Текст книги "Триумф гадкого утенка"

Все это стало понятно мне уже на первой нашей встрече, после чего я дал Антону соответствующие рекомендации и отправил восвояси. Не прошло и недели, как мы снова встретились. Новая модель поведения, которая была рекомендована мною, дала свои ожидаемые, впрочем, плоды. Молодые люди – сначала сам Антон, а затем и его супруга, открыли друг другу великую тайну. Антон рассказал своей жене о том, что он чувствует, она объяснила, что она думает, после этого возник эмоциональный контакт, чему оба были бесконечно рады.

Однако Антон вернулся к психотерапевту не только с тем, чтобы рассказать о своих успехах, но и с новым вопросом. Теперь его интересовало, почему он сомневается в чувствах своей супруги: «Может быть, ей только кажется, что она меня любит? – спросил он. – Она, по-моему, очень занята своими чувствами, а меня тем временем не замечает». И чтобы ответить на этот вопрос, потребовалось обратиться к его детству. Нам предстояло выяснить, откуда родом это сомнение, которое, с одной стороны зиждилось на том, что Антон недостаточно хорошо понимал женскую психологию как таковую, но с другой стороны, имел, как казалось, какое-то патологическое предубеждение в отношении женского пола.

Бежать от Тебя – значило бы бежать и от семьи, даже от матери. Правда, у нее всегда можно было найти защиту, но и на защите этой лежал Твой отпечаток. Слишком сильно она любила Тебя, слишком была предана Тебе, чтобы более или менее долго играть самостоятельную роль в борьбе ребенка.

Франц Кафка («Письмоотцу»)

Антон очень любил свою маму и очень не любил отца, такое случается. Воспитывался он в основном матерью, тогда как отец круглые сутки проводил на работе и с друзьями. Брак его родителей не был удачным и, когда мальчику было шестнадцать, родители все-таки развелись. Насколько это соответствует действительности – неизвестно, но Антон считал, что его мать была патологически, страстно влюблена в его отца, а отец, напротив, не испытывал к ней серьезных чувств. Почему, в таком случае, он на ней женился? Антон полагал, что это было связано с тем положением, которое занимал его дед (отец матери) в научной среде, будучи деканом юридического факультета. По мнению Антона, отец, который также был юристом, женился на его матери – дочери декана, чтобы увеличить свои профессиональные шансы.

Так или иначе, но мальчик отчаянно страдал, видя, как мать постоянно пытается угодить своему мужу, а тот никогда не демонстрировал никаких признаков ответной благодарности или хотя бы понимания. Сам Антон чувствовал холодность отца и, испытывая с его стороны насмешки (отец считал его недостаточно сообразительным и слабаком), думал, что тот его не любит. Отец Антона часто говорил матери, что она «плохо его воспитывает», что он «весь в нее», «не уважает отца» и т. д., и т. п.

При этом Антон понимал две вещи: что мать его любит и, боясь мужа, стыдится за сына. Сознавать это было больно, но самое мучительное было другое. Мама Антона часто говорила ему: «Ну как ты не понимаешь, что с отцом надо вести себя иначе! Он может делать все что угодно, он ведь твой отец! И потом, его шутки – это только шутки. Он и надо мной так подтрунивает, и что?! Это не повод ему хамить и не слушаться!» Во время таких «политинформаций» Антон смотрел на свою мать, невыносимо страдал и хотел прямо кричать ей: «Мама, дорогая, любимая, он же тебя не любит! Как ты этого не видишь!» Впрочем, зная, насколько отец дорог ей, он никогда не решался не то что прокричать, а просто сказать, хотя бы прошептать это.

Когда у Антона появилась младшая сестра, ситуация внутри семьи несколько разгрузилась. Дочь стала любимицей, и всякий раз, загораживая сына, мать выносила ее отцу, чтобы тот все то недолгое время, которое он проводил в семье, занимался с дочерью. Антон замкнулся, изо всех сил старался учиться, хотя это давалось ему нелегко, посещал кружок авиамоделирования и спортивные секции. Несмотря на все семейные сложности, отношения с матерью оставались для него самыми главными в жизни и были близкими. Хотя, надо признать, мальчик разочаровался в матери. Он чувствовал, что она винит его в том, что он является камнем преткновения в ее отношениях с мужем.

