Текст книги "Машина мышления"

Глава четвёртая
Снизу вверх и обратно

И когда животные, обитающие на воле, приближаются ко мне издали не потому, что не заметили меня, а, наоборот, именно потому, что увидели и услышали меня, это равносильно возвращению изгнанника в рай.

Конрад Лоренц

Мозг, а точнее первые нейронные структуры, появился у животных более полумиллиарда лет назад.

Ещё раньше, за сто миллионов лет до этого, на Земле появились губки. У этих живых существ нет даже нейронов, но они научились вырабатывать белки, образующие что-то вроде постсинаптической плоскости – поверхности, способной принимать сигнал.

Зачем губкам это образование – учёным не до конца понятно, потому как никаких сигналов губки не получают, а друг с другом общаются за счёт волн кальция, порождаемых сокращением их тел. Но как бы там ни было, эти белки генетически – предтеча нашей с вами нервной системы.

Первой фактической нервной системой могут похвастаться кишечнополостные – крошечные гидры, например, или изящные медузы.

Впрочем, эта, с позволения сказать, нервная система ещё сильно отличается от того, что мы привыкли считать мозгом.

С одной стороны, она представлена отдельными, не связанными между собой чувствительными клетками.

У гидры, например, такая клетка называется «стрекательной» и выполняет в основном оборонительную функцию. Она – и кузнец, и жнец, и на дуде игрец: воспринимает сигнал из внешней среды и реагирует на него, выбрасывая из себя тонкий волосок, вонзающийся в тело жертвы. По каналу в этом волоске клетка выталкивает яд, содержащийся в её капсуле.

С другой стороны, кишечнополостные обладают диффузной нервной системой, состоящей из клеток звёздчатой формы. Они распределены по всему телу животного, связаны между собой отростками и обеспечивают функцию движения.

Постепенная специализация нервных клеток – одно из направлений эволюционного развития нервной системы животных:

• одни – чувствительные – воспринимают информацию (химическую, визуальную, тактильную),

• другие, промежуточные, как-то анализируют сигнал,

• а третьи – моторные – дают команду к сокращению тела.

Второе направление – это агрегация нервных клеток. В результате чего спустя ещё миллионы лет возникает первая центральная нервная система.

Звучит гордо, но у какого-нибудь ланцетника это пока просто нервная трубка с головным, как говорят, концом. Впрочем, лиха беда начало… Головному концу предстоит сильно разрастись.

Но самое, на мой взгляд, потрясающее – что уже на этой фазе эволюции, больше сотни миллионов лет назад, начнётся постепенное разделение мозга на те самые «зеркала», о которых нам предстоит вести речь дальше.

Сами живые существа будут билатерализироваться:

• у их тел появляются правая и левая стороны, которые являются зеркальным отражением друг друга,

• выделяется передняя сторона тела и задняя – голова и хвост,

• а также определяется, как её называют, вентрально-дорзальная ось – то есть живот и спина.

Нечто подобное происходит параллельно и на уровне мозга:

• начинается так называемая латерализация функций мозга, когда какие-то из них отходят к правому, а какие-то – к левому полушарию,

• благодаря переднезаднему разделению в мозге возникают фронтальные и затылочные отделы, где задние отвечают за реконструкцию реальности, а передние – за ориентацию в ней,

• наконец, в мозге появляется что-то вроде брюшка, так сказать, в котором прячутся наши желания, а спинка, которая пытается их модерировать, ложится поверх брюшка подобно тяжёлой, с глубокими складками мантии.

С этого – верхне-нижнего, или дорзальновентрального – распределения функционала мозга мы и начнём разглядывать его «зеркала».

Гигантская сложность мозга позволяет понять один простой факт: наша жизнь управляется силами, которые мы не в состоянии осознать и которыми мы не можем управлять.

Дэвид Иглмен

Когда описывают структуру мозга, часто прибегают к метафоре этажей.

И в самом деле, наш мозг, будучи изобретением эволюции, не создавался в одночасье и по изначальному плану. Так что в нас в некотором смысле есть мозги всех наших далёких эволюционных предков.

Автором теории о «триедином мозге» был выдающийся американский психиатр и нейробиолог Пол Дональд Маклин. Его теория, заслуженно критикуемая, впрочем, современными эволюционными биологами, благодаря своей простоте и интуитивной понятности приобрела всеобщую известность³⁶.

Для начала давайте посмотрим, как эта «этажная конструкция» выглядит на картинке-схеме – рис. 34.

