк – Войцех. Он должен забрать меня с собой отсюда, но как только он меня увидит в таком состоянии… – Брониковский тяжело вздохнул. – В общем, мне уже отсюда не выбраться, но если хочешь, можешь поехать вместо меня. Только если пообещаешь сделать то, о чем я тебя попрошу…

Виктор кивнул. Брониковский объяснил, что хочет передать Виктору письмо для своей жены и кредитку, с которой Виктор может во время дороги снимать деньги, но потом тоже должен отдать жене.

– Но там же в документах твое фото?

– Войцех за минуту его заменит на твое. Он в этом деле – спец.

Виктор, поразмыслив пару минут, кивнул. И тут же увидел на бледном лице Брониковского болезненную улыбку.

2

И вот почти месяц спустя Виктор спустился по крутым вагонным ступенькам на платформу Киевского вокзала. В карманах брюк лежало два паспорта. В правом – польский, в левом – синий, украинский. Спортивная сумка не очень давила на плечо – в ней на самом дне болтался кулечек с жетонами казино, там же лежала записная книжка и пачка польского печенья.

Нахмуренное небо нависало над киевским вокзалом, но ни грозы, ни дождя не обещало.

Виктор вышел на площадь и остановился. Если не останавливаться, а идти «на автопилоте», то вывели бы его ноги к автобусной остановке, а потом и к подъезду своего дома. Но автопилот не работал. Точнее – его отключила сама жизнь, и поэтому первые шаги по привокзальной площади показались Виктору неуверенными шагами космонавта по Луне. Неуверенность, кажущаяся излишней, и подозрительная мягкость асфальта под ногами – вот-вот провалится. И как это другие так спокойно проходят мимо, спешат. У них автопилоты работают, а у Виктора – нет. В этом и проблема.

И все равно надо куда-то идти или ехать. В кармане лежат гривни, «переночевавшие» на Южном полюсе. Если за время полярной антарктической ночи здесь не поменялась власть или не произошел очередной географический «оползень» в сторону России, то гривнями еще можно заплатить за мелкие радости жизни, вроде поездки в автобусе. Только вот куда ехать сначала?

Виктор осмотрелся и увидел газетный киоск. Тут же асфальт под ногами отвердел и по нему, отвердевшему, направился Виктор к «Союзпечати».

Взгляд сразу вычленил из трех десятков по-карточному разложенных на прилавке газет родные «Столичные ведомости».

Отойдя всего лишь на шаг от киоска, Виктор развернул газету и простоял так с полчаса, впитывая в себя киевские новости.

Жизнь не изменилась. По крайней мере, по этому номеру газеты можно было судить, что все здесь, в стольном граде Киеве, идет своим чередом. Иностранные гости привозят гуманитарную помощь домам-интернатам, двух депутатов украинского парламента садят в немецкую тюрьму за банковские махинации, в Херсоне расстреливают семью бизнесмена, а на Оболони открывается роскошный гипермаркет садового оборудования и инвентаря. Только парочка некрологов на предпоследней странице огорчила Виктора скудословием и письменным косноязычием неизвестного автора, спрятавшегося за его, Виктора, когда-то собственным псевдонимом «Группа товарищей». И в выходных данных газеты отсутствовал Игорь Львович. Главным редактором был теперь какой-то Вайцман П. Д.

Мгновенным сладким воспоминанием пронеслась в памяти картинка каких-то прошлых похорон – они с Мишей стоят у гроба очередного выдающегося покойника, а сверху светит солнце, звучит скорбная речь кого-то из родных и близких, только слова пролетают мимо, потому что они с Мишей как бы не отсюда, они часть ритуала – точнее пингвин Миша – часть ритуала, а он, Виктор, часть пингвина Миши. И поэтому они ничего не слышат, они пережидают похороны, пережидают время, пережидают жизнь, словно она почти вечная.

Эх, подумал Виктор, хорошо бы жить вечно, а умереть молодым. Чтобы жизнь была бесконечной и отделенной от физического времени каким-то защитным прозрачным колпаком. Чтобы все было естественно, чтобы деревья на бульваре Шевченко росли, чтобы собаки поднимали под ними лапы, чтобы девочки превращались в женщин, но чтобы он, Виктор, оставался таким же.

Глупые мысли приятнее и легче умных.

Виктору снова вспомнился Миша. Где он сейчас? В Феофании? Это вряд ли… Скорее всего отдыхает между похоронами. Значит, искать его все равно надо на Байковом кладбище в момент концентрации там большого количества «мерседесов». Ведь жизнь не изменилась.

Виктор пожевал губами. Щеки еще помнили щемящий морозец Антарктиды. Родина Миши, суровая ледяная пустыня, вызывала в памяти уважение. Страна сама по себе. Ей было все равно, какие флаги попробуют вывесить над ней научные завоеватели. Она знала, что коренное население пингвинов все равно останется свободным и непокоренным. А все завоевания и пунктирные неохраняемые границы суть суета и признаки тщеславия для школьных учебников географии и патриотического воспитания детей тех немногих стран, которым хочется казаться больше, важнее, холоднее и недоступнее, чем они есть на самом деле. Но, впрочем, эти страны мстительны по мелочам. Они могут хвастаться и по-другому – они забирают пингвинов и увозят их к себе в зоопарки, делая таким образом Антарктиду доступнее и ласковее. Вот, смотрите, в вольере наша Антарктида. Завтрак у нее в восемь утра, обед – в час дня, уборка вольера – в четыре.