Когда Антону исполнилось четырнадцать, выяснилось, что у его отца уже долгое время есть другая семья – его краткосрочный роман со студенткой вылился в длительные отношения, и теперь она должна была родить. Короче говоря, все подозрения Антона оправдалась, и это, надо признать, очень его обрадовало. Тогда ему показалось, что теперь-то уж мать должна будет, наконец, понять, что он все это время был прав, а потому на него не за что злиться, что уход отца из семьи к лучшему.

Но мама Антона была настолько удручена случившимся, что ей и вовсе стало не до сына. Она превратилась в свою тень – сильно похудела, осунулась, поседела практически за год. Антон и сам уже стал винить себя, думал, что, может быть, неправильно себя вел что нужно было терпеть постоянные издевательства отца. Разумеется, его мать, как и прежде, не была поставлена в курс дела относительно его переживаний. Впрочем, время, как известно, доктор хороший. Мать Антона встала, наконец, на ноги, занялась собой и стала устраивать свою жизнь. К этому времени Антон уже учился, у него были свои проблемы, и близкие отношения с матерью чем дальше, тем больше уходили в историю.

И теперь нам остается ответить на очень простой вопрос: имел ли Антон личные исторические обстоятельства сомневаться в женской любви? Ответ будет парадоксальным – и да и нет. Конечно, то, что он пережил в отношениях со своей матерью, никак не способствовало его доверию женской любви. Мать любила его, он был в этом уверен, но эта любовь была не полной и не беззаветной. У этой женщины была другая страсть; сын не чувствовал, что его любовь востребована, и теперь эта ситуация – точь-в-точь – повторилась в отношениях с женой. Ему и здесь стало казаться, что для нее его любовь – лишь игрушка, которой его супруга или забавляется, или пользуется, но уж точно – не ценит.

Впрочем, это только один ответ на поставленный вопрос. Второго он не заметил, и именно на него мне пришлось указать.

– А как тебе кажется, твоя мама любила отца? – спросил я Антона.

– Думаю, что даже чересчур, – буркнул он в ответ.

Материнская любовь к растущему ребенку – любовь, ни на что не претендующая для себя. Должно быть, это наиболее трудная форма любви из всех возможных и обманчиво кажущаяся легко достижимой из-за того, что мать так естественно и просто привязывается к своему дитяте, пребывающему в младенчестве.

Эрих Фромм

– То есть ты в этом даже не сомневаешься? – уточнил я.

– Даже не сомневаюсь! – передразнил он меня не то с едкостью, не то с раздражением.

– А почему ты рассматриваешь свои отношения с женой как кальку со своих отношений с матерью? Почему тебе не приходит в голову рассматривать их как подобие тех, что были у твоей матери с твоим отцом? – спросил я, сделав вид, что не заметил его скептической реплики.

Наступила долгая пауза, на лице Антона читалось смятение чувств. Ему ведь и в голову не приходило думать подобным образом. Прежде он ориентировался только на свои чувства, а его чувства были чувствами его детства и говорили о том, что женщина не любит его, а если и любит, то лишь любовью «второго плана». Теперь ошибочность его прежних выводов стала Антону очевидна, но для того чтобы признать это, ему требовалось проявить настоящее мужество.

– Вы думаете?.. – спросил он наконец.

– Я думаю, что ты слишком долго чувствовал себя нелюбимым, чтобы допустить, что можешь быть любим. В такой ситуации любовь женщины легко не заметить… – ответил я, стараясь быть как можно более мягким.

– Но… Я никогда так не думал, – прошептал он словно бы для самого себя.

– А если подумать? Это ведь куда логичней! Сейчас, в отношении с собственной супругой, ты муж, а не сын…

– Действительно – муж, а не сын! – этот вывод, лежащий, как кажется, на поверхности, прежде был ему не виден; когда же эта истина открылась, она произвела в его сознании эффект разорвавшейся бомбы.

Теперь, когда он вернулся домой, изменилась не только модель его поведения, о чем мы говорили с ним на первой нашей встрече, но и его чувства. Он перестал носить в себе обиду на мать и греть мысль о том, что жена лишь делает вид, что любит его. Это новое отношение к своей супруге позволило ей быть более открытой и более свободной в проявлении своих чувств. Когда же она это сделала – проявила свои чувства – он увидел, с какой любовью она к нему относится. Так этот порочный круг, берущий свое начало в детстве Антона, разорвался.