Первый этаж: «рептильный мозг», который в России привыкли называть «древним мозгом».

Тут нетрудно догадаться, от кого он нам достался – даром, что ли, «рептильный». И функционал у него, прямо скажем, соответствующий:

• регуляция основных физиологических функций (дыхание, глотание и т. д.),

• сбор и обработка сенсорных сигналов (обоняние, осязание, вкус и т. д.),

Рис. 34. Схематичное разделение мозга на три этажа в соответствии с эволюционным происхождением.

• плюс тут же находится включатель⁄выключатель сознания.

Задача этого отдела предельно проста – обеспечивать организму возможность выжить:

• с одной стороны, скажем так, физиологически – поэтому здесь сконцентрированы органы управления главными физиологическими функциями,

• с другой стороны, физически в естественной среде – поэтому сюда приходят сенсорные сигналы, позволяющие особи определить то, что можно съесть, и ту угрозу, которая может съесть её.

Второй этаж: лимбический мозг, которым могут похвастаться все позвоночные.

Благодаря лимбическому мозгу мы испытываем биологические потребности и эмоции, у нас формируется память и происходит сложная регуляция функции внутренних органов.

Все наши страсти и страхи, удовольствия и отвращение, желание доминирования и сексуальное возбуждение, чувство боли и поисковый интерес укоренены здесь.

Впрочем, наши «чувства» здесь настолько примитивны, что их даже и чувствами-то сложно назвать – это так, палитра реакций.

Но реакции эти – основа нашего поведения, поэтому лимбический мозг включает в себя множество образований.

В их числе миндалевидное тело, гипоталамус, гиппокамп, поясная извилина, парагиппокампальная извилина, зубчатая извилина, центры регуляции частоты сердечных сокращений и кровяного давления.

Для простоты повествования, чтобы не путаться и в без того путаных классификациях, мы отнесём к лимбическому мозгу ещё и таламус, который со своими 120 ядрами является своеобразным оркестратором корково-подкорковых отношений.

Впрочем, как раз об этом мы сейчас и поговорим.

Поэтому, наконец, третий этаж: «неокортекс», или, по-нашему, «новый мозг».

Речь идёт о хорошо известной нам коре головного мозга, площадь которой составляет порядка 2200 см².

Кора уложена в пространстве черепа как смятая салфетка, что позволяет нам за счёт образовавшихся извилин иметь такой относительно большой кортикальный слой.

Впрочем, представления о коре головного мозга человека слишком идеализированы.

Несмотря на то что вся она достаточно сложно организована, не следует думать, что все «серые клеточки», расположенные здесь, отвечают за интеллект в том смысле, в каком мы обычно о нём думаем.

В коре мозга человека лишь отдельные области задействованы непосредственно в мышлении:

• это, прежде всего, ассоциативные зоны теменной области,

• специальные нервные центры (типа речевых, например)

• и большая часть префронтальной коры, являющаяся, по существу, тоже ассоциативной областью.

В остальном же кора нашего мозга – это кора мозга обычного примата.

Значительная её часть решает вовсе не те вопросы, которые мы считаем интеллектуальными, а вполне утилитарные, функциональные задачи.

Например, значительная часть коры головного мозга зарезервирована эволюцией под так называемые первичные и вторичные сенсорные зоны, которые занимаются тем, что создают образы реальности – здесь мир, в котором мы живём, обретает цвет, форму, звук, объём и т. д.

Весьма существенная часть коры головного мозга отвечает за двигательную функцию (сюда же, разумеется, следует приплюсовать и мозжечок). Наконец, часть коры анализирует информацию, поступающую от интерорецепторов, обеспечивает ориентацию в пространстве и прочее, прочее.

Вот и вся наша с вами прекрасная мозго-этажерка.

Надо сказать, что каждый из её этажей вполне может претендовать на роль зеркала, глядящегося в соседние зеркала.

Однако мы упростим себе задачу и по вентро-дорзальной оси разделим мозг лишь на два зеркала – верхнее и нижнее.

«Верхнее» зеркало – это, будем считать, все наши корковые структуры, за исключением лимбической коры.

«Нижнее» зеркало – все ядерные образования головного мозга, укрытые лимбической корой.

То есть в нашей схеме кортикальные колонки будут глядеться в ядра, а те – в них. Попробуем понять, к чему эти «гляделки» приводят.

Сразу должен предупредить, что этот процесс невероятно сложен, запутан, а отчасти и вовсе ещё не прояснён должным образом даже невероятной мощью современной науки. Поэтому я опущу множество деталей, подробностей и нюансов, чтобы сосредоточиться исключительно на сути.