Неожиданное солнце пробилось лучами сквозь нахмуренное небо, и Виктор поднял голову. Настроение неба менялось. Тучи постепенно превращались в облака или происходил какой-то другой труднообъяснимый для непосвященных климатический феномен. Прогрессирующая дистрофия туч. Они ведь и с самого начала показались Виктору скорее декорацией, чем предвестниками ливня. Тучи были импотентны, а импотентные тучи зовутся облаками, и ветер их обычно растаскивает по небу до полного исчезновения.

Спрятав газету в сумку, Виктор пощурился еще несколько мгновений на выглянувшее солнце. Потом оно спряталось, но было очевидно, что спряталось ненадолго. Все-таки в природе – лето. Хотя осень уже в дороге.

И я в дороге, подумал Виктор, оглянувшись на вокзал.

Теперь надо было решить: куда дальше. Он задумался. Хотелось домой и в ванну. Потом, по очередности приоритетов, надо было разыскать Мишу и убедиться, что с ним все в порядке. Он ведь перед ним в долгу. Это он, Виктор, занял его место в самолете и слетал на его родину. Но причина этой замены была вполне серьезной. А долг он Мише отдаст, непременно отдаст. Он все долги отдаст. Жаль только, что ему, Виктору, никто ничего не должен.

И вот уже город проплывает мимо автобусного окошка. Полуденное солнце засвечивает асфальт и тротуары. Рядом сидит пожилой мужичок в джинсах и белой футболке и вчитывается в проспект фирмы, занимающейся эмиграцией в Канаду. Проспект похож на тест. Или точнее – на телевизионную викторину. Вопрос: «какое у вас образование?». Три варианта ответа: «высшее техническое – три балла», «среднее техническое – два балла», «высшее гуманитарное – один балл». Виктор покосил глазами в низ листа. «Сложите ваши баллы, и если получилось 15 и более – смело обращайтесь к нам – у вас отличные шансы стать гражданином страны кленового листа!»

Виктор сам себе кивнул. Потом все-таки еще раз пробежал глазами вопросы, посчитал свои баллы. Набралось их с трудом восемь. Страна кленового листа ему не светила. Он вздохнул с облегчением. Отсутствие шансов дает гораздо больше свободы, чем их обилие.

От остановки автобуса до дома было метров триста. Надо было пройти мимо детского сада, школы и небольшого скверика.

Виктору не хотелось спешить. А около детского садика он вообще остановился и засмотрелся на какую-то группу, под руководством молодой воспитательницы играющую в «паровозик». Двух-трехлетки, положив руки на плечи впереди идущих, смешно переваливаясь, шли по невидимой колее вокруг песочницы. Ну точно как пингвины.

Виктор всмотрелся в лица детишек. Подумал о Соне, вспомнил Мишу-непингвина. Странно, что пингвины живут дольше, чем непингвины… Хотя и это под вопросом. Сначала надо убедиться, что с пингвином Мишей все в порядке.

Постояв и понаблюдав за детьми, Виктор отправился дальше. Шлось ему легко. И земля под ногами была достаточно твердой, пока не остановился он перед своим подъездом. В этот момент заработавший было автопилот снова отключился и в сознании воцарилась растерянность. Он задрал голову и посмотрел на свои окна. И словно оттуда опустилась на его плечи какая-то тяжесть. Виктор вздохнул, зашел в подъезд.

Вниз, навстречу, пронеслась по лестнице знакомая соседская кошка Машка. Виктор на мгновение расслабился, но стоило подняться на свой этаж, и расслабленность слетела с него, словно ее и не было. Родная железная дверь, кажущаяся неприступной. Только теперь в нее был врезан еще один замок, на полметра ниже прежнего. Виктор с опаской посмотрел на него. В кармане он сжимал ключ от старого замка, но этот новый замок словно бы смеялся своей скважиной над тяжелым латунным ключом, согретым теплом ладони.

Виктор отступил на шаг и посмотрел на половичок под дверью. Новый резиновый, с такой же резиновой рельефной надписью «welcome». To бишь – добро пожаловать. Постояв несколько минут, Виктор услышал, как внизу хлопнула дверь, и этот хлопок вдруг встряхнул его, передал ему импульс опасности, страха. И Виктор замер, прислушиваясь к чьим-то шагам. Кто-то поднялся на четвертый этаж, зазвенел связкой ключей. Открылась и закрылась дверь. Снова стало тихо, и Виктор осторожно спустился вниз. Выглянул из парадного. Страх еще не прошел, но страх этот не был полностью осознанным, естественным. Это был тот, старый страх, из прошлого. Просто он вынырнул из памяти и как бы обволок Виктора собою. Напротив, через двор, посреди которого на железобетонных столбиках были натянуты веревки для сушки белья, зеленели свежепокрашенные двери парадного соседнего дома. Там, на втором этаже справа, жила баба Тоня, мама друга его детства Толика. Она всю жизнь торговала молоком. Там же, в их дворе. С шести утра ее зычный голос врывался в открытые форточки. «Мо-ло-ко! Мо-ло-ко!» – кричала она. Тогда этот крик был равнозначен слову «Вставай!». Только «Вставай!» говорила мама, а слово «Молоко!» влетало в его спальню за час-полтора до того и уже готовило его к подъему.