Казалось бы, все это так просто, так очевидно и так давно должно было быть сделано! Но, к сожалению, мы очень часто проносим свои детские комплексы через всю жизнь, не замечая, что нынешние наши проблемы – отнюдь не новые и не сегодняшние, а прежние и повторенные. Впрочем, освобождение, если оно освобождение, никогда не поздно.

Любовь – не продается, но покупается

Начиная где-то с четырех лет и старше мы стали всерьез задумываться о том, любят ли нас наши родители. Тогда мы впервые спросили свою маму: «А ты меня любишь?» И сам факт появления этого вопроса свидетельствует о многом. Ведь он вряд ли придет в голову ребенку, не сомневающемуся в том, что его любят. Потому нетрудно предположить, что к этому возрасту у нас уже было полным-полно сомнений на этот счет.

Что для ребенка самое значимое в жизни? Важнее всего для него – материнская любовь. Ощущая ее, он сразу чувствует себя защищенным, не ощущая – испытывает тревогу. Любовь – это чувство защищенности, и все мы это хорошо знаем по собственному опыту. Когда женщина влюбляется в мужчину (только по-настоящему) и ощущает взаимность, у нее резко снижается уровень общей тревожности – она чувствует себя как за каменной стеной. Как только мужчина влюбляется в женщину и понимает, что не безответно, то он становится на порядок более смелым и решительным. Так что, в целом, хотя мы и реагируем на любовь по-разному, но эффект всегда один и тот же – мы перестаем тревожиться.

Вот почему ребенку так важно чувствовать себя любимым, ведь любовь родителей дает ему ощущение защищенности. И родители хорошо это знают, в противном случае они бы не пользовались «любовью» (точнее – «нелюбовью») как средством наказания и эмоционального шантажа. Но хорошо известно, что это излюбленная воспитательная тактика! «Если ты немедленно не перестанешь шуметь, я не буду тебя любить!» – сообщает мама, полагая, что так она «воспитает» хорошего человека. А потенциальный «хороший человек» пугается, переживает состояние тревоги и начинает врать.

Впрочем, говорить это, озвучивать свою нелюбовь родителям вовсе не обязательно. Задумайтесь, можете ли вы верить любви человека, который постоянно на вас раздражается, недоволен тем, что вы делаете, кричит на вас, распускает руки, а эпизодами превращается в ледяную статую – игнорирует вас и ваши чувства? Не думаю, что вы сможете долго сохранять святую и невинную уверенность в том, что он вас любит. Вероятно, вы придете к умозаключению, что любви здесь нет, что она – фикция, выдумка, обман.

Но вернемся еще раз к опыту наказания. Несправедливое наказание всегда мучительно, а если тебя наказывают нелюбовью, то вдвойне. Ребенок не понимает, почему его наказывают. Вины своей он не чувствует, любое наказание только ранит и оскорбляет его. Понять «высокий и великий смысл» наказания, к чему призывает его взрослый, он не способен, это за гранью его понимания. И как же он должен реагировать, какие выводы он может сделать, чувствуя, что несправедливо и жестоко наказан? Вполне естественно подумать: «Меня не любят!»

Итак, перед нами хорошая «троица»: понимание, что тебя обманывают, ощущение, что тебя не любят и необходимость врать, чтобы быть любимым. Ложь, на которую постоянно идет ребенок, это способ защиты, но, с другой стороны, это лучший повод для его родителя проявить свою нелюбовь. «Ты это сделал?!» – спрашивает мама. «Нет, не я!» – испытывая ужас, врет ребенок. «Почему ты его ударил?!» – спрашивает мама. «Он первый начал!» – испытывая ужас, врет ребенок.

Необходимость врать своему родителю, чтобы избежать наказания, на самом деле для ребенка гигантская травма. Разумеется, здесь страдают не его «моральные чувства»; не с тем связаны его переживания, что он знает – «Врать нехорошо!» Просто его ложь заставляет чувствовать собственную разделенность с мамой (или папой). Если мне приходится врать, значит, меня не понимают и не любят. Ужас этого откровения пронзает ребенка насквозь, потому что те, кого он любил, те, кому он доверял, те, кому он беззаветно верил, оказываются «другими людьми».