ЧТО ТАКОЕ НАШИ ЭМОЦИИ?

У лимбической системы долгая история… В настоящий момент принято считать её кузницей наших эмоций, но это не всегда было так (впрочем, и сейчас я, например, не вполне с этим согласен, но об этом чуть позже).

Как не без иронии отмечает Роберт Сапольски, поскольку главными подопытными у нейрофизиологов на заре становления этой науки были крысы, эмоциональная система нашего мозга сначала получила название «обонятельный мозг», или rhinencephalon.

Это даже логично, подчёркивает Сапольски, если учесть, что для крыс, которые ориентируются в мире преимущественно по запахам, обоняние, по сути, и равно эмоциям.

У птиц, кстати, добавляет Сапольски, эмоциям равны звуки, так что эту же часть мозга учёные могли бы с равным успехом назвать и acousticcephalon, а экспериментируй нейрофизиологи на миногах, то и вовсе называться бы ей electricitascephalon.

В общем, поначалу учёные просто перепутали причину со следствием – что и немудрено, ибо, как известно, «голова предмет тёмный, исследованию не подлежит».

В описываемую область мозга и в самом деле попадают данные об окружающем нас мире, но важно не это. Важно то, что здесь определяется значение внешних данных для конкретного животного.

Одно дело, если вы чувствуете запах чего-то вкусного, и другое – чего-то мерзкого, видите или слышите что-то пугающее вас или, напротив, ощущаете в этом что-то сексуально возбуждающее.

Но почему что-то кажется нам сексуальным, а что-то, например, мерзким и отталкивающим? В эмоциях ли как таковых дело?

Не являются ли они следствием какого-то другого следствия – а именно наших инстинктивных потребностей, то есть, по сути, обычных биологических программ?

Внешне мы видим бегство животного, его затаивание, оскал, атаку или прыжки и виляние хвостом. Что ж, вполне эмоциональные, надо признать, реакции. Но что значит эта словесная добавка – «эмоциональные»?

Что мы вообще имеем в виду, когда говорим – «эмоциональные»?

Мы привыкли пользоваться этими словами – «страх», «гнев», «радость», «страсть», «возбуждение», «интерес», «радость» и т. д. Но это не значит, что мы обозначаем таким образом какие-то самостоятельные сущности – нечто фактически существующее в действительности.

Да, мы используем эти слова. Но нас просто им обучили, когда просили обозначить то или иное наше состояние или буквально обозначали его таким образом для нас самих: «Ты что, расстроился?..», «Вот радость-то какая – бабушка приехала!», «Не бойся, это совсем не страшно!», «Тебе должно быть это интересно…» и т. д.

А вы никогда не задумывались, настолько хорошо эти слова схватывают наши внутренние состояния?

Разве нет в нас чувства своего рода щемящей жалости к себе, когда мы «плачем от радости»? Разве не интерес нами движет, когда мы испытываем сексуальное возбуждение? И разве не может возникающее у нас сексуальное возбуждение быть нам неприятным?

Что это вообще такое? Да, действительные состояния, которые мы в себе ощущаем, вовсе не так просты и однозначны, как может показаться на первый взгляд.

Однако само наличие в обыденном, бытовом языке слов, обозначающих конкретные эмоции, заставляет нас думать, что такие феномены, как «эмоции», в принципе существуют.

Называя оценочные реакции животного на конкретные раздражители художественным словом «эмоции», мы придаём им, согласитесь, некое «психологическое» звучание.

Так что где-то на горизонте уже начинает мерещиться Психея – сама, так сказать, Душа. И всё это, конечно, становится таким нам близким, возвышенным, таким эмоционально понятным…

Но, как бы сказал мой любимый Людвиг Витгенштейн, мы просто оказались «заложниками языковой игры»: если есть слово, нам начинает казаться, что в реальности обязательно есть что-то, что оно собой обозначает.

Проще говоря, мы начинаем искать и даже видеть в реальности то, чему придумали название, а есть оно в действительности или только нам показалось – это уже дело десятое.

Ну а дальше – больше: если нам начинает казаться, что «эмоции» – это какие-то действительные и самостоятельные сущности, то следует вроде как искать в мозге и соответствующие нейронные центры…

Следуя этой логике, в 1937 году какие-то добродушные американские грантодатели разместили в СМИ информацию о том, что готовы оплатить исследование, которое обнаружит соответствующие центры в мозге.