Виктор быстрым шагом перешел двор и поднялся на второй этаж.

– Витя? – обрадовалась баба Тоня, открыв двери. – Заходи! Заходи! А я думала, что ты уехал!

Какая же она «баба» Тоня, подумал Виктор. Действительно, Тоне до старушки было еще далеко. И одевалась она аккуратно. Видно, что следит за собой. Продавщицы молока долго сохраняют молодость и гладкую кожу. Полезная для здоровья профессия. «Ей же, наверно, уже лет шестьдесят», – подумал Виктор.

– Кушать хочешь? – спросила баба Тоня. – Я как раз бульон сварила. Купила курицу, а она совсем старушкой оказалась, только на бульон и сгодилась…

Виктор кивнул.

Проходя на кухню, бросил взгляд в гостиную, где на серванте стоял портрет вечномолодого Тониного сына Толика. Много лет назад он сорвался с дерева и разбился насмерть. Тогда вокруг этих домов росло много старых деревьев и на их верхних ветках они, тогдашние мальчишки, строили халабуды. Находили хорошую развилку веток, укладывали на ней дощатый пол и смотрели с высоты в двадцать метров на мелкий мир взрослых строителей коммунизма. Собственно, уже тогда было ясно, что коммунизм люди строили каждый для себя. Было в этом что-то от тайного соревнования: кто больше коммунизма у себя дома построит. У кого в холодильнике больше копченого лосося и советского шампанского окажется. Господи, это ведь все в прошлом веке было!

Бульон тоже напомнил что-то из далекого прошлого. Даже не что-то, а просто прошлое, доброе домашнее детство. И жесткая куриная ножка, в которой вязли зубы, и желтые круги-разводы куриного жира на поверхности бульонного озера.

– У меня еще холодный рис есть, – сказала баба Тоня. – Всыпать?

Виктор кивнул, и она положила в бульон две столовые ложки вареного риса, который тут же пошел ко дну.

– Ты теперь где живешь? – спросила она.

– Да тут живу, – ответил Виктор.

– А, значит, сдаешь квартиру? А я думала – продал!..

Виктор задумался.

– Нет, там племянница моего друга с ребенком живет…

– Да, у нее такой симпатичный муж… высокий… милиционер, кажется, или военный…

– Муж? Милиционер? – удивился Виктор. – Про мужа я ничего не знаю. – И он бросил через кухонное окно немного встревоженный взгляд на окна своей квартиры в доме напротив.

– От вас позвонить можно? – спросил Виктор.

– Да вон, телефон на холодильнике…

Виктор поднялся, набрал свой номер.

– Алло! – раздался в трубке звонкий голос Сони.

– Соня? – Виктор улыбнулся в трубу.

– Дядя Коля? – спросила Соня.

– Нет, дядя Витя.

Возникла пауза, после которой голос Сони еще больше оживился.

– Дядя Витя?! А ты где?

– Я в Киеве. А ты?

– А я дома… А Миша с тобой?

– Нет, Миши нет… Он где-то тут, в Киеве…

– Потерялся?

– Ага, потерялся, но я его найду!

– Ты его обязательно найди и приведи домой! А то тетя Нина кошку принесла, а она царапается. А Миша не царапался!

– Да, – подтвердил Виктор грустно, – Миша не царапался. А тетя Нина дома?

– Не-а, она по магазинам пошла. А ты придешь?

– Приду, – пообещал Виктор. – Только чуть позже… И, наверно, тогда, когда тети Нины и этого дяди Коли не будет… У вас же теперь дядя Коля живет?

– Живет, – сказала Соня. – Но он хороший, он мне роликовые коньки купил. А вчера он куда-то на два дня уехал и обещал мне ракушек привезти…

– Интересно, значит, на море уехал… Он что, вправду милиционер?

– Нет, понарошку… Взаправду он какой-то сторож, но не простой, а главный… Ой, теть Нина идет! Хочешь с ней поговорить?

– Нет, Сонечка, я потом позвоню! – быстро свернул разговор Виктор и опустил трубку на аппарат.

Оглянулся на бабу Тоню. Она как ни в чем не бывало стояла у плиты. Вернулся к столу, снова бросил взгляд на окна.

– Если хочешь – можешь здесь переночевать, туда ж неудобно, – проговорила, обернувшись, баба Тоня.

– Спасибо… Я, баб Тоня, сумку здесь оставлю… до завтра, а завтра зайду. Хорошо?

– Конечно, заходи! – кивнула она.