Любовь, которую ты «заслужил», оставляет горький осадок предположения, что ты значим для объекта любви не сам по себе, а возможностью доставить удовольствие, быть полезным. В конце концов, может, ты вовсе и не любим, тебя просто используют.

Эрих Фромм

И если прежде ощущение единства со своей матерью (или отцом, если он активно участвовал в уходе за ребенком, начиная с самого младенчества) давало ребенку ощущение защищенности, то теперь ощущение этого разделения, напротив, приводит к острейшему чувству тревоги. Его словно бы второй раз выбрасывают из материнской утробы, причиняя тем самым невыносимые страдания. Теперь эта «утроба», правда, не анатомическая, а психологическая. Но что с того?! Ощущение беззащитности поселяется в ребенке, причем в самой сокровенной его глубине.

Родитель – это самый близкий, самый дорогой и самый любимый для ребенка человек. Но даже если он не слышит и не понимает ребенка, не разделяет его чувств и не может войти в его положение, не доверяет ему, наконец, и не согласен с ним, что тогда думать о других людях? Каким может быть уровень доверия к ним?! И этот ужас толкает ребенка к родителю, но теперь совершенно иначе. Он уже не ожидает, что с распростертыми объятьями и беззаветной любовью он будет принят любым . Теперь он попытается хотя бы заслужить любовь, быть каким-то .

Достаточно быстро ребенок начинает понимать, что любовь его родителей к нему не является безотчетной и всемерной. К нему – к ребенку – относятся хорошо, если он того заслуживает . Просто так, из спортивного интереса, его любить не будут. Когда он ведет себя так, как хотят его родители, он чувствует, что они ему рады. Когда же его поведение им не нравится, они раздражаются. Таким образом, несложно сделать вывод: меня любят не за то, что я есть, а за то, что я делаю, то есть они любят не меня, а что-то, что они хотят любить.

Иллюзия, что меня будут любить просто так, просто за то, что я есть (а такова детская любовь к родителям, несмотря на любые их противоречащие этому высказывания и поступки), эта иллюзия заканчивает свое существование очень скоро. Ребенок разочаровывается в родительской любви, и неприятный осадок будет сопровождать его теперь всю жизнь. «Заслуженная любовь», «заработанное благоволение» будут переноситься им с большой мукой.

Пациенты часто рассказывают мне о том, что они не чувствуют настоящей любви своих близких (прежде всего – супругов), что их любят за что-то, а не их самих. И всякий раз в этих словах читается тот, еще детский конфликт – меня любят за что-то, любовь можно заслужить, но в этом случае адресатом любви будет само это действие, поступок, а вовсе не я сам.

Это сложный вопрос. Ведь с подобным утверждением можно согласиться, а можно и не соглашаться, и все будет зависеть от точки зрения. Ведь родителя радует сам ребенок и любит он самого ребенка, но реагирует он на его поведение, и реагирует по-разному. Ребенок же еще не умеет отличать реакцию на себя и на свой поступок. В действительности, если родитель раздражается, то, чаще всего, он раздражается на поступок ребенка, а не на него самого, но ребенок не видит этой разницы. Если родители раздражаются – значит, они раздражаются на него; а если раздражаются, значит, не любят.

Ребенок не способен понять, что происходит в душе его родителя, но зато он видит его эмоциональные реакции. И если родитель рад ему, то он делает вывод, что любим, а если он видит, что его родитель сердится, то делает обратное умозаключение. Насколько это правильно? Я думаю, что иногда правильно, иногда – нет. Но ребенок всегда думает так. Он еще слишком мал и неопытен, чтобы думать иначе. И вот рождается это чувство, в котором все – тревога, неуверенность в себе, ощущение одиночества и невротическое желание любви.

Невротическое желание любви – это желание, чтобы меня «любили просто так»; поскольку же никогда нельзя знать, любят меня «просто так» или «за что-то», то недоверие к любви рождается почти автоматически. А если есть недоверие, то будет и желание проверить истинность чувств. Понятно, что такой экзаменатор самим фактом подобного испытания обязательно обидит чувства любящего. Заприметив эту обиду, он сочтет, что его проверка удалась – экзаменуемый не прошел экзамена, а потому, значит, меня не любят – «Я так и знал!»

