Текст книги "Машина мышления"

Доктор Андрей Курпатов
Машина мышления. Заставь себя думать. В 2 томах

Моим замечательным сотрудникам

Лаборатории нейронаук

и поведения человека

книга для интеллектуального меньшинства

абсолютно не рекомендована тем, кто готов по любому поводу оскорбиться

© Курпатов А. В., 2022

© ООО «Дом Печати Издательства Книготорговли «Капитал», 2022

Книга первая

Предисловие

«Хорошо физикам, – не без сарказма замечает выдающийся исследователь разума Майкл Газзанига, незаслуженно обойдённый вниманием Нобелевского комитета, – прохожие, по крайней мере, не ведут себя так, будто бы разобрались в теории струн».

И в самом деле, мы же обладаем психикой, так что логично предположить, что разбираемся в психологии – мы же ею пользуемся, в конце концов! А ещё мы всё время о чём-то думаем, и, согласитесь, глупо звучало бы утверждение, что мы не умеем этого делать.

Но я всё-таки решусь на эту глупость.

Любой мало-мальски компетентный специалист в области психологии скажет вам, что психология – это тёмный лес. Мышление же, если относиться к нему серьёзно и с должным почтением, – и вовсе затерянный мир, специалистов по которому не найти.

Да, есть философы, которые пытаются о нём думать, а есть, например, нейрофизиологи, которые пытаются разглядеть его в мозге. Но пока две части этого недостроенного моста лишь беспомощно тянутся друг к другу, нависая над тёмной бездной мышления.

Хотел бы я сказать, что наука уже разобралась с этой проблемой и нам осталось лишь прильнуть к этому прекрасному источнику знаний о мышлении. Но наукообразное описание феномена, а такие и правда встречаются, ещё не есть его научное понимание. Отнюдь.

Если наука не даёт нам конкретных инструментов работы с исследуемым феноменом (а в случае мышления это именно так), то пока это ещё не наука, а в лучшем случае первый, как говорят в таких случаях, подход к снаряду.

Да, психологи завидуют физикам, которым определённо легче рассказывать о своих открытиях, даже если они жалуются, что законы квантовой механики или, например, туже теорию струн трудно объяснить.

Проблема учёного, занимающегося вопросами мозга, психики и мышления, в том, что эти феномены кажутся нам понятными. Мозг мы считаем своим органом, наши переживания – психикой, а в своих интеллектуальных способностях и вовсе никто не сомневается, включая олигофренов и тех, у кого Альцгеймер.

Однако же правда в том, что это не у нас есть мозг, а мы есть у своего мозга. Психика – это не психические переживания, а работа нейронных сетей, которая лишь «звучит» для нас какими-то чувствами и эмоциями. Что же до мышления, то это, судя по всему, и вовсе процесс, от нас почти не зависящий.

Всё это трудно принять и, честно говоря, просто вообразить. Ну как так – я есть у своего мозга? Понятно, что, может быть, где-то мною эмоции управляют, но не разум. Однако же думаю я сам, «своей головой».

Да, практически всё, что науке достоверно известно о мозге, психике и мышлении, по сути контринтуитивно – то есть, если вам что-то кажется, будьте уверены, что реальность точно не такова.

В «Красной таблетке» я уже приводил эту цитату великого физика Нильса Бора: «Если вы не пришли в ужас, изучая квантовую механику, вы ничего в ней не поняли». И всё дело как раз в этой самой контринтуитивности.

Квантовую реальность можно «рассчитать», но её невозможно представить, вообразить – получаются бессмысленные парадоксы, хорошо известные широкой публике благодаря, например, хрестоматийному коту Шрёдингера.

С мозгом, психикой и мышлением то же самое. Мы можем разложить их на тысячи кусочков, рассмотреть каждый из них в отдельности, но понять, как элементы этого пазла складываются воедино и умудряются так слаженно работать, создавая нас, наши переживания и мысли, – это дело, как кажется, почти гиблое.

Но мы не будем сдаваться, мы попробуем…

Эта книга, по задумке, должна решить несколько задач.

Во-первых, я собираюсь рассказать о том, как наш мозг создаёт нашу с вами психическую деятельность. Мы обсудим, как он думает в нас, создавая при этом нас самих и наше сознание.