Невропатолог Джеймс Пейпец, работавший тогда в Корнуэльском университете, совершенно случайно наткнулся на это объявление и был крайне раздосадован…

В своей клинической практике он регулярно сталкивался с нарушением эмоциональных реакций у пациентов, имеющих те или иные повреждения мозга, поэтому вопрос о локализации соответствующих центров казался ему уже давно решённым.

Желая посрамить грантодателей, он засел за разгромную статью, которая должна была, как он рассчитывал, показать несостоятельность их запроса.

Пейпец принялся описывать в своей работе те области мозга, повреждение которых приводит к изменениям в эмоциональных реакциях пациентов, и вдруг осознал, что они образуют огромную область, замыкаясь в своеобразный круг, – ба-бам…

Теория возникла там, где её не ждали.

Так с лёгкой руки Джеймса Пейпеца «обонятельная система» превратилась в «эмоциональный круг», или «круг Пейпеца», а затем и в limbic system…³⁷

До сих пор в научном мире идёт дискуссия относительно отдельных составляющих лимбической системы – должны они входить в неё или нет, но общий консенсус плюс-минус достигнут и выглядит следующим образом (рис. 35).

Рис. 35. Схема отделов мозга, входящих в лимбическую систему.

Кстати, кажется, никто уже не понимает, почему «круг Пейпеца» стал «лимбической системой». Ясно, что название произошло от латинского слова limbus, что значит «граница» или «край».

Но то ли «круг Пейпеца» стал «окраиной» из-за того, что эта область мозга располагается по краю мозолистого тела, то ли же тут и вовсе большая литература!

В самом деле, «лимбом» в средневековом католичестве называли область запредельного мира, где оказываются души тех, кто не заслужил ада и вечных мук, но и не может попасть в рай «по техническим причинам».

Лимбическая система и впрямь занимает в мозге срединное положение между «возвышенной» корой и «рептилоидным» стволом. Так что почему бы и нет, собственно?..

В «Божественной комедии» Данте, кстати сказать, «лимб» – это первый круг Ада, где, как мы помним, находятся некрещёные младенцы и такие добродетельные нехристиане, как, например, античные философы, поэты и герои. А поэтому Сократ, согласно этой традиции, очевидно, должен быть признан лимбиноидом…

Но оставим терминологическую игру, а то уже даже страшно представить, куда она может нас завести, и вернёмся к языковой.

Итак, об эмоциях ли вообще речь?

Меня, как я уже говорил, вся эта история с эмоциями очень смущает. Ведь что такое наши «эмоции», если не субъективные признаки значения для нас, а точнее – для наших биологических потребностей, тех или иных внешних раздражителей?

Так разве не правильнее в таком случае было бы говорить, что лимбический мозг – это не про эмоции, а про те самые биологические потребности, запрограммированные в конкретных подкорковых центрах?

• Что-то воспринимается нами как угроза, если соответствующий раздражитель актуализирует наш инстинкт самосохранения.

• Что-то кажется нам сексуально возбуждающим, если включает наш половой инстинкт.

• Что-то кажется нам вкусным только в том случае, если способно утолить наш голод.

Но почему так важно это уточнение – «эмоции», «потребности»?

Потому что это разоблачает языковую игру. Да, нам субъективно кажется, что мы испытываем какие-то эмоции, из чего мы делаем далеко идущие выводы о нашей внутренней, чувственной, эмоциональной и даже духовной жизни.

Но что это, если не иллюзия?

Да, при удовлетворении или фрустрации наших биологических потребностей, генетически и эволюционно обусловленных, нейроны выделяют или одни нейромедиаторы, или другие.

В случае успеха мозг заливает дофамином, серотонином, эндорфинами и т. д., в случае неудачи на авансцену выходят другие катехоламины, индолил ал кил амины, гамма-аминомасляная кислота и т. д.

Но то, что мы что-то чувствуем в этот момент, – это лишь субъективный шум, как грохот от захлопнувшейся двери.

Наличие этого субъективного свидетельства события не следует признавать самостоятельным событием. Это лишь признак основного события. И на самом деле вовсе не такой уж необходимый.

То есть мы, конечно, можем считать себя «глубоко чувствующими» существами, воспевать свои страсти-мордасти в художественных произведениях и народном фольклоре, объясняя таким образом широту и мощь своей «души»…

Однако же у нас просто громче грохочет в голове по сравнению с какой-нибудь рептилией, когда актуализуется та или иная наша потребность. И не по причине нашей «духовности», а просто потому, что соответствующие резонаторы в нашем мозге наросли.