Рождается это невротическое желание любви – в отношениях с родителями.

Каждый из нас хочет, чтобы его любили искренне и не «за что-то», а «просто так» – то есть тебя самого, а не что-то в тебе. За этой мечтой стоит чувство детской тревоги, испытанный нами в детстве страх несоответствия ожиданиям своих родителей. Вдруг у нас не получится то, за что нас любят? В детстве мы научились жить с этим риском, и в последующем это чувство хотя и модифицируется, но никуда не пропадает. Страх, что ты не нужен или будешь не нужен, ощущение, что тебя любят не «просто так», а из каких-то эгоистических соображений, а в общем и целом – неуверенность в отношениях с другими людьми, – все это родом из детства.

Случай из психотерапевтической практики: «Только не молчи!»

Выше я уже сказал, что наказание вовсе не обязательно должно быть именно физическим, чтобы ребенок понял, что его наказывают. В ряде случаев психологическое наказание оказывается куда более серьезным, сильным и травмирующим. Под психологическим наказанием я имею в виду холодность и отчужденность, которую разыгрывают родители по отношению к собственному ребенку, желая продемонстрировать таким образом, как они относятся к тому или иному его поступку[8]8
  Есть еще и третий вид наказания, что-то среднее между физическим и психологическим наказанием, а именно – лишения. Это когда ребенка в чем-то целенаправленно ограничивают – не разрешают пойти на прогулку, отказывают в десерте и т.п. Впрочем, в раннем детстве дети не очень понимают, что это наказание, а в чуть более старшем воспринимают это как глупость родителей, так что и наказания-то из этого не всегда получается.


[Закрыть].

Сейчас я вспоминаю одну семейную пару, которая проходила у меня семейную терапию. Сначала на консультацию пришел муж – его звали Сергей, ему было чуть больше сорока лет, он имел высшее образование и хорошую работу. Причиной его обращения за психотерапевтической помощью были отношения с супругой – они не задались. Женщина была младше его на пятнадцать лет, и когда он познакомился с ней, то впервые почувствовал себя любимым. Она была нежной и ласковой, смотрела ему в рот, радовалась ему. Стала, прямо скажем, его отдушиной, бальзамом, изливавшимся на его израненное прежними отношениями с женщинами сердце.

У Сергея это был второй официальный брак, и ни в первом браке, ни в последующих отношениях с женщинами он не чувствовал себя счастливым. Он женился первый раз, когда ему едва исполнилось восемнадцать лет, на девушке, с которой вступил в сексуальные отношения. Как благородный мужчина он должен был так поступить. Так что со второго курса института он стал «женатиком» и старался полностью соответствовать этому статусу.

В первом браке у него родилось двое детей, и вся жизнь супругов крутилась вокруг стандартного представления о супружеских отношениях – решили создать брак, будьте любезны все терпеть, жить ради детей и не жаловаться. Дело было в начале восьмидесятых, оба молодых человека были еще, мягко говоря, недостаточно зрелыми для семейной жизни, и их представления о ней были весьма и весьма смутными, можно сказать, книжными.

Сергей был уверен, что женщина, которая решилась вступить в брак, должна любить своего мужа (ему это казалось само собой разумеющимся), но этого не наблюдалось, потому что, видимо, его супруга полагала, что раз мужчина взял ее в жены, то он просто обязан заботиться о ней и своих детях, при чем тут ее любовь. Когда началась советская перестройка, а затем жизнь в буржуазной России, Сергей ушел в бизнес, и этот конфликт сгладился за чередой других проблем.

Но как только материальное положение семьи наладилось, Сергей поддался своим чувствам, почувствовал себя нелюбимым, непонятым, одиноким. Представления о морали у него к этому времени серьезно изменились, он стал изменять своей супруге. Но всякие отношения заканчивались для него одинаково – он начинал видеть, что женщинам, с которыми он встречается, что-то от него нужно, и сразу же разочаровывался в них.