Понимаю, насколько трудно принять тот факт, что мы являемся лишь продуктом работы нервных клеток, а эта их работа не зависит ни от наших представлений о самих себе, ни от нашего сознания. Но надеюсь, что эта книга рассеет всякие сомнения на этот счёт, если они у кого-то ещё есть.

Во-вторых, мы обсудим принципы, которые позволяют описать то, как наш мозг собирает интеллектуальные объекты, – то есть то, что является образами и мыслями. Мы также посмотрим, как знание этих принципов помогает работать с инструментом мышления «факт-карты».

Современная компьютерная наука черпает вдохновение в нейрофизиологии и нейробиологии: создавая искусственный интеллект, мы подсматриваем за тем, как работает интеллект естественный, чтобы затем воспроизвести эти же принципы преобразования информации на железе.

Затем, получив искусственный аналог интеллекта, мы получаем возможность проверить, насколько были верны наши предположения о механизмах работы мозга. Тут нам в самом деле открываются огромные исследовательские перспективы, которые мы и обсудим.

В-третьих, мы узнаем о трёх парах «зеркал» в нашем мозге, о том механизме, благодаря которому «разговор» в нашей голове, эта бесконечная работа мысли, никогда не заканчивается.

Александр Сергеевич Пушкин говорил, как известно: «На свете счастья нет, но есть покой и воля!» Однако же нам предстоит поправить великого поэта: по поводу «счастья» – не знаю, даже как психотерапевт не могу сказать однозначно, это вопрос весьма субъективный, но вот «покой и воля» – это точно не то, на что мы можем рассчитывать.

В-четвертых, мы разберём ещё один, совершенно новый инструмент мышления – «распаковка смысла», – направленный на улучшение коммуникации, трансляции смыслов, которыми мы обмениваемся в рамках своего общения.

«Факт-карты» – инструмент, который помогает нам выйти из тупика, найти возможности решения задачи. Инструмент мышления «векторное кольцо», основанный на трёх способах сборки интеллектуальных объектов, позволяет нам увидеть ситуацию (пространство знаний) во всём объёме и полноте её внутренних взаимосвязей.

Инструмент «Распаковка смысла» позволяет нам понять, что сообщает нам другой человек (автор, проект, произведение искусства), даже если он сам не в полной мере осознаёт суть и смысл своего сообщения.

Так выглядит краткий план. Два первых пункта мы обсудим в рамках первой части книги, а два вторых – уже, соответственно, во втором её томе.

Да, к сожалению, я не уместился в привычный формат. Когда я брался за эту работу, я не до конца осознавал, насколько сложными и трудноизъяснимыми окажутся поставленные в ней вопросы.

В этом есть, конечно, определённая ирония – то, что, как кажется, ты можешь высказать буквально в двух словах, при появлении другого сознания, которому ты пытаешься соответствующий смысл сообщить, превращается в бесконечное и весьма рискованное жонглирование образами и метафорами.

Впрочем, именно об этом и сама эта книга – о производстве и трансляции смыслов. Поэтому, сколь бы объёмной она ни вышла, я очень надеюсь, что она всё-таки покажется вам достаточно интересной и послужит хорошим практическим пособием в освоении инструментов мышления.

Надеюсь также, что сама работа с содержанием этой книги станет для вас неплохой практикой мышления. Ведь, как я уже сказал, заложенные в ней смыслы контринтуитивны и потому головоломны. Но именно так всегда и сообщает о себе всё по-настоящему новое и интересное.

Что ж, приступим к делу. Я приглашаю вас в путешествие, где само обсуждение механизмов мышления должно, на что я надеюсь, стать его практикой.

Вместо введения: даймон Сократа

Кто хочет сдвинуть мир, пусть сдвинет себя.

Сократ

Погожий весенний день. 399 год до нашей эры, древние Афины.

Величественный Парфенон, ещё совсем недавно отстроенный Фидием, сияет множеством ярких цветов на вершине Акрополя.

Под скалистыми стенами священной горы раскинулась огромная площадь – агора, что по-гречески значит «собирать», «созывать».

Здесь проходит вся городская жизнь – светская, торговая, общественная, политическая: лавки, таверны, святилища, театральные подмостки, площадки для атлетических соревнований, места для интеллектуальных баталий…

Здесь же, в небольшом амфитеатре, расположен и демократический суд Афин.