То есть наша лимбическая система, если избавиться от всякой литературщины, – это доставшийся нашему мозгу от природы и до-настроенный в онтогенезе (то есть в нашем жизненном опыте) набор задач, которые тот должен исполнять для обеспечения выживания нашего организма.

Задачи же последнего, если верить Ричарду Докинзу (а не верить ему у нас нет никаких оснований), – сохранение и преумножение генов, использующих наши тела как среду для своего существования.

И да, нам не следует удивляться невероятной сложности и запутанности в организации нашей лимбической системы. Просто представьте, сколько всего должен делать наш мозг для обеспечения своей эволюционной функции в нашем сложном и многообразном мире.

А ещё учтите множество механизмов настройки и регуляции самих потребностей нашего организма и важность соответствующих жизненных опытов, которые мы фиксируем в своей памяти…

Но по сути вся эта сложная система – лишь техническое устройство, машина, запрограммированная на решение определённых задач, – первое «зеркало» из первой пары калейдоскопа нашего мозга.

Вопрос, таким образом, в том, что есть мир, в котором лимбический мозг решает свои задачи.

Понятно, что действительный мир находится по ту сторону мозга, и о том каков он, этот мир, мы узнаем только благодаря тому же мозгу, причём он изготавливает это знание о мире на разных своих уровнях разными способами:

«нижнее» зеркало (лимбическая система) производит какую-то первичную, качественную оценку стимулов – определяет их значение для организма с точки зрения биологического выживания и продолжения рода;

«верхнее» зеркало (корковые структуры) рисует окружающий мозг мир в красках, образах, целых картинах, а также структурирует и описывает его в понятиях, представлениях с точки зрения мировоззрения, имеющего социально-культурное происхождение.

В лимбической системе есть множество генетических и сформированных в опыте настроек, благодаря которым какие-то из средовых сигналов оцениваются ею как «хорошие» (или ценные), а какие-то, напротив, как «плохие» (тоже ценные, но уже по-другому).

Часть этих стимулов, впрочем, вполне нейтральны для нашей лимбической системы – это лишь шум, который надо отделить от сигналов, которые важны для решения мозгом его насущных задач.

Причём в зависимости от актуальности той или иной потребности один и тот же сигнал может приобретать для нашей лимбической системы значимость и терять её.

Если вы сыты, вы и не заметите, возможно, запаха какой-то пищи, но если вы голодны, ситуация меняется…

Допустим, вы давно не ели, и в вашей крови падает уровень глюкозы, желудок, соответственно, тоже пуст.

Получая соответствующую информацию от вашего тела, гипоталамус, конечно, оценит сигналы, исходящие от пищи, – её вид, запах, вкус – как значимые, важные и ценные[14]14
  Именно по этой причине настоятельно рекомендую вам не посещать продуктовый магазин, испытывая голод, если, конечно, вы не желаете покупать лишнего.


[Закрыть].

Если же мы разрушим вентромедиальную область гипоталамуса у крысы, то она будет вести себя как оголодавшая, несмотря на постоянное переедание и ожирение.

Напротив, при разрушении латеральных областей гипоталамуса эффект будет обратным – животное станет отказываться от еды, даже несмотря на высокую степень истощения.

Кажется, что гипоталамус просто даёт нам прямые команды – мол, голод не тётка, давай ешь, бери больше!

Но нет, он действует опосредованно, влияя через гормональные факторы на работу поджелудочной железы, повышая или понижая выработку инсулина.

В результате глюкозы в крови оказывается больше или меньше, что и определяет в моменте наше пищевое поведение.

Иными словами, разрушение зон лимбической системы, в которых оценивается значимость для нас тех или иных стимулов, приводит к тому, что они теряют для нас свою актуальность. Даже несмотря на то, что они могут быть на самом деле крайне важны для нашего выживания.

В классическом эксперименте, демонстрирующем этот факт, крысе удаляют миндалины (парные образования лимбической системы, отвечающие за обеспечение безопасности животного), и бедолага становится настолько беззаботной, что своей болезненной храбростью может и кошку напугать³⁸.

С другой стороны, даже мир крысы куда сложнее, нежели просто качественная оценка происходящего во внешнем мире с помощью базовых настроек лимбической системы.

Что уж говорить о мозге человека, который и вовсе живёт теперь не столько в мире фактических раздражителей, сколько в мире своих представлений.