С Таней – нынешней его женой – все было иначе. Таня, казалось, любила его абсолютно бескорыстно, просто потому, что он такой. Он чувствовал, что она его понимает, ценит, а главное – любит, так что после годичного знакомства Сергей с чистой совестью ушел из прежней семьи и создал новую. Однако спустя какое-то время идеальная конструкция стала сыпаться. Таня временами реагировала странно – когда ей что-то не нравилось, она не устраивала скандалов, как это делали, кстати, его мама и первая супруга, а просто становилась «холодной», отдалялась и словно бы специально выдерживала какую-то странную и мучительную для Сергея паузу.

Сначала он пытался с этим как-то бороться – то устраивал сцену, то старался быть нежным, предпринимал попытки как-то ее задобрить, пытался играть аналогичную «холодность» (что, впрочем, ему не очень удавалось). Ни одна из этих процедур не увенчивалась успехом, единственным «лекарственным средством», способным растопить холодное сердце, было время. Короче говоря, скоро Сергей понял: «Она меня не любит!» У него опять начались приступы самосострадания, он стал думать, что все сделал неправильно, что зря развелся с женой, зря женился во второй раз… В общем, настало время, как ему показалось, обращаться за помощью к психотерапевту.

Приверженность воспитательным теориям, гиперопека или самопожертвование со стороны «идеальной» матери являются основными факторами, создающими ту атмосферу, которая более чем что-либо иное закладывает основу для чувства огромной незащищенности в будущем.

Карен Хорни

На самом же деле обращаться за этой помощью ему нужно было лет в шестнадцать, да и его нынешней супруге – тоже. Когда я поговорил сначала с Сергеем, а потом с его второй женой – с Татьяной, в этом не осталось никаких сомнений. Передо мной были два человека с двумя нажитыми в раннем детстве психологическими конфликтами – у каждого по штуке. В свой брак они принесли эти конфликты из своих отчих семей.

Татьяна воспитывалась в специфической атмосфере. Ее мать родилась в сельской местности, потом переехала в областной центр, где закончила техникум. Не знаю как, но там она познакомилась с мужчиной, который был старше ее на десять лет, имел высшее образование и успешно продвигался по партийной линии. Они поженились, сменили несколько городов (вместе с должностями мужа), пока, наконец, не оказались в Москве, где, собственно, и родилась Таня – вторым ребенком.

Судя по всему, карьерный взлет мужа не пошел его супруге на пользу. Не отличаясь природным умом и не имея достаточного образования, Танина мама пыталась «соответствовать» своему мужу, что, впрочем, получалось у нее несколько комично. Например, она с одинаковым энтузиазмом собирала хрусталь, мебель из ореха и домашнюю библиотеку (предмет советской гордости), ни одной книги из которой так и не смогла прочитать. Детей воспитывала в строгости и почтении к отцу.

Отец же постоянно был занят на работе, на детей у него почти не оставалось времени. Впрочем, он очень был доволен тем «тихим уголком», которым стала для него семья. Супруга – мать Тани – делала все возможное и невозможное, чтобы в доме был идеальный порядок и, главное, тишина. Она почти не кричала на детей, хотя было видно, что дается ей это с большим трудом, и постепенно выработала специфическую воспитательную тактику – если дети делали что-то не так, она просто переставала с ними разговаривать. Становилась холодной, отчужденной и жестокой.

Такой образ поведения был единственной известной Тане моделью выяснения отношений; более того, она не умела иначе рассказать о себе, о том, что она чувствует, что переживает! Она не умела ни кричать, ни ругаться, к чему привык Сергей, не умела она и объяснять, ведь объяснений никто от нее никогда не требовал – чуть что, с ней молчали, а не разговаривали. Сергей, в свою очередь, не знал, как интерпретировать, как понимать это ее поведение – молчание, холодность. Когда же все-таки внутреннее напряжение Тани, нагнетаемое неумелыми действиями супруга, вырывалось наружу, это был просто рев – бессильный, бессвязный и опять же непонятный.

Несмотря на такое откровенное непонимание мужа, Таня очень его любила. В нем многое напоминало ей отца – он был старше, опытнее, он все знал, все умел. Но нуждался в ласке и заботе, которую Таня боялась проявлять, ведь их отношения с отцом, по наущению ее матери, всегда были достаточно чопорными, дети даже обращались к своим родителям на «вы». Как уж тут проявлять нежность и чувства?!