Пять сотен человек, избранные на сегодня судьями, занимают свои места на каменных скамьях. Им предстоит выслушать обвинения и судить величайшего философа всех времён – Сократа.

Впрочем, кем для этих судей является Сократ? Просто семидесятилетний старик, о котором чего только не говорили…

По слухам, Дельфийский оракул назвал Сократа «мудрейшим из людей», но происхождения тот был вполне обычного – младший сын скульптора и повитухи, не получивший наследства и определённый в фармаки.

В архаичные времена, чтобы спасти город от эпидемии, голода или другой напасти, фармаков приносили в жертву богам. Теперь же это условная роль «жреца здравия афинского государства без содержания».

И хотя всю свою жизнь он как никто другой служил здравию афинского государства, именно сегодня в изначальном определении юного Сократа в фармаки видится что-то пророческое… Но пока подождём с этим.

Жизнь Сократа внешне ничем особенно не примечательна. Он был женат на Ксантиппе, которая славилась дурным характером, и имел от неё нескольких сыновей.

Впрочем, его истинными сыновьями были его ученики – целая плеяда философов, имена которых мы теперь знаем наизусть – Платон (учитель Аристотеля), Антисфен (наставник Диогена), Федон, Критон, – череда мудрецов, наследовавших Сократу на протяжении двух с лишним тысяч лет.

Когда-то Сократ прославился своими подвигами как воин, сражаясь под Потидеей, при Делии и Амфиполе. Ходили легенды, как в одном из боёв он в одиночку разбил неприятельскую фалангу и спас от верной гибели своего раненого ученика – полководца Алкивиада.

В мирное время, впрочем, Сократ никогда не покидал Афин. Его основным занятием были беседы с горожанами – он вёл с ними разговоры об образе жизни, о верованиях, о справедливости и благе, о последствиях принятых решений…

Сократ учил думать, мыслить, рефлексировать – «заботиться о себе», «познавая самого себя».

Да, Сократ был остёр на язык, особенно если дело касалось человеческой глупости. Так что, конечно, не все афиняне были благосклонны к Сократу.

Например, драматург Аристофан написал пьесу «Облака», в которой из ревности вывел Сократа главным отрицательным персонажем.

Аристофан распекал Сократа за софистику (хотя софистом тот никогда не был) и обвинял его в тлетворном влиянии наумы молодых людей, которые решаются думать тогда, когда им следует просто слушаться.

Пьеса, поставленная ещё за четверть века до описываемых событий, поначалу не имела зрительского успеха, но Аристофан очень ею гордился. И неудивительно, ведь в ней содержался настоящий политический жест!

Именно в «Облаках» впервые был выведен тот негативный публичный образ Сократа – лжеца и самодура, растлителя и пустобрёха, – который теперь, на предстоящем сегодня суде, и в самом деле вменяется философу в вину.

Народная любовь, как известно, переменчива, но лучшие люди Афин всегда ценили философа. Так, например, Сократ был близким другом великого Перикла – одного из отцов-основателей афинской демократии, полководца и государственного деятеля.

В своё время именно стараниями Перикла Афины получили свой флот, победили Спарту в Пелопонесской войне, а Акрополь обрёл тот свой величественный вид, который все мы так хорошо знаем.

Сократ не предавал своих друзей – ни в их славные годы, ни во времена жестоких гонений. Когда Перикл и его жена Аспасия попали в немилость у афинян, Сократ смело и решительно защищал их на суде.

Философ не был ярым поборником демократии – он считал, что полисом должны управлять мудрые и достойные люди, а не жребий.

Но когда в Афинах воцарилась диктатура Тридцати тиранов, Сократ не поддержал её и отказался выполнять преступные приказы.

Вообще-то такое поведение каралось смертью… Но тираны не решились казнить Сократа и позволили мудрецу жить так, как он пожелает.

Мы же возвращаемся в 399 год прошлой эры. Сейчас судьбу Сократа будут решать не просвещённые тираны, а простые афиняне, выполняя тем самым свой «гражданский долг».

Обвинения против Сократа выдвинуты оратором Ликоном, зарабатывавшим составлением речей для своих заказчиков, а также владельцем кожевенных мастерских и влиятельным функционером демократической партии – Анитом.