А ведь Сергею нужно было именно это, причем по тем же самым причинам – спасибо родителям. Мать Сергея была женщиной пылкой, быстрой, громкой.

Если она любила, то взахлеб – через край, если сердилась – точно так же. Буря в стакане! Причем неуемная и постоянная. Все это создало опять-таки весьма специфическую атмосферу в его семье. Мальчик постоянно находился в каком-то подвешенном состоянии – из огня да в полымя. То мать осыпала его своими ласками, то, напротив, своим возмущением, недовольством, гневом.

Мальчик получился на нее в этом похожим, но ему всегда хотелось чего-то среднего. После очередного скандала с криками и рукоприкладством, возникшего из-за незначительной Сережиной провинности, спустя каких-то пять-десять минут она принималась осыпать его поцелуями, нежить в объятьях. Но, пережив только что ужас, наглядевшись на разгневанную мать, помня ее ужасные, полные негодования глаза, он уже не верил ее ласкам и поцелуям. Разве же его любят?! Если ему говорят такие ужасные слова, осыпают проклятиями, то разве же можно после этого верить заверениям в любви?! Нет, это положительно невозможно!

Мальчик научился страдать втихомолку, думать о своей печальной доле, о том, что его не понимают и не любят. Отец в его жизни фигурировал как-то вяло, всегда был чем-то занят, потом спился. Все свое детство Сергей мечтал завести собаку, которая бы его понимала, а когда завел – разочаровался. Понимания у собаки, как выяснилось, недостаточно, его душа требовала более тонкого подхода. Таня, как кажется, поначалу могла его обеспечить. Но лишь до первого конфликта, в котором оба наших героя повели себя непредсказуемым друг для друга образом. Жизненные сценарии Тани и Сергея, заготовленные их прошлым личным опытом для подобных случаев, оказались не ко двору – ни к одному, ни к другому.

Мать не просто должна смириться с неумолимым ходом вещей, она должна хотеть отделения ребенка и способствовать этому. Начиная с этого момента, на материнскую любовь и ложится столь трудная миссия, требующая самоотверженности, умения отдавать все, не желая взамен ничего, кроме счастья любимого человека. Многие матери не справляются с этой миссией и обнаруживают неспособность к настоящей любви.

Эрих Фромм

Причем и у Тани, и Сергея была невротическая потребность в любви, которая досталась им от их отношений с родителями, где Сергей чувствовал себя одиноко, а Таня чувствовала себя… тоже одиноко. Этих детей недолюбили, а потому они так и не научились любить. Ведь если ты любишь только для того, чтобы самому чувствовать любовь – это не любовь, любовь – это когда ты любишь так, что другой человек, тот, которого ты любишь, чувствует себя любимым.

В работе с этой парой мы очень быстро достигли первого эффекта. Как я уже сказал, Тане и Сергею требовалось разное время для того, чтобы перейти от ссоры к примирению. Сергей быстро возбуждался и выходил из себя, но с той же скоростью возвращался в прежнее нормальное состояние, чувствовал, что «перегнул палку», и хотел мириться. С Таней все было иначе, она могла достаточно долго обходить и не замечать конфликт, но когда он все-таки разгорался, она столь же долго восстанавливалась с тем, чтобы объявить перемирие.

Поэтому они получили инструкцию следующего содержания. От Тани требовалось, чтобы она сообщала о своих чувствах сразу, по мере их возникновения, а не держала их в себе; обозначала свою позицию, свой взгляд, не забывая при этом напомнить супругу о своем добром и любящем к нему отношении. Сергею же надлежало не дожидаться, пока Таня оттает и придет в себя а выходить к ней с предложением о «мировой» сразу же после появления у Сергея чувства, что ее ему недостает. Поскольку оба супруга были заинтересованы в разрешении своего конфликта, им удалось выполнить задание, и их ссоры стали скоротечными, а затем и вовсе сошли на нет.

Впрочем, эта процедура только отчасти решила проблему. И Тане, и Сергею предстояло еще решить свои собственные проблемы, связанные с их детством. Как? Об этом мы скажем чуть позже.