Третий обвинитель – Мелет, молодой и честолюбивый, но весьма посредственный трагический поэт, чьё имя давно бы забылось, если бы не участие Мелета в процессе над Сократом.

Эта троица и сформулировала, как говорят в таких случаях, «запрос определённых слоёв общества»: Сократ обвинялся в том, что не признаёт афинских богов и вводит других, новых, а также ему вменялось «развращение молодёжи».

По поводу последнего пункта нужно сразу оговориться, дабы избежать кривотолков, связанных с современным пониманием «развращения молодёжи», – речь шла о ментальном, так сказать, «развращении», а не о половом.

Сократ и в самом деле учил молодых людей мыслить критически и подвергать сомнению всякое утверждение, пока оно не разъяснено и не доказано.

Впрочем, сегодня его будут судить «простые люди» – в подавляющем своём большинстве неграмотные, религиозные, не слишком искушённые в политике, – простые афиняне, которым волею жребия предстоит принять это поистине историческое решение.

Так что «интеллектуальный разврат» отошёл в обличительных речах обвинителей на второй план. Они сконцентрировались на введении Сократом «новых богов».

Что же это были за «новые боги», о которых вроде как говорил Сократ?

Честно говоря, про отрицание афинских богов обвинители бессовестно лгали. Сократ относился к традиционным божествам с должным почтением, чему нашлась масса свидетелей.

Но он и в самом деле говорил о некоем своём собственном божестве – «гении», «даймоне», который являлся ему в виде внутреннего предощущения, голоса – как знамение, нисходящее свыше.

«Началось это у меня с детства, – говорит Сократ, – вдруг какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять меня к чему-то никогда не склоняет».

Сократ всегда следовал этому своему «внутреннему голосу».

Например, один из его учеников, Аристипп, сам став учителем, получал за свою работу немалые деньги. Разбогатев, он решил, что было бы справедливо отдавать часть заработанных средств Сократу.

Сократ же никогда не брал денег со своих учеников и, вообще говоря, был очень беден. Так что и от финансовой помощи Аристиппа он тоже отказался, сославшись на того самого даймона.

Часто Сократ упоминал даймона, когда пытался предупредить своих друзей от совершения ими каких-то необдуманных поступков или просто от рискованных затей.

Далеко не всегда они прислушивались к мудрецу, и в этих случаях неизменно происходило что-то трагическое – гибель, поражение, чьё-то предательство…

В Платоновском диалоге «Феаг» Сократ называет даймона своим опекуном и добавляет, что защита даймона распространяется и на тех людей, с кем философ постоянно общается.

То есть даймон Сократа оберегал не только его самого, но и тех, о ком думал и заботился сам Сократ.

Конечно, Сократ – фигура в чём-то мифологическая. Поэтому мы не можем утверждать что-либо наверняка. Но давайте взглянем на то, что очевидцы рассказывали о моментах его глубокой задумчивости – состояниях «одержимости» этим самым его «даймоном».

Вот, например, история, которую описывает Платон в своём знаменитом диалоге «Пир»:

«Как-то утром он о чем-то задумался и, погрузившись в свои мысли, застыл на месте, и, так как дело у него не шло на лад, он не прекращал своих поисков и всё стоял и стоял.

Наступил уже полдень, и люди, которым это бросалось в глаза, удивленно говорили друг другу, что Сократ с самого утра стоит на одном месте и о чём-то раздумывает.

Наконец, вечером, уже поужинав, некоторые ионийцы – дело было летом – вынесли свои подстилки на воздух, чтобы поспать в прохладе и заодно понаблюдать за Сократом, будет ли он стоять на том же месте и ночью.

И оказалось, что он простоял там до рассвета и до восхода солнца, а потом, помолившись солнцу, ушёл».

Свидетелем подобной глубокой задумчивости Сократа был, например, и Аристодем.

Как-то вместе они отправились на обед к общему товарищу – Агафону. Сократ же находился в какой-то рассеянности и по дороге куда-то пропал.

Аристодем с Агафоном, обнаружив пропажу Сократа, послали раба искать его. Тот нашёл философа безмолвно стоящим в сенях соседнего дома. Раб попытался позвать его, но Сократ не откликался.

«Такая уж была у него привычка, – пишет о Сократе Платон, – отойдёт куда-нибудь в сторону и станет там».

Все эти примеры напоминают множество знаменитых историй про рассеянность великих учёных – того же Альберта Эйнштейна, например, который мог выйти из дома и забыть, куда собирался. Или, придя домой, стоять у двери– в той самой «глубокой задумчивости».

Казусы с Эйнштейном случались даже после посещения уборной – великий учёный мог попросту забыть застегнуть ширинку на штанах. Впрочем, Эльза, зная все эти «повадки» своего кузена и мужа, неизменно приходила ему на помощь.

Если мы приглядимся чуть внимательнее, то заметим, что подобные интеллектуальные трансы – явление, по крайней мере в случае безусловно выдающихся личностей, абсолютно естественное, если не сказать – обычное.

Были свои «даймоны» и у «короля математиков» – Карла Фридриха Гаусса, у блистательного Германа фон Гельмгольца и у гениального Анри Пуанкаре.

Впрочем, у каждого они принимали свою форму – Пуанкаре, например, как, кстати, и Карл Маркс, часами ходил из одного угла своего кабинета в другой. Другие, напротив, замирали в почти летаргической задумчивости.

Но что же случилось с внутренним голосом Сократа в этот роковой для него день суда? Почему он не предупредил его о трагических последствиях? Почему не убедил Сократа изменить свою позицию? Почему не предложил покаяться?

«Со мной, мужи судьи, случилось что-то удивительное, – признался Сократ прямо на суде. – Тот вещий голос, который я слышал постоянно и который останавливал меня даже в самых неважных случаях, сегодня молчит во мне.

Он не остановил меня ни утром, когда я выходил из дому, ни в то время, когда я входил в суд, ни во время всей речи. Прежде, когда я что-нибудь говорил, мой гений частенько говорил мне остановиться, решить дело иначе.

Но в этот раз он молчит. Как это понимать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что всё это произошло к моему благу, а смерть – вовсе не то зло, которого мне следовало бы бояться».

В афинском суде надлежало каяться и просить о снисхождении – таково было общее правило тогдашней юриспруденции. Но Сократ не только не просил своих судей о снисхождении, но и, наоборот, вёл себя вызывающе – всё говорил как есть, как думал, включая и правду о своих обвинителях.

Так что результат голосования по его делу был вполне закономерен: «виновен» 280 голосами против 221.

Далее Сократ должен был сам избрать себе наказание. Выбор был небольшим, но он был – или штраф, или изгнание из Афин, или смерть.

И Сократ выбрал… Как вы думаете, что именно? Бесплатный обед в пританее – в здании на городской площади, где за общественный счёт могли перекусить должностные лица и почётные граждане Афин.

Полез, как говорят в таких случаях, на рожон.

Забавно, не находите? Кого ещё по нынешним меркам можно было бы назвать почётным гражданином Афин, если не Сократа? То есть снова были правы и сам Сократ, и его даймон.

Но суд, оскорблённый этим предложением, как вы догадываетесь, постановил иначе: Сократ был приговорён к смертной казни – на сей раз 360 голосами против 141. Приговор окончательный, без права обжалования.

Правда в том, что Сократ мог вовсе не являться на суд – он не был арестован, и у него была возможность покинуть город заранее.

Кстати, именно на это изначально, как говорят, и рассчитывали его обвинители – беглый Сократ был бы для них куда большей победой, чем любой другой вариант.

Кроме того, и это логично, Сократ мог воспользоваться профессиональным защитником – в конце концов, можно было бы не унижаться самому, не оправдываться, а отдать это на откуп человеку, который зарабатывал этим на хлеб.

Но Сократ отказался и от этой помощи, и от помощи своих многочисленных и влиятельных друзей, которые были готовы на всё, лишь бы избавить Сократа от предстоящего ему унижения, а тем более – смерти.

Семье – Ксантиппе с детьми – Сократ строго-настрого наказал оставаться дома во время суда и ни при каких обстоятельствах не просить за него, тогда как крики женской мольбы и плач детей – это то, что всегда безотказно работало в афинском суде.

Наконец, Сократу совсем не стоило дергать кота за усы, требуя себе бесплатные обеды. Это по всем меркам было уже слишком. Причём ему настойчиво предлагался штраф, к тому же с возможностью постепенной его оплаты.

Но Сократ был непреклонен: бежать – значит признать вину, защищаться в суде – значит признать вину, просить о снисхождении – значит признать вину. А он был невиновен, потому что всё, в чём его обвиняли, служило людям и являлось благом.

Ученики и друзья Сократа были в отчаянии, их сердца разрывались от горя. Они приготовили план побега из тюрьмы и неделями уговаривали Сократа воспользоваться этим шансом. Но, разумеется, он отказался.

Сократ провёл в заточении месяц, ничуть не раскаявшись в своём решении. И когда афинский корабль, ходивший на остров Делос с дарами Аполлону, вернулся обратно, из-за чего смертные казни были временно отменены, спокойно и с достоинством принял цикуту, навсегда покинув этот мир. Думаю, что всё это звучит как-то странно. Ну правда, зачем человеку сознательно идти на смерть? Что за непреклонность и упрямство?!

Да и как вообще можно было довести этот суд, основанный на очевидном навете, до таких крайних последствий? Почему вообще Сократ так отстаивает своего «даймона» и так ему верит?

Притом что мы знаем: этот «даймон» наделе – даже не «голос» в его голове, а нечто «похожее на голос».

То есть это не какая-то болезненная слуховая галлюцинация. Да и вряд ли бы психическое расстройство предлагало Сократу правильные решения на протяжении всей его жизни до этого самого, рокового момента…

А смогли бы вы отказаться от решений такого голоса или предать его? Или просто допустить, что он лишь наваждение и глупость?

Сократ жил в мире, который нам своим нынешним – христианско-секулярным – умом не понять.

Это был мир, в котором богам приносились жертвы, где их присутствие ощущалось людьми физически – в дуновении ветра, в раскатах грома, в морских волнах. Афиняне жили среди своих богов.

Как в таком случае ещё было Сократу трактовать этот звучащий в нём голос его мысли?

Да, он назвал работу машины своего мышления «даймоном» – мудрым и божественным, каким, надо сказать, и стал для всей нашей будущей цивилизации гений Сократа.

Не удивляет меня и то, что голос его мышления замолчал перед судом.

К этому моменту уже все решения были приняты: каждое слово, каждый жест, каждый поступок, совершённый Сократом с момента его выхода на сцену афинского суда и до последнего глотка цикуты, был выверенным шагом в Вечность.

Сократ никогда не создавал текстов, он лишь общался с другими людьми. И мы знаем о нём именно от этих людей, для которых он стал героем, иконой и великой жертвой, и во многом именно благодаря своему поведению на суде и после него.

Умри Сократ тихой смертью обычного античного мыслителя, может быть, мы бы никогда и не узнали о его существовании, о той философии, которую он создал, о том философском методе, который он изобрёл.

Шок, ужас и трепет учеников, последователей, да и просто неравнодушных людей – всё это стало результатом работы величайшей машины мышления, заключённой в черепной коробке Сократа.

Это был последний, но мощнейший аккорд, благодаря которому его машина мышления сохранила себя в веках – в книгах, диалогах, сказаниях, в нашем с вами сегодняшнем разговоре.

Так молчал ли «даймон» Сократа в то судное утро, когда только отстроенный Фидием Парфенон сиял множеством ярких цветов на вершине Акрополя?

Нет, он не молчал. Он просто всё уже сказал…

Образ сократовского «даймона» хорош тем, что он схватывает главную особенность этих интеллектуальных трансов: человек, находящийся в подобном состоянии, как будто бы не принадлежит себе.

Он ощущает, что мысли завладевают им как бы извне, словно бы по воле какой-то могущественной силы – схватывают и держат его.

Как будто бы это не он думает, а что-то само собой думается в нём. Словно какая-то машина колотит деталями – там, внутри его черепной коробки.

Именно этой «машине» – машине нашего мышления – и посвящена книга, которую вы держите в руках. Мне очевидно, что эта машина есть у каждого из нас. Но умеем ли мы ею управлять?..

Обнаружить эту машину мышления в себе, понять, как она может разгоняться до скоростей, способных парализовать Сократа и Эйнштейна, и научиться управлять ею – вот наша задача.

Быть может, я нахожусь в плену искажённой реальности – всё-таки мышление о мышлении составляет важнейшую часть моей жизни, – но, думая о судьбе Сократа, я полностью уверен в том, что машина мышления – это лучшее, что есть в нас.

И уж точно – самое прекрасное, что в нас